Суд в Нюрнберге. Советский Cоюз и Международный военный трибунал

* * *

Британцы и американцы весной 1942 года тоже столкнулись с проблемой, как реагировать на немецкие зверства. Депортации и убийства мирных жителей в оккупированной нацистами Европе приняли немыслимые ранее масштабы, а свидетельства о них продолжали поступать благодаря неустанным усилиям европейских правительств в изгнании. В январе в Лондоне состоялась встреча представителей эмигрантских правительств Польши, Чехословакии, Югославии, Греции, Бельгии, Нидерландов, Норвегии, Люксембурга и Национального комитета «Сражающаяся Франция» (правительства Франции в изгнании). Они декларировали намерение наказать нацистов и их союзников при помощи инструментов международного права и попросили другие союзные державы договориться о совместных действиях. Но британцы и американцы пока не стремились судить военных преступников международным трибуналом[52]. Они слишком хорошо помнили провал подобных попыток после Первой мировой войны и не представляли, как мог бы выглядеть такой суд. Как именно можно судить за массовые убийства такого масштаба?

В июне 1942 года – через девять дней после уничтожения нацистами чехословацкой деревни Лидице в ответ на убийство начальника РСХА Рейнхарда Гейдриха – премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль и президент США Франклин Рузвельт встретились в Вашингтоне и обсудили создание комиссии по расследованию преступлений стран Оси. Ни одна из сторон, участвовавших в этих переговорах, не хотела наделять такой орган реальной властью. Гарри Хопкинс, бывший администратор «Нового курса», ставший ближайшим советником Рузвельта (с мая 1940 года он постоянно жил в Белом доме), набросал проект создания следственного органа, который должен был работать независимо от союзнических правительств и играть в основном пропагандистскую роль. Его целью было не определение наказаний за совершение военных преступлений, а предание огласке фактов этих преступлений с целью приобрести поддержку военных усилий союзников. Хопкинс хотел составить эту комиссию из знаменитых людей с безупречной репутацией, таких как советский писатель Алексей Толстой и восьмидесятилетний бывший председатель Верховного суда Чарльз Эванс Хьюз. Эта комиссия должна была распространять информацию о немецких зверствах и отчитываться перед союзными правительствами[53].

Ил. 4. Арон Трайнин. 1945 год. Источник: Американский мемориальный музей Холокоста. Предоставлено Джозефом Итоном

Британское Министерство иностранных дел со своей стороны стало набрасывать проект комиссии по военным преступлениям, которая была бы теснее связана с союзными правительствами, но при этом сходным образом служила бы следственным органом, не уполномоченным наказывать преступников. Британский министр иностранных дел Энтони Иден предложил, чтобы каждое союзное государство самостоятельно судило рядовых немцев, совершивших преступления против его граждан. Но Иден признавал, что преступления Гитлера, Германа Геринга и других нацистских вождей слишком велики для любого суда и поэтому наказание за них должно назначаться союзными правительствами во внесудебном порядке. Британское правительство в конце концов внесло предложение, отражавшее точку зрения Идена[54].

Правительства в изгнании публиковали все больше свидетельств происходившего в оккупированной Европе и требовали рейдов возмездия против немецких городов. Этим они все сильнее принуждали американское и британское правительства к активным действиям. Очевидно, что одной пропаганды было недостаточно. В августе 1942 года Иден пригласил представителей правительств в изгнании на частную встречу в Лондоне и поделился с ними британским проектом комиссии по военным преступлениям. Рузвельт изучил этот проект в Вашингтоне и ответил уклончиво. 21 августа Рузвельт публично сообщил, что получил новые свидетельства роста «актов подавления и террора» в оккупированной Европе, способных привести к «уничтожению определенных народов». Он пообещал, что США пустят в ход эти свидетельства и что преступники предстанут перед судами в угнетенных ими странах, где «ответят за свои действия»[55].

Черчилль не любил плестись в хвосте. 8 сентября он объявил, что британское правительство ожидает увидеть преступников «перед судом во всех странах». В конце сентября британцы, разочарованные тем, что Рузвельт тянет с ответом на их проект, решили двигаться дальше, с американцами или без них. 3 октября британское Министерство иностранных дел разослало всем союзникам меморандум о том, что вскоре британское правительство объявит о создании комиссии по расследованию немецких зверств, и пригласило к участию. Американцы поняли, что время поджимает, и вступили в игру. 7 октября Рузвельт и британский лорд-канцлер Джон Саймон публично пообещали учредить комиссию стран-союзников для суда над нацистскими военными преступниками[56].

Эта декларация сблизила британцев с американцами, но вызвала недовольство СССР. Советский Наркомат иностранных дел все еще находился в Куйбышеве (ныне Самара), куда эвакуировался во время наступления немцев на Москву в 1941 году, и получил меморандум британского МИД только 6 октября. Сталин и Молотов пришли в ярость оттого, что британцы не дождались их ответа. Их гнев только усилился, когда они узнали, что британцы обсуждают с американцами детали проекта комиссии сепаратно[57]. Эти чувства подогревались недоверием Сталина к союзникам. Он уже и без этого негодовал, поскольку Черчилль и Рузвельт не сдержали обещания открыть Второй фронт на Западе, и тревожился, как бы Черчилль не заключил с нацистами сепаратный мир. Отказ британского правительства возбудить уголовное дело против гитлеровского заместителя Рудольфа Гесса укреплял его подозрения; Гесс попал в британскую тюрьму за семнадцать месяцев до того, в одиночку бежав из Германии в Великобританию, по его словам, для переговоров о мире между двумя государствами[58].

Теперь советские руководители твердо решили захватить инициативу и сдвинули рамки дискуссии, публично заявив, что следует немедленно разработать план международного процесса над главными военными преступниками – а именно этого британцы и американцы надеялись избежать. Советское руководство оформило это требование как непосредственный ответ на январское предложение правительств в изгнании, решив полностью игнорировать британский меморандум. 14 октября 1942 года посреди ночи в Куйбышеве заместитель наркома иностранных дел Соломон Лозовский вызвал посла Чехословакии и представителя Национального комитета Франции и вручил им заявление Молотова об уголовной ответственности нацистских преступников («гитлеровцев») за зверства в оккупированной Европе. В заявлении утверждалось, что Гитлер, Геринг, Гесс, Иоахим фон Риббентроп и другие нацистские руководители должны предстать перед судом «специального международного трибунала» и получить наказание «по всей строгости уголовного закона». Молотов призывал к сотрудничеству все заинтересованные государства в деле поимки, суда и вынесения приговора нацистским руководителям и настаивал, чтобы те, кто уже находится в руках союзников (то есть Гесс), предстали перед судом безо всякого промедления[59]. На следующий день советское правительство опубликовало этот документ[60]. 19 октября передовица в «Правде» обвинила британское правительство в защите Гесса от наказания и назвала Англию «убежищем для гангстеров»[61].

Москва также быстро взялась за организацию своей собственной комиссии по военным преступлениям – а работа над этим велась с апреля 1942 года, когда Молотов призвал к централизации усилий по разоблачению немецких зверств. Вышинский и Трайнин занимались международно-правовым аспектом проблемы репараций, а советские руководители пререкались по поводу формы и функций этой комиссии. Британско-американское заявление подстегнуло деятельность советского руководства. Между 17 и 20 октября Молотов, Вышинский и Лозовский проработали финальную версию проекта Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков в СССР. В конце октября Сталин одобрил их проект, а 2 ноября советское правительство издало указ о создании комиссии[62].

Чрезвычайная государственная комиссия была совершенно новым учреждением. Она была составлена из государственных служащих и деятелей культуры; последних включили в ее состав в основном благодаря их способности объяснять происходящее на языке, понятном внешнему миру. В комиссию вошли писатели Алексей Толстой и Илья Эренбург, врач Николай Бурденко, руководитель профсоюзов Николай Шверник и митрополит Киевский и Галицкий Николай (епископ Русской православной церкви). Эта комиссия руководила множеством подкомиссий по всему Советскому Союзу, которые вскоре взяли на себя мучительную работу по сбору доказательств и подготовке судебных дел. Она была тесно связана с Наркоматом иностранных дел и аппаратом госбезопасности. Шверник был ее номинальным руководителем, а Вышинский – фактическим; временами последний сотрудничал с органами госбезопасности, оформляя, а иногда даже фабрикуя (как минимум в нескольких случаях) письменные показания и отчеты[63]. Учредив Чрезвычайную государственную комиссию, советское руководство начало свою собственную работу по привлечению нацистов к суду.

Тем временем дипломаты по-прежнему маневрировали, попусту болтали и тянули время. 21 октября в Лондоне Иден пожаловался в палате общин, что британское правительство все еще ждет советского ответа на свой проект союзнической комиссии по военным преступлениям[64]. Британцам пришлось ждать еще две недели: 3 ноября, на следующий день после создания Чрезвычайной государственной комиссии, Молотов послал раздраженную ноту британскому послу сэру Арчибальду Кларку Керру. Момент был выбран не случайно. Молотов жестко раскритиковал британское правительство за то, что оно не проконсультировалось сначала с СССР, и назвал его проект слишком скромным и неспособным удовлетворить народы, катастрофически пострадавшие от немецкой оккупации. Молотов подчеркивал, что любая союзническая комиссия должна быть наделена полномочиями наказывать нацистских вождей. Чрезвычайная государственная комиссия готова была представить доказательства чудовищности их преступлений[65].

Через два дня, 5 ноября, Сталин и Молотов приняли Керра в Кремле. Сталин обвинил британское правительство в лицемерии: оно призывало к расследованию военных преступлений, но при этом укрывало Гесса. Он спросил, и лишь наполовину в шутку, о том, стали бы британцы подобным образом обращаться с Геббельсом. Керр заверил Сталина, что британцы вовсе не собираются ни с кем нянчиться, но усомнился, что имеет смысл судить Гесса или Гитлера международным трибуналом – ведь их преступления слишком велики для любых юридических процедур. Керр выразил надежду, что Сталин, Рузвельт и Черчилль вынесут внесудебное постановление о повешении Гитлера. Сталин возразил на это предложение: если не будет суда, публика решит, что лидеры союзников вершат правосудие победителей[66]. А вешать с тем же успехом можно и после суда.

Правосудие победителей само по себе не смущало советских вождей: Сталин много лет вершил его над своими противниками. Но он хорошо чувствовал, насколько выигрышнее с точки зрения пропаганды будет смотреться международный трибунал, чем казнь по внесудебному декрету. На Московских процессах Вышинский предъявил Льву Каменеву, Николаю Бухарину и другим большевистским лидерам сфабрикованные обвинения в сотрудничестве с нацистами и сговоре с Гитлером ради «установления фашистской диктатуры в России»[67]. Суд над нацистскими вождями порадовал бы измученный войной советский народ, вызвал бы коллективный катарсис, а также заложил бы основу для репараций.

Сталин и Керр воображали себе принципиально разные вещи. Советские руководители считали вину нацистов очевидной; их удовлетворил бы только такой процесс, где обвиняемые сознались бы в своих преступлениях (желательно по подготовленному сценарию), а затем были бы немедленно казнены. Британцы со своей стороны представляли себе суд со всеми его обычными ритуалами и процедурами, с презумпцией невиновности подсудимых и с адвокатами в париках. Они не видели смысла в ином большом процессе – особенно ввиду того, что гораздо проще было бы назначить наказание внесудебным декретом[68]. Советские руководители еще мечтали судить Гитлера, Гесса и других международным трибуналом, а тем временем 12 ноября Молотов ответил компромиссной нотой: он согласился, чтобы союзные правительства совместно решили, как наказать нацистских руководителей; процедуру следовало определить позже. На другой встрече в конце ноября Молотов выразил понимание, когда Керр сослался на желание британских и американских правительств судить пленных нацистских руководителей (в частности, Гесса) только после войны из опасения перед ответными акциями немцев. Затем возникло новое разногласие: следует ли судить рядовых военных преступников национальными судами или международным трибуналом[69].

Пока советские и британцы пререкались о деталях суда над военными преступниками, нацисты терроризировали Европу. 17 декабря 1942 года Великобритания, США, СССР и европейские правительства в изгнании опубликовали совместное заявление, где ссылались на сообщения об убийстве «многих сотен тысяч» невинных еврейских мужчин, женщин и детей, депортированных нацистами в Восточную Европу. (К тому моменту реальное количество еврейских жертв исчислялось уже миллионами.) Подписанты заверяли, что виновные не уйдут от наказания[70]. На следующий день СССР опубликовал свой собственный отчет «Об осуществлении гитлеровскими властями плана истребления еврейского населения Европы». Он вышел в главных советских газетах и в английском переводе распространялся за рубежом. В отчете высказывалась солидарность с европейскими правительствами в изгнании и документировалась «оргия разбоя и убийства» евреев в Украине, Белоруссии, Литве, Латвии, Эстонии и других частях Советского Союза[71]. Наркомат иностранных дел при помощи Чрезвычайной государственной комиссии и НКВД собрал исчерпывающие свидетельства нацистских мер по уничтожению еврейского населения. Это был решающий шаг к тому, чтобы сделать их общеизвестным фактом[72].

В январе 1943 года, в то время как советские войска брали вермахт в кольцо в разбомбленном Сталинграде, советские дипломаты пересмотрели свою позицию по вопросу о рядовых военных преступниках. Теперь они согласились с британским предложением, чтобы каждая страна-союзник судила их собственным судом. Красная армия захватила в плен тысячи немецких офицеров и солдат, так что этот подход неожиданно оказался в интересах Москвы. У советских руководителей также возникло новое желание участвовать в союзнической комиссии по военным преступлениям, но с одним условием: эта комиссия должна была включать только представителей стран, которые активно сражались со странами Оси и «несут на себе тяжесть военных действий и оккупации». Это требование было нелегко исполнить, потому что британцы уже пригласили в комиссию США, СССР, Китай, европейские правительства в изгнании, Индию и британские доминионы – Австралию, Канаду, Новую Зеландию и Южную Африку[73]. Сталин с его тонким чутьем баланса сил полагал, что участие доминионов позволит британцам манипулировать повесткой комиссии.

В последующие месяцы Красная армия наступала через степи и Украину, освобождая ключевые области от немецких войск. В феврале 1943 года она освободила Курск, Ростов и Харьков. Советские солдаты вступали в разрушенные и обезлюдевшие города; жилые дома стояли в руинах, повсюду бродили голодные и оборванные женщины и дети. Жители Харькова рассказывали о депортациях, массовых казнях и публичных повешениях; снег таял и обнажал массовые захоронения. Чрезвычайная государственная комиссия направила фотографов снимать руины. Красная армия удерживала Харьков лишь около месяца. В середине марта она была вынуждена отступить, жители города вновь стали жертвой – на этот раз мести вернувшихся немцев[74].

А вопрос советского участия в союзнической комиссии по военным преступлениям так и оставался нерешенным. Британское правительство развивало свой план организации комиссии, предложив устроить ее штаб-квартиру в Лондоне, а филиалы в Чунцине, Вашингтоне и Москве[75]. Последняя из локаций была предложена в угоду советскому руководству, но Сталин не заинтересовался: он не хотел, чтобы британцы и американцы вмешивались в советское расследование военных преступлений.

У Сталина были причины опасаться западного вмешательства ввиду всплывшего свидетельства об одном советском военном преступлении. В апреле 1943 года по «Радио Берлин» объявили, что немецкие власти обнаружили тела 10 тысяч польских офицеров, захороненных в ямах в Катынском лесу недалеко от Смоленска. Нацисты обвинили в этом преступлении большевиков. Советская сторона назвала это обвинение ложью и заявила, что это сами «немецко-фашистские разбойники» убили поляков, а также советских мирных жителей летом 1941 года после отступления советских войск. Польское правительство в изгнании попросило Международный Красный Крест изучить место захоронения. СССР выступил против этого запроса и разорвал дипломатические отношения с польским правительством в изгнании, обвинив его в измене[76]. Вскоре после этого Международная комиссия по Катыни, созданная при немецкой поддержке и включавшая ученых в основном из стран Оси, произвела раскопки и подтвердила советскую вину в этом преступлении[77].

Катынь поставила американских и британских лидеров в сложное политическое положение. Рузвельт и Черчилль имели на руках донесения западных дипломатов и разведчиков, которые указывали на советскую вину в этом массовом убийстве, – но решили их игнорировать из опасения, что разрыв со Сталиным подорвет альянс против Германии. Черчилль дошел до того, что заверил Сталина, что будет «решительно возражать» против расследования Красного Креста[78]. Советской стороне, конечно, было что скрывать. Весной 1940 года в нескольких местах, включая Катынь, сотрудники НКВД по поручению партии убили около 22 тысяч польских офицеров и представителей польской интеллигенции[79]. Теперь советская сторона начала заметать следы, в том числе фабриковать улики, чтобы вбросить их на месте преступления[80].

Чтобы отвлечь международное внимание от Катыни и вновь привлечь его к преступлениям стран Оси, советские власти провели свой первый публичный суд над нацистскими коллаборационистами, используя улики, собранные Чрезвычайной государственной комиссией. В июле 1943 года в Краснодаре одиннадцать мужчин, русских и украинцев, предстали перед военным трибуналом по обвинению в измене во время немецкой оккупации Северного Кавказа. Почти все подсудимые служили в особом отделе мобильного эскадрона смерти айнзацгруппа D, убившего более 7 тысяч советских граждан, в основном евреев. Эксперты и свидетели представили общие доказательства нацистских зверств в этом регионе. Судья и обвинитель заставили подсудимых рассказать о подробностях их преступлений перед сотнями зрителей, включая представителей иностранной прессы. Все подсудимые были признаны виновными. Трое получили тюремные сроки, а восемь были повешены перед толпой из 30 тысяч зрителей. Операторы засняли это зрелище, и хронику показали во всех кинотеатрах СССР. Сталин назвал этот процесс триумфом[81].

Во время Краснодарского процесса советские руководители отточили свой нарратив о войне и немецкой оккупации. Жертвы описывались во время процесса и в прессе как «мирные советские граждане», упор при этом делался на общие страдания всего советского народа. Это не значило, что советские руководители старались скрыть собранные Чрезвычайной государственной комиссией обильные свидетельства о целенаправленных убийствах евреев. После процесса член комиссии Алексей Толстой опубликовал статью в газете «Красная звезда», где описал меры нацистов по уничтожению еврейских общин на Северном Кавказе: он рассказал, что евреев заставляли носить желтую звезду Давида, не пускали в общественные места, загоняли в поезда и отвозили к местам убийства, где травили газом в специальных фургонах или расстреливали. Советские руководители хотели при помощи этого процесса укрепить единство советского народа, и участь евреев не была для них центральным моментом в этом нарративе. Но все же о ней писали в советской прессе[82].

После Краснодарского процесса советское руководство вновь задумалось об участии в союзнической комиссии по военным преступлениям. Ее организация застопорилась, но не прекратилась. В конце июля 1943 года советские руководители согласились, чтобы штаб-квартирой комиссии стал Лондон, а Британия, США, СССР и Китай имели равный статус в ее руководстве. Они дали добро на создание филиалов в Вашингтоне и Чунцине, но настояли на том, что московский филиал не нужен, потому что Чрезвычайная государственная комиссия уже расследует зверства нацистов в СССР и готова делиться своими материалами. Однако состав комиссии оставался ключевым пунктом разногласий, препятствующим участию СССР. Советские руководители согласились на включение британских доминионов и Индии, но с условием, чтобы в комиссию вошли также Украина, Белоруссия, Молдавия, Литва, Латвия, Эстония и Карело-Финская СС[83]Р. Британцы отвергли это советское предложение на том основании, что оно создаст «непреодолимые трудности»[84]. Красная армия вступила в Латвию, Литву и Эстонию после подписания германо-советского Пакта о ненападении; британское и американское правительства отказались признать советскую аннексию этих стран[85]. Кроме того, британцы доказывали, что международно-правовой статус доминионов и Индии не имеет ничего общего со статусом даже признанных советских республик, зависимых от Москвы во «всех их сношениях с внешним миром»[86]. СССР продолжал идти своим отдельным путем.

* * *

Итак, Комиссия Объединенных Наций по военным преступлениям (КОНВП) собралась в Лондоне 26 октября 1943 года без участия СССР. Отсутствие единственной из союзных держав выглядело заметным. Председатель комиссии сэр Сесил Хёрст, британский судья, связанный с МИД, с самого начала пытался ограничить роль КОНВП. Он навязывал узкое определение «военного преступления» как «преступного деяния, нарушающего законы и обычаи войны», установленные Женевской и Гаагской конвенциями до Первой мировой войны[87]. Но делегаты из оккупированной Европы прибыли с куда более амбициозными планами. Чехословацкий юрист Богуслав Эчер, чью страну разорили нацисты, настаивал, что ввиду «методов тотальной войны», заведомо предполагающих убийства мирных жителей, прежние идеи о военных преступлениях устарели. Любая дефиниция военных преступлений должна включать такие действия, как массовые депортации и разрушения деревень. Бельгийский делегат Марсель де Бэр (председатель военного суда Бельгии) соглашался с Эчером и настаивал, чтобы КОНВП направила усилия на привлечение к ответственности преступников, которые могли бы уйти от наказания благодаря пробелам в существующем международном законодательстве, – в частности, виновных в гонениях на евреев Германии. Юристы также разделились во взглядах на то, как связаны военные преступления и что считать «преступлением войны». Эчер и де Бэр доказывали, что «подготовка и развязывание агрессивной войны» само по себе наказуемое преступление, а Хёрст настаивал, что такой взгляд не имеет под собой никакой правовой основы[88].

Споры о дефинициях продолжались четыре недели и не давали возможности собравшимся взяться наконец за расследование зверств. К декабрю уставшие от словопрений члены комиссии согласились принять хёрстовское узкое определение военных преступлений как отправную точку. Но даже после этого юристы не представляли в точности, какая задача перед ними стоит. Хёрст утверждал, что единственной задачей комиссии является сбор информации. Эчер считал, что она должна содействовать организации межсоюзнических трибуналов для суда, рассматривающего международные преступления, которые он определял как преступления, «совершенные на территории нескольких союзных государств» или направленные «против самых основ международного сообщества»[89].

Советские юристы в России рассматривали в основном те же вопросы, что и КОНВП, – но гораздо легче приходили к консенсусу. Трайнин, недавно вернувшийся из эвакуации в Москву вместе с Институтом права, играл центральную роль в этой работе. В течение лета он закончил отчет для Вышинского, дал проверить своим коллегам и отослал в Наркоминдел[90]. К началу осени некоторые из ключевых идей Трайнина были опубликованы за границей. По поводу репараций Трайнин утверждал, что Германия, вне всякого сомнения, «материально ответственна» за все свои военные преступления – в том числе планирование и развязывание продолжавшейся ныне войны. Он также полагал, что и этого недостаточно: лица, которые совершали или сговаривались о совершении преступных действий от имени государства, должны быть судимы и наказаны[91].

Неудачная попытка привлечь к ответственности лидеров Германии после Первой мировой войны не давала покоя англичанам и американцам. Уже одного этого хватало, чтобы держаться как можно дальше от идеи международного трибунала. Трайнин возражал: Версаль дал наглядный урок, почему трибунал необходим. Версальский договор призывал к наказанию кайзера Вильгельма II и его соратников за систематическое нарушение законов и обычаев войны. Это не было исполнено, и, по мнению Трайнина, безнаказанность Вильгельма воодушевила Гитлера. Пока КОНВП препиралась о дефиниции «военных преступлений», Трайнин доказывал, что «гитлеровцы» всех рангов несут уголовную ответственность. Он отверг оправдание на основе «исполнения приказов вышестоящих», что до сих пор было стандартным аргументом защиты в международном праве, и заявил, что рядовые солдаты, которые «грабят и убивают по приказам командования», столь же виновны, как те, кто «грабит и убивает по собственной инициативе». Но уголовную ответственность высшей степени должны были понести руководители Германии. Трайнин уделял особое внимание Гитлеру и его министрам, руководству нацистской партии, нацистским властям на оккупированных территориях, высшему командованию вермахта и финансовым и промышленным магнатам Германии, отмечая «вопиющие нарушения» ими «принципов международных отношений и человеческой морали»[92].