Без Границ

– С петлей на шее. Он стоял около стола, потом резко направился на меня. Я испугалась. У него такое лицо… Пустое и безжизненное. Неужели ты не видел его?

Харон отрицательно покачал головой.

– Почему я их вижу? Что со мной стало? Может я, действительно, сумасшедшая? Милый мой.

Девушка положила свои холодные ладошки на теплые, щетинистые щеки молчаливого мужчины. Она пыталась ощутить каждый сантиметр его баснословного лица, убеждая себя в более или менее здравом уме. Чувствуя, как сквозь заледеневшие от страха руки, пробегает его тепло, как оно стреляет по капиллярам, пробуждая их от внезапного зимнего сна в прекрасный осенний вечер. Виктория прикоснулась губами к его. Она закрыла глаза. Вот то тепло… пожар, который она искала, чтобы согреться, чтобы понять, что она – живая. Нет сумасшествия. Жизнь бьет ключом.

Харон не шевелился, лишь сладострастно отвечал девушке на поцелуй. Нет, он не превратился в человеческую ханжу, он просто боролся и укрощал свои сумасшедшие чувства, измывался над полыхающей страстью и желанием схватит рыжеволосую пигалицу и все-таки продемонстрировать свой многотысячелетний навык творить что-то необычное и невозможное среди людской пучины обыденности и банальности.

Но Харон и пальцем не тронул девушку. Он умел ждать.

Виктория же проникала в поцелуй все глубже, думая, что она приобретает рассудок, на самом деле, не замечая, как быстро теряет его в реальности. Чувственные губы мужчины играли шутки с ее разумом. Ее непослушные руки, блудливо и так неуклюже пытались расстегнуть пуговицы на рубашке, чтобы дотронуться до «божественного» тела. Она так хотела почувствовать жизнь, струящуюся сквозь мышечную ткань в черную душу.

– Нет, нет, нет… Я должна остановиться, раз ты не останавливаешь меня… – прошептала она, крепко обняв окаменевшего мужчину.

– Знаешь, сколько сил мне понадобилось, чтобы не наброситься на тебя и на собственной шкуре не узнать, что значит изнасиловать? Я уже прекрасно знаю, что дальше, чем детские поцелуи, ты не позволишь мне зайти. Кстати, напомни мне, почему?

– А…

– Подожди, я сам. Романтика, да? – он бросил на нее ядовитой взгляд исподлобья, застегивая пуговицы. – Мы изучаем, что такое романтика. Я помню, детка, помню.

Харон встал с кровати и добавил немного света, поправляя волосы и воротник. Виктория закрыла глаза и упала на кровать.

– Я такая дура… – тихо сказала она.

– Не согласен.

– Нет, Харон. Со мной явно что-то не так. Если я не сумасшедшая, то я – дура.

– Твой чай остыл, детка. Пойдем, я сделаю новый и ты поделишься своими мыслями и страданиями по поводу того, что тебе мешало сейчас просто сказать мне «да». А ведь ты так хотела это сказать. Я слышал, как ты умоляла свое упрямство, а оно твердило о романтике. Ты расскажешь мне подробнее, к чему мне следует приготовиться, углубленно изучая романтизм начала XXI века?

Виктория едва слышно рассмеялась, все также лежа на кровати. Она все еще не могла смириться и понять, что демон без всякого труда проникает в ее голову и поглощает все ее мысли, а потом, словно острое копье, бросает их в девушку с намеком: «на, смотри, о чем думала твоя несносная голова, в то время, когда тело не было так безупречно».

– Ты просто невозможен. Прекрати лазить у меня в голове.

– Увы, это невозможно, детка. Я слышу твои мысли так же явно и четко, как твой голос.

– Как ты их отличаешь от реально сказанного?

– Как лингвист…по контексту. – Харон улыбнулся. – К тому же, если бы все, что ты думаешь, я бы воспринимал как сигнал к действию, у нас бы уже было, о чем написать, по крайней мере, одну книгу. А некоторые мысли, я вообще не уверен, что ты когда-либо попросишь осуществить. К сожалению…

Виктория села на кровати, пытаясь понять свое самочувствие. Вроде она пришла в себя, но воспоминания о мужчине ее не покидали. Сквозь смех и наслаждение, она прогоняла дурное видение. Но все ее усилия были тщетны.

Как только они вдвоем вышли на кухню, Виктория поняла, что мужчина-то никуда не делся.

– Харон, – прошептала Вика, впиваясь мертвой хваткой в руку демона.

Он уставился на девушку: бледная, глаза перепуганные, руки дрожат. Харон уже грешным делом подумал, что девчонка сейчас опять грохнется в обморок от страха. На всякий случай он приобнял ее.

Виктория смотрела в одну точку, не шевелилась и не дышала. Ее пальцы судорожно сжимали мужскую руку, ища в ней защиту и поддержку. У нее были такие холодные пальцы и такие цепкие. Сердце колотилось в бешеном темпе, грудь тяжело вздымалась, вытесняя использованный воздух. Девушка смотрела на того, кого Харон не видел.

– Он здесь? – тихо спросил демон девушку.

Она молча кивнула в ответ, не отрывая взгляда от духа.

– Что он делает?

– Смотрит. Показывает на шею… – Вика еле сдерживала слезы.

– Что это значит? – Харон внимательно смотрел на девушку.

– Да откуда же я знаю! – всхлипнула она. – Но мне так больно внутри. Сердце болит. Оно пустое и разбитое. Меня кто-то подвел, предал. И это невыносимая боль, удушающая, давящая. Нет сил терпеть. Нет сил жить… – Виктория закрыла глаза и вздохнула. –… Девушка. Очень красивая. Большие светло-голубые глаза… как у куколки. Радостные и любящие жизнь. Любовь. Сердце переполнено любовью к этой девушке. Сердце бьется лишь потому, что ее сердце бьется. Я дышу потому, что она дышит. Какая же она нежная, ласковая…

– Вика… – прошептал демон, ничего не понимая.

Девушка висела у него в руках, словно спущенный воздушный шарик. Закрытые глаза, сухие губы и такая безмолвная маска отчаяния и нестерпимой боли.

– Виктория, – Харон позвал чуть громче. – Оставайся со мной… Эй…

– В то утро, я захожу в квартиру. Она с ним. Она. С ним. В моей постели. Боль. Больно. Пусто. Мучения… Она ушла с ним. Петля на шее…я больше не чувствую боли. Больше нет отчаяния. Осталась лишь пустота… и скитания.

Виктория открыла глаза. Слезы катились по щекам, глаза блеклые и безжизненные.

– Эй, детка… В чем дело? – Харон дотронулся до ее лба.

– Я не знаю, Харон… – девушка окинула усталым взглядом мужчину.

Он подхватил ее на руки и посадил на широкий подоконник, переживая, что девушка вот-вот грохнется.

– Мне так плохо, у меня даже нет сил двигаться, нет сил сделать вздох. Такое ощущение, что я прошла огонь и медные трубы.

– Я пережил все эмоции, о которых ты сейчас говоришь. Вместе с тобой я пришел и почувствовал их на своей шкуре… Но я не понимаю, что это было. Примерно то же самое я испытываю каждый раз, когда заглядываю в прошлое какого-нибудь человека. Но что было с тобой – я не знаю.

– Я видела его прошлое. Его глазами. Он повесился из-за нее. Представляешь! – Вика посмотрела на демона. – Харон, представляешь, как сильно он любил ее и что она сделала? Бедняга. Как же сильно ему было больно… Почему ты не видишь его? Ты же… очень могущественный.

– Я работаю с людьми. С женщинами. Мне ни к чему видеть умерших, застрявших между мирами. Вот Люцифер видит их всех, но даже внимания не обращает. Он четко знает, где живой, где мертвый.

– Почему его вижу я? Это из-за сделки?

– Не думаю. Честно, я не знаю. Я не понимаю, как это работает и кому какая выгода в том, чтобы живые могли вступать в контакт с мертвыми. Что он сейчас делает?

– Он исчез. Показал, что повесился в твоей ванне и исчез… Господи, как тут жить-то можно, зная, что тут такое произошло.

Демон нахмурился, помрачнел, как грозовая туча, поджал губы и покачал головой.

– Почему ты так на меня смотришь?

– Не произноси при мне его имя.

– Чье имя? – еще больше удивилась девушка.

– Его.

Виктория смотрела непонимающими глазами на любимого мужчину, пытаясь понять хоть чуть-чуть его. Может, он тоже с ума сошел? Вообще демоны могут сходить с ума?

– Прости, я не понимаю, о чем или о ком ты говоришь. – Виктория обняла его, уткнувшись лбом ему в грудь.

Харон вздохнул и посмотрел на улицу.

– Останься со мной. – Тихо попросил он.

– Здесь? – удивленно, с опаской воскликнула Виктория.

– Да…

– Тут покойник с петлей на шее…

– Ты со мной, помнишь? – он прикоснулся губами к ее щеке. – Он не угрожает тебе, пока ты со мной. Я буду сопровождать тебя везде. Останься со мной сегодня.

Девушка смотрела на него и понимала, что как бы страшно ей не было в этой квартире, все равно не способна отказать ему. Язык вовсе не слушался. Более он уже не мог говорить слово «нет».

– Я знаю, слышу, как ты заставляешь себя отвергнуть мою просьбу. Но ты не можешь. Не можешь. Не мучай себя, не мучай меня. Вот телефон, звони маме, рассказывай историю, что вы с Василисой ночуете вместе… Рассказывай…

Виктория сделала все, что сказал Харон, а под натиском его нежных поцелуев она и вовсе ничего не соображала. Демон ни на минуту не отходил от нее.

– А это что? – Виктория спрыгнула с подоконника, заметив что-то яркое, блестящее под столом.

– Где? – Харон последовал за ней взглядом.

– Вон там…

Вика вытащила из-под стола длинное перо и загадочно посмотрела на находку. Глазам было чертовски больно, перо отбрасывало яркий слепящий свет. Виктория зажмурилась, протерла глаза, но продолжала смотреть на кусочек небывалой чистоты.

– Не смотри… – демон даже не стал договаривать, глядя на то, как внимательно и претенциозно Виктория изучает частичку Люцифера.

Девушка прижала к себе перо, закрыла глаза и опустилась на пол. Все. Понеслось. Кадры, с огромной скоростью мельтешащие перед глазами. Время летело, летели картины воспоминаний…

Красота. Свет. Нежность. Душа радуется. Уважение. Чарующая любовь. Повиновение. Вкус соперничества, горечь и обида. Он не понят. Никем не понят. Падение. Долгое, тяжелое, мучительное. Все летит вниз. Небывалая скоростью. Свет устремляется вниз. Удар. Боль. Земля разверзлась от удара, пропуская в себя яркий свет. Он не затухает. Все ярче вспыхивает, пробираясь в недра, освещая их. Остановка. Неосознание. Обида. Отчаяние. Предательство. Ненависть. Возвышение. Подданные и армия. Признание величая. Всеобщая любовь. Уважение. Пьедестал. Равенство… Безразличие.

Харон слушал и не шевелился. Виктория сидела на полу с закрытыми глазами, крепко прижав к себе перо.

– Это часть Люцифера… – открыв глаза, прошептала она. – Он потерял его в мире людей. Должен был взять, но забыл.

– Ты видела историю в картинках. Ты видела то, что я даже не видел… Благодаря тебе я тоже смотрел…. Но людям это нельзя лицезреть.

Харон замолчал. Он не хотел говорить, что с такими знания нормально жить больше нельзя. Приходится прикидываться либо сумасшедшим, чтобы все отстали, либо молчать. Всю жизнь молчать.

Демон не был знатоком человеческих жизней, но даже он ясно понимал, что ничего хорошего не выйдет, если, допустим, Ольга Владимировна услышит историю Люцифера, которая прошла сквозь разум ее дочери.

– Я хочу оставить его себе. – Приказным тоном заявила Виктория, вставая с колен. – Здесь был Люцифер. Когда?

– Виктория. Нет…

Девушка улыбнулась и укоризненно покачала головой. Неприкрытая ложь мужчины развлекла ее.

– Я и не думала, что такое может быть. – Трогая перо, стараясь смотреть сквозь прищуренные глаза, сказала девушка. – Харон, я оставлю его себе. И…Я не спрашиваю разрешения. Это не обсуждается.

Демон стоял в растерянности: такого он никогда не видел. Конечно, за свое многовековое существование он имел дело с ведьмами. Они сами звали его в свою постель. Они знали, что их ждет и никогда не возражали против. Некоторые пытались произвести магическое воздействие, но погибали. Их изящная самоуверенность уничтожала жизнь.

Но Виктория – это совсем другое дело. Демону нравилась эта девушка. Ее стесненная недоступность, ее развратные мысли, легкое поведение и ослепительная улыбка. Ее сильный нрав и детское простодушие.

Харон ждал, когда Виктория начнет понимать, что за активность в ней проснулась. Ему было интересно, что девушка будет делать, думать, попытается ли сделать еще какую-нибудь глупость.

Ее пальцы, нежные, мягкие, гладили перо Люцифера, передавая все ощущения и больные воспоминания в душу. Они скрывались. Не давали рассмотреть себя. Мельтешили и копошились, как личинки комаров. Но для Виктории было достаточно этого…и для Харона тоже.

Девушка вовсе забыла о духе с петлей на шее, вспоминая образ Люцифера, его бордовые глаза и запах ели. От осознания его жизни почему-то в ней проснулась такая жалость и печаль по отношению к владыке ада. Какой тут дух с петлей?

В ту ночь они спали вдвоем. На одной громадной кровати. Первая совместная ночь.

В ту ночь ей снился хвойный лес и огромный филин, который так громко ухал, смотря на мир большими желтыми глазами. Сквозь сон Виктория чувствовала невероятное умиротворение и спокойствие. Теплые руки желанного мужчины гладили ее расслабленное тело всю ночь. Впервые за долгое время Вика, действительно, расслабилась.

В ту ночь Харон покрыл все ее тело легкими поцелуями. Каждый миллиметр был укутан волшебной лаской. Впервые он все чувствовал по-другому, потому что его жизнь была не во сне. И ему так нравилось это новое, усовершенствованное чувство. Ответная реакция девушки была осознана, а не задурманена пустыней сна.

В ту ночь между ними ничего не было. Виктория продолжала настаивать на романтике и бурном периоде ухаживаний. Харон же поражался. Все, что он мог делать с этой земной женщиной, так это поражаться.

26 сентября 2013 (четверг)

Почти месяц прошел с момента заключения сделки Виктории и Люцифера.

Сентябрь подкрадывался к концу. Холодало. Хотя трясогузки и скворцы все еще топтали лапками безжалостные мостовые и привокзальные площади в поисках еды. Они ждали какой-нибудь крошки от человека, ведь мошки уже не летали. И, к счастью, люди не все жадные и не все спешат. Пухлых птиц и их оперившихся птенцов, готовящихся к долгим перелетам, все-таки подкармливали.

Листва потихоньку желтела и падала. В тихом, безмолвном парке было слышно, как едва шурша, листочки отрывались с макушек сонных деревьев, и неспешно падали вниз, кружась в легком завихренном танце. Их удивительный окрас поражал глаза. Столько цветов и оттенков на деревьях, на листьях, на траве. Существует ли вообще столько названий для цветов в осенней палитре?

Конечно же, дожди. Мягкие, монотонные, но не проливные. Вода с неба шепчет себе да шепчет о чем-то. Никто не слушает. Весь мир в плеере, шея обмотана проводами, опустошающими страдающий гипоксией искусственными и небывалыми звуками мозг. А дождь все шепчет и шепчет, земля благоухает перед крепким сном.

Почти месяц Виктория ходила на работу, которую она получила с помощью Харона. Ей нравилась эта работа, а Ольга Владимировна продолжала бубнить, что ее дочь должна была быть врачом, а не художником с улиц. Ссоры, скандалы. Мать и дочь все больше и больше не понимали друг друга.

Ольга Владимировна никак не хотела принять тот факт, что дочь уже выросла. Все. Ее уже можно отпустить в плавание в жизнь, изредка давая совет по ее просьбе, а не навязывать свое мнение и видение.

Почти целый месяц девушка после работы встречалась со своими мистическим другом. Она все больше и больше погружалась в небывалую любовь к нему. Ей хотелось смотреть и смотреть на него. Хотелось, чтобы его голос звучал вечно в ее голове и ушах. Виктория была преисполнена своими желаниями по отношению к демону. Она всегда трогала его руки, рассматривала красивые, длинные пальцы, аккуратные ногти, нежную кожу. Эти руки не знали, что такое быт, ни на словах, ни из словаря.

Иногда, оставаясь у демона на ночь, Виктория любила рассматривать сказочный торс. Ей нравилось смотреть, как пальцы совершают неловкие движения, с трудом застегивая пуговицы на рубашках, и как быстро они их расстегивают. Как иногда, они просто разрывают ткань, когда не получается расстегнут какую-нибудь пуговицу.

Его смех – столь редкое явление. Харон практически всегда был либо хмур, либо насторожен. Ведь он учился жить среди людей. Не до веселья. Да и вообще, заметив, что Москва не очень улыбчива, особенно по утрам, Харон вовсе перестал улыбаться на улицах, воспринимая это как некультурный знак и признак идиотизма.

Виктория пыталась объяснить, что в Москве отношение к смеху довольно своеобразное. Российский народ не привык просто так улыбаться: дурной тон, волна придурковатости. Но это вовсе не значило, что в Москве на смехе стоит табу. Просто надо найти не только достойную причину для смеха и улыбки, но еще и до окружающих донести, что ты вполне здоров, что вот она, твоя причина смеха. Харону было тяжело понять это. Ему было проще расстаться с улыбкой вовсе, чем подстроиться под изменчивое настроение социума.

Виктория любила гулять с Хароном. Порой демон с таким восторгом и удивлением рассматривал то или иное исторически значимое сооружение, поражаясь человеческому умению: оказывается, люди умеют не только все портить, но еще и строить.

Вика часто спорила с Хароном на эту тему. Современный постройки ее не очаровывали, напротив, раздражали. Непонятное стремление к фаллическим формам и структурам просто обескураживало ее. Куда могли деться достойные архитекторы, с потрясающим воображением и умением реализовать это все в жизнь? Что за однообразные небоскребы, натыканные по всему миру? Да бог с миром, зачем Москву пытаются заполнить худощавыми, безвкусными и невзрачными зданиями?

Конечно, для Харона красивы были и современные здания и архитектура прошлых веков. Ему проще, ведь у него не было возможности так тщательно рассмотреть ни то, ни другое, до появления Виктории.

По вечерам они вдвоем обошли почти всю столицу пешком, беседуя обо всем, что приходит на ум. Демон откровенно признавался, что ему чертовски нравится Москва, ее дома и их архитектура, структура и движение, хмурые люди, которые несмотря на свою хмурость, готовы откликнуться и улыбнуться в любой момент. Наверное, больше всего ему нравилось движение. В Москве оно везде: на дорогах, под землей, в небе, в домах и подвалах, на крышах и рельсах. В этом городе ничего не стоит, ничто не стабильно. Безумная, российская хаотичность завораживала представителя тартара.

Никакие доводы Виктории о том, что в постоянной суматохе жить крайне сложно, она высасывает из тебя твою энергию…жизнь, в конце концов. Москва поглощает в себя все. Она скорее как черная дыра, затягивает и затягивает. Мало кто замечает, что находится в самом центре низменной городской пучины. Наверное, поэтому никто не хочет бежать оттуда.

Большую часть своего населения Москва заставляет существовать, не жить. Своей красотой и массивностью ей удается держать в себе столько миллионов людей. Может, она и устала от нас, но по привычке продолжает поглощать и засасывать окружающую материю.

Виктория рассказывала о чудесах подземной жизни в столице, об истинной архитектуре, которая скрыта под землей, под толщей почвы.

Демон же облазил каждую станцию в подземелье, пробыв на каждой из них, довольно долгое время разглядывая великие мозаики, статуи, узоры, плиты, фрески…. Сказать, что он был поражен – ничего не сказать. Он не ожидал от людей такого. Не ожидал, что у них есть понятие красоты и что они, в принципе, могут дать жизнь самой красоте.

Естественно, Харон не мог не заметить москвичек. Ему уже случалось быть среди людей, но то были совсем не большие сроки и как правило, то была Европа и ее чопорные дамы. У него были однодневные отношения и ни одна из женщин даже не пыталась просто погулять с Хароном. Никто не предоставил ему возможности насмотреться на не менее красивый средневековый Лондон, вычурный Париж и закладывающийся фундамент всем известной Эйфелевой башни. Он ничего не видел, кроме озабоченных своими желаниями почтенных дам, которые в тайне от мужей, придавались плотским утехам не только с людьми, но и с инкубами. Но раньше Харон не видел в этом ничего плохого. Демон был создан для удовлетворения прекрасного пола, на что ему жаловаться?

Харон читал женские разумы, неподвластные никому желания, словно неоновые вывески на дорогах. И ему нравились их разумы. Не всегда женщины думали о сексе: у них куча дел и переживаний, которыми была заполнена голова. Они старались обо всем помнить, думать. Они спешили.

Каждый раз Виктория безумно ревновала, замечая, как Харон смотрит на ту или иную девушку. Он мог обворожительно улыбнуться какой-нибудь даме, чем смущал и злил Вику. Девушка ничего ему не говорила. Она лишь тихо переваривала свое недовольство. А что она могла предъявить ему? Она даже не догадывалась, знает ли Харон что-нибудь о ревности, с чем едят это блюдо?

Демон, в свою очередь, понимал, что примерно значит ревность, но не очень понимал, что он такого делает, что Виктория злится. Но один лишь добрый взгляд на другую и тут же зубы скрипели от злости.

Виктория почти привыкла к своим видениям и призракам. Духов она видела ежедневно. С коллегами по работе она постоянно видела одни и те же души, сопровождающих их. Практически рядом с каждым человеком стоял усопший. Какую роль он выполнял, Вика не понимала. К счастью духи не разговаривали с ней. Иногда они беспородно погружали ее в свои воспоминания, показывали свою прошлую жизнь. Чаще всего это было то, как они умирали. Реже что-то хорошее или какие-то счастливые моменты.

Виктория изменила отношение к смерти. Отныне она была уверена, что смерти бояться не надо. После нее все-таки есть жизнь. Да, может, она не такая веселая и счастливая как раньше, но она есть. Есть душа, которая продолжает жить и она помнит, как все было. Стоит ей скинуть телесную оболочку, как к ней возвращаются воспоминания, о которых человек мечтал, но пока жил так и не получил.

Духи очень часто показывали воспоминания из детства, вытирая слезы невозможности побывать снова там, обнять еще молодую маму, от которой тогда отбрыкивались и ногами, и руками. Душа помнит все.

Виктория все еще не понимала, что все это значит, но относилась довольно спокойно. Ну идет человек, ну следует за ним душа, никто ее не видит, кроме меня, и что в этом такого? Вот примерно как думала девушка, заверяя сама себя в собственной нормальности. Вика заставляла себя поверить в то, что все происходящее с ней – нормально.

Иногда девушка замечала одиноких духов. Они ни за кем не следовали, существовали сами по себе. Медленно ходили по улицам, просачивались сквозь стены, словно шли по своим делам, как будто им было куда идти.

Кто-то из них улыбался, но улыбка была все равно печальная и сковывающая. Встретив такую улыбку никогда не поймешь, от хорошего ли человек улыбается. А может, он вообще не улыбается, у него проблемы с тройничным нервом… Невозможно поверить в такую улыбку… в ней нет души. Она притворная. А когда идет сама душа с такой улыбкой, вовсе становится жутко: души ведь не умеют притворяться. Тогда, что могло заставить ее так улыбаться?

Поначалу Виктории было жутко, когда она встречала призраков, но когда они улыбались, идя на встречу, ей становилось еще хуже.

Порой девушку одолевала жалость к ним. Как-то бредя по улицам старой Москвы, Виктория увидела девчонку, куда-то спешащую, а сзади дух матери, который пытается заплести развивающиеся на ветру косы. Вот он мчится за девушкой и что-то кричит безмолвным ртом, явно пытаясь остановить беспощадное время.

От таких картин действительно становилось жутко. Виктория ни раз видела влюбленных, разлученных самой смертью. Они проливали горькие слезы, вороша память, вытаскивая боль на поверхность. А любимый рядом! Он всегда рядом, трогает руки, гладит по голове, улыбается. Но его уже никто не видит и не чувствует. И снова боль.

А еще хуже, когда влюбленная душа плелась за своим возлюбленным, а он уже нежно гладил руки идущего рядом с ним живого человека, заставляя себя любить снова. А дух страдает: он слишком хорошо помнит, как все было и лучше всех знает, как могло бы быть, и вовсе не понимает, как случилось то, что случилось. Почему никто не чувствует его прикосновений? Почему никто не отвечает на его поцелуи? А он так надрывается, крича в уши живому слова угасающей любви.

У Виктории разрывалось сердце от этих видений. Что ж за жестокая субстанция, может, материя, правит на самом деле миром, если некоторые люди обречены на страдания даже после смерти? Страдания вызванные тоской и непониманием. Ведь некоторые призраки просто не понимают, что они – призраки, что они мертвы. Они всячески пытаются привлечь к себе внимание нужного им человека. Но никто, никто их не замечает. А если и замечает, такие как Виктория, то стараются пройти мимо, с опущенным взглядом. А кому понравится клеймо сумасшедшего? Держи все свои видения при себе.

Тоска изничтожала всех тех, кто, наконец, понимал, что их разлучили. Навсегда. Тоска совсем не похожа на ту, которую испытывают люди к живым. Она намного сильнее, болезненнее и бедные души плененные насильственной тоской.