Волчья дорога. История времен тридцатилетней войны

Вот к такому домику – самому богатому из весёлых и самому весёлому из богатых домов города Мюльберга и шёл старый сержант. Разумеется, не к главному входу – изящному портику под алой розой, и даже не к чёрному, куда днём заносили припасы с рынка, а ночью, случалось, выносили трупы – к одной хорошо спрятанной маленькой двери в задней стене. Для большинства посетителей эта дверь вообще не существовала. Для Пауля Мюллера, сержанта роты Лесли – открывалась с пинка. За дверью была узкая лестница, ведущая прямо на третий этаж, в личную комнату мадам Розы. Добрую половину которой занимала огромная, с балдахином, кровать. В свои «хочешь-жить-так-не-спрашивай-сколько» лет мадам могла кого угодно научить, для чего эта кровать предназначена.

Чуть не доходя до нужного дома, сержант свернул в переулок, оглянулся и, пробормотав под нос что-то похабное, несильно стукнул в искомую дверь. Тяжёлые доски отозвались на ласку гулом и скрежетом. И тишина.

– Странно, – пробурчал под нос сержант, ударяя сильнее. Дверь выгнулась, жалобно брякнув в пазах всеми досками.

– Мама Роза, ты что вообще стыд потеряла? Своих не узнаешь? – прорычал сержант, настороженно пробегая взглядом по чёрным, закрытым наглухо окнам. Обычно после такого удара раскрывались окна, подымался гам. На шум высовывалась сама мадам и громко интересовалась, а где его, Пауля Мюллера носило. Виртуозная перебранка обычно растягивалась на пол-часа минимум. Но сейчас дом молчал. Молчал двор-колодец, глухие стены и темные балки вокруг. Лишь хлопала крыльями в вышине напуганная шумом птица.

– Что за хрень, – прошептал угрюмо сержант, – переехала она что-ли? Но ведь дурь же. Место – лучше не придумаешь…

Дом молчал. Ставни на окнах не дрогнули. Сержант сплюнул и обошёл дом кругом – но и главный вход был закрыт. Резная дубовая дверь забита наглухо. Кривыми, корявыми досками, крест-накрест.

– Что за черт? – прошептал ещё раз сержант и вдруг увидел: вывеска – щит с затейливой розой сбита и валялась в углу. След грязного сапога на алых лепестках. Сержант почему-то вспомнил, как помогал эту вывеску вешать пару лет назал. Борода сержанта заходила ходуном, ладонь левой руки медленно потёрла костяшки правой. Сержант огляделся, в два шага пересёк улицу и с размаха ударил сжатым кулаком в ставни напротив. Окно распахнулась, и кто-то невидимый прокричал: чего надо? Сержант парой слов объяснил – чего. Из дома проорали что-то в ответ и ставня захлопнулась вновь перед самым сержантским носом. Холодный ветер сдул с крыши за шиворот белый, сверкающий снег. Ветеран невольно поёжился. На мгновение ему стало нехорошо. Совсем. Уж больно дрожал голос из-за ставень. Говоривший боялся. До дрожи в голосе.

– Разберёмся, – сказал старый вояка под нос, машинально стирая ладонью кровь со сбитых на кулаке костяшкек. С синевы небес сверкнул ему в глаза золотой крест на церковном шпиле.

** **

– Тут что-то не так, – упрямая мысль никак не желала улетать с винными парами из головы рядового Ханса Майера, – тут что-то не так.

Чуйка на неприятности у рядового была будь здоров – иначе не прошагал бы он столько под барабаны. И нехорошую привычку думать сержант так и не смог выбить из его большелобой, упрямой башки. И теперь и мысль и чувства орали рядовому Майеру – хором, во весь голос:

– Тут что-то не так. Но что?

Рядовой огляделся – нет, внешне всё правильно, так, как должно быть. Они с парой приятелей – рыжим ирландцем Донахью и Санчесом – испанцем из пикинёров, сидели, как солдатам и полагается, в подвальном кабаке, разогнав случайных посетителей. Успели влить в себя и первую – за то, что живые, и вторую – чтоб так было и впредь, и третью – за сержанта, чтобы его медведь заел. И песню свою извечную проорать, на три хриплых от мороза и маршей голоса. Первый куплет честно предупреждал трактирщика о намерении пехоты выпить все, что горит и съесть все, что зуб одолеет, второй – не менее честно описывал, как ярко будет гореть кабак в случае недолива, третий – откровенно и в подробностях рассказывал снующим туда-сюда с кружками подавальщицам о намерениях бравой имперской пехоты. Припев – alles for kaiser Ferdinand whol, исполнялся с таким видом, будто приказ о произведении всех этих безобразий был выдан кайзером Фердинандом рядовому Майеру лично. В его собственные, отбитые курком и шомполом солдатские руки. Все, как всегда – полутёмный подвал, медвежья шкура на стене, пылающий огонь, сжавшийся за своей стойкой хитроглазый трактирщик, стайка девчонок с подносами. Разве что кабак был четвёртый по счету – три первых, почему-то, оказались закрыты. В остальном, все, как всегда.

– И не так, – а тревога не унималась, всё билась и билась в висках. Рядовой потянулся и украдкой поправил на поясе широкую шпагу. Оглядел товарищей – и увидел, что Санчес держит руку поближе к поясу – к испанскому складному ножу, а рыжий Донахью – тоже украдкой подвинул тяжёлый табурет к себе под правую руку.

– Значит, не мне одному мерещится, – усмехнулся он, вглядываясь ещё раз в полутьму трактирного подвала. И внезапно понял – здесь всё слишком. Слишком угодливо трактирщик метал кружки на стол. Слишком быстро скользили по залу его глаза под кустистыми бровями – от компании за столом к дверям и окнам. Слишком проворно бегали на зов трактирные девчонки. Шнуровка на груди у тех распущена – и то слишком, даже на рядового Майера сальный взгляд.

– Потравить нас здесь хотят что-ли?

Рядовой встал, схватил со стола недопитую кружку, сунул с маху трактирщику под нос:

– Давай, выпей с нами. За кайзера! – примериваясь ударить сразу, как заметит сомнение или заминку. Но трактирщик спокойно влил содержимое в рот. Даже не поморщился от собственного пойла. Лишь на дверь глаза скосил. Нет, на «потравить» не похоже

– Теперь ты, – солдат подхватил вторую кружку со стола, сунул одной из подавальщиц, – за пехоту!

И с секунду смотрел, как дрожат на маленькой девичьей голове выбившиеся из-под платка черные кудряшки. Как ходит вверх-вниз калдык на горле. Как вздымается высокая грудь под небрежной шнуровкой. Как отчаянно косят на дверь широкие карие глаза. Остальные подавальщицы сгрудились стайкой в углу, шептали что-то, поглядывая то на солдат, то – искоса, на дверь и окна.

Внезапно рядовой Майер понял, что здесь не так. Здесь боялись. И, что удивительно, совсем не его и не их компании. Боялись чего-то, что могло придти с улицы. Из-за тяжёлой дубовой двери.

– Пойду-ка я прогуляюсь, парни, – сказал рядовой и шагнул к выходу, прихватив по пути брошенную перевязь с широкой солдатской шпагой.

С полутьмы улица ударила рядового по глазам ослепительным солнечным светом. Майер моргнул, привыкая. Улица была пуста. За спиной хлопнула дверь – за Майером увязалась подавальщица. Та самая кареглазая девчонка.

– Чего тебе, – бросил было солдат, но та замерла вдруг. Расширенные до предела карие глаза уставились куда-то вдаль, мимо плеча. Солдат развернулся – и похолодел. Из-за угла вышла процессия – странная, чтобы не сказать больше.

Впереди шла бесформенная фигура, закутанная с ног до головы в волочащийся по земле темный балахон. Мужик или женщина, человек или нет – не поймёшь, лишь складки чёрной бесформенной ткани. Случайные прохожие сворачивали в переулки – лишь бы уйти подальше. Кто не успевал – вжимался в стены, давая дорогу. Фигура шла вперёд, шатаясь, медленно, приволакивающей походкой На миг она повернулась к солдату лицом. Взвизгнула, прячась Майеру за спину, трактирная девчонка. У рядового отвисла челюсть. У фигуры не было лица – лишь ткань спадала складками там, где должно быть глазам у человека.

За нею шли, так же медленно, поглядывая по сторонам, десяток человек в форме городской стражи. Майер заметил натянутые веревки. «Словно собака на привязи» – пробежала непрошеная мысль. Солдат смигнул и перевёл взгляд в конец странной процессии. И челюсть у него отпала опять. Замыкал ряд всадник на белом коне. Высокий, с непокрытой, несмотря на мороз, головой. Тёплая куртка с меховым воротником, перчатки с отворотами. На поясе, плечах и рукавах куртки – там, где у рядового был нашит ряд простых пуговиц – сверкал тусклый блеск, пробегали блики. До Майера донесся хорошо знакомый звон – серебро. Настоящее серебро, нашитое вместо пуговиц и амулетов. Еще был крест у седла – нет, на солнце блеснула сталь, и Майер увидел меч – старинный клинок с яблоком и широкой прямой крестовиной. «Таких сто лет как не делают». Они поравнялись. Всадник чуть повернул голову – солдат мельком успел подивиться холодным глазам и вытянутому аристократическому лицу со стриженными по-простонародному коротко волосами. Их взгляды встретились. Солдат нервно сглотнул – бесцветные глаза измерили его с ног до головы. Измерили, взвесили и нашли лёгким. Рядовой Майер был не сопляк и не новобранец. Он стоял в линии, отбивая атаку французских рейтар. Тогда пика в его руках не дрожала. Тогда. Но сейчас, под взглядом холодных, оценивающих глаз, он забыл, что солдат, что на поясе шпага и друзья-приятели за спиной. Зубы отбили частую дробь, спина покрылась холодным потом. Всадник чуть усмехнулся – чуть-чуть, уголки губ едва дрогнули, и послал коня вперёд. Процессия скрылась за углом. Улица опустела.

– Что это было? – прохрипел Майер в пустоту, дивясь звукам собственного голоса. Кудрявая подавальщица вдруг прижалась к нему, обняла, зашептала на ухо… такое, что тяжёлой челюсти Майера пришлось отвалиться ещё раз. Золотые кресты сверкнули им сверху вниз с церковного шпиля.

3—4

Встреча

А процессия шла и шла по улицам застывшего города. Горожане замирали и прятались, стража косила по сторонам. Всадник не глядел вокруг, закутанная в балахон фигура двигалась мерно, подволакивая ноги. Стражники толпились вокруг без порядка – похоже, они тоже побаивались встречаться со всадником глазами. Так они и тащились, гуськом, пока не вышли на площадь – каменный, сжатый со всех сторон стенами и арками галерей мощёный квадрат с замёрзшим фонтаном, статуей рыцаря с мечом в руках, лотками да палатками торговцев. Всадник, не повернув головы, бросил пару слов в пространство. Стражники вздрогнули, самый шустрый толкнул древком копья фигуру в балахоне. Та пошатнулась. Подняла руку. По толпе словно пробежала рябь. Указующий палец провёл в воздухе полукруг – и застыл, указывая на высокую светловолосую женщину в солдатском плаще, увлечённо перебирающую товар на лотке зеленщика. Стражники кинулись вперёд.

Магда, солдатская жена ничего не поняла поначалу. Вот только удалось разговорить лоточника, как вдруг этот хмырь побелел и упал под стол, прервав увлечённую женщину на самом интересном. Потом чьи-то руки схватили её за рукав. Первый стражник, впрочем, легко отделался – солдатская жена отмахнулась мешком не глядя, попала в лоб, сбив незадачливого на землю. Второму повезло меньше – схватить Магду за плечи он успел. И даже мешок вырвал. На свою беду. От угла, с галереи ударил выстрел. Взвился облаком чёрный пороховой дым. Стражник взвыл. Горожане кинулись, кто куда – лишь бы от стрельбы подальше. Охрана застыла, оторопело уставившись на то, как корчится и баюкает простреленную руку их товарищ.

– Это моя жена, – предупредил их высокий, горбоносый солдат, шагнув навстречу из облака дыма, – кыш, отсюда.

Разряженный ствол в его руке ещё курился – тонкой струйкой вверх, в синее небо.

– Ты что, солдат? Сейчас же мир, – стуча зубами проговорил один. Солдат молча шагнул вперёд, одним движением сорвал заряд с перевязи. Стражники намёк поняли, кинулись врассыпную. Стрелок лишь усмехнулся им вслед и шагнул к жене. И замер, развернувшись на голос всадника на белом коне:

– Отойди, – сказал тот коротко. Спрыгнул на землю – легко, одним движением, лишь мелодично зазвенели нашитые на куртку монеты.

– Твоя жена – ведьма и я её забираю, – проговорил он мерно под звон монет.

– С какой стати? – усмехнулся стрелок и опуская мушкет к ноге. Положение «заряжай». Обвешанный серебром шагнул вперёд, замер на мгновение. Мужчины смерили друг друга глазами – синие против серых. Опытная Магда сделала шаг назад, очистив мужу линию огня и тоже замерла, переводя взгляд с одного из бойцов на другого. Десять шагов мостовой отделяли их друг от друга.

– Я, Конрад Флашвольф, лицениат права и дознаватель, – размеренно проговорил «серебряный», делая шаг вперёд. Серебро на поясе и рукавах мерно звякнуло. Качнулся меч на плече. Солнечный зайчик пробежал по яблоку на рукояти.

Ганс скусил патрон крепкими зубами.

– Призван в этот город, – ещё один шаг, мерный звяк серебра. Девять шагов.

С сухим шелестом ссыпался из заряда в ствол чёрный зернистый порох.

– и уполномочен властями его, как светскими, так и духовными, – теперь восемь.

Свинцовый шар пули скользнул в ствол вслед за зарядом.

– Очистить город от колдовства и скверны, – семь шагов.

Удар шомпола обрушился на пулю, плюща и вминая в стенки мягкий свинец.

– Имею право на розыск, арест и дознание ведьм, колдунов и пособников, – теперь шесть шагов. Ствол взлетел вверх, прижался к плечу мушкетёра.

С лёгким звяком откинулась медная полка в пазах. Дознаватель, так же мерно сделал ещё шаг. Опять серебристый звон. Осталось пять. Глухо лязгнул орлёный курок, взводясь в боевое.

Приклад прижался к щеке, в лицо дознавателю уставился холодный глаз мушкетного дула. «Серебряному» осталось четыре шага до стрелка.

– Рискни, – прошептал стрелок одними губами.

– Ты проклят, солдат, – также размеренно проговорил дознаватель. Смерил глазом расстояние – четыре шага. Можно рискнуть. Его рука потянула клинок. Медленно, по долям дюйма.

– Мне говорили, – палец Ганса начал выбирать слабину на курке. Тоже медленно. Удар сердца. Ещё один. Потом лицо дознавателя чуть дёрнулось – не улыбкой, а её тенью. Рука в перчатке замерла. Еле заметно кивнул, как бы отдавая дань уважения равному противнику, повернулся на каблуках и пошёл прочь, проговорив на прощание:

– Твой выбор, солдат. Приходи, когда ад возьмёт тебя за горло.

Стрелок Ганс, опустив к ноге ствол, задумчиво проводил его взглядом. Потом внезапно присвистнул:

– Эй, палач?

– Чего тебе? – отозвался дознаватель не оборачиваясь и не сбавляя шага.

– Хорошая у тебя железка.

– Волшебный меч. Убивает чудовищ, – бросил он, вскочил на коня и ускакал. Лишь монеты прозвенели ещё раз, на прощание.

Стоявшие всю схватку тише воды стражники заторопились за ним. Самый шустрый из них, высокий с изрытым, оспенным лицом дёрнул было за собой фигуру в балахоне. Магда решила, что пора бы и ей вмешаться и придержала балахон за рукав, а её муж качнул стволом в сторону стражника – торопыги. Тот намёк понял правильно, бросил верёвку и побежал, оставив Магде её добычу.

Солдатская жена размахнулась и – от души, напряжение последних минут требовало выхода – залепила закутанной в балахон фигуре хорошую пощёчину. Затрещала ветхая ткань, та упала, тряпки слетели. На свет показалась лицо – бледное, измученное, но вполне человеческое лицо, залитое слезами.

– Ты на кого тут пальцами тычешь? – заорала Магда, выплёскивая с криком остатки ярости, – совсем мозгов нет, какая я тебе ведьма?

– Простите, – сквозь слезы, прошептала та, – простите госпожа. Просто… Просто. На площади вы были единственной мне незнакомой…

Магда попробовала помочь ей встать. Но нога подвернулась, отбитая у стражи женщина упала опять. Затрещала, лопнув по шву ветхая ткань, обнажив то, что под ней. Магда ходила за армиями всю свою жизнь. Она видела, как горел Магдебург. Она видела Брезах, осаду, голод и караулы у виселиц. Но и она сейчас побледнела.

«Охота на ведьм. Опять. Мерзость, прости Господи», – прошептал ее муж, шагнул вперёд, скинул с плеч теплый плащ и бережно укутал потерявшую сознание женщину. Потом снял шляпу, поднял глаза и перекрестился на парящие в вышине кресты на шпиле.

– Царица небесная, – прошептал он, – забери от нас свой мир и пошли нам обратно войну.

Стрелок опустил глаза, посмотрел не закутанный тенью зев переулка – туда, куда минуту назад уехал всадник на белом коне, секунду помолчал и добавил :

– Ненадолго. Мне пары дней хватит.

3—5

обещания

– И что говорит? – спросил Рейнеке-юнкер итальянца.

Далеко от той площади, за воротами, на пятачке между унылой краснокирпичной казарменной стеной и чёрными зарослями. Кресты с колокольни сверкнули золотом в глаза и ему – те же самые, что и Гансу на площади.

– Все то же самое. То же самое, что и остальные, – итальянец не проговорил – прошипел в ответ. Сейчас его речь, весёлая и певучая обычно, гремела и лязгала – так гремит кольцами рассерженная змея. В руках сверкнул узкий клинок, вылетел из правого рукава, сверкнул серебряной рыбкой и скрылся в левом. Маленький итальянец только что проводил очередную беглянку из города в казармы и вернулся. Очередную. Сколько их успело придти – они с юнкером уже со счета сбились.

– То же самое, что и остальные, – в сердцах повторил итальянец. Тонкий венецианский стилет опять скользнул, перекувырнувшись в его руках – теперь из левого рукава в правый. Юнкер поёжился.

– Подругу забрали, соседку сожгли, соседи косятся да бумаги пишут… Солдатики, миленькие, заберите нас отсюда. Кем угодно, куда угодно, лишь бы от мясорубки подальше, – итальянца передёрнуло, как от зубной боли, – Клянусь мадонной, довести прекраснейшее из созданий до такого… – Остаток фразы итальянец выдал на цветистом родном наречии – юнкер разобрал только «кровь Вакха» да имена святых. Всех, что в святцах числились.

Наконец итальянец смолк, перевёл дух и глянул на шпили вдали. Серебряная сталь опять провернулась и скрылась в его пальцах.

– Юноша, на вас можно оставить роту? – спросил он вдруг, оскалив в улыбке белые зубы, – клянусь святой Марией, Царицей Небесной, другой Марией, которая Магдалена, да заодно и Лючией, покровительницей Падуи и моего факультета – я ненадолго. Вот подпалю тут всё с четырёх концов и вернусь. Кровь Вакха, это место оскорбляет все мои чувства…

– Не думаю, что это хорошая идея. – проговорил юнкер медленно, окидывая настороженным взглядом город вдали. Серые стены, шпили с крестами, кружащиеся птицы, кроваво-красные крыши, злые отблески на промороженных инеем стеклах.

– Не думаю. Там капитан.

Итальянец оглядел город вдали, вздохнул и коротко бросил:

– Согласен. Но жалко, клянусь мадонной.

– Не лучше ли поднять под ружье дежурное капральство? Может быть погоня, а мы… – тут парень на секунду запнулся. Итальянец улыбнулся и продолжил за юнкера фразу:

– А мы, как говорит наш сержант сидим со спущенными штанами. Моих профессоров хватил бы святой Кондратий от такого, конечно. Но до Падуи далеко и здесь не лекция по риторике. Главное – доходчиво.

Итальянец усмехнулся. В кустах глухо затрещали ветки.

– О, черт. Накликали, – выругался итальянец, разворачиваясь и хватая клинок. Юнкер весь подобрался, вдохнул – ноздри широко раздулись, жадно втягивая холодный воздух. И медленно выдохнул:

– Это наши. Майер с компанией

– Откуда… – начал было Лоренцо, удивлённо посмотрев на него, но тут кусты с треком разошлись, явив офицерскому глазу оного Майера, его приятелей, и ещё нескольких, старательно кутавшихся в солдатские плащи – как будто грубая ткань могла сделать девичьи фигуры и карие глаза невидимками. Нарвавшись на начальство, рядовой шагнул вперёд, развёл руки, будто собирался что-то объяснить, а точнее навешать лапши на офицерские уши. И нарвался на взмах рукой – все знаю, мол, проходи, я тебя не видел – эту длинную фразу итальянец умудрился запихнуть в один весьма выразительный жест. Рядовой Майер умудрился понять всё правильно и исчезнуть. Итальянец проводил его взглядом, грустно улыбнулся и проговорил:

– Битые, но с добычей. Узнаю имперскую армию. Вот он у меня сейчас и встанет на караул, а Вы, – повернулся он к юнкеру, задумался на мгновение и выпалил: – а Вы нашу Анну предупредите, что к чему. А то неровен час уйдёт одна в город…

Юнкер сорвался с места, оборвав фразу на середине. И побежал. Правда, потом вспомнил, что бегущий офицер вызывает у рядовых не только смех, но и панику и перешёл на шаг. Очень быстрый. А потом опять на бег, благо в казарме на лестнице никого не оказалось. Вот и знакомая дверь. Рейнеке занёс было кулак – забарабанить в неё, что есть силы, но вспомнил манеры, постучал вежливо и аккуратно. Как мог. Незачем пугать Анну ещё больше. Стукнула, откидываясь, щеколда, заскрипела дверь. «Успел» – прозвенело сердце в груди.

Впрочем, парень мог бы и не спешить – судя по растерянному лицу Анна уже все знала. Кроме того, что с этим всем делать и куда прятаться. Хотелось сказать… но слова, как на грех разбежались. Юнкер замялся, посмотрел вниз – на сапоги, будто надеялся найти там правильные обороты. Помянул незлым тихим словом итальянца, наказал сам себе стащить при оказии учебник риторики и кое-как вымолвил Анне, чтобы не беспокоилась – армия его величества своих в обиду не даст, всех кто – загрызёт на месте (почему загрызёт? – мельком подумала Анна) и вообще – надо всего лишь просидеть в расположении пару дней, а там господин капитан что-нибудь придумает. «Обязательно придумает, он умный», – повторил юнкер, глядя как вспыхивают карими звёздами девичьи глаза и расцветает на милом лице невольная улыбка. Но тут во дворе заорали опять и юнкеру пришлось вежливо распрощаться.

– Придумайте что-нибудь, господин капитан, – прошептал про себя юнкер, когда дверь захлопнулась.

Из окна в коридоре был виден казарменный плац и шпили вдали. Кое-где уже дымились фитили и раздавались сухие, отрывистые команды. Голосом Ганса, что радовало. Хмурый стрелок, неофициальный исполняющий обязанности лейтенанта дело знал. Теперь рота сможет хотя бы огрызнутся, если что. Но лучше, чтобы не пришлось. Простые идеи итальянца юнкеру не нравились, от слова «совсем», но и других в юную голову не приходило.