Полная версия
А. В. Жвалевский. Сборник
За дверью оказалась Дуняша, прислуга сестры. Она растерялась и залепетала:
– Шубу вашу извольте…
– Не изволю! – пробасил Сергей Иванович. – Изволю видеть ёлку.
Так и прошёл в валенках в гостиную. Там его появление произвело фурор.
– Дядя Серёжа! Дядя Серёжа! – Старшие дети не поддались на маскарад и облепили Сергея Ивановича.
Младшие слегка испугались и прижались к маминым и няниным подолам.
– Я не дядя Серёжа! – не сдавался Сергей Иванович. – Я Дедушка Мороз. А ну, кому подарки?
Этого говорить не стоило. Подарки понадобились всем и одновременно. Даже малыши, сперва испугавшиеся странного тулупа и посоха, завизжали и бросились к месту раздачи. Дядя Серёжа мгновенно оказался парализован, и не то что подарки дарить – посох свой еле спас. Пришлось вмешаться Маше.
– Не все сразу, дети, – сказала она, – не все сразу. Первым подарок получит тот, кто… хорошо учится в школе.
Это несколько ослабило натиск. Не все гимназисты могли похвастаться отличными оценками. А малыши вообще обиделись.
– А я ещё не учу-у-усь! – заревела пятилетняя Наташенька. – А подарок хочу-у-у!
Маша присела к безутешной девочке, погладила её по голове и спросила:
– Но ты ведь будешь учиться?
Наташа закивала, как породистая лошадка.
– И на одни пятёрки?
– А я уже всё знаю! – вдруг сообщила Наташенька и бодро выпалила: – «Однаждывстудёнуюзимнююпору яизлесувышел былсильный мороз».
– Здорово! – сказала Маша. – А теперь, пожалуйста, для всех.
Она подхватила будущую отличницу и поставила её на стул. На сей раз девочка продекламировала стишок с выражением и почти до конца.
Может, и до конца добралась бы, но её перебил гимназист Ванечка.
– Эй! Другим тоже подарков хочется!
Упоминание о подарках вернуло Наташеньку с небес на землю. Вернее, со стула на пол, к подножию дяди Серёжи.
– Молодец, – сказал тот, запуская руку в недра мешка, – вот тебе подарок.
Он схватил первое, что попалось в рукавицу, и это, конечно же, оказалась очередная Наташина мечта – кукла с целой коробкой платьев разного фасона.
– А я петь могу! А я петь могу! – закричал воодушевлённый Ваня и, не дожидаясь команды, вскочил на стул.
В тот вечер Морозовы из гостей долго не могли уйти.
Каждый ребёнок требовал, чтобы его уложил спать лично Дед Мороз – даже те, кто в начале вечера признал в нём дядю Серёжу.
Сергей Иванович и сам ощущал себя сказочным волшебником, обладателем чудесного мешка. Так они и двинулись по пустынной улице: изящная маленькая женщина и мужчина в огромном тулупе.
– Ты у меня Дед Мороз, – сказала Маша, – а я, значит, баба Мороз.
Сергей Иванович только улыбнулся. Он вдруг почувствовал, как сильно устал за этот праздничный вечер.
Но дома лечь и отоспаться не удалось. Вся квартира Морозовых кишела охлями и птёрками.
– Всё доставлено в лучшем виде, лови!
Красная звёздочка взмыла вверх.
– Слушай, эта Машка такой визг подняла, я думала, окна вылетят…
Спланировала огромная жёлтая звезда.
– А Мишка, представляешь, коробку обнял и сидит. Минут десять сидел, потом ещё полчаса обёртку снимал. Думал уже не дождусь, пока распакует! Потом взял подаренную машину, поставил посреди комнаты и лёг рядом. Даже покатать не попробовал! Лежит любуется и улыбается. Ну я уж не стал ждать, сюда прибежал…
К потолку летит синяя звезда, переливаясь всеми оттенками – от голубого до фиолетового.
На этот раз, чтобы переждать звездопад и выслушать отчёты, семье Морозовых потребовалось больше часа.
Отстрелявшись звёздами, птёрки и охли уселись на краешек стола и начали преданно смотреть в глаза Маше.
– Что? – испугалась она.
– Какие будут указания?
Маша растерянно хлопала глазами.
– Ну, когда у нас следующая ёлка? Давайте готовиться! Может, костюмчик почистить, посох натереть? Кстати, Дед Мороз, а ты посохом-то пользоваться умеешь?
Дед Мороз, который ещё не привык отзываться на «Деда Мороза», только руками развёл.
– Ох… Ну просто беда с вами, людьми… Бестолковые… – пригорюнился Главный Птёрк и немедленно получил увесистый толчок под ребро от сидящей рядом охли.
– А чё я сказал? – возмутился он. – Я всё правильно сказал! А что, толковые, что ли? Ему посох в руки дали, а он им даже пользоваться не умеет!
– Погодите! – Сергею Ивановичу стало неудобно, что он не знает таких элементарных вещей. – А как посохом пользоваться?
– Как-как! – Главный Птёрк сохранял обиженный вид. – Опираться на него при ходьбе, вот как! Не знал, что ли?
Морозов не нашёл что ответить. Птёрк не стал дожидаться, пока Сергей Иванович придёт в себя, решительно поднялся на лапки:
– Ладно, мы пошли, зовите, если что…
И все птёрки с охлями опять, как в прошлый раз, мгновенно растаяли в воздухе.
– Маша, какая такая следующая ёлка, ты не знаешь? Мы же вроде не приглашены больше никуда… – спросил Сергей Иванович после паузы.
А Маша только загадочно улыбнулась.
Наутро Морозовы обнаружили у себя ещё пять приглашений на различные рождественские обеды. Слухи в этом городе распространяются мгновенно.
Летом 1914 года началась война, которую назвали Первой мировой
И сразу стало ясно, что война – это очень плохо и трудно. Дело даже не в том, что начались перебои с едой, отоплением, что многие мужчины ушли на фронт. Хуже всего, что многие мужчины с фронта не вернулись, погибли. Никогда ещё Россия не вела такой тяжёлой и кровопролитной войны.
Санкт-Петербург через месяц после начала войны переименовали в Петроград. Дело в том, что «Санкт-Петербург» – слово немецкое, а воевали как раз с немцами. Всё немецкое стало вражеским, даже рождественские ёлки были объявлены «вражеской затеей», то есть, проще говоря, запрещены.
Хотя Рождество продолжали праздновать. Даже на фронте солдатам раздавали подарки.
Но какой это праздник – без ёлки?
Рождество приближалось, но праздничного настроения всё не было. Да даже и не в ёлках дело – просто как-то нерадостно было. Совсем недалеко, в нескольких сотнях вёрст, в окопах мёрзли и погибали люди. Даже дети это чувствовали.
Петроград превратился в необыкновенно серый город. Серые люди шли по серым улицам, даже снег валил какой-то грязный. Должно быть, от копоти, которая непрерывно шла из труб заводов.
Морозова в действующую армию не призвали, в депо для него сейчас было дел по горло: поезда ремонтировали, обшивали бронёй и отправляли на германский фронт, чтобы вскоре вернулись они с пробоинами от пуль и снарядов.
Охли и птёрки несколько раз пытались привлечь внимание Деда Мороза, но тот только отмахивался – какой уж тут праздник. После службы Сергей Иванович наскоро пил чай и валился спать.
Но однажды на пороге дома его встретила целая толпа охлей и птёрков.
– Так, – сказал Главный Птёрк, бесстрашно заступая дорогу Морозову, – Рождество делать будем?
– Какое Рождество? – устало сказал Сергей Иванович. – Война. Не время для праздников.
– Ничего себе! – Из толпы выскочила совсем маленькая охля и стала рядом с Главным Птёрком. – А когда время для праздников? Когда и без них весело? Ничего себе!
– Отойдите, – попросил Морозов, – а то наступлю ненароком.
– А наступай! – сказал Главный Птёрк. – Если Рождества не будет, всё одно нам конец. – И он, грустно махнув хвостом, уселся на заснеженное крыльцо.
– Ничего себе! – сказала маленькая охля и села рядом.
Птёрки и охли, все как один напыжившиеся и надутые, стали заполнять крыльцо.
– Топчи, – Главный Птёрк сложил лапки на груди, – давай. Круши, громи, изничтожай! Ты ж Дед Мороз. А мы кто? Да никто! Может, нас и нет совсем.
А маленькая охля вдруг расплакалась. Сергей Иванович в смущении топтался, боясь наступить на кого-нибудь из малышей.
– Вставайте, – говорил он, – замёрзнете!
– И замёрзнем! – крикнула сквозь слёзы маленькая охля. – Тоже мне, Дед Мороз! Война ему… А дети?
– Вот именно! – зашумела сидячая манифестация. – О детях бы подумал! Им каково? Вообще никакой радости, а он тут… щёки надувает.
Морозов не выдержал и улыбнулся, потому что щёки надувал не он, а как раз охли и птёрки.
– Погодите, – сказал он, – будет Рождество. Только с делами управлюсь.
Главный Птёрк резко подскочил, за ним начали подниматься и остальные.
– С какими делами! Три дня всего осталось!
– Три дня? – охнул Сергей Иванович. – Я же желания не успею собрать!
– Спокойно! – крикнул кто-то из задних рядов. – Записочки-то вот они! Все тута!
– Надо бы разложить, – сказал другой голос, – только не на снегу ведь…
– А в кухне небось тепло, – сказала охля, которая только что заливалась горючими слезами, и очень натурально чихнула.
«Вот шельмы!» – подумал Морозов, запуская хвостато-рогатый табор в дом.
Над записочками пришлось сидеть два вечера подряд. На сей раз «небывалых» желаний набралось не в пример больше, чем в прошлом году. Чуть не каждый третий просил, чтобы война кончилась побыстрее. Морозов – то есть Дед Мороз – подолгу держал такие записочки в руке, мял их, даже дышал… Но всё равно возвращал в кучу без уверенности, что такое правильное желание сбудется.
Только одно из таких пожеланий удалось ему немного разморозить. Записка была написана быстрым, не совсем уже детским почерком: «Пусть война остановится. Если совсем нельзя – хотя бы на день. Хотя бы на маленьком участочке. Тогда все солдаты поймут, что мир – это здорово, и перестанут воевать совсем».
Сергей Иванович вдруг ясно представил себе немецкого и британского солдатов, которые сидят на бруствере и пьют пиво. А потом – играют в футбол.
Но все прочие просьбы о мире так и не ожили в его руках.
Много кто просил, чтобы папа вернулся. С этими было, кажется, проще. Во всяком случае, Сергею Ивановичу казалось, что он видит, как открывается дверь и чей-то папа, в шинели, с Георгиевским крестом, входит в комнату.
А потом начали попадаться просьбы, от которых Деда Мороза словно бы самого сковывало холодом. В первой такой записке он прочёл: «Дедушка Мороз! Моего папу убили на фронте. Ты же волшебник, сделай, пожалуйста, так, чтобы он был живой. Я буду хорошо-хорошо учиться и маму слушать, и папу, и даже Борьку, хоть он и задаётся, только оживи папу. Пожалуйста! Счастливого тебе Рождества! Оленька».
Сергей Иванович дочитал и растерянно оглядел своих маленьких ассистентов. Те сидели молча и честно таращились на него.
«Я волшебник, – напомнил себе Дед Мороз, – что захочу, то и случится. Только надо самому верить. Я должен…»
Он крепко-крепко зажмурился и попытался поверить, что Оленькин папа, убитый где-то далеко, наверное уже и похороненный, может ожить. У Сергея Ивановича не получилось. Он пробовал и так и эдак – но картинки с ожившим папой не видел, а записка оставалась холодной как лёд.
Морозов открыл глаза и отложил записку в сторону.
– Ничего, – сказала одна из охлей, – ты не расстраивайся…
И погладила его по руке.
Но в следующий раз тоже не получилось. Дед Мороз старался изо всех сил, но просьба оживить папу осталась без удовлетворения. Морозов ещё несколько раз натыкался на такие записки, колдовал над ними уже безо всякой надежды, а потом и вовсе стал откладывать их, как только понимал суть. Слишком много сил выпивали бесплодные попытки, после них даже какой-нибудь средний фейерверк наколдовать становилось трудно.
К вечеру сочельника все записочки были рассортированы: большая кучка «бывалых», поменьше – «небывалых» (но уже прошедших руки Деда Мороза) и маленькая… На неё Сергей Иванович не мог смотреть спокойно. Это были так и не выполненные просьбы оживить папу или брата. Птёрки и охли разобрали записочки из первых двух кучек и разбежались, а Морозов продолжал смотреть на третью кучку.
– Я должен попробовать ещё раз, – сказал он себе. – А вдруг.
Он взял наугад одну из записок. Это оказалась первая, Оленькина. Дед Мороз глубоко вздохнул и попытался. Ему показалось, что-то изменилось, ледяная бумага чуть потеплела, он сжал зубы и сконцентрировался изо всех сил. Ещё чуть-чуть… Ещё…
Вдруг кухня пошла колесом, в ушах зазвенело, и свет потух.
Маша прибежала, когда муж лежал на полу без чувств.
В руке он крепко сжимал записку, покрытую инеем.
Ужин сочельника Морозовым пришлось накрывать в спальне. Вернее, Маша накрывала, а Сергей Иванович только постанывал, лёжа на кровати.
– Не получилось, не вышло…
– Ничего, завтра выйдет! – успокаивала Маша.
– Нет. Никогда не выйдет. Плохой я Дед Мороз.
Маша поставила на туалетный столик последнее блюдо и села на кровать.
– Ты самый лучший в мире Дед Мороз! – сказала она. – Самый-самый!
– Конечно, – постарался улыбнуться Морозов, – другого-то нет.
– Вот именно! – строго произнесла жена. – Так что давай выздоравливать живо, завтра ещё на ёлки… то есть на утренники идти.
Назавтра Морозов взял себя в руки и отправился на ёлку. Сестра всё-таки решилась организовать праздник только для своих детей и их очень близких друзей.
Каким-то маленьким кусочком сознания он ещё надеялся на чудо, на то, что в последний момент случится что-нибудь необыкновенно волшебное.
Но праздник получился грустный.
Не было праздника на улицах, люди угрюмо спешили по своим делам. Не горел огнями большой дом сестры, нужно было экономить свет и тепло.
Да и дети были какие-то притихшие, как будто и у них на плечах лежала тяжесть войны.
Сергей Иванович раздавал игрушки, слушал стихи, гладил по головке, но всё время ощущал на себе взгляд худенькой девочки, которую он видел в первый раз. Девочка была необыкновенно серьёзная, стояла в сторонке и смотрела на Деда Мороза не отрываясь. И взгляд был совершенно недетский, так мог смотреть человек, много чего повидавший в жизни.
– А кто она? – спросил Сергей Иванович у сестры, когда выдалась минутка.
– Это Оленька. Наташина подружка. Она всегда была слишком серьёзная, а уж после того как отца убили…
Дальше Сергей Иванович не слушал, рука вспомнила прикосновение ледяной записки, как будто снежный вихрь пронёсся по комнате. Первым трусливым желанием было просто сбежать. Выскочить за дверь и бежать быстро, как только возможно, чтобы забыть и эту комнату, и ёлку, и невыносимый детский взгляд…
Но через секунду Сергей Иванович очнулся, тряхнул головой и принял самое мужественное решение в жизни – отправился навстречу пронзительным детским глазам.
– Пойдём, Оленька, поговорим.
Оля вздрогнула, но послушно пошла за Дедом Морозом. Они зашли в маленькую комнатку, недалеко от большого зала, где проходила ёлка. Сюда ещё долетали звуки праздника, но тихо-тихо. Сразу стало казаться, что веселятся где-то на другой планете.
Сергей Иванович присел на корточки, чтоб лучше видеть детские глаза:
– Оленька, я получил твою записку…
Оля продолжала настороженно смотреть на Деда Мороза, ничего не говоря.
– Оль, я очень старался, но… у меня ничего не получилось…
Сергей Иванович внезапно понял, что по его щекам текут слёзы, а Оля продолжала на него смотреть большими печальными глазами.
– Почему? – спросила она.
– Я не знаю… Наверное, я плохой волшебник…
– Кхе-кхе! – раздалось вдруг у них за спиной.
Оля и Сергей Иванович вздрогнули, а Олины глаза стали ещё больше. На плече у Деда Мороза сидел Главный Птёрк.
– Вообще-то я не должен показываться людям, но тут такое дело… не утерпел. Ты, Дед Мороз, очень хороший волшебник, но ты только волшебник, понимаешь? Не Господь Бог… В нашем, волшебном, мире, ты можешь всё. Хочешь Русалочке ноги навсегда приделать – да сколько угодно! Хочешь, чтоб Лиса Колобка выплюнула – да запросто! Будет жить вечно твой Колобок… А вот с людьми… С людьми сложнее… Если ещё человек болен или потерялся, то вылечить или найти его мы можем помочь… А вот если… он… Ну… Не можем мы этого… Извини…
И Главный Птёрк шмыгнул носом и отвёл от девочки глаза.
– А если бы папа был в вашей сказочной стране, вы бы смогли его оживить?
– Да запросто! – Птёрк даже подпрыгнул на плече у Деда Мороза.
У Оли в глазах впервые задрожала надежда.
– Тогда я напишу о нём сказку, и вы его оживите!
Птёрк снова стал мрачнее тучи.
– Оленька, если ты напишешь сказку, то его и оживлять не придётся. Он и так будет жить… Но понимаешь, жить он будет только у нас, в нашей сказочной стране… Вместе с Колобком и Русалочкой… А в ваш мир мы его выпустить не сможем…
– Это неважно. Пусть живёт хоть где-нибудь. А я буду просто знать, что он живой…
И тут Оля расплакалась. Так они и ревели вместе: маленькая девочка, старый Дед Мороз и птёрк, который вообще не должен был показываться людям…
После этого праздника Сергей Иванович нёсся домой, не разбирая дороги, не утирая слёз, Маша едва за ним поспевала.
Она только сейчас осознала всю тяжесть их времени. Вот бежит по улице взрослый мужчина, плачет. И никто даже не обернётся, не посмотрит повнимательнее – война, обычное дело…
А Дед Мороз пришёл домой и рухнул на кровать почти без чувств.
Разбудили его птёрки и охли. Они теребили и щекотали Сергея Ивановича, пока тот не перестал отмахиваться и не открыл глаза.
– Гляди! – кричали они и выпускали одну за другой разноцветные звёздочки. – Вот чего мы принесли! Вон сколько подарков!
И правда, звёздочек – то есть исполненных детских желаний – было так много, что они не успевали таять под потолком, а из лапок вылетали всё новые.
«Неужто я столько подарков наколдовал? – Морозов был ещё очень слаб, и мысли ворочались в голове с трудом. – Вроде бы записок меньше было».
Разноцветный фейерверк приободрил Деда Мороза. Он даже присел в кровати… и обнаружил, что не все птёрки и охли участвуют в общем веселье. Десятка два его добровольных помощников топтались в углу с очень унылыми лицами.
– Что за беда? – спросил Морозов как мог весело. – Искорки по дороге выронили?
Вопрос почему-то заставил умолкнуть всех. Грустные охли и птёрки погрустнели ещё больше, весёлые – замолчали.
– Ну, я тебе уже объяснил сегодня, – Главный Птёрк виновато развёл лапками, – не всё мы можем… Послушай, ты со временем привыкнешь, ты научишься…
Сергею Ивановичу тут же привиделись Олины глаза, и он понял, что привыкнуть к такому не сможет, никогда не сможет.
Более того, он даже ещё раз пережить такое не сможет.
Настроение сделалось кислое, как капуста, которую Морозовы очень любили и всегда покупали к празднику.
Но сейчас и мысль о хрустящей, крепкой капусточке с клюквой не приободрила Морозова.
– Спасибо, – сказал он птёркам, – вы молодцы…
И больше ничего. Даже пришедшая к мужу Маша не смогла его разговорить. Потихоньку охли и птёрки разошлись.
Сергей Иванович болел две недели, Маша ухаживала за ним, кормила с ложечки, как маленького, читала газеты. Однажды она нашла удивительную заметку о «Тихой ночи» на западном германском фронте. На небольшом участке немецкие, французские, бельгийские и британские солдаты решили в ночь на 25 декабря не воевать, вместе пили пиво и даже сыграли в футбол.
– А потом? – слабым голосом спросил Морозов. – Узнали… что мир – это хорошо… и перестали воевать?
– Нет. Потом опять начали.
Сергей Иванович закрыл глаза и отвернулся к стене.
Когда Морозов наконец выздоровел, то записался добровольцем в действующую армию.
Маша только тихо плакала.
– Прости, жена, – сказал Сергей Иванович на прощание, – никудышный из меня Дед Мороз. А там, на фронте, я смогу хоть чуть-чуть приблизить окончание этой глупой войны.
Маша вытирала слёзы. Она понимала, что война закончится в свой срок – пойдёт её муж воевать или нет. Однако не говорила ничего, только шептала про себя: «Уцелей, мой хороший! Обязательно уцелей!»
Морозов обнял Машу и сказал:
– Непременно уцелею. Обещаю. Даже если это будет последнее желание, которое выполнит твой Дед Мороз.
25 декабря 1916 года
Из истории
1916 год стал третьим годом большой войны. Войны, которая измучила всех: солдат, офицеров, крестьян, помещиков. Всем очень хотелось вернуться к нормальной мирной жизни.
Вернее, почти всем. Самые главные – цари, кайзеры, премьер-министры – не собирались останавливать бойню. Почему? Это отдельный сложный вопрос, не будем сейчас в нём разбираться.
Просто представьте себе страну, которая вся покрыта ранами, сильно разрушена, утыкана свежими крестами на могилах. Представили? Вот такой и была Россия на рубеже 1916 и 1917 годов.
Поручик Морозов сменился с дежурства и забился в самое тёплое место на бронепоезде – в кабину машиниста. Поезд постоянно держали под парами, поэтому тут было и тепло, и кипяток, и приятный собеседник – машинист Пахомов.
Правда, в тот вечер Морозов говорливого Пахомова не застал – у топки дежурил худенький мальчишка в тужурке. При входе поручика он вскочил и стал смирно.
– Ты чего? – удивился Сергей Иванович. – Не на параде, чай. Кстати, чайком угостишь?
Мальчишка принялся суетливо орудовать чайником, бросая на Морозова восхищённые взгляды.
Сергей Иванович решил не обращать внимания на странного юнца, сел у печки, расстегнул шинель, сбросил перчатки, протянул к теплу онемевшие пальцы.
– Скажите, – наконец осмелился подать голос мальчишка, протягивая кружку с кипятком, – а чтобы Георгия получить, какой подвиг надо совершить?
«Вот он чего, – Морозов непроизвольно бросил взгляд на Георгиевский крест на своей груди, – в героя поиграть захотелось».
– Кому как, – сказал Сергей Иванович, – я просто паровоз чисто надраил перед приездом его величества.
«…а вместо его величества, – прибавил он мысленно, – прилетел германский аэроплан и сбросил пару бомб. Так что пришлось из соседнего санитарного раненых в парадной шинели таскать».
Мальчик посмотрел разочарованно, но зато хоть разговорился. Выяснилось, что он выпускник реального училища, на фронт пошёл добровольцем.
– Я год в метрике исправил, чтобы взяли! – сказал мальчишка и задрал нос.
– Ты никак гордишься этим? – усмехнулся Морозов. – И дурак. Глупостью гордятся только дураки.
– Ничего не дурак, – надулся мальчик, – на войне настоящая жизнь!
– На войне – настоящая смерть. А жизнь… она там, в городах. Сегодня праздник, помнишь хоть?
Вконец обидевшийся мальчишка только плечом пожал. А Морозов улыбнулся и начал рассказывать:
– Не так давно я на Рождество был у приятеля. У него шары на ёлке были – как хрусталь! Тонкие. Переливчатые. Лёгкие. У нас таких делать не умеют…
И Сергей Иванович вдруг принялся рассказывать бывшему реалисту о ёлках, о подарках, даже о Деде Морозе упомянул – только не признался, кто был этим Дедом.
– …а потом дети весь год ёлку ждали. А ты говоришь… – Морозов повернулся к мальчику и замолчал.
Его слушатель не только ничего не говорил, но даже уже и не слушал – спал, свернувшись в клубок, и улыбался такой хорошей улыбкой, какой совсем не место на войне. Вернее, войне нечего делать там, где есть такая улыбка.
– Хорошо рассказываешь, – раздался голос Главного Птёрка из кармана шинели, – даже я заслушался.
Поручик строго смотрел, как птёрк выбирается наружу, но отвечать не спешил.
– Только одно перепутал, – продолжил птёрк, – наши уже тоже такие тонкие шары научились дуть. Пленные немцы научили.
Сергей Иванович молчал.
– А ты когда за дело возьмёшься? – перешёл в атаку Главный Птёрк.
– Моё дело, – сухо ответил Морозов, – поддерживать бронепоезд в боевом состоянии.
– Сам говорил, а сам не помнишь, – покачал головой птёрк. – Тут не жизнь, тут война. Значит, и дела тут быть не может…
Сергей Иванович отвернулся и уставился на пышущую жаром топку.
Птёрк потоптался ещё немного, ничего не сказал и ушёл.
Поручик Морозов даже не стал смотреть куда.
Тяжёлый 1920 год
Из истории
Мы специально не рассказываем, что творилось между 1916 и 1919 годами. Слишком это тяжёлое было время. Такое тяжёлое, что временами даже хуже войны.
