Литература для нервных

Всего восемь строк, а как много смыслов: любовь и свобода – глубинные человеческие ценности; любовью нельзя управлять; не стоит придавать значение боли, ведь она не препятствует душевной гармонии.

Могут ли эти эстетические открытия стать частью нашего человеческого опыта? Риторический вопрос, не требующий, как известно, ответа…

В таком небольшом тексте Пушкин, известный своим лаконизмом, сделал эстетические открытия частью человеческого опыта. Это возможно, если в совершенстве владеть литературным мастерством. Автор умеет из множества вариантов выбрать единственный, не столько передающий, сколько образующий художественный смысл. Этимология слова «искусство» как в русском, так и в греческом языке (греч. τέχνη [читается: технэ́] – «мастерство, умение, ремесло») подчеркивает искусность создателя (обратим внимание, что слова однокоренные!).

В искусстве естественно уживаются эмоциональное (без чувства, порыва, воодушевления желаемого результата не будет), рациональное (необходимо трезво оценить, что получается, и выбирать не только между плохим и хорошим вариантами, но часто из двух и более хороших) и иррациональное (никто ведь не знает и не узнает никогда, откуда берется талант и почему один способен к творчеству, а другой нет. Для людей религиозных бесспорно, что талант дается Богом). Далеко не все делается автором сознательно, иногда он сам не вполне понимает, что у него получается. В процессе творчества материал как будто обретает самостоятельность. Для русских поэтов тема самостоятельности и даже самодеятельности языка – одна из важнейших:

Поэт – издалека заводит речь.Поэта – далеко заводит речь.(Марина Цветаева)

Иосиф Александрович Бродский обожествлял язык. Анна Андреевна Ахматова в страшный для Родины момент обращалась на «ты» к русской речи, произнося как клятву:

И мы сохраним тебя, русская речь,Великое русское слово.Свободным и чистым тебя пронесем,И внукам дадим, и от плена спасемНавеки.(«Мужество»)

Существуют виды искусства (архитектура, декоративно-прикладное, изобразительное – прежде всего живопись и графика, фотография, музыка, литература, театр, хореография; этот список в разных источниках уточняется и дополняется). Различаются они прежде всего по материалу, из которого создаются произведения: архитектура работает с камнем, деревом, металлом, стеклом; для возникновения театра нужны как минимум актер и сцена; живопись требует поверхности, красок и кистей и т. д. Еще одно глубинное различие – находятся произведения в пространстве (пространственные, например, архитектура) или длятся во времени (временны́е, например, кино).

Той ситуации, которую переживает читатель (или, при восприятии произведений других видов искусства, слушатель, зритель), нет нигде, кроме как в художественном произведении. Она вымышлена, даже если основана на реальных событиях, а у героя есть прототип. Но переживания по ее поводу у читателя – самые настоящие, и иногда эстетические реакции сильнее физиологических ощущений. События, описанные в тексте, разворачиваются и продолжаются в сознании, в воображении. А значит, что и эти переживания, и само произведение представляют собой отдельную реальность и вместе с материальным или социальным миром входят в область действительности, которая охватывает вообще все, что есть на свете – а ведь мы даже помыслить не можем очень многое, что на свете есть.

Все это накладывает на читателя важные ограничения. Недопустимо высказываться о героях в субъективном ключе, подобно тому как мы описываем людей в повседневной обыденной речи (нравится – не нравится, дурак – умный, хороший – плохой). Следует всегда помнить, что перед нами – не живой человек, а герой литературного произведения. Это совершенно не значит, что мы не реагируем на литературных героев остро и живо, не принимаем близко к сердцу их ситуации, коллизии, что их переживания не становятся нашими. Эти реакции столь же сильны и имеют на нас такое же влияние, как и любые другие. Нам жалко Владимира Ленского или Татьяну Ларину, мы удивляемся поведению Евгения Онегина, хотим разгадать загадку Печорина. И все это потому, что произведения художественны, то есть автор сумел вложить в них больше, чем обычно могут передать слова.

Понимание, что искусство вообще и литература в частности – особая, вторая реальность (если считать первой мир вне искусства), пришло к людям далеко не сразу. Великий эллин Аристотель писал, что искусство – не более чем подражание природе, у которой оно постоянно учится. Это понимание доминировало в науке две с лишним тысячи лет. К концу XIX века точка зрения начала меняться: все-таки не подражание… или не всегда подражание… может быть, преображение?..

Лишь в первые десятилетия XX века было найдено ключевое соотношение между реальностями, назовем их внеэстетической и эстетической: у них различная природа, но они равны по статусу и взаимосвязаны. Это открытие было сделано русскими формалистами, т. е. основателями формальной школы в литературоведении, сделавшей основным направлением изучение художественного текста, его художественной формы. Среди них В. М. Жирмунский, Е. Д. Поливанов, Б. В. Томашевский, Б. М. Эйхенбуам, Л. П. Якубинский, Р. О. Якобсон и др. Позже этим вопросом продуктивно занимался Юрий Михайлович Лотман (1922–1993).

Чтобы выйти в другую реальность, совершенно не обязательно лететь в космос. Достаточно открыть, скажем, роман Ивана Сергеевича Тургенева…

Что-то с нами происходит, когда мы читаем повесть, созерцаем живописное полотно, смотрим спектакль. Художественный смысл входит в наш личный опыт, эстетическое переживание начинает формировать наши представления о мире, об отношениях с другими людьми, а там, глядишь, и поведение. Это и имел в виду Ян Мукаржовский (1891–1975), чешский последователь русского формализма, когда говорил о нормообразующем факторе. Это и есть важнейшее основание считать искусство – особой реальностью: ведь в самой дальней проекции оно формирует и социальную норму поведения. А значит, искусство – один из способов познания мира. Равноправный с наукой.

Интересно, что как только искусство перестает быть нормообразующим и за дело образования нормы берется, скажем, юриспруденция, получается не очень хорошо. Почему-то художественный образ более человечен, чем текст самого лучшего закона.

Сегодня в области искусства происходят процессы, затрудняющие его восприятие и понимание. Во-первых, появилась литература нон-фикшн (калька с английского non-fiction, т. е. невымысел). О ней поговорим в статье «Художественная литература». Во-вторых, возникло направление contemporary art, смысл которого вовсе не исчерпывается буквальным переводом «современное искусство». Это создание разного рода объектов на стыке различных областей человеческой деятельности – здесь и дизайн, и техническое творчество, и компьютерные технологии, словом, что угодно. Порой профессионализм художника – в широком смысле – вовсе не нужен автору такого рода произведений. А зритель, особенно российский, удивляется, почему то или иное выставляется в музее – ему, зрителю, это непонятно, часто даже чуждо.

С самых древних времен предполагалось, что искусство обращено к Прекрасному, Идеальному, к Красоте (это научные категории эстетики, поэтому здесь с заглавной буквы). Под красотой со времен эллинов понимается завершенное единство и целостность, говоря попросту – когда ни убавить ни прибавить. Идеальное соотношение достигается с помощью композиции произведения.

Объясняется такой подход само́й природой творческой способности: люди верили, что талант имеет божественное происхождение как дар Господа человеку. Доходило до, с нашей точки зрения, курьезов: в античной Элладе скульптуры почитались как упавшие с небес, а скульпторы приравнивались к обычным ремесленникам, чье творчество эллины, с долей презрения относившиеся к ручному труду, ставили значительно ниже интеллектуального.

И если раньше художник показывал Безобразное, то оно воспринималось в том же контексте – как антитеза (противопоставление) Прекрасному. Но в contemporary art такое противопоставление отсутствует: объекты не соотносятся ни с Прекрасным, ни с Идеальным. То есть антитеза снимается, а раз ничто ничему не противопоставлено, исчезает и категория Безобразного.

Но мы-то по-прежнему, чаще всего неосознанно, имеем в виду эти категории!..

Нравится нам такое произведение или нет?.. Эстетическая реакция у каждого своя. В среде искусствоведов крепнет точка зрения, что нужно во всяком случае не причислять contemporary art к сфере искусства, а называть его, скажем, акционизмом и вырабатывать для него собственные критерии оценки.

Искусство и действительность

– конечно, их взаимодействие волнует как литераторов, так и всех пишущих о литературе. Как соотносится результат творческого труда писателя с объективно существующим в целом мире, включая строение атома, микробов и пространства Космоса, с необъятным разнообразием явлений и еще хуже представимым множеством связей между ними – а это и есть примерное, ненаучное определение действительности?

Действительность, конечно, вовсе не дана нам в ощущении, как гласит распространенное определение: попробуйте-ка вот сейчас, не сходя с места, ощутить, допустим, соседа по лестничной клетке! Что уж говорить о городах и странах, где вы никогда не бывали. Так что условимся: в ощущении дана нам только непосредственно окружающая реальность, в представлении – знакомая по опыту, при эстетическом восприятии – художественная.

Может ли писатель быть свободным от действительности? Ни в коей мере. Читатель, открывая книгу и переносясь в ее мир, должен определить время и место своего пребывания. Значит, на страницах должен быть создан хронотоп – единство художественного времени и художественного пространства. Но вот что именно считать действительно существующим? Только материальные объекты? Современные ученые, не говоря уже о художниках, склонны предельно расширять эту область. В объем понятия «действительность» входят не только создания природы, цивилизации и культуры, но и наши мысли, чувства, переживания. Недаром все большее распространение приобретает понятие ноосферы, введенное мыслителем Владимиром Ивановичем Вернадским. Как атмосфера – окружение Земли воздухом, пригодным для дыхания, так ноосфера – окружение разумом.

По-настоящему современное понимание действительности дано в последнем, седьмом романе Джоан Роулинг о Мальчике, Который Выжил – «Гарри Поттер и Дары Смерти». После того, как Волан де Морт второй раз попробовал убить героя, Гарри оказался в странном месте, похожем на вокзал, и там встретился с профессором Дамблдором – погибшим, но живым. Их последний разговор заканчивается так:

«– Скажите мне напоследок, – сказал Гарри, – это все правда? Или это происходит у меня в голове?

Дамблдор улыбнулся ему сияющей улыбкой, и голос его прозвучал в ушах Гарри громко и отчетливо, хотя светлый туман уже окутывал фигуру старика, размывая очертания.

– Конечно, это происходит у тебя в голове, Гарри, но кто сказал тебе, что поэтому оно не должно быть правдой?»

Мы уже говорили о концепции отражения в трудах Аристотеля и сменившей ее концепции второй реальности, предложенной в XX веке после открытий формальной школы. В переходный момент, в середине XIX века, появилась знаменитая диссертация Николая Гавриловича Чернышевского «Эстетические отношения искусства к действительности» (1853). Автору внеэстетическая реальность представлялась и более ценной, и более красивой, чем эстетическая.

Поставим вопрос по-другому: может ли действительность быть свободна от авторского субъективизма, в каком-то смысле даже предвзятости? Ответ – нет. Автор всегда, даже когда уверен, что изображает все «как есть», вносит оттенок субъективности, передает свою точку зрения – мировоззренческую прежде всего. Поэтому перед нами в художественном произведении никогда не разворачивается объективная картина мира: она появляется в том виде, в котором ее понимает и словесно изображает литератор (поэтому и говорят об образе мира в слове писателя). Говорить об объективности в искусстве вообще не стоит: всегда перед нами индивидуальная картина мира – и так же каждый из нас, читателей, индивидуально воспринимает текст.

Читая произведения писателей, работавших в русле такого литературного направления, как реализм, мы по умолчанию полагаем: здесь будет дано изображение действительности, максимально близкое к тому, что и как происходило на самом деле. И вот мы открываем сочинения Николая Алексеевича Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» или Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина «История одного города». Какую картину мира мы в них видим? Злоупотребления чиновников и посткрепостнические ужасы, приводящие к тотальному искажению нормальных взаимоотношений в обществе. Словом, как говорил Алексей Максимович Горький, «свинцовые мерзости» русской жизни. Было такое? Да. Но только ли это? Конечно, нет! Картина мира, обрисованная писателями, складывалась на основе их личного опыта, психологических и биографических особенностей, тяжелых, травматичных детских и юношеских впечатлений. Ее они и воссоздают: таково их представление.

Противоположный пример – творчество Афанасия Афанасьевича Фета. Один из тончайших русских лириков, автор знаменитого стихотворения «Шепот, робкое дыханье…» жил мучительно. Его родители познакомились и полюбили друг друга в Германии. Будущий отец поэта, состоятельный русский дворянин Афанасий Неофитович Шеншин, и будущая мать, Шарлотта Фёт, связали свои судьбы и вступили в близкие отношения до того момента, как был заключен брак по православному обряду. Старший сын, названный в честь отца, до 14 лет носил фамилию Шеншин и был уверен в своем будущем. Но однажды, находясь в пансионе, он получил уведомление, что с этого дня должен носить фамилию матери, т. к. его права наследования отцовской фамилии, дворянского достоинства и имущества не подтверждаются в связи с обстоятельствами рождения. Вся дальнейшая жизнь Фета (точки над ё, как часто бывает, со временем затерялись) была посвящена восстановлению родового имени и дворянского статуса. Ради этого он пошел на военную службу, которую ненавидел, хотя служил исправно. Ради этого не женился на любимой девушке, пианистке Марии Лазич, трагически погибшей вскоре после их разрыва. Ради этого купил имение, работал там как каторжный, что стоило ему здоровья… И постоянно писал прошения на высочайшее имя с просьбами признать его законным сыном родного отца. Лишь в 1873 году ему были возвращены фамилия и социальные права.

В стихах Фета из всего перечисленного отразилась только гибель Марии Лазич: к ней он постоянно обращался в поэзии. От всего остального нельзя найти и следов. Одухотворенная природа, мельчайшие оттенки чувств, поиски способов выразить мимолетные ощущения жизни – вот основные мотивы творчества Фета.

Так что вместо слова «объективность» лучше использовать «убедительность»: вызывает ли у нас ощущение сопричастности созданный автором мир, как если бы мы побывали в нем? Возникает ли у нас сочувствие к героям?.. Один из крупнейших литературоведов и писателей XX века, Андрей Донатович Синявский (1925–1997), говорил, что переселяется в книгу, которую читает. При каких условиях и для нас возможно переселение?..

Что касается правдоподобия, то здесь искусство заметно уступает жизни. Именно жизнь бывает неправдоподобна, а вот искусство требует меры, отсева фактов, тщательного обдумывания деталей. Замечательный поэт и переводчик Александр Михайлович Ревич (1921–2012) написал на рубеже 1940–1950‐х годов поэму «Начало» о первых месяцах Великой Отечественной войны. Вот вехи ее сюжета: окончание автобиографическим героем военного училища – начало Великой Отечественной, призыв в армию – первый бой – плен – побег из плена – возвращение к своим. Но дело в том, что в плен Ревич, в отличие от героя поэмы, попадал дважды, и бежал тоже дважды. Как только он попытался вместить в текст поэмы оба биографических эпизода, оказалось, что они затрудняют чтение, замутняют смысл. И от второго автор вынужденно отказался.

Безусловно, фактуру автор черпает, что называется, из жизни, из внеэстетической области. Но не только: другие произведения тоже могут быть источником для него. Тогда возникает интертекстуальность, в двух словах – перекличка текстов, их диалог. Если два или более произведения начинают совпадать по образам и мотивам, это само по себе вовсе не означает, будто их художественное качество снижается. В интертекстуальном ключе работали и Александр Александрович Блок, и Осип Эмильевич Мандельштам – великие русские поэты, подчеркивавшие свою связь с мировой литературой.

А если перед нами – поэзия символизма или абсурдистская проза, допустим, Виктора Александровича Сосноры? Не сразу понятные стилистические эксперименты, как в «Между собакой и волком» Саши Соколова? Разве все это имеет отношение к действительности? Ответ – да, но в этом случае это действительность языка.

Миф

– представление о законах мироздания, высказанное в форме повествования и зародившееся в доисторическую эпоху.

Миф непротиворечиво объясняет, почему все в мире происходит так или иначе и как взаимосвязаны явления. Исследователей мифа в XX веке множество, их определения близки. Так, Фрейденберг привела ряд общих законов первобытного мышления, породившего миф: оно конкретно, целостно и образно. Первобытному человеку все вокруг виделось живым и одушевленным, он не выделял себя из природы (поэтому совершенно естественно, что деревья разговаривают, люди превращаются в воду или камни или в каких-то обстоятельствах вступают в брак с животными). Для него не было границ и различий между тем, что мы считаем естественным или неестественным, истинным или вымышленным. Поэтому молния и гром, конечно, никакие не атмосферные явления, а гнев верховного божества – Зевса, Перуна, шумерского Адада, древнеегипетского Махеса и др. Фрейденберг описала и суть явления: «Мифология – выражение единственно возможного познания, которое еще не ставит никаких вопросов о достоверности того, что познает, и потому и не добивается ее».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.