Колетт громко запела, уперев руки в бока. Приятный голос, который все же не мог сравниться со зрелищем ее стройных ног. Вскоре ее задор заразил всю мастерскую. Она наполнилась нашим пением. Всюду слышались смех и одобрительные восклицания. Какое счастье! Мы снова стали беззаботными веселыми девчонками.

Когда вернулся Санчо, веселье сдулось, как опавшее суфле. Но музыка пробудила во мне радость жизни. Вечером я что-то напевала по дороге домой. Дон Кихот бежал за мной по пятам.

Поднимаясь по лестнице в нашу комнату, я услышала всхлипы. Я подумала, что мне это показалось, ведь день был таким веселым. Осторожно толкнув дверь, я увидела Кармен, окруженную ласточками. Ее лицо было искажено горем. Что случилось?

– Ты предупредила Луиса? – мягко спросила Амелия. – Я уверена, он будет счастлив!

Кармен покачала головой. По ее смуглым щекам катились слезы.

– Думаешь, он женится на мне, если я вместо приданого вернусь с ребенком?

Я никак не могла взять в толк, о чем речь. Какой ребенок? А потом увидела руку Кармен на животе и побледнела. Значит, в ту ночь спицы не помогли?

Девушки смолкли. Они знали суровые законы мужчин. Чести. Церкви. Я опустилась на колени рядом с Кармен. Что сказать ей в утешение?

– Уверена, это будет чудесный малыш, – прошептала я.

Кармен распрямилась.

– Чудесный малыш! – передразнила она меня.

Ее била дрожь.

– Вы только послушайте ее! Что ты в этом понимаешь? Дурочка несчастная! Мадам ходит в школу, мадам знается с француженками, и думает, что умнее всех нас, да?

Я покраснела и что-то залепетала, растерявшись от такого внезапного нападения. Кармен обвиняющее наставила на меня палец.

– Это все ты! Ты и твой проклятый черный кот! Это из-за тебя он все еще здесь! – прошипела она, ударив себя по животу. – Ты приносишь несчастья! Сначала Альма погибла, теперь вот я с пузом!

Я уставилась на нее, не веря своим ушам.

– Кто следующая? Ты, Амелия? Или ты, Мария? Кто сегодня ляжет в постель с дьяволом?

Амелия побледнела. Мария сдавленно вскрикнула. Маделон перекрестилась.

– Убирайся! – завизжала Кармен с пеной на губах.

Я попятилась, чуть не упав.

– Убирайся! – кричали остальные, подступая ко мне.

Я скатилась по лестнице. Снаружи – ночь, тени, холод. Я не узнавала улиц, домов. Куда идти? Прижимая к груди котенка, я нырнула в переулок. Вытерла рукавом нос и снова зарыдала. А вдруг Кармен права? Что, если все это случилось из-за меня? Я побежала, не обращая внимания на больную ногу. Быстрее, быстрее. Хотелось кричать. Вдруг откуда-то выскочил автомобиль. Раздался визг тормозов. Я застыла в свете фар, сердце бешено колотилось. И побежала дальше.

Я шла очень долго. Через город, по мосту, вдоль реки и по длинной проселочной дороге. До самого Шерота и дома с синими ставнями. Я забарабанила в дверь. Она открылась. При свете свечи лицо учительницы выглядело еще более морщинистым. Сквозь слезы мне казалось, что я вижу Абуэлу. Я разрыдалась.

Мы прошли через одну дверь, потом через другую. Я никогда прежде не видела таких домов. За неприметным фасадом начинался мощеный двор, в глубине которого виднелся внушительный особняк, скрытый от посторонних глаз. Посреди двора стояла полуобнаженная каменная женщина с округлыми бедрами. В руках она держала кувшин.

Вся в слезах, я шла следом за учительницей.

Не могу сказать, что произвело на меня самое большое впечатление. Хрустальная люстра с подвесками, бархатные шторы, китайские вазы, канделябры, античные статуэтки на каминной полке, шелковые ковры или рояль.

Колетт увидела меня первой, подбежала и обняла. В воздухе витал запах табака и туалетной воды.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она, явно обрадованная моим появлением. На ней был атласный халат, в одной руке она держала бокал шампанского, а в другой сигарету, которую положила, чтобы погладить кота. У диванчика ее ждала женщина постарше с колодой карт в руках. Высокая брюнетка с величественной осанкой, изящными руками, идеальной прической и несколькими морщинками в уголках глаз. Она была похожа на королеву.

– Это Роза, – представила меня мадемуазель Тереза.

Королева устремила на меня взгляд, выпустив облачко дыма.

– Роза, – продолжила учительница, – это Мари-Клод.

– Вера, – поправила ее та, не сводя с меня глаз.

– Вера, – повторила учительница.

Лиз, я в жизни не видела ничего прекраснее, чем эти две женщины в гостиной. Эта сцена напоминала картину какого-то великого художника. Каждая деталь композиции казалась тщательно продуманной. Ткани, формы, оттенки. Все перекликалось друг с другом в удивительной гармонии. Румянец на щеках был отражением пламени в камине. Зеленые глаза Колетт светились перламутровым блеском, как нитка жемчуга на шее королевы.

Растрепанная, хромая, с опухшими глазами, в поношенном платье, я чувствовала себя уродиной. В этой гостиной все было пропитано изысканностью и негой.

– Не знаю, что тебя сюда привело, но мы тебе рады, – продолжила учительница.

– Спасибо, мадемуазель Тереза, – всхлипнула я.

– Уже поздно, поговорим завтра. Я попрошу Люпена подготовить для тебя комнату.

Она позвонила в серебряный колокольчик, – ах, этот колокольчик, Лиз! – и вошел мужчина с подносом в руке. На подносе стоял восхитительный, потрясающий своей изысканностью чайник.

– Люпен, это Роза.

Я вскрикнула. Думала, умру на месте, так напугало меня его лицо. Чернее ночи, чернее тени, чернее пропасти, поглотившей Альму. Его ладони были размером с мою голову, а моя голова еле доставала ему до пояса. Гора, скрещенная с деревом какао. Он улыбнулся, обнажив ряд зубов белее молока. А затем потусторонним голосом спросил, не желаю ли я чаю.

Я открыла рот, но не могла издать ни звука.

Колетт расхохоталась, а затем, обняв Люпена, подняла свой бокал.

– За Розу! – сказала она.

Так я попала в дом мадемуазелей.

В ту ночь я никак не могла заснуть.

А ведь я впервые спала в кровати одна, не считая Дон Кихота, который свернулся возле меня калачиком. Я никогда не видела такого чистого пола, такого толстого матраса и такого пышного одеяла. Колетт одолжила мне свою ночную рубашку. Тонкая, нежная ткань, расшитая цветами и лентами. Я не смела пошевелиться, боясь помять ее.

Сердце по-прежнему колотилось в моей груди. Чем я так разозлила Кармен? Допустим, приданое не подразумевало ребенка, но меня-то за что прогонять? В чем моя вина? Я не выдала ни одного секрета. Я одна из них, мое место – рядом с ними. Да, я общалась с Колетт и с учительницей, но у меня же не было ничего общего с мадемуазелями.

Я попробовала закрыть глаза. Бесполезно. Перед моим внутренним взором стоял такой яркий образ Колетт и королевы Веры, что даже в полумраке было светло как днем. Была ли мадемуазель Тереза бабушкой Колетт? И кто такая сама Колетт? Время от времени мы с ней перекидывались парой слов в мастерской, но для меня было важнее избежать гнева Санчо, чем узнать, откуда она взялась. По правде говоря, я не знала о ней ничего – только то, что она хорошо шьет и у нее стройные ножки. Блондинка была слишком красива для честной девушки, – подумалось мне на следующий день, когда я столкнулась с ней, бесстыдно разгуливающей по дому полуодетой. Как сюда попали такая красота и утонченность? Если не считать мастерских по пошиву эспадрилий, Молеон был лишь местом встречи пастухов. Пастбища, коровы, река. А посреди всего этого – скрытые от постороннего взгляда девушка и две старые девы в сопровождении черного как уголь дворецкого ростом с колокольню.

Через некоторое время я узнала историю мадемуазель Веры, которая оказалась далеко не старой девой. Старой, положим, да. Но определенно не безразличной к обществу мужчин, уверяю тебя, Лиз.

– Бер-р-рнадетта!

Я приоткрыла один глаз. На комоде сидел какаду. Красивая белая птица с черным клювом и огромным розовым гребнем, который придавал ему нарядный вид.

– Бер-р-рнадетта! – повторил он, а затем взлетел и уселся на плече у…

Я едва сдержала крик. В изножье моей кровати сидела молодая женщина и смотрела на меня.

– Тише, Гедеон! – приказала она. – Вы разбудите мадемуазель Веру!

Гедеон? Я смущенно натянула на себя одеяло. Дон Кихот пристально наблюдал за птицей.

– Меня зовут Бернадетта. Как святую! – насмешливо добавила она, отдергивая занавески. – А это – виконт Городской гуляка. Для друзей просто Гедеон.

Бернадетта была невысокой плотненькой брюнеткой далеко за двадцать с круглым приветливым лицом. У нее были вздернутый нос и густые брови, а глаза смотрели в разные стороны.

Она распахнула окно, впустив в комнату прохладное осеннее утро, и взяла со стула мое платье. Я испугалась, что виконт воспользуется возможностью упорхнуть, но он, похоже, был полностью поглощен нашим разговором.

– Мадемуазель Тереза сказала, что ты испанка. Ты понимаешь, что я говорю? – четко и громко проговорила Бернадетта.

– Испа-а-а-а-анка! – крикнул Гедеон.

Я кивнула.

– Ага! Ну я-то против вас ничего не имею, – продолжила она, протягивая мне кувшин с водой и полотенце. Не то что Робер. Робер – это мой муж. Он говорит, что вы лишаете нас работы и чрезмерно шумите.

– Чрезмер-р-р-р-рно!

– Но ты вроде не похожа на шумную, – добавила она, глядя, как я умываюсь. – Я слышала, ты пришла вчера вечером? Повезло же тебе, что мамзель Тереза открыла, а то обычно сюда никого не допускают. Давай, одевайся! И накинь что-нибудь потеплее! А то туман такой, что воробьи и те пешком ходят.

Я натянула протянутое мне шерстяное платье. Оно было сшито намного лучше, чем то, которое она забрала в стирку. И спустилась на первый этаж, где уже собрались хозяйки дома.

Атмосфера была спокойнее, чем вчера вечером, но обстановка в отделанной деревянными панелями столовой – такой же шикарной. Учительница улыбнулась мне, глядя поверх очков. Рядом с ней сидели Колетт с папильотками на голове, уткнувшаяся носом в большую чашку кофе, и великолепная мадемуазель Вера в шелковом халате. Люпен, одетый в синий полосатый костюм, наполнял вареньем миниатюрные розетки.

Я робко поздоровалась с ними. Застеленный скатертью стол, фарфоровый сервиз, серебряные приборы, хрустальный графин. Здесь что, ждут в гости папу римского? Вновь появилась Бернадетта. В ее руках был поднос, на котором возвышалась чашка горячего шоколада. Прежде мне не доводилось его пробовать, я едва знала, что это такое. Ласточки не тратили времени на завтрак, просто брали с собой яйцо или немного фасоли, чтобы перекусить по дороге в мастерскую. Я поблагодарила ее так, будто для меня это было обычным делом – она наблюдала за мной, и во мне заговорила гордость. А то еще будет рассказывать своему Роберу, что испанки сплошь дикарки.

Я села за стол, чувствуя себя крайне неловко – меня пугали все эти штуковины, которым я даже названия не знала. Учительница улыбнулась мне, но я опустила глаза, опасаясь вопроса о причинах моего вчерашнего появления. Ночь прошла слишком быстро, и у меня внутри все сжималось при одной мысли о встрече с Кармен и остальными.

– Граф де Плесси женится! – вдруг воскликнула Колетт, листавшая газету. – И вы нипочем не отгадаете, кто его невеста!

Люпен и Вера, явно заинтересовавшись, подняли головы.

– Жозефи-и-и-и-ина! – ответил Гедеон.

Красавица блондинка бросила в него салфеткой.

– Колетт, откуда у тебя эта газета? – встревожилась учительница. – Я думала, мы договорились, что ты не будешь…

– Люси де Санж! – возбужденно перебила ее Колетт. – А я думала, что она все еще в театре варьете!

Люпен покосился на мадемуазель Веру. Та застыла в напряжении.

– Не хотите ли еще чаю? – поспешила спросить ее Бернадетта.

– Или свежего апельсинового сока? – добавил Люпен.

Мадемуазель Вера отказалась одним взмахом руки и закурила сигарету. К королеве определенно относились с большим почтением.

В гостиной начали бить часы, им тут же стал вторить попугай, так что было невозможно понять, который час. Колетт, заворчав, вышла и через несколько минут вернулась в простом, но идеально сшитом платье. Красивая, как день, который еще не успел начаться.

Я тепло со всеми попрощалась, поблагодарив за прием. Для меня это оказалось приятной передышкой – невероятной, изумительной и немного абсурдной, но мое место было среди ласточек.

Перед домом нас ждала машина. Такой же сверкающий монстр, как у хозяина мастерской, но потрясающего горчично-желтого цвета. Нужно сказать, Лиз, что в те времена у машины были стильными! До сих пор помню тот автомобиль, его длинный узкий нос, руль из красного дерева, тесные сиденья, пахнущие кожей. Рядом, опершись на капот, стоял невысокий мужчина с приплюснутым носом, зубочисткой во рту и странным шрамом, идущим от глаза к щеке.

– Здрасьте! – сказал он, приложив два пальца к кепке, но не снимая ее.

– Привет, Марсель, – ответила Колетт, ставя ногу на подножку.

Он бросил на меня странный взгляд, от которого мне стало не по себе. Замешкавшись, я оглянулась на Люпена, который кивнул мне от порога. Я забралась внутрь, двигатель взревел, и автомобиль тронулся. Должно быть, я выглядела забавно, потому что Колетт сказала:

– Главное – принять беззаботный вид.

Она выставила руку в окно и закурила, так что все могли ею любоваться. Пьянящий аромат ее духов смешивался с запахом мокрой травы и листьев.

– Ну, рассказывай, что у тебя стряслось?

Воспоминания о вчерашнем – взгляд Кармен, ее ярость, ее вопли – сковали меня ледяным холодом. Марсель посмотрел на меня в зеркало заднего вида.

– Испанки меня выгнали, – пролепетала я.

Колетт повернулась ко мне с веселым интересом.

– И дело, конечно, в мужчине?

Еще один быстрый взгляд Марселя. Не дав мне времени ответить, она добавила:

– Дело всегда в мужчине…

Она вздохнула. Мы проехали по главной улице, мимо школы, мимо магазинчика модистки. Пиренеи издали наблюдали за моей первой поездкой в автомобиле.

– А ты как здесь оказалась? – спросила я.

Улица становилась все более шумной и многолюдной. У реки вырисовывались очертания больших складов. Я видела, что Колетт колеблется.

– Я приехала сюда вместе с Верой, когда мне было уже нечего терять.

Взгляд ее устремился вдаль. Она замолчала. Такая неразговорчивость была для нее необычна, и это возбудило мое любопытство. Господи, да что же творится в этом доме? Я хотела докопаться до сути. Мне чудилась какая-то скандальная, пикантная, запретная история.

От дома мадемуазелей до мастерской было не больше трех километров. Я не успела сообразить, как бы я могла вежливо продолжить расспросы, а мы уже приехали. Я смотрела на Колетт, которая непринужденно – в этом у нее был настоящий талант – выходила из машины, и в очередной раз подумала, что это самая потрясающая девушка на свете. Как такая красивая молодая женщина с шофером, горничной, столовым серебром и попугаем оказалась в мастерской?

Марсель пожелал нам хорошего дня как раз в тот момент, когда Кармен и остальные появились из-за угла. Я помахала им рукой. Они сердито посмотрели на мое платье, на машину. И отвернулись.

Входя в мастерскую, Колетт вздохнула:

– Надеюсь, этот тупой бригадир забыл встать!

Почти все швеи уже были на месте. Санчо с карандашом за ухом осматривал только что доставленные рулоны ткани. Гудели швейные машинки, мелькали шиньоны француженок, молчали ласточки. Кармен.

Я всю ночь думала, что ей сказать, подготовила целую речь. Я собиралась извиниться за все, пусть даже ее обвинения несправедливы. Это не имело значения. Они были мне нужны. У меня здесь не было никого и ничего, кроме них.

– Кармен, прости меня…

Она даже не подняла головы.

– Не смей со мной разговаривать. Даже не подходи, – прошипела она.

Растерявшись, я посмотрела на остальных, ища поддержки. Но все было тщетно.

– Кармен, – настаивала я, – скажи, что я могу сделать. Мне очень жаль, что ребенок…

Она вскочила. Пощечина обожгла мне щеку. Я вскрикнула.

– Если ты скажешь еще хоть слово, хоть одно, я убью тебя.

Ошеломленная, потерянная, с пылающей щекой, я едва сдерживала слезы. Санчо отвернулся, делая вид, что ничего не замечает. Меня трясло. Мое изгнание из дома испанок было окончательным.

Задыхаясь от волнения, я вернулась на другой конец зала к Колетт. Блондинка успокаивающе положила мне руку на плечо.

– Это у нее пройдет, – сказал она.

Но Колетт ошибалась, сильно ошибалась.

– Добрый день, месье Герреро! – хором закричали работницы.

Хозяин мастерской попросил нас сесть. Вновь загудели машины. Колетт выпрямилась и поправила декольте.

– Любви все возрасты покорны, – игриво промурлыкала она.

С добродушным видом, держа в одной руке трубку, а другую сунув в карман пиджака, хозяин прохаживался вдоль рядов работниц. Санчо шел рядом с ним.

– Мы можем нарастить темпы производства? – спросил он, обеспокоенный постоянно растущим потоком заказов из Франции и Америки.

Бригадир заискивающе залепетал что-то бессвязное, путаясь в словах. Хозяин слушал его вполуха, наблюдая за сосредоточенными девушками, в чьих руках стремительно скользило полотно. Под черными шалями с бахромой двигались худенькие плечи, заставляя покачиваться большие деревянные крестики на груди.

– Знаешь его историю? – спросила меня Колетт.

Я покачала головой.

– Старик начал с нуля. Он проиграл в кости свой билет в Америку, поэтому стал кузнецом. Потом занялся эспадрильями, с одним ослом и тележкой.

– С ослом?

Я подумала об огромном автомобиле.

– Да, с ослом. И вот однажды в море сгорел корабль с грузом. Он его выкупил.

– Он выкупил затонувший корабль?

– Ага. Потому что трюм был набит джутом, который был ему нужен для эспадрилий. Он купил его за гроши – страховая компания считала, что весь груз потерян. Но старик знал, что мокрый джут горит плохо. Он все достал, а на прибыль, полученную с эспадрилий из этого джута, купил мастерскую. И посмотри на него теперь…

Она повела подбородком.

– Так что, сколько бы ему ни было лет, мне он нравится.

Мужчина подошел к нам. Колетт встретилась с ним взглядом, ее зеленые глаза были полны обещания. Но он повернулся ко мне.

– Знакомое лицо! Это ведь тебя я чуть не задавил прошлой ночью!

Я подняла на него свои большие темные глаза. Девушки, затаив дыхание, украдкой поглядывали на нас.

– Как тебя зовут?

– Роза, месье.

– И ты говоришь по-французски!

Он обернулся к Санчо:

– Не слишком ли она молода для работы?

– Так мы и платим ей соответственно, – похвастал тот.

Колетт сдвинула брови. Как я могла согласиться на…

– А это что? – спросил хозяин, указывая на листок бумаги, торчащий из моего кармана.

У меня перехватило дыхание. Мастерская затихла. Я достала из кармана набросок. На нем были нарисованы эспадрильи, расшитые вишнями. Щиколотку изящно обвивала красная атласная лента. Герреро внимательно изучил рисунок.

– У тебя еще есть?

Я бросила взгляд на Колетт. Та ободряюще кивнула. Я вытащила из кармана дюжину маленьких сложенных бумажек. На некоторых были законченные рисунки, на других – просто наброски: эспадрильи на высокой подошве, вид сбоку, эспадрильи на каблуках. Были и совсем фантастические – с глазами, усами и хвостиком в форме вопросительного знака.

– Это просто для развлечения, я…

Герреро отложил рисунки и, прислонившись спиной к столу, попыхивал трубкой. В клубах дыма кружились пылинки.

– Что бы ты сделала на моем месте?

– Месье?

– Если бы ты была хозяйкой мастерской?

Вопрос меня ошеломил. Он что, смеется надо мной?

Герреро жестом подбодрил меня.

– Итак?

– Месье, у меня в мастерской каждый день играл бы духовой оркестр.

Лицо хозяина просияло, и по залу прокатился его громовой хохот. Швеи переглянулись.

– Оркестр?

Он хлопнул себя по бедру, придя в восторг от такой нелепой идеи.

– Оркестр! – повторил он. – Вот так номер! И зачем же, позволь спросить?

– Под музыку мы бы работали быстрее.

Хозяин замер, опустив трубку.

– Сколько тебе лет?

Я заколебалась. Этот человек был на голову выше Санчо, который, стиснув зубы, внимательно слушал наш разговор.

– Пятнадцать.

– Совсем ребенок. И ты решила заработать на приданое?

– Нет, я здесь из-за бабушки.

Вскинув подбородок, я встретилась с ним взглядом.

– Санчо говорит, ты работаешь медленно.

– Неправда!

Я стиснула зубы, мои щеки горели. Герреро не сводил с меня глаз.

– Возвращайся на свое место. Отныне мы будем платить тебе наравне с остальными.

Разговор был окончен.

Девушки вернулись к работе. Я глянула на Кармен. Сложно было сказать, кто первым снимет с меня шкуру – она или Санчо. И все же узел внутри меня немного ослаб.

Когда я вновь взялась за иглу, хозяин поблагодарил нас и пожелал хорошего дня. А затем добавил, обернувшись ко мне:

– Продолжай рисовать.

В тот вечер я вернулась вместе с Колетт в дом мадемуазелей. Люпен в безупречном синем костюме, который, похоже, был сшит для него на заказ, тепло поприветствовал меня, будто мое появление было чем-то само собой разумеющимся. Он сообщил, что ужин будет подан в восемь и что меня просят переодеться. В мою комнату принесли платье, не соглашусь ли я его примерить? Я что-то пролепетала, еще не привыкшая к этому гиганту с улыбкой почти такой же широкой, как его ладони.

Колетт исчезла на лестнице. Дон Кихот выпрыгнул из моих рук и проскользнул между ног Люпена. Огромная мускулистая фигура склонилась над котенком. Синяя гора погладила маленький черный комочек.

– Здравствуйте, месье?..

Люпен вопросительно поднял голову.

– Дон Кихот… Он благородный, – объяснила я.

– Это правда, вид у него очень достойный.

Дон Кихот склонил голову набок – он всегда так делал, когда о нем говорили. Люпен провел большим пальцем по тому месту, где когда-то было ухо, и мой пушистый друг замурлыкал.

Люпен долго гладил котенка, его большие руки нежно скользили по маленькой спинке. Дон Кихот не шевелился, однако производил шума больше, чем работающий котел. На улице шел дождь. Звук падающих капель. Мягкое тепло, исходящее от печки. Я словно вдруг оказалась внутри мягкого пушистого облака и с трудом подавила зевок. Присутствие Люпена и урчание Дон Кихота действовали на меня как снотворное.

Наконец Люпен выпрямился – нужно было накрывать на стол, разливать вино, играть на пианино – и посмотрел на меня. Точнее, он смотрел сквозь меня. Странное ощущение, Лиз, – казалось, его там нет. А потом он наклонил голову, как Дон Кихот несколькими минутами ранее, и спросил:

– Кто такая Альма?

Моя комната была небольшой и просто обставленной, но уютной. Окно выходило в огромный, идеально ухоженный сад. В дверь постучали.

– Ну вот, теперь ты официально принята в нашу компанию! – заявила Колетт с Гедеоном на плече, опускаясь на мою кровать. – И слава Богу! Этому дому не помешает немного свежей крови!

Сидевший у моих ног Дон Кихот уставился на птицу, медленно помахивая хвостом.

У меня под окнамиЕсть дыра огромная.Я сейчас вам покажуЭту дырочку мою, –

запел какаду популярные куплеты, распушив хохолок. Казалось, кто-то завел граммофон. У Гедеона был очень обширный музыкальный репертуар, состоящий исключительно из фривольных песенок. Каждый раз, когда он начинал их исполнять, Бернадетта затыкала уши и клялась, что рано или поздно эта пташка окажется в кастрюле.

– Гедеон, заткнись, пожалуйста! – рассердилась Колетт.

На ней было платье на тонких бретельках с египетскими мотивами, расшитое жемчугом, поверх которого болталось длинное ожерелье-сотуар. Ни дать ни взять белокурая Клеопатра с точеной фигурой и розовыми губами.

– Смотри, что я принесла тебе, Палома!

Я улыбнулась, когда она впервые так меня назвала. Голубка, ласточка – так обращались друг к другу испанки. Наверное, это было одно из тех немногих слов, которые Колетт знала на моем языке.

Она приложила ко мне прелестное шелковое платье, каких я еще не видела в своей жизни, даже в магазине модистки на центральной улице Молеона. Черное, без рукавов, с расшитым золотой нитью подолом. Свободного покроя, «на подкладке из персикового шифона», как подчеркнула Колетт.

Она предложила мне раздеться, что я и сделала, смущенно покраснев. Колетт, рассмеявшись, натянула эту вещицу на меня через голову, а затем отступила на три шага и воскликнула:

– Вот это да!

Через пару минут она вернулась с парой золотистых кожаных туфель самого лучшего качества. Тут раздался бой часов, Гедеон принялся его передразнивать, и я, так и не поняв, который час, спустилась вниз вслед за Колетт. Туфли были мне велики, я двигалась в них с грацией слоненка и чувствовала себя странно, будто попала на маскарад.

<1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

3 из 4