Новые приключения искателей сокровищ

Последние слова заморозили суровые слова на губах терпеливого Освальда. А потом Эйч-Оу заплакал, и Дора принялась с ним нянчиться, хотя он слишком большой для такого и сам это знает. Он заснул у нее на коленях, отказавшись от ужина.

Отцовский разговор с Эйч-Оу тем вечером так и не состоялся, потому что Эйч-Оу заболел и его уложили в постель. Он не притворялся, а по-настоящему заболел – так, что пришлось вызывать доктора. Доктор сказал, что у него лихорадка оттого, что он простыл и переволновался, но я думаю, Эйч-Оу съел что-то не то за обедом, а потом его растрясло, а после он объелся хлебом с сыром, запив это элем из банки.

Эйч-Оу проболел неделю, а когда почувствовал себя лучше, о случившемся почти не вспоминали. Мой отец, самый справедливый человек в Англии, сказал, что мальчик уже достаточно наказан. И он сказал правду, потому что Эйч-Оу пропустил пантомиму и спектакль «Питер с шоколадной головой» в театре Гаррика – самый лучший спектакль в мире, не похожий на все остальные. Там показаны прямо настоящие мальчишки; наверное, автор спектакля о нас читал.

Эйч-Оу пришлось принимать много самых отвратительных на вкус лекарств. Интересно, отец нарочно велел доктору намешать такую гадость? Женщина бы так и поступила, но мужчины, как правило, не такие хитрые.

В любом случае век живи – век учись. Теперь никто из нас не рискнет поехать куда-то безбилетником, как бы сильно ни захотелось, и вряд ли Эйч-Оу повторит свою выходку.

Отец наказал его только тем, что сжег у него на глазах клоунский наряд, а ведь Эйч-Оу купил ткань на собственные сэкономленные карманные деньги, и красные рюши, и все остальное.

Конечно, когда он выздоровел, мы вскоре отучили его твердить, что это мы во всем виноваты. Он сам сказал, что он наш младший брат, и мы не потерпим от младшего такого нахальства.

Рождественский пудинг

Это случилось на Рождество почти год спустя после смерти матери. Я не могу писать о маме… Скажу только одно. Если бы она ушла не навсегда, а только на время, нас бы не так вдохновляло Рождество. Тогда я этого не понимал, но теперь я намного старше и вот что думаю: мы так увлеклись Рождеством потому, что всё вокруг стало другим, всё стало просто ужасным, и нам хотелось что-нибудь предпринять. Наверное, мы не очень хорошо разбирались, что именно. Вы становитесь куда несчастнее, если бездельничаете.

Перед самым Рождеством отцу пришлось уехать. Он услышал, что его мерзкий партнер, сбежавший с его деньгами, сейчас во Франции, и надеялся поймать негодяя. На самом деле партнер был в Испании, где ловить преступников не принято, но об этом мы узнали позже.

Перед отъездом отец отвел Дору и Освальда в свой кабинет и сказал:

– Мне так жаль, что приходится уехать, но дело очень серьезное, и у меня нет выбора. Вы ведь будете хорошо себя вести в мое отсутствие, детки?

Мы пообещали.

– Есть причины – вы их не поймете, если я попытаюсь объяснить, – по которым в этом году у вас не будет большого праздника, но я велел Матильде приготовить хороший простой пудинг. Возможно, следующее Рождество будет более счастливым.

Он оказался прав, потому что следующее Рождество мы встретили богатыми племянниками и племянницами индийского дяди, но, как говорит старый добрый Киплинг, это уже совсем другая история.

Проводив отца на станцию Люишем (мы помогли нести сумки и клетчатый дорожный плед), мы вернулись домой. Там все было ужасно. В отцовской комнате, где он собирался в дорогу, валялись бумаги и всякие вещи. Мы прибрались – это единственное, что мы могли сделать для папы. Дикки случайно разбил папин стакан для бритья, а Эйч-Оу смастерил бумажный кораблик из письма, которое, как мы после узнали, отец особенно хотел сохранить.

Уборка на некоторое время нас заняла, а когда мы вернулись в детскую, огонь там не горел, и мы не смогли его разжечь, даже пустив на растопку целую газету «Дейли хроникл». Матильды, нашей главной служанки, не было дома, в детской стояла холодина, поэтому мы расселись на кухне. На кухне всегда горит жаркий огонь. На кухонном коврике у очага сидеть неприятно, поэтому мы расстелили поверх коврика газеты.

Думаю, именно кухня напомнила нам прощальные отцовские слова о пудинге.

– Папа говорит, что у нас не может быть большого праздника по каким-то тайным причинам, – сказал Освальд. – Он велел Матильде приготовить нам простой пудинг.

Тень простого пудинга тут же сгустила мрак, окутавший наши юные умы.

– Интересно, насколько простой пудинг она приготовит? – спросил Дикки.

– Простой-препростой, можешь не сомневаться, – ответил Освальд. – «Это пудинг или что?» Вот какие пудинги она готовит.

Все застонали и начали придвигаться ближе к очагу, пока газеты не зашелестели, как сумасшедшие.

– Думаю, я смогла бы приготовить не простой пудинг, если бы попыталась, – сказала Элис. – Почему бы не попробовать?

– Шутишь, – грустно и коротко отозвался Освальд.

– Сколько это будет стоить? – спросил Ноэль и добавил, что у Доры есть два пенса, а у Эйч-Оу – французский полпенни.

Дора достала из ящика комода кулинарную книгу, которая лежала, сложенная пополам, среди прищепок, грязных тряпок, гребешков, бечевок, дешевых романов и штопора. Наша тогдашняя служанка, казалось, резала все продукты не на кухонной доске, а на кулинарной книге, столько на её страницах осталось следов приготовленных блюд.

– Тут вообще нет рождественского пудинга, – сообщила Дора.

– Поищи «простой», – тут же посоветовал находчивый Освальд.

Дора беспокойно перелистывала засаленные страницы.

– Пудинг сливовый, страница пятьсот восемнадцатая. Пудинг сочный, с мукой, страница пятьсот семнадцатая. Блюда рождественские, там же. Холодный соус под бренди, страница двести сорок первая… Бренди не должно нас заботить, так что от этого рецепта нет толка. Пудинг сытный без яиц, страница пятьсот восемнадцатая… Пудинг простой, страница пятьсот восемнадцатая. Нам он все равно не нужен… Пудинг рождественский, пятьсот восемнадцатая, нашла!

Долго же она искала нужную страницу.

Освальд взял совок и подкинул угля в огонь, который вспыхнул, как прожорливое чудовище, как часто пишут в «Дейли телеграф».

– Рождественский сливовый пудинг, – прочитала Дора. – Время – шесть часов…

– Шесть часов нужно, чтобы его съесть? – спросил Эйч-Оу.

– Нет, глупый! Чтобы его приготовить.

– Читай дальше, – попросил Дикки.

– Полтора фунта изюма, – читала Дора, – полфунта смородины, три четверти фунта панировочных сухарей, полфунта муки, три четверти фунта говяжьего сала, девять яиц, один бокал бренди, полфунта лимонной и апельсиновой цедры, половина мускатного ореха и немного молотого имбиря. Интересно, «немного» – это сколько?

– Думаю, чайной чашки хватит, – сказала Элис. – Мы не должны швыряться деньгами.

– Да нам пока и нечем швыряться, – проворчал Освальд, у которого в тот день болели зубы. – И что полагалось бы сделать со всеми этими продуктами, если бы они у нас были?

– Нарезать сало как можно тоньше, – ответили Дора и кулинарная книга. – Интересно, насколько тонко? И смешать с панировочными сухарями и мукой. Добавить смородину, вымытую и высушенную.

– Значит, крахмалить ее не надо, – вставила Элис.

– Лимон и апельсиновую цедру нарезать тонкими ломтиками… В каком смысле «тонкими»? Когда Матильда тонко режет хлеб на бутерброды, ломтики сильно отличаются от тех, какие я считаю тонким… Изюм без косточек разделить на кучки. Вот вы на сколько кучек разделили бы изюм?

– По-моему, надо делить на семь, – сказала Элис. – По одной кучке каждому из нас и одну кучку в общий котел… В смысле, в пудинг.

– Тщательно смешайте всё с тертым мускатным орехом и имбирем. Затем добавьте девять хорошо взбитых яиц и бренди… Думаю, бренди мы пропустим… И снова тщательно перемешайте, чтобы все ингредиенты пропитались. Выложите смесь в смазанную маслом форму, плотно закройте и кипятите в течение шести часов. Подавайте пудинг, украсив остролистом и полив бренди.

– Я считаю, с остролистом и бренди пудинг получится просто отвратительным, – сказал Дикки.

– Наверное, кулинарной книге лучше знать. Хотя, осмелюсь сказать, вода вместо бренди подошла бы не хуже. Еще тут написано «пудинг можно приготовить за месяц до Рождества», но дальше нет смысла читать, потому что до Рождества осталось всего четыре дня.

– Нет смысла читать потому, что у нас нет нужных продуктов и нет денег, чтобы их купить, – все так же мудро напомнил Освальд.

– Мы могли бы как-нибудь раздобыть деньжата, – заявил Дикки.

– Думаю, найдется много добрых людей, которые скинутся на рождественский пудинг для бедных детей, у которых его нет, – сказал Ноэль.

– Ладно! Я собираюсь покататься на коньках, – заявил Освальд. – Что толку думать о разных пудингах? Мы должны смириться, что он будет простым.

И он ушел кататься, и Дикки – вместе с ним.

Когда вечером они вернулись домой, в детской горел огонь, и все как раз пили чай. Мы поджарили в очаге хлеб с маслом. Хлеб от масла слегка нагрелся – это называется «французский тост».

– Мне больше нравится английский тост, но он дороже, – сказала Элис. – Матильда ужасно разозлилась из-за того, что ты, Освальд, подбросил угли в кухонный очаг. Она говорит, что у нас и так слишком мало денег для Рождества. И еще говорит, что отец перед отъездом устроил ей нагоняй, спросил – ест она, что ли, эти деньги… Так она сказала, но я не верю, что он ее отругал. В общем, она заперла дверь в угольный погреб и положила ключ в карман. Ничего у нас не получится с пудингом.

– С каким пудингом? – рассеянно спросил Освальд. Он думал о том, как один парень начертил на катке дату 1899 четырьмя линиями.

– Тем самым, – сказала Элис. – Мы не теряли времени зря, Освальд. Сперва мы с Дорой отправились по магазинам, чтобы точно узнать, сколько он будет стоить, и вышло всего два с половиной пенса, считая остролист.

– Все это без толку, – проговорил Освальд: он очень терпелив и может повторять одно и то же сколько угодно. – Все без толку. Ты же знаешь, у нас нет денег.

– А вот и есть! – ответила Элис. – Мы с Ноэлем обошли несколько домов в Грэнвилл-парке и Дартмут-хилле и получили много шестипенсовиков и шиллингов, не считая пенни, а один старый джентльмен дал полкроны. Он был такой милый: совершенно лысый, в вязаном красно-синем жилете. Теперь у нас есть восемь шиллингов и семь пенсов!

Освальд сомневался, что отец одобрил бы выпрашивание шиллингов, пенсов и даже полукрон у незнакомцев. Но промолчал: деньги все равно уже получены, с этим ничего не поделаешь. Возможно, Освальду очень хотелось пудинга… Не помню точно, почему он не заявил: «Так поступать нехорошо». Как бы то ни было, он ничего не сказал.

На следующее утро Элис и Дора отправились за покупками. Они накупили продуктов вдвое больше, чем требовалось, потратив пять шиллингов и одиннадцать пенсов, и теперь мы могли приготовить замечательный пудинг. Остролиста на подливку ушло немного, а оставшимся мы щедро украсили дом. Остальные деньги мы щедро потратили на другие лакомства, например, финики, инжир и ириски.

Мы ничего не сказали о своей затее Матильде, эта рыжая девица злилась по малейшему поводу.

Спрятав свертки под куртками и пальто, мы отнесли продукты в детскую и спрятали в сундуке с сокровищами. Роль сундука играл ящик комода. Позже его держали запертым, потому что патока испачкала его зеленую суконную обивку и маленькие ящички внутри, пока мы ждали дня, когда можно будет начать готовить пудинг. Это бакалейщик сказал нам, что надо класть в пудинг патоку, а имбиря требуется меньше чашки.

Как только Матильда начала притворяться, что моет пол (она притворялась три раза в неделю, чтобы не пускать нас на кухню, но мы с Элис не раз подсматривали в окно, и я знаю, что бо́льшую часть времени служанка просто читала романы), мы заперлись в детской и принялись за работу. Мы очень старались не перепачкаться. Сперва вымыли руки и смородину. По-моему, мы не полностью смыли со смородины мыло, потому что когда разрезали пудинг, от него запахло, как в день стирки. Потом мы вымыли угол стола, чтобы нарезать на нем сало. Кажется, что резать сало легко, но это только пока сами не попробуете.

С помощью весов, на которых отец взвешивал письма, мы взвесили продукты – на случай, если бакалейщик напутал. Все оказалось в порядке, кроме изюма. Изюм нес до дому Эйч-Оу. Тогда он был совсем маленьким, и угол бумажного пакета оказался порван, а губы нашего младшего брата – липкими. Многих людей повесили на цепях из-за меньших проступков; мы объясняли это Эйч-Оу, пока он не разревелся. Выволочка пошла ему на пользу, и мы задали её не из жестокости, а из чувства долга.

Как я уже говорил, нарезать сало как можно тоньше гораздо труднее, чем вы думаете. Как и крошащийся хлеб, особенно если буханка свежая. Когда мы покончили с этим делом, хлебные крошки и сало оказались очень большими, комковатыми и тускло-серыми, как куски грифельного карандаша. Впрочем, они стали выглядеть лучше, когда мы смешали их с мукой.

Девочки вымыли смородину коричневым виндзорским мылом и губкой. Часть смородины попала внутрь губки и еще несколько дней из нее выдавливалась, когда мы мылись в ванной, что было очень неприятно. Мы очень тонко нарезали цукаты (вот бы нам так же тонко нарезали хлеб на бутерброды!) и попытались вынуть косточки из изюма, но они слишком прилипли, и мы просто разделили изюм на семь кучек. Потом смешали остальные продукты в умывальнике гостевой спальни, которая всегда пустовала. Каждый из нас положил свою порцию изюма, перемешал все в умывальном тазике, а после мы засунули смесь в один из передников Элис, потому что ничего более похожего на салфетку для пудинга не нашли… Во всяком случае, ничего чистого. Прилипшие к тазику остатки смеси были довольно вкусными.

– Мыльновато, – сказала Элис. – Но, возможно, мыло исчезнет при кипячении, как исчезают пятна со скатерти.

Как варить пудинг? Сложный вопрос. Матильда пришла в ярость, когда мы попросили пустить нас на кухню. Она злилась только потому, что кто-то случайно уронил ее шляпку, висевшую на двери судомойни, а Пинчер схватил шляпку и растерзал. И все-таки кое-кто из нашего посольства сумел стащить кастрюльку, пока остальным рассказывали, что Матильда думает о кончине своей шляпки. Мы набрали в кастрюльку горячую воду в ванной комнате и поставили кипеть над огнем в детской. Перед тем, как уйти пить чай, мы сунули в кастрюльку пудинг.

Если не считать тех моментов, когда огонь гас, а Матильда не спешила принести углей, пудинг варился час с четвертью. Потом Матильда вдруг ворвалась в детскую и со словами:

– Я не позволю вам валять дурака с моей посудой! – попыталась снять кастрюлю с огня.

Вы же понимаете, что стерпеть такое было никак нельзя. Уж не помню, кто посоветовал служанке не лезть не в свое дело, и, кажется, я забыл, кто первым ее схватил, чтобы заставить отказаться от прав на кастрюлю… Уверен – излишнего насилия к ней не применялось. Во всяком случае, пока продолжалась борьба, Элис и Дора унесли кастрюльку, поставили ее в обувной шкафчик под лестницей, и Дора убрала ключ в карман.

Эта стычка настроила нас на сердитый и воинственный лад. К нам вернулось самообладание раньше, чем оно вернулось к Матильде, но перед сном мы сумели с ней помириться. Ссоры всегда следует улаживать перед сном, так сказано в Библии. Если бы это простое правило соблюдалось, не было бы такого множества войн, мучеников, судебных процессов, инквизиции и ужасных смертей на костре.

В доме стало тихо, везде выключили газовое освещение, если не считать одной лестничной площадки. И вот на этой площадке появились несколько закутанных в темное людей и начали красться вниз. По пути на кухню мы очень осторожно достали из шкафа кастрюлю.

Огонь в кухонном очаге горел, но еле-еле; угольный погреб оказался заперт, а в ведре не осталось ничего, кроме угольной пыли и коричневой бумажки, которую кладут на дырявое дно, чтобы угли не вываливались.

Мы поставили кастрюльку на огонь и подбросили в очаг топлива. Две газеты – «Хроникл» и «Телеграф», а в придачу пара романов из «Семейного вестника» сгорели напрасно. Я почти уверен, что пудинг в ту ночь вообще не варился.

– Ничего страшного, – сказала Элис. – Завтра каждый из нас стащит по кусочку угля по дороге на кухню.

Этот дерзкий план был добросовестно выполнен. К ночи у нас набралась почти полкорзинки для бумаг угля, кокса и золы, и под покровом тьмы мы снова появились на лестнице, на этот раз держа в предусмотрительных руках корзинку.

В ту ночь огонь в очаге горел ярче, и мы принялись подкармливать его собранным топливом. Пламя разгорелось, пудинг закипел, как бешеный, и кипел два часа… По крайней мере, я думаю, что прошло два часа, но мы устали следить за варкой и заснули, лежа на кухонных столах. На кухне лучше не спать на полу из-за тараканов.

Нас разбудил кошмарный запах. Это горела салфетка, в которой варился пудинг. Вся вода из кастрюли выкипела. Мы сразу подлили холодной, и кастрюлька треснула. Мы почистили ее, положили обратно на полку, взяли вместо нее тазик и легли спать. Видите, сколько хлопот у нас было из-за пудинга! Каждый вечер до самого Рождества (а оно быстро приближалось) мы тайком спускались в чернильную полночь и варили пудинг так долго, как только могли.

В рождественское утро мы наре́зали остролист для соуса, но вместо бренди добавили горячую воду с сахаром. Некоторые говорили, что соус получился неплохой. Освальд не был одним из этих оптимистов.

Затем наступил миг, когда заказанный отцом «простой» пудинг начал исходить паром на кухонной доске. Матильда принесла его нам и сразу ушла. Помню, в тот день ее навещал двоюродный брат из Вулиджского арсенала. То далекое время до сих пор отчетливо запечатлено в моей памяти.

После ухода служанки мы достали из тайника собственный пудинг и в последний раз наскоро его вскипятили. Он кипел всего семь минут, потому что всех охватило такое нетерпение, что Освальд и Дора не могли справиться с понуканиями остальных.

Мы сумели тайком умыкнуть блюдо и попытались выложить на него пудинг, но он намертво прилип к тазу, и пришлось выбивать его зубилом. Пудинг получился ужасно бледным. Мы полили его соусом из остролиста, Дора взяла нож и уже приготовилась разрезать лакомство, как вдруг несколько простых слов Эйч-Оу превратили нас из счастливых и торжествующих кулинаров в отчаявшихся людей.

– Вот бы обрадовались добрые леди и джентльмены, если бы узнали, что мы – те самые бедные дети, для которых они жертвовали шиллинги, шестипенсовики и другие монетки! – сказал Эйч-Оу.

– Чего-о? – вскричали мы.

Не время было задавать вежливые вопросы.

– Я говорю, они были бы рады, если бы знали, что это мы наслаждаемся пудингом, а не какие-то грязные по-настоящему бедные дети, – пояснил Эйч-Оу.

– Ты хочешь сказать, что вы с Элис выпрашивали деньги якобы для бедных детей, а потом всё присвоили? – твердо, но не сердито спросил Освальд.

– Мы не присвоили, а потратили, – ответил Эйч-Оу.

– Нет, присвоили, маленький болван! – сказал Дикки, глядя на пудинг, одиноко и беззаботно лежащий на блюде. – Вы просили денег для бедных детишек, а потом оставили монеты себе. Это воровство, вот что это такое. Я говорю не столько о тебе, ты всего лишь глупый ребенок, но Элис! Зачем?!

Он повернулся к Элис, но та слишком громко рыдала, чтобы вымолвить хоть слово.

У Эйч-Оу был слегка испуганный вид, но он исчерпывающе ответил на вопрос, как мы его и учили:

– Я думал, нам подадут больше, если я буду говорить о бедных детях, а не о нас.

– Это жульничество, – сказал Дикки, – откровенное, подлое, низкое жульничество.

– Я не жулик, – ответил Эйч-Оу. – Сам такой!

И он тоже заплакал.

Не знаю, как себя чувствовали другие, но Освальд почувствовал, что честь дома Бэстейблов втоптана в грязь. Он посмотрел на отвратительный остролист, не пошедший в соус и торчащий над картинами на стене. Остролист выглядел никчемным и отвратительным, хотя на нем осталось немало ягод, разных – зеленых и белых. Инжир, финики и ириски мы разложили на блюдцах кукольного сервиза. При виде всего этого Освальд болезненно покраснел. Признаюсь, ему захотелось заковать Эйч-Оу в наручники, и даже если Освальд испытал минутное желание встряхнуть Элис, автор склонен отнестись к этому снисходительно.

Элис поперхнулась, закашлялась, яростно вытерла глаза и сказала:

– Не надо ругать Эйч-Оу, это я во всем виновата, я ведь старше.

– Виновата вовсе не Элис, – заявил Эйч-Оу. – И я не понимаю, что уж тута такого неправильного.

– «Тут», а не «тута», – пробормотала Дора, обнимая грешника, из-за которого на нашем семействе появилось позорное пятно, – таковы эти нерешительные и нежные глупышки-девчонки. – Расскажи все сестре, Эйч-Оу, милый. Почему виновата не Элис?

Эйч-Оу прижался к Доре и сказал, шмыгая носом:

– Потому что она совершенно ни при чем. Я сам собрал деньги. Она не заходила ни в один из домов. Не захотела.

– А потом присвоила себе честь добытчицы денег, – свирепо сказал Дикки.

– Мало же в этом чести, – презрительно бросил Освальд.

– О, все вы просто гадкие, все, кроме Доры! – воскликнула Элис, в ярости и отчаянии топнув ногой. – Выходя из дома, я зацепилась за гвоздь, порвала платье и не стала возвращаться. Вот почему я послала просить деньги Эйч-Оу, а сама ждала его на улице. Я попросила его ничего никому не говорить, потому что не хотела, чтобы Дора узнала о порванном платье… Оно мое лучшее. Я не знала, что он там, в домах, говорил, он мне не рассказывал. Но я готова поспорить на что угодно – он не собирался жульничать.

– Вы же объяснили мне, что многие добрые люди готовы дать денег на пудинг для бедных детей, – сказал Эйч-Оу. – Поэтому я и просил денег для бедных детей.

Освальд махнул сильной правой рукой, давая знать, что тема закрыта.

– Об этом в другой раз, – сказал он. – Сейчас есть дела поважнее.

И он показал на пудинг, который успел остыть.

– Мы – семья подлых отверженных. Мы не сможем смотреть людям в глаза, пока этот пудинг в нашем доме. Надо позаботиться о том, чтобы он достался бедным детям… Не мерзким, сварливым плаксам, притворяющимся бедными, а настоящим беднякам, таким нищим, что они еле сводят концы с концами.

– И инжир надо отдать им… и финики, – с сожалением сказал Ноэль.

– Весь инжир, – сурово подхватил Дикки. – Освальд совершенно прав.

Приняв такое благородное решение, мы почувствовали себя немного лучше.

Быстро натянув парадную одежду, мы умылись и поспешили на поиски по-настоящему бедных людей, чтобы отдать им пудинг. Мы нарезали его на ломти, которые положили в корзинку вместе с инжиром, финиками и ирисками. Сперва мы отказывались взять с собой Эйч-Оу, потому что ему хотелось пойти. Тогда Элис тоже не захотела идти, и в конце концов пришлось все-таки Эйч-Оу взять.

Надев лучшие наряды, вы испытываете такое волнение, что оно исцеляет боль раненой чести… Так сказал поэт. Во всяком случае, болеть начинает уже меньше.

Мы шагали по улицам, которые были довольно тихими – почти все уже ели рождественский десерт. Но вскоре мы встретили женщину в фартуке. Освальд очень вежливо спросил:

– Скажите, пожалуйста, вы бедны?

Она велела нам проваливать.

Следующим мы встретили оборванца с дырой в левом ботинке.

– Скажите, вы бедняк? – спросил Освальд. – И есть ли у вас бедные маленькие дети?

Этот человек велел нам прекратить свои дурацкие игры, пригрозив, что иначе мы будем смеяться щербатыми ртами. Мы печально пошли дальше. У нас не хватило духу задержаться и объяснить, что мы не играем.

Еще дальше, у памятника, мы увидели молодого человека. На этот раз попытку сделала Дора.

– Извините, пожалуйста, – сказала она. – У нас тут в корзинке рождественский пудинг, и если вы бедный человек, вы можете взять кусочек.

– Я беден, как Йов, – хрипло ответил молодой человек. Ему пришлось сперва размотать красное кашне, чтобы это сказать.

Мы дали ему кусочек пудинга, и он поспешно откусил, не поблагодарив. В следующую минуту он швырнул пудинг Доре в лицо и схватил Дикки за воротник.

– Черт меня побери, если я сейчас не брошу вас в реку, всю вашу проклятущую компанию! – заорал он.

Девочки завизжали, мальчики закричали, и, хотя Освальд бросился на обидчика сестры со всей своей мужественной силой, автор содрогается при мысли о том, что могло бы произойти, если бы мимо случайно не проходил друг Освальда, полисмен. Парень в кашне был сильным мужчиной, Освальд еще не достиг своего расцвета, а река Куогги протекала совсем рядом.

Наш полицейский отвел обидчика в сторону, и мы стали взволнованно ждать, чем же закончится их разговор. Несколько долгих тревожных мгновений – и молодой человек в кашне с ворчанием удалился, а наш полицейский вернулся к нам.