bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
7 из 8

Ты можешь возразить, что закон не запрещает наш брак. Это так, но помимо дозволенного официально есть препоны скрытые, те, что существуют не на бумаге, а в головах людей. Изменить это не способен даже всесильный эовин, а потому, я принял решение оставить тебя. Нет, не бросить, а оставить, ведь от нашего союза больше вреда тебе, чем мне. К тому же, совсем недавно у меня появилось одно убеждение, с которым, думаю, ты согласишься. Все мы приходим на этот свет не только за тяжким учением, но и за счастьем, за его постижением. Ведь нельзя отрицать, что сладость любви можно ощутить только в рамках жизни, в её ограничениях, а осознание близости смерти усиливает чувства, позволяет нам понять их наиболее полно. Но я не о том… Любовь – это союз, в котором каждый должен жертвовать собой, отдавать что-то, в расчёте сделать счастливым своего партнёра. Многие заблуждаются, считая, что любовь – это средство для достижения покоя, гармонии, благополучия. Нет, любовь возможна только если ты уже готов чем-то делиться. Если ты обрёл достаточно счастья, чтобы передать его. Но у меня его, к сожалению, нет. Я не могу помочь тебе, не могу защитить, не могу подарить покой. Так скажи мне, нужен ли я тебе?

Евгений замолчал. Он склонил голову, будто готовясь принять кару, но Елена не отвечала. Она стояла на прежнем месте и мысленно кричала, желая, чтобы всё случившееся оказалось пустым сном, бредовым порождением грёз. О, если бы она могла что-то изменить…

– Прошу, ответь, – вновь сказал Раапхорст, и Елена отмерла. Она задумчиво посмотрела вдаль, затем на Евгения, которого по-прежнему едва различала во тьме, и тихо произнесла:

– Ты прав, Раапхорст. Ты, конечно, прав… Есть препятствия, есть мы, есть твои убеждения. Как я могу спорить с тобой… С эовином, с учёным, с наследником некогда великого рода Раапхорст? Правильно, никак. А потому не буду возражать. Просто скажу, что ты разочаровал меня. Да, именно так. Я верила в тебя, а ты оказался пустышкой, фикцией сильного человека. Я не хочу больше говорить и слушать, я достаточно услышала за эти полчаса. Хватит! Пошёл вон, или я позову старика! Он с радостью оторвёт тебе голову! Уходи.

Раапхорст вновь улыбнулся. Елена была разгневана, но суть его слов она уловила. Пусть неосознанно, но девушка поступала почти так, как Евгений и хотел, чтобы она поступила. Он кивнул и, не проронив ни слова, ушёл. Дело было сделано, теперь Елена оказалась в безопасности, связь с эовином повредилась и ослабла, а потому Евгений мог без сомнений ринуться в сражение. Он чувствовал, что грядёт нечто ужасное и хотел встретиться с ним максимально сильным.

«Так или иначе, – думал Раапхорст, приближаясь к тому месту у забора, где он проник на территорию поместья, – однажды всё встанет на круги своя, и в будущем я пойму, правильно ли поступил. Сейчас же мне больно и легко одновременно, я лишился счастья, но сберёг жизнь дорогого человека. Надеюсь, что сберёг, ведь в этом и состояла моя цель…»


– Значит, птицы? – Атерклефер вышел из-за стола, случайно задев его край полой чёрного френча.

Докладчик, мужчина лет сорока с чёрной бородкой, кивнул и поклонился. Император неторопливо подошёл к окну, окинул взглядом центральные улицы города, серые и холодные, и криво усмехнулся. Проведя пальцами по седым волосам, он промолвил:

– Полагаешь, это достойно внимания? Тод, конечно, важен, но он лишь эовин, помешанный на положении. Обычно, такие рвут жилы в надежде встать на ступень выше, но вместе с тем не могут принести почти никакой пользы. Разве его рассказ не похож на бред сумасшедшего? Можно поверить во что угодно, но не в птиц, способных воевать…

– Ваше Величество, – ответил собеседник Императора, – я бы не посмел беспокоить вас, если бы не был уверен, что Тод не лжёт. Он провёл небольшое расследование, представил доказательства в виде бумаг и пару воспоминаний одного проходимца – осведомителя.

– Хорошие доказательства, – усмехнулся правитель. – Правда, мне всё больше кажется, что Тод повредился рассудком. Да и ты… Ведь знаешь, моё время бесценно. Ты должен понимать, у нас масса дел и проблем! «Кригард» требует денег, а их, как тебе известно, не так много. Нужно что-то предпринять…

– Именно поэтому вам и следует уделить мне ещё пять минут. Прошу, господин Атерклефер, выслушайте, – бородатый подошёл ближе и пристально посмотрел на императора. Тот поднял указательный палец, словно желая возразить, но передумал и кивнул.

– Говори…

– На первый взгляд, Вы правы. Но не забывайте, что мы зависим от «Кригард» именно потому, что нам требуется новое вооружение, финансирование некоторых предприятий и тому подобного. Если бы мы могли найти достойную альтернативу их оружию, наше положение несколько улучшилось бы, как Вы считаете? – сказав так, докладчик замолк.

Атерклефер скрестил руки на груди и закрыл глаза, о чём-то задумавшись. В таком состоянии он пробыл около минуты, после чего ответил:

– Это глупо, но… Пусть будет так. Я разрешаю тебе заняться этим вопросом. Главное, чтобы Ацфел ничего не узнал. Он хоть и молод, но ведёт дела весьма неплохо. Нельзя допустить, чтобы наш план стал ему известен.

Бородатый кивнул.

– Я могу идти? – спросил он.

– Да, ступай, – Император подошёл к столу. – И ещё… Если Тод окажется прав, я хочу, чтобы он и люди, которые ему помогали, получили определённое вознаграждение. Соразмерно внесённому вкладу, конечно.

– Будет сделано.

Мужчина поклонился и вышел.


***

Болезнь пришла внезапно в полдень следующих суток.

Сначала Евгений потерял аппетит, затем почувствовал слабость и, в конце концов, слёг. Была ли то лихорадка, нервное расстройство или иной недуг, сказать нельзя, а потому Арнет, не зная, как поступить, и совершенно сбившись с ног, вскоре позвонила в больницу. Она умоляла прислать врача… Явился он в девять вечера – худой, пахнущий медицинским спиртом, седовласый мужчина с чёрным кожаным чемоданчиком. Бегло осмотрев больного, он сказал пару слов, и его голос неприятно поразил Раапхорста. Сам Евгений тоже не обладал чарующим баритоном, и говорил скрипуче и с придыханием, однако у врача голос представлял собой самый уродливый фальцет, из всех, что когда-либо слышал Раапхорст.

– Да, милостивый государь, простудились и перевозбудились. Нервное потрясение испытывали?

Раапхорст недовольно посмотрел сначала на врача, затем на Арнет, и ощутил радость оттого, что Максим уже уехал.

«Хоть перед ним не будет стыдно», – подумал он и ответил:

– Как вам сказать… Не особо.

– Лжёте, дорогой мой, лжёте! – пропел доктор. – Меня можете не дурить. Вокруг пальца не обведёте! Я столько повидал вас, больных, что страшно подумать, и все отнекиваются. Но можете не юлить, ведь я-то уверен, болезни от нервов. Разве нет, уважаемая?

Он повернулся к Арнет. Но та не ответила. Она в ужасе глядела на Евгения – бледного, со всклокоченными влажными волосами, обострившимися чертами лица.

– Ну, ладно, – сказал врач. – Думайте, что хотите, а лечение надо начинать немедленно. Вот вам рецепт.

Он что-то написал на квадратном бумажном листочке, сунул его Арнет и снова пропел:

– Соблюдать мои предписания жизненно необходимо. Вы слышите: Не-об-хо-ди-мо! Я не шучу.

Врач отошёл от кровати, оставил на столике у окна пару склянок, назвал цену. Арнет попыталась торговаться, но доктор жестом прервал её, и женщине пришлось покориться. Сколько ни была она бережлива, ради Евгения она могла пожертвовать чем угодно, даже деньгами.

– Вот и славненько, – губы доктора расползлись в улыбке. – Я приду через пару дней. Надеюсь, вы поняли меня правильно и не станете играть в «умного пациента».

– Что? – Арнет непонимающе воззрилась на мужчину.

– А, вы не знаете? Премилое дело, должен сообщить! Это когда пациент думает, что знает, как, что и когда принимать, а на рекомендации врача плюёт без зазрения совести. Смех да и только. Правда, потом такие товарищи умирают в страшных судорогах, но мне, честно говоря, их не жаль. Пусть я и врач, пусть нам со студенческой скамьи вбивают любовь к ближнему, сострадание и тому подобную дребедень, но почему я должен переживать о смерти человека, не могущего сделать то, что я рекомендую? Возможно, таким пациентам просто нравится играть со смертью. Милое развлечение, запретить которое невозможно. Единственное, чего я хочу: если один такой идиот умрёт, пожалуйста, не обвиняйте меня или моего коллегу. Мы здесь не при чём…

Раапхорст улыбнулся, когда врач, видимо заметив, что заболтался, стыдливо замолк. Доктор покраснел и потупился, но никто не упрекнул его. Лишь когда он собирался выйти, Евгений сказал:

– Спасибо вам. Не волнуйтесь, я сделаю всё точно так, как вы написали. Но если я всё же умру, обещаю, никто вас не обвинит.

Врач обернулся, посмотрел на Раапхорста, потом криво усмехнулся и скрылся в коридоре. Арнет пошла провожать его, и Евгений остался один.

Болезнь не слишком мешала ему, он был терпелив. К тому же, раз уж он лежал в постели, мужчина решил досконально обдумать всё случившееся с ним. Такие моменты он называл «выдохи», во время которых можно было оценить своё положение, подсчитать принесённую пользу, полученный урон, мысленно выстроить тактику, жизненный план, заново расставить приоритеты и так далее.

Этим Раапхорст и занялся. Первое слово, которое пришло ему на ум «Война».

«Должно ли это волновать меня? Некоторые проблемы гораздо ближе, а война ещё не объявлена. Не знаю, что и думать. Максим в этом плане лучше меня: его волнует не только собственная судьба, но и судьба страны, её будущность, судьбы людей. В таком случае, я эгоист».

После этого Евгений около минуты лежал, ни о чём не думая. Вскоре он закрыл глаза и почти уснул, как вдруг, новый поток сознания вырвал его из дремотной пелены:

«Ах, как это забавно. Я так жаждал покоя, но вместе с тем хотел сделать что-то великое… Как же ко мне не пришла мысль, что покой и гордыня взаимоисключают друг друга?».

Наконец, мужчина забылся и погрузился в непрочный сон. Однако, мир за окном не мог успокоиться, выводимый из равновесия силами разрушительной мощи, историческими силами, исходящими не от отдельных лиц, но от гигантских людских масс, их чаяний и надежд, законов развития и иных факторов, лежащих вне границ, в пределах которых человек может повелевать чем-либо. Дексард вскипал, как закипает вода на огне, наполняясь энергией, движением, хаотичными импульсами. Остановить его могла лишь длань сверхличности, человека независимого, мудрого и прозорливого, но такого не было, и государство готовилось к войне.

Концепция развития, Ричард Атерклефер, компания «Кригард» – вот три столпа, на которых держалось это движение, три силы, бережно поддерживающие огонь алчности и страшное кипение. Дексард клокотал, оружие прибывало на склады, расползалось по военным отделениям, попадало в руки солдат. Танки, самолёты, катапультируемые капсулы, броня, винтовки, тонны патронов и ещё несметное количество вооружения наполняло жилы грядущей войны, подготавливая её для нового пришествия. Её облик уже мелькал меж солдатами, старшими офицерами, между членами командования и даже между мирными гражданами. Она стояла рядом с людьми в виде костлявого слепого уродца с распухшим от голода животом. Скоро в нём раздадутся первые выстрелы, взрывы, плач, гул человеческой агонии, и Война насытится, но пока она голодна. Сейчас она цепляется за людей стальными пальцами, шепчет ужасные вещи, и её титановая глотка, ржавая, но крепкая, трещит и гремит. Её слова соблазняют, они совращают и отравляют разум, они проникают в кровь, оседают в костях ртутью. Когда Война подрастёт, у неё появится ещё одна рука, которая, словно горб, вырастет на обшитой титаном спине. В ней она будет держать железный крест, возвещающий о скорой смерти. В правой руке – меч, карающий правых и виновных, а в левой – лопату, чтобы рыть бессчётное количество могил и окопов, что есть суть, одно и то же.

Вместе с ней должны явиться её псы: голод, разрушение и иные бедствия, что на искалеченных и кровоточащих лапах будут ковылять вслед за своей госпожой, впиваясь клыками в человеческую плоть. На их спинах вместо шерсти вырастут пушечные зевы, вместо зубов в пастях – металлические пули, вместо живого взгляда в их глазницах будет гореть огонь, полыхающий в самой преисподней.

Пока что Война служит людям, но позже, вступив в силу, она поставит их на колени и отберёт бразды правления. Далее наступит её безраздельная воля, время тьмы, время, когда ангелы снимут сияющие нимбы и закроют глаза, лишь бы не видеть кровавую бойню, разразившуюся на земле.


Дни, полные серости и уныния, сменялись днями ещё более скучными и печальными, а недуг, поразивший эовина, всё никак не проходил. Арнет вне себя от ужаса наблюдала за тем, как Евгений угасает, и посылала за врачом почти всякие сутки, искренне надеясь, что это поможет. Однако, тот лишь выписывал новые лекарства, разглагольствовал, шутил и уверял, что исход будет самый благополучный для пациента. Впрочем, то были лишь слова, Раапхорст понимал это и потому готовился к смерти без страха или содрогания, но с поразительным спокойствием, словно уже умирал тысячи раз. Теперь он хотел смотреть на вещи объективно, не преувеличивая и не преуменьшая их значимости, раз уж дерзнул однажды разрушить сладкий мир иллюзий.

На третий день с момента, когда слёг, Раапхорст получил письмо от Александры Девильман. Девушка волновалась, высказывала опасения и предположения насчёт недавнего ограбления, но Евгению было уже не до того. Он чувствовал, что находится на пороге смерти, и тревоги о странном исследовании, которым он, правда, горел несколько лет, не занимали его. Всякая искра и всякая эмоция гибли в процессе сложнейшей работы, которая незаметно для Арнет и врача, да и для самого Евгения, совершалась в сознании эовина и его подсознании. Она представляла собой мыслительные блоки, непостижимую совокупность установок, которые, словно стена, отделяли тёплый чувственный мир от мира логического и холодного. Отныне первый стал жалким туманом, второй же – неразрушимым храмом, составленным из циклопических блоков и строгих колонн, чьи линии были лишены всякой плавности, а вместо неё обладали чёткостью и ясностью, но, отнюдь, не простотой или примитивностью.

Иногда, когда у него было хорошее настроение, мужчина пытался забыть о смерти и в качестве развлечения перебирал мысли о прожитой жизни. Нет, он не отмахивался от скорой кончины, но иногда потакал остаткам слабости и вспоминал нечто приятное, что когда-то согревало его или даже сжигало дотла. Теперь это лишь забавляло Раапхорста, он улыбался, глядя на какой-либо мыслеобраз, но в этой улыбке не сквозило былых чувств, она представляла собой лишь лучик ностальгии, прорвавшийся в нынешний день из времён, давно ушедших. Разумеется, более всего Евгений вспоминал о Елене, размолвка, с которой, возможно, и стала причиной его болезни.

«Довольно странно, что я слёг после посещения поместья Хауссвольф. Мой разум чист, душа не страдает, не кровоточит от разрыва, ведь он был необходим, но тело, словно предав меня, болеет и умирает. Да, странно, но могу ли я судить об этом, если науке ещё так мало известно, о связи физической оболочки и абстрактного понятия, вроде души», – думал мужчина, глядя в потолок и ощущая, как его покидают жизненные силы. Час за часом, день за днём он слабел всё больше, пока одно событие не вынудило его встать.

Доходила первая неделя болезни. Раапхорст почти не вставал, Арнет рвала на себе волосы от страха и обиды, ведь доктор к тому времени уже перестал ходить. Он внезапно разуверился в своих прогнозах и теперь присылал вместо себя молодого практиканта, видимо, боясь смотреть в глаза человеку, которого имел неосторожность обнадёжить. Конечно, Евгений не упрекнул бы его, ведь он оказался прозорливее, но Арнет не упустила бы возможности высказать доктору всё, что о нём думает. Но тот не появлялся, и высказывать было некому.

Небывалая скука наполнила последние дни Евгения, но мужчина не переживал об этом, считая, что закольцованное и предсказуемое существование даже неплохо, раз уж жить осталось немного. Напоследок Раапхорст хотел вкусить покоя, к которому так стремился, и которого не достиг.

Но ближе к делу. Однажды вечером, раздался звонок в дверь, и через минуту Арнет впустила в квартиру невысокого человека с короткой чёрной бородкой. На нём было серое пальто, под которым вскоре обнаружился такого же цвета пиджачный костюм, на ногах – чёрные ботинки, на голове – шляпа с прямыми полями. Впечатление нежданный гость с ходу произвёл приятное, ведь был опрятен, имел красивый баритон и смотрел приветливо, но с некоторой осторожностью. Передавая Арнет пальто, мужчина сказал:

– Простите, уважаемая. Каюсь, явился без предупреждения, но визит мой такого свойства, что предупреждать о нём глупо. Позвольте, объяснить: дело в том, что я не ошибся дверью и так нагло передаю вам свою верхнюю одежду не просто так. О нет, я знаю, где нахожусь и знаю, кто вы и кто хозяин этой квартиры. Кроме того, мне известно, ну, то есть, я догадываюсь, что меня вы не выгоните, даже если захотите. Потому я и проявил некоторую бестактность, за что искренне прошу прощения. Но пока вы не ответили, и мы не углубились в пустой обмен любезностями, хочу сразу спросить: Здесь ли сейчас Евгений Раапхорст? Предупреждаю, задавать встречные вопросы не в ваших интересах.

Арнет совершенно растерялась. Поняв, что уличный бродяга не станет, или, лучше сказать, не сможет, так разговаривать, женщина кивнула и указала ладонью вдоль по коридору. Мужчина улыбнулся и уверенно двинулся в указанном направлении. Женщина пошла за ним. Достигнув нужной комнаты, Арнет окликнула неизвестного и открыла дверь. Тот проследовал внутрь и тотчас наткнулся взглядом на Евгения, лежащего на кровати у довольно широкого окна. Эовин, кажется, спал, но услышав шаги, очнулся и открыл глаза. Он ласково посмотрел на перепуганную Арнет, с интересом – на неизвестного посетителя и произнёс:

– Вы ко мне? Проходите.

Мужчина с бородкой обрадовался столь простому обращению и тотчас сел на стул рядом с кроватью. Арнет тоже пожелала остаться, но незнакомец попросил её выйти. Евгений кивнул, и женщине пришлось удалиться.

– Здравствуйте, – сказал эовин, рассматривая внезапного посетителя. Тот показался ему странным, но приятным и точно не злым человеком, а потому Раапхорст не испытывал неудобств, разговаривая с ним.

– Заранее прошу прощения. Мне многое известно, но не о вашей болезни. Если бы я знал, то пришёл, скорее всего, когда вы бы уже поправились, – произнёс бородатый и виновато улыбнулся.

– Возможно, я умру, – спокойно ответил Евгений. – Природа моей болезни неизвестна, а потому вы пришли как раз вовремя, пока я жив.

– Неужели? Прискорбно, а впрочем… Вы не знаете, кто я? Нет? И не прочитали моих мыслей, за эти пару минут? Восхитительно… Что ж, думаю, надо представиться, иначе это будет совсем грубо, ведь ваше имя мне известно, но не моё – вам. Николас Бройм, – он встал, поклонился и подал руку. Раапхорст с трудом приподнялся и ответил рукопожатием.

– Весьма приятно, – промолвил он. – И перед смертью бывает что-то хорошее. Нет, не смейтесь, я не шучу.

– И не думал смеяться, – подхватил Бройм. – Я лишь улыбнулся от радости, ведь мне тоже приятно. Как жаль, что пришёл я не просто так и принёс далеко не приятные новости. Крепитесь, Раапхорст, ведь, кажется, я невольно стану вашим палачом и добью вас морально.

– Там уже нечего добивать. Не тревожьтесь, – Евгений сощурился. – Вы слишком любезны, но прошу, не церемоньтесь с умирающим больше, чем тот заслуживает. Говорите…

– Так значит, моё имя вы слышите впервые? – догадался Бройм. – Иначе, вы бы хоть как-то отреагировали, – пояснил он, заметив вопросительный взгляд Раапхорста. Больной мужчина кивнул.

– Хорошо, – сказал Николас. – Только, особо не переживайте и не удивляйтесь. Дело в том, что я служу в ведомстве, названия которого точно никто не знает, кроме нас, служащих. Вместе с тем, меня хорошо знают там… – он выразительно посмотрел на потолок, – И моё положение таково, что мне можно не скрывать своего имени, ведь у меня есть и официальная открытая должность.

– Ваше ведомство – это тайная полиция или канцелярия или что-то в этом роде? – хрипло спросил Раапхорст. Его собеседник усмехнулся, словно услышав что-то забавное.

– Ваши дела с Александрой Девильман стали известны нам. А то, что известно нам, известно и Императору вместе с его приближёнными. Над вами сгустились тучи, Евгений. Полагаю, вы удивлены?

– Едва ли, – Раапхорст нахмурился. – Это неприятно, но что поделать. Да, я имел наглость исследовать то, что исследовать не положено, однако, сделанного не вернёшь. И Александра здесь не при чём… Она лишь выполняла мои поручения и не догадывалась о происходящем. Не трогайте хотя бы девушку.

– Похвально, что вы защищаете её, но можете не стараться, вскоре мы всё выясним наверняка, – Николас пожал плечами. – И тогда все ваши показания могут сыграть против вас, если, конечно, вы протянете до того момента, как наше ведомство вынесет приговор.

– Собственно, зачем вы явились? Предупредить меня? Посмеяться надо мной? Всё впустую, эти глупости не интересуют меня. Я хочу одного, поскорее освободиться, забыть об этой жизни, как о страшном сне, – мрачно посмотрев на собеседника, промолвил Евгений. Он надеялся обескуражить Бройма, но тот оставался спокоен и уверен.

– Разве похоже, что я смеюсь? – улыбнувшись доброй улыбкой, сказал Николас. – Нет, я пришёл не для этого. Просто я хочу спасти вас.

– Спасти? От вашего ведомства, суда и Императора? А скажите, кстати, это вы влезли не так давно в мою лабораторию? – Раапхорст вспомнил сцену в оранжерее, перепуганную Александру, орлов и маленькое яйцо, хранившееся теперь в специальном футляре в рабочем столе Евгения.

– Нет, не мы. У вас есть «доброжелатели» и без нас, – усмехнулся Бройм. – А насчёт спасения… Я вижу, вы сомневаетесь, да и лишились всякого интереса к жизни. Что ж, возможно, я зря явился, но всё-таки попытаюсь образумить вас. Вскоре за вами явятся, схватят и препроводят в весьма неприятное место. Конечно, вы можете уповать на смерть, но разве это правильно?

– Отчего же нет?

– Подождите, я не закончил, – Николас нахмурился. – Дело в том, что ваши птицы проявили себя самым неожиданным образом. Как вы думаете, для чего они государству?

– Оружие? – Евгений побледнел. – Я догадывался и, как идиот, надеялся, что никто не додумается до этого. Впрочем, кажется, я забыл, в какой стране живу.

– Вот именно. Теперь они могут стать приоритетным проектом. Вы, наверное, даже не догадываетесь, но Дексард много задолжал за свои военные кампании, несмотря на их успех. Потому новое оружие может стать решением многих проблем, – Бройм скрестил руки на груди.

– Но без меня, у вас не получится, – Раапхорст закрыл глаза, почувствовав усталость. – Это моё исследование, и работать с ним могу лишь я. Кто ещё сможет к нему подступиться?

– Как вы наивны, – промолвил Николас. – Всё случится примерно следующим образом: вскоре вашу лабораторию обыщут со всей тщательностью, найдут документы, их обрывки, заставят говорить Александру Девильман, зададут и вам пару вопросов. Но как только наши учёные соберут всю нужную информацию, от вас избавятся, ведь, как ни крути, вы скрыли своё исследование, создали оружие, а это непростительно. Кроме того, ваш отец был лидером восстания, и, как вы понимаете, жалеть вас никто не станет. Почти никто.

– Я хотел поделиться, отдать миру моё творение. Понимал, что рискую, но…

– Это неважно, – оборвал его Бройм. – Вы должны сосредоточиться лишь на мысли о том, что сейчас решается ваша судьба, а я на вашей стороне.

– Отчего же? – Раапхорст усмехнулся и пристально посмотрел на Николаса. Тот выдержал этот взгляд, понимающе кивнул и ответил:

– Каждый человек, по-разному понимает служение. Для меня служба – это способ принести пользу государству. Если мы получим ваших птиц и применим по военному назначению, польза для Дексарда будет неимоверной. Это очевидно.

– Так, а при чём здесь моё спасение? Неужели из-за моего заключения или смерти пострадает такая громадная страна? – Раапхорст улыбнулся. – Вы сами не верите в это.

– Всё может быть, – Бройм покачал головой. – Ведь согласитесь, что государственное благополучие при абсолютной монархии покоится в определённой степени и на плечах монарха. А его благополучие, в свой черёд, зависит от многих чисто человеческих факторов.

– Вы говорите так красиво и так непонятно. Прошу, к сути… Иначе, я умру раньше, чем вы закончите.

– Дело в том, что я служу не только господину Атерклеферу, но и его супруге. Она важна. Народ любит её, и без неё ситуация в стране резко ухудшится. Кроме того, София имеет влияние на супруга и сглаживает как умеет острые углы его политики. Короче, то есть, совсем коротко: если вас не станет по вине Ричарда, София, скорее всего, взбунтуется, ведь она любит вас, как сына. Да, это не секрет для нас.

На страницу:
7 из 8