Я – Распутин. Сожженные мосты

И что теперь делать? Я повертел приглашение в руках. Понюхал. Надушенное такое. Нет, надо сходить. Посмотреть на своего несостоявшегося убийцу. Он еще, конечно, подросток и на приеме его вовсе может и не быть… Нет, решено. Иду к Юсуповым.

Сам раут проходил субботним вечером во дворце князей на Мойке. У парадного входа была пробка из карет, автомобилей… Толпился простой народ – просто поглазеть на выход аристократов.

– Смотри в оба, – накручивал я Дрюню. – Тут что угодно может приключиться. Ежели я через час-другой не выйду, начнется какая-нибудь дурная суета – беги за нашими.

– Все понял, отче… – покивал парень. – Буду смотреть в оба, шага не отойду от дворца.

На входе я показал приглашение от княгини, дворецкий меня с поклонами проводил в «ожидательную». Это был зал, сплошь увешанный картинами.

Старые голландцы соседствовали с пейзажами Ротари, Сурикова. У Юсуповой явно был неплохой вкус.

Большие двери открылись, в зал вошла сама княгиня в сопровождении разодетой свиты. Бриллианты слепили глаза, запах разнообразных духов валил с ног.

Зинаида Николаевна оказалась хоть и состарившейся, но все еще очень красивой женщиной. Тонкие губы, лучистые глаза – я глядел и не мог наглядеться на нее.

А вот Юсупова моего взгляда явно испугалась. С хрустом сжала веер, побледнела:

– Очень рада вашему визиту, Григорий Ефимович, позвольте представить вам…

– Пустое, – махнул я рукой, – все одно не запомню.

Свита глядела на меня во все буркала, пора было начинать шоу.

– Это что за похабель?! – ткнул я пальцем в картину, на которой голую женщину ласкал сизый лебедь.

– Это Леда и лебедь… – глаза княгини расширились. – Копия Рубенса кисти Клевера. Я привезла ее из Европы и…

– Гляди, какой срам по стенкам развесила, – не дал я договорить Юсуповой, – от беса это у тебя, от беса!

– Что вы себе позволяете?! – ко мне шагнул статный мужчина в военной форме, с аксельбантами. – Вы…

– Заткнись! – рыкнул я на защитника. Тот покраснел как рак, стал хватать воздух губами. – Смотри у меня, княгинюшка! Я эту твою бесовщину прикрою. Разом!

Я перекрестил Леду в районе женского лона. Лебедь косил на меня правым глазом.

– Если вам претят такие картины… – Юсупова растерялась. – Я велю убрать ее на чердак.

– Убери, и поскорее. Иначе быть проклятой. – Я повернулся к свите. – И вам всем быть проклятыми, что смотрели на блудодейку и подхихикивали.

Аристократия впала в ступор. Еще никогда с ними так никто не говорил.

– Григорий Ефимович, изволь пройти в музыкальный зал, – Юсупова решила сгладить ситуацию. – Там и угощения уже рядом накрыты.

– Ну пошли, коли зовешь. – Я подхватил княгиню под руку, потянул за собой. – Молишься ли? Пост блюдешь?

Тут главное не сбавлять темпа и не давать свите прийти в себя. Иначе кликнут слуг и выкинут меня из дворца.

Юсупова что-то лепетала, мы быстро шли по коридорам и анфиладам.

В зале было накрыто несколько круглых столов. Аристократия сидела вокруг, дула чай из сервизных чашек. Я глазом выхватил знакомое лицо. Анечка! Танеева. А рядом очень похожий на нее мужчина. Отец?

– И ты тут? – я оставил Юсупову, сел за стол к Танеевым. – Чаёк лакаете? Ну пейте, пейте. Чаек – травка святая, пользительная.

Я сам налил себе из фарфорового чайника с вензелем.

В зале царило полное молчание. Даже музыканты перестали наигрывать Шуберта.

– Нехорошо живете, нехорошо… – я кивнул на восточные сладости, что были разложены по тарелкам. – Чай пост ныне, а вы оскоромляетесь. Нешто так жить можно?

– А как можно? – проскрипел Танеев – пожилой, седовласый мужчина лет шестидесяти.

– Токмо по любви! – поднял я палец, повернулся к Юсуповой – А где твой муженек да сынок?

– Муж сейчас в Москве. – Княгиня присела за соседней стул. – Сын, Феликс, в гимназии Гуревича. Скоро будет дома.

– Феликс? Что за имя не русское… – я вылил чай в блюдце, стал прихлебывая пить. – Познакомь меня с ним. Авось перекрестим на что-то доброе. Как тебе имя Федот?

Вокруг нас образовался уже целый круг аристократов, жадно внимающих моему шоу.

– Или Федот, да не тот? – засмеялся я, подмигивая покрасневшей Танеевой. – А ты что, Анечка? Нашла ли мужа?

– Я попрошу вас! – Танеев вскочил на ноги, обратился к Юсуповой:

– Зинаида Николаевна это переходит все границы! Мы уходим.

– Да подожди ты уходить! – я тоже встал, силой усадил Танеева обратно на стул. – Только началось веселье-то… Матушка, княгиня, где у тебя тут нужник? Надо бы справить дела.

– Это там, – пролепетала Юсупова, указывая рукой в сторону выхода.

Бухая сапогами, я направился к выходу, но как только оказался в коридоре, направился не в туалет, а обратно в портретный зал. Заглянув внутрь и не обнаружив там слуг, я чиркнул быстро спичкой, подпалил то место на картине, которое крестил. Тут же задул разгорающийся огонь. Получилось большое темное пятно. Прости меня, Клевер. Прости меня, Леда. Картину жалко, но Россию еще жальче.

Поправляя рубашку, вернулся обратно в зал.

– Ну и сортиры у вас тут… Поди крестьянин лошадь может купить себе за такую фаянсовую вазу.

Юсупова страдальчески вздохнула, дамы закатили глаза. Ко мне опять направился насупленный военный. Сейчас будут выкидывать.

Спасла меня Танеева. Она первая подошла, попросила благословения. Я перекрестил ее, взял под локоток как княгиню:

– Что же, Анечка, сватают тебя?

– Да, отче, – Танеева оглянулась на отца. – Но никто не люб мне.

– Бывает, – покивал я.

– Что же мне делать? Вы обещали помочь.

И правда, что же ей делать?

– Вижу так, что ты Иисусова невеста.

Танееву нужно было сплавлять подальше от трона. Это сейчас она девочка-припевочка. Но как выйдет замуж, наберет силу, жизненного опыта…

– Не хочу в монастырь! – надула губки девушка.

Я увидел, как к Юсуповой протиснулся с тревожным лицом дворецкий, что-то начал шептать ей. Ясно, обнаружили картину. Пора было закругляться.

– А когда бабу на Руси спрашивали? – громко и грубо ответил я Танеевой.

Та покраснела, ко мне опять направился военный.

– Как обгорела? – ахнула Юсупова на весь зал.

– Что случилось?

– Кто обгорел?

Народ пооткрывал рты.

– Картина… Ну та, Леда с лебедем. Загорелась! – Юсупова в страхе смотрела на меня.

– Вот она Божья кара! – я поднял палец. – Господь поборол беса в этом доме. Боже! Помилуй нас, грешных.

Я перекрестился, многие повторили за мной.

* * *

«Эффект Юсуповой» надо было закрепить. И сделать это на какой-то дружественной территории. Чтобы без риска выкидывания вон. И я отправился на прием к Федору Федоровичу Палицыну. Тем более начальник Генерального штаба не поленился лично телефонировать и позвать.

– Вот, Григорий Ефимович, – стоило мне появиться, как Палицын подвел ко мне знакомиться еле идущую старуху в пышном старомодном платье, – это генеральша Обручева. Плохо ей, совсем помирает.

– Помолись за меня, отче! – Обручева вцепилась в руку – Духом поизносилась, грехи мои тяжкие спать не дают. Осени благодатью своей! Вся столица о твоей святости знает.

Знает так, что на днях пришло письмо от Павлова. Ага, того самого – с собачками. Просит посмотреть Ивана Качалкина. Человека-легенду. Товарищ впал в летаргический сон при Александре III, и растолкать его не удавалось на протяжении двадцати двух лет! Проснулся уже при большевиках – в совершенно новой стране. Павлов бился с ним, бился, даже целую теорию нервных процессов торможения изобрел. Но все без толку. Судя по письму, уже отчаялся его разбудить с помощью научных методов.

Под скептическим взглядом Палицына я перекрестил Обручеву, помолился над ней.

Гости пялились с интересом, будто в цирк пришли. Хоть расставляй стулья в партере и продавай билеты.

Пришлось сначала молиться над одним страждущим, потом подвели другого. Только спустя час удалось вырваться и поговорить с генералом.

– Слышал, вы были в Гатчинском воздухоплавательном отряде? – начал разговор Палицын. – Как впечатления?

– Влюбился в аеропланы. – Я пригубил коньяк, что мне собственноручно налил генерал. – Хорош! Шустовский?

– Его только и пью. Что же в ваших видениях было нового, отче?

– Война будет. Страшная, безумная.

Я тяжело вздохнул. Палицын взбледнул, махнул рюмку.

– Как скоро?

– Семь годков у тебя есть, Федор Федорович. А потом немец на нас попрет. Австрияк тако ж…

– Вы… уверены?

– Видения мои от Бога, а немцы давно Святую Русь погубить желают.

– Что же нам делать? – генерал растерялся. – Нет, мы, конечно, имеем военные планы насчет Германии и Австро-Венгрии… В этом году к нашему союзу с Францией должна присоединиться Англия. Переговоры уже идут.

– Не поможет, – покачал головой я. – Союзнички, мать их за ногу, слабы против немца. Отгородятся окопами и будут сидеть на жопе ровно, ждать, пока тевтоны нас сожрут. Еще и порадуются, что Россией откупились. Сердечное согласие… – я фыркнул.

– Ну Австрия враг давний, но зачем же Германии развязывать войну? – Палицын потер лицо руками. – У нас же хорошие отношения. Не понимаю.

– Тесно им, землицы мало. Прут из бочки, словно квашеное тесто. А куда переть-то? В Европе все поделено. В колонии тако ж не шибко их пускают.

Мы помолчали, разглядывая разгорающийся в камине огонь.

– Не доспи, не догуляй, а к войне армию приготовь, – я наконец нарушил молчание. – Иначе миллионы сгинут. Я же чем могу, пособлю.

– Надо его императорскому величеству срочно сообщить… – Я увидел, что Палицын мне поверил, сразу как будто постарел на несколько лет.

– То я сам устрою. Не сразу – царю нынче не до энтих дел. Да и не поверит он поперву. У них с Вильгельмом нынче сердечная приязнь – в десна целуются. Пусть так и будет дальше, нельзя кайзера насторожить.

– Разумно. А в видениях ваших не было того, как избежать?

– Думки у меня смутные покуда. Ведения-то прямо толпой идут, каждую ночь мучаюсь. Начни вот с чего… – я почесал в затылке.

Что Палицын может сделать прямо сейчас? Он ведь кавалерист в душе. Много занимается конницей, которая, дай бог, на венгерских равнинах может пригодиться. Эх, тачанка-ростовчанка… В Польше же, к бабке не ходи, придется вести окопную, позиционную войну. А значит, надо начинать с разведки и связи. Особенно с последнего.

– Но первым делом надо за германцем в оба смотреть.

– На то военные агенты есть.

– Ох, не смеши, Федор Федорович! Сколько их, один в Австрии, другой в Германии? А где у немцев склады? А сколько паровозов? А какие войска и где против нас встанут? Вопросов-то невпроворот, а в Главном штабе, небось, и трех человек не наберется, чтобы разведкой занимались.

Судя по задумчивому кивку Палицына, я угадал точно.

– Или вот, у нас куда не ткнешь, в немца попадешь. Полками командуют, в министерствах сидят…

– Они присягу давали! – решительно возразил генерал.

– Они-то да, да ты вокруг посмотри, сколь немцев не давали – купцы, адвокаты да прочие! Что, думаешь, у них друзей среди офицеров нет? И на попойке в ресторане никто-никто слова лишнего не скажет? Вот пропади моя душа, если среди этих немцев нет таких, кто ихнему фатерлянду не только рублем помогает.

– Тут вы, пожалуй, в точку, Григорий Ефимович. Давно назрела необходимость создать контрразведывательное отделение.

– Да уж как назвать, дело десятое. Главное, чтобы там люди хваткие были, не чистоплюи из гвардии. Жандармов бери отставных. Да из того же Особого отделения!

– Они политическим сыском занимаются.

– А в чем разница? Что сицилисты, что лазутчики действуют тайно, как его бишь, консперция у них!

– Конспирация. Да, пожалуй, вы правы… Цели разные, а методы одинаковые… Все равно школа для подготовки таких офицеров нужна будет.

– Да не только школа, отдельное управление для разведки и контрразведки.

– В прошлом году военный министр ассигновал на реформу денег, а в нынешнем году средств не было, – нахмурился Палицын.

– Министра мы уберем, – отмахнулся я. – Будет другой, деловой.

– И кто же?

– Пока не знаю. Да и не важно это. Своей властью можешь разведкой заниматься каждый день. И связью. Полевой телеграф, телефон, радиво. Тут надо у немцев или французов завод покупать и давать в войска день и ночь аппараты. Учить пользоваться. Этим я займусь.

– А справитесь, отче? Аэропланы и телефоны – техника новая, сложная…

– Да, с ученьем у меня слабовато, это верно, не на сибирском же мужике лапотном такому делу держаться. Потому нужны соратники образованные, и во множестве. Бог даст, обрастем.

* * *

Вернувшись домой, я не выдержал. Накидал упрощенную структуру ГРУ:

1-е управление (Западная и Восточная Европа);

2-е управление (Дальний Восток);

3-е управление (оперативная разведка – штабы округов);

4-е управление (техническая разведка и шифрование);

5-е управление – контрразведка.

Архив с картотекой, школа разведчиков, отдел военных атташе (посольские, под прикрытием). Последние уже неплохо работают – недавно завербовали не кого-нибудь, а самого полковника генерального штаба австро-венгерской армии Альфреда Ределя. Через него пойдет большой поток важной, стратегической информации. А главное, Редель придумал кучу интересных решений в контрразведывательной деятельности.

Так, по его указанию комнату для приемов посетителей оборудовали фонографом, что позволяло записывать на граммофонной пластинке, находящейся в соседней комнате, каждое слово приглашенного для беседы человека.

Помимо этого, в комнате установили две скрытые фотокамеры, с помощью которых посетителя тайно фотографировали. Иногда во время беседы с посетителем вдруг звонил телефон. Но это был ложный звонок – дело в том, что дежурный офицер сам «вызывал» себя к телефону, нажимая ногой расположенную под столом кнопку электрического звонка. «Говоря» по телефону, офицер жестом указывал гостю на портсигар, лежащий на столе, приглашая взять сигарету. Крышка портсигара обрабатывалась специальным составом, с помощью которого отпечатки пальцев курильщика сохранялись и отправлялись в картотеку контрразведки.

Если же гость не курил, офицер по телефону «вызывал» себя из комнаты, забирая с собой со стола портфель. Под ним находилась папка с грифом «Секретно, не подлежит оглашению». И редко кто из посетителей мог отказать себе в удовольствии заглянуть в папку с подобной надписью. Излишне говорить, что папка также была соответствующим образом обработана для сохранения отпечатков пальцев. Если же и эта хитрость не удавалась, то применялся другой прием, и так до тех пор, пока не достигался успех. Все эти способы вербовки, проверки лояльности и так далее можно и нужно использовать и у нас.

И нужны еще кроты. Особенно в разведке и контрразведке Германии. И есть время их заполучить. А также наработать верные и обученные кадры. Это самое важное в противостоянии рыцарей плаща и кинжала.

Заклеил конверт, убрал в сейф. Отдам при случае Палицыну. Он глава Генштаба – ему и карты в руки.

Раз уж начал писать – накидал перспективный план развития армии. Приоритет наземным войскам, никаких проливов нам на хрен не нужно в этой приближающейся мировой бойне – если удастся завалить Германию, добить потом Турцию труда не составит. А вот если с немцами справиться не получится…

В кабинете появилась Лохтина с подносом.

– Чаек, отче…

– О! Самое то… – Я обжигаясь хлебнул чая. – Все выучили, что велел?

– Да. На послезавтра Птицын снял зал. – Лохтина поправила воротничок блузки. – Страшно!

– А ты не боись, я тебя сейчас успокою. – Я подхватил женщину, повернул ее к себе спиной, наклонил к столу. Задрал юбку.

– Отче! Гриша… ох…

Лохтина сама подалась ко мне, уперлась руками в столешницу.

Звенели чашки и стаканы, упали карандаши и перьевые ручки на пол, а я все успокаивал и успокаивал Ольгу. Да и сам снимал стресс.

Наконец Лохтина, поправив одежду и поцеловав меня в ухо, ушла, а я смог перевести дух и вернуться к армейским делам. Пушки, снаряды, ружья, патроны, колючая проволока. Пулеметы и пехотные мины. То есть большой мобилизационный запас. Шесть-семь новых заводов, склады. Работа в две смены. Вполне реально за семь лет накопить нужный объем боеприпасов и вооружений. Что еще? Бронепоезда. Но этим можно заняться и позже, чтобы секрет раньше времени не утек немцам. А вот оборонная промышленность – нет, не ждет.

Значит, надо ехать в Европу.

Сначала к немцам. Потом во Францию. Захватить Англию, посмотреть на знаменитый «Дредноут», который спустили со стапелей в прошлом году. Собственно, с него и началась гонка вооружений в Европе.

Если не выгорит с Францией и Германий, придется тащиться за океан. У янки вполне можно купить пороховые и патронные заводы. Эти продадут что угодно и кому угодно, лишь бы были деньги.

Я взял бумажку, прикинул свои финансы. Двух миллионов мне даже близко не хватит. Да и освободятся они только летом. Значит, нужны еще деньги. Много денег.

Откуда их взять? Касса ЦК эсеров. Это раз. Патенты на настольные игры и отчисления от иоаннитов. Это два. Спекуляции на бирже. Тут были некоторые прорывные идеи. Это три.

Нет, даже если вытряхнуть деньги из эсеров и биржи – капиталов не хватало. Ведь еще была авиационная тема. Завод моторов минимум в тысяч пятьсот встанет. Как там говорил Наполеон? Для войны нужны три вещи: деньги, деньги и еще раз деньги.

Глава 3

Вы никогда не готовили съезд? Ну или семинар хотя бы человек на сто в загородном отеле? С иностранцами? Потому как у нас различия между делегатами – как между русским и японцем, например. Вот взять профессора Вернадского и какого-нибудь неграмотного полуюродивого мужичка из иоаннитов – небо и земля, а оба делегаты. А еще староверы, толстовцы, промышленники, колонисты, не считая лезущих, как тараканы из щелей, репортеров и любопытных.

Ну, с ними я разобрался методами двадцать первого века, отрядил Перцова и дал ему команду создать свой пресс-центр с фуршетом и машинистками. Никакой журналист ведь не откажется выпить на халяву и потому непременно придет в лапы Перцова. А там пресс-релизы утром и вечером, барышни симпатичные за печатающими машинками, телефон для связи с редакцией, стол с напитками и закусками и даже временный телеграфный аппарат – ну кто после такого полезет в зал, слушать, как собачатся делегаты или бубнит с трибуны косноязычный оратор?

– Необычное вы предлагаете. – Перцов ходил с круглыми глазами по пресс-центру. – Но так думаю, что наш брат-репортер непременно сюда заглянет и наружу не выйдет, я эту породу отлично знаю! Хорошая приманка, а уж дальше мы им подскажем, что писать. Ловко, ловко, который раз смотрю на вас, Григорий Ефимович, и удивляюсь!

– Ты не удивляйся, ты дело делай, – грубовато прервал я его излияния, хотя было приятно, не скрою.

Припахать пришлось всех, даже боевая группа носилась по городу в поисках гостиниц и зала человек на триста минимум, да еще чтобы простую публику пускали, и так далее. Сняли «свадебный дом», где купеческие свадьбы гуляли и за столом до двухсот гостей помещалось. А без столов – как раз наш съезд. Под «тилихентов» выкупили целиком две гостиницы рядом, не люкс-модерн, но приличных. А кто морду будет воротить, так никого не держим, не нравится бесплатная – город большой, иди, ищи другую. Иоаннитам да колонистам сняли три дома в соседних кварталах, зарядили плотников сколотить нары, Маня Шепелявая нагнала баб-общинниц, организовала кухню с уже привычной нам раздачей.

Ах! Да! Евстолий великое совершил, провел полную паспортизацию общины. У Лауница по моей записке выцыганил бланки паспортов, всех переписал, ну под это дело мы и Елену легализовали. Хотя без косяков не обошлось, были кое за кем неприглядные делишки в прошлом, даже Филиппов приезжал, пришлось с людьми говорить и после того, как мне на кресте поклялись, поручаться за них перед полицией. Буквально на поруки взял.

Съезд открыли в Великую среду, на Чистую неделю. Боцман специально абонировал соседнюю баню и загнал туда всех «общежитийных» делегатов, приглашенный парикмахер всех подстриг-подровнял, бабы одежду начистили-нагладили, и потому все выглядело весьма благопристойно.

Начали с парада, закончили скандалом. Даже тремя.

К украшенному лапником и бело-черно-желтыми розетками из лент подъезду свадебного дома, на ступенях которого стояли наиболее уважаемые делегаты, по улице двигалась необыкновенная процессия.

Впереди ехал новоиспеченный автомобилист в моем лице. Правда, не за рулем, а всего лишь пассажиром – разобраться в управлении здешних машин не хватит, наверное, и месяца, настолько все замысловато. Так что рулил специально нанятый шоффэр, а я вместо руля сжимал в руках древко с развевающимся имперским знаменем.

Эх, надо было пошить фуражку и шинель в стиле комиссара из вархаммера, но и так неплохо вышло. Следом за мной, под горн и барабан, шла колонна воспитанников Ушаковской колонии. Методика «молодежь приветствует делегатов съезда» была отработана в позднем СССР до мелочей, и я посчитал, что есть смысл внедрить ее несколько ранее. Вот и дошли ребята до крыльца, четко повернулись (ага, месяц строевых тренировок), и самый голосистый зачитал послание нового поколения. В стихах, само собой (еще месяц мытарств, но тут хоть Елена помогала и вообще образованная публика из ближников).

Получилось на ура – кое у кого из делегатов глаза явно на мокром месте были. В таком размягченном состоянии орггруппа аккуратно пропихнула первичные документы и решения – состав президиума, повестку дня. Приняли либо единогласно, либо с минимумом воздержавшихся.

Программу трудовых колоний встретили вообще овацией, и неудивительно – нам ее разработал руководитель московской колонии Шацких. Я и не знал, что тут с идеями о трудовом воспитании серьезно работали еще до Макаренко, а вот поди же ты… Станислава Теофиловича нам нашел все тот же Булгаков, сидевший ныне в президиуме съезда. Нашел и представил мне лично, и ни разу не прогадал. Ну вот правда – в Москве 1906 года жил и работал человек, который создал настоящий… Дом пионеров! Потому как иначе назвать его «Дневной приют для приходящих детей» и не получится. Кружки-мастерские – слесарные, столярные, швейные. Музыкальное образование (сам Шацких, кстати, классно пел, а жена у него вообще профессиональный музыкант, она-то нам «Смело мы в бой» и прочее оркестровала, или как оно там называется – в общем, теперь наши песни по нотам любой оркестр исполнить может, пора песенник издавать). Педагогика сотрудничества (!). Детское самоуправление (!!). Воспитание коллективизма (!!!).

Неудивительно, что на деятельность Шацких косо смотрела полиция – никак малолетних социалистов растят? Да еще формально Станислав был католиком, что тоже не прибавляло любви властей к нему. Ну вот угораздило человека родиться в семье смоленской шляхты… А нам он зашел как патрон в обойму – идеи совпадают, есть возможность для экспериментов, которой он был лишен ранее, а что католик, так у нас в партию все христианские исповедания берут.

Образования он был хоть и неполного, но разнообразного, успел поучиться и на мехмате МГУ, и на медицинском факультете, и даже в Сельхозакадемии. Мы с ним три или четыре раза поговорили по нескольку часов, и я теперь точно уверен, что для московского приюта лучшего человека и не сыскать. А пойдет дело хорошо – пусть ведет тему во всероссийском масштабе. И создает нам комсомол вместе с пионерией и октябрятами. «Молодая Россия», чем не название? Или уж «Ангельская», для пущего эпатажа?

Только Феофан, прибывший на съезд во второй половине дня, сидел смурнее тучи. И все чернорясные, что вокруг него вились, тоже мрачнели и мрачнели. Я в перерыве послал было капитана хоть немного разговорить, но тщетно.

– Будто язва у него разыгралась, на все смотрит косо, что ни скажешь – все не так, – доложил после перерыва Стольников.

– Да какая сейчас язва, пост же?

– Ты, отче, уж извини, человек простой, но я навидался этих постников. Коли рыбное можно, так икру бадьями на стол иереям несут, стерлядь аршинную, да мало ли чего еще.

– А коли и рыбное нельзя?

– На то монастырские повара-искусники есть. Такое из разрешенных продуктов сготовят, ум отъесть можно. Ну а коли скоромного захочется, иереи себе такой грех отпускают. Постники, прости господи…

И это вполне православный и глубоко верующий человек мне сказал. Прогнил здешний идеологический отдел, насквозь прогнил. Но ситуации с Феофаном это не отменяло, чем дальше, тем больше он высказывался в духе капитана Смоллетта из мультика «Остров сокровищ» – мне не нравится этот съезд! Мне не нравятся эти делегаты! Мне вообще ничего не нравится!

Надувался он, надувался, насколько это возможно при его субтильном телосложении, да и лопнул, ухватил меня за рукав и, брызгая слюной, шипел, что я специально зазвал на съезд раскольников и католиков и вообще берега попутал. А когда я попытался возразить, что все партийные документы ему заблаговременно были присланы для ознакомления и что там прописаны «все христианские конфессии», Феофан вообще вышел из себя и свалил. Хорошо хоть проклятиями не осыпал, но все равно впечатление на свидетелей это произвело гнетущее.