Время одуванчиков

– Да какие тут подробности? – Иван Иванович пожал плечами. – Элементарная статистика. Все давно подсчитано. Лексикон Шекспира насчитывает около двадцати тысяч слов. Это примерно в пять раз больше, чем словарный запас современного англичанина с высшим образованием. И раза в три больше, чем у Мильтона, Фрэнсиса Бэкона, Теккерея.

Джем возразил:

– Ну так на то он и гений…

Иван Иванович сочувственно посмотрел на него.

– Ну да. Человек придумал три тысячи новых слов. Просто вдумайся. Три тысячи неологизмов в английском языке. Он их ввел в обиход. Три тысячи! Тебе не кажется, что для деревенского жителя это многовато? В то время как обычный человек обходится всего двумя тысячами слов. Я уж не буду тебя утомлять детальным разбором произведений Шекспира. Он демонстрирует познания в юриспруденции, в морском деле, в военном деле, в музыке, в придворном этикете, языке самой высокой знати. То есть эрудицию самую широчайшую. И жизненный опыт.

– То есть вы считаете, что человек не может таким опытом обладать?

– Один человек? Конечно, нет. Жизни не хватит. Там была целая артель авторов, хорошее финансирование и вполне реалистичные цели. И каждый писал о том, что хорошо знал. А когда проект своих целей достиг, его свернули. Ты же слышал, что Шекспир сначала несколько раз предсказал дату своей смерти, а потом в этот день покончил жизнь самоубийством?

Джем допил кофе.

– Нет, не слышал. Нам в школе не рассказывали… А что это за цели у проекта?

– Самые утилитарные. Идеология, пропаганда, создание новой истории. Театр – прекрасное в свое время средство для трансляции нужных идей, для передачи информации. Примерно, как сейчас телевидение. Идеальная возможность вложить в сознание людей события и факты, которых в реальности, возможно, и не происходило. Кроме того, надо было развивать английский язык – великая британская империя должна была иметь благородную и богатую историю, и не менее богатый и благородный язык. Так что проект Шекспир служил сразу нескольким стратегическим целям. Новая история, новый язык, новая идеология – так рождалась новая страна, ее образ. А как было до Шекспира, особо-то и не знает никто, хотя…

Он сделал многозначительную паузу и продолжил:

– Пифагор ведь когда-то сказал: «Зрелище мира похоже на зрелище Олимпийских игр: одни приходят туда поторговать, другие – проявить себя, третьи – посмотреть на все это» Или Пифагор так говорил языком Гермеса Трисмегиста, а может, Гермес языком Пифагора, но вторили им потом все, кому не лень – от Платона с Сенекой до Пастернака, а…

Тут в боковое окошко тихонько постучали, и Джем от неожиданности даже вздрогнул. Резко повернувшись, он увидел девчонку странного вида, закутанную в какое-то одеяло. Выглядела она в стиле Вудстока – длинные волосы, шелковая повязка на лбу, затертые до белизны джинсы. В «Сайгоне» много таких бывало, Джему они нравились. Неохиппи. Реинкарнация семидесятников. Он нажал кнопку стеклоподъемника и, опустив стекло, спросил:

– Чего тебе, дитя цветов?

У нее от холода зуб на зуб не попадал.

– Возьмите меня с собой, я замерзла до полусмерти…

Джем вопросительно взглянул на Ивана Ивановича. Тот согласно кивнул.

– Любой человек на дороге посылается нам свыше. Хотя и не только на дороге. Возьми девочку. Посмотрим, что небу от нас нужно.

Джем вылез, открыл заднюю дверь и помог девчонке залезть. Потом сел за руль, включил печку и направил потоки горячего воздуха к заднему сиденью. Взревев мощным двигателем, черный внедорожник вырулил с заправки и снова начал наматывать километры ночных дорог.

14. Светлицкий

Он так и просидел в кресле с прикрытыми глазами почти всю ночь, не вставая. Ему нравилось ощущение отсутствия пространства и времени. В такие моменты оно появлялось само, безо всяких усилий, перенося в другую реальность, где привычные и кажущиеся незыблемыми вещи вдруг становились эфемерными и теряли свои очертания.

Светлицкий давно уже разобрался, что на самом деле означают слова средневекового поэта и богослова: «Вы принадлежите к миру измерений, но пришли вы оттуда, где нет никаких измерений. Закройте первую лавку, пора открывать вторую». Бессмысленно щупать слона в темноте, по маленькому фрагменту не составить представления о целом. Можно знать в совершенстве свой кусочек мира, но при этом общая его картина так и останется тайной.

Почему-то вспомнился взгляд Лонгина во время их недавнего разговора. Зачем он пытался его убедить? Ведь знал, что Лонгин не встанет на его сторону. Они шли по Москворецкой набережной, на реке еще стоял лед, хотя в воздухе отчетливо пахло весной. Глядя на красные стены Кремля, Светлицкий рассуждал:

– Брат, здесь все давно перевернуто. Люди верят, что сами хотят определенных вещей. Верят, что нуждаются в этих вещах. Верят, что сами делают свой выбор. Но на самом деле их желания сформированы тем, кто управляет ими.

Лонгин заботливо поддерживал его под локоть, чтобы он не поскользнулся.

– Анри, это не их вина, это их беда. Они не видят истинный мир и даже не задумываются о том, что все может быть по-другому.

– Вот именно, брат. У них нет стремления, нет желания постигать красоту и гармонию такой, как ее задумал Мастер.

– Да, – соглашался Лонгин. – Они лезут на гору и считают, что ее вершина и есть цель их жизни. И верят, что с этой горы увидят то, что даст им силу. И возможность жить вечно. Но рано или поздно большинство сознает, что эта гора выдумана.

– Лонгин, в том-то и дело, что ничего они не сознают. Они все больше превращаются в стадо. Но уверены, что это прогресс. Они считают, что смысл их существования – приятные эмоции и бесконечное потребление благ.

– Брат, вспомни Моисея. – Лонгин немного снисходительно, но по-доброму улыбался. – На Синае он услышал Muse ke, по-арамейски – слушай, Моисей. Слово «музыка» оттуда, с горы. Откровение свыше имеет свой ритм и тон, свою мелодию. Чтобы их услышать, надо преодолеть плоское восприятие жизни.

– Так и я про это. Пока Моисей слушал музыку на вершине, его народ поклонился золоту. Люди не хотят жить музыкой откровения, для них это сплошная фальшь. Мир давно наполнен какофонией, в которой уже не разобрать ничего. Они страдают и ненавидят, и чем больше страдают от своей ненависти, тем больше ненавидят.

Лонгин внимательно смотрел в его глаза.

– Брат, мы видим одни и те же проблемы, но делаем противоположные выводы. Я думаю, у каждого человека свои отношения с Творцом и это только их отношения. Никто со стороны не может вмешиваться в них. А ты думаешь, что вправе давать им оценку, судить их и перекраивать этот мир под свое понимание.

– Я не согласен с тобой, Лонгин. Когда-то я действительно считал мудрость абсолютным добром и целью всех устремлений. Но понял, что, если бы человек стал совершенно мудрым и полностью избавился от невежества, эта мудрость разрушила бы его. И невежество дает возможность поддерживать существование. Оно чередуется с мудростью, как день и ночь, и дополняет друг друга.

Светлицкий немного помолчал и продолжил:

– Но баланс давно нарушился, ночь почти не прекращается, а редкие проблески дня воспринимаются как легенда. Изменить это можно только уничтожив ночь. Потому что тогда взойдет новая заря и наступит новый день, и новый мир будет именно такой, каким его создал Мастер.

– Ты действительно думаешь, что эти жезлы помогут исправить мир?

– Так написано в Книге Разиэля. В них скрыта энергия Мастера. И я соберу все три вместе.

– Анри, я думаю, в твоей музыке есть фальшивая нота, а ты сам ее не слышишь. Энергия Мастера может преобразить твою Вселенную, а остальной мир оставь ему самому. Это его творение, мы призваны помогать, а не переделывать на свой лад.

– Лонгин, брат, пойми, Мастер спит. Мы должны его разбудить. В этом наше призвание…

Они разошлись без злобы, крепко обнявшись на прощание. Даже если Лонгин не хотел принять его образ мыслей, он не переставал быть его братом, другом, сотаинником. Просто ему не дано было услышать откровение об истинном предназначении Первого круга.

Сейчас все должен решить звонок Кренделя, но как раз его и не было. Забранное вертикальными жалюзи окно уже посветлело, ранний весенний рассвет вставал над городом. Светлицкий чувствовал, как растет внутреннее напряжение. Если Крендель не выходит на связь, то, возможно, поиски еще не закончились. Оставалось только ждать.

С Кренделем они познакомились лет восемь назад в Крыму у подножия Карадага. Крендель был из иудеев-крымчаков, но от древней веры своих предков у него остался такой винегрет, в котором не разобрался бы и сам Мастер. В нем отлично уживались Тора и Тор, Вальхалла и Гадес, а к ним примешивались исламские мотивы. В начале восьмидесятых Крендель полтора года провел в Афганистане, но из его путаных рассказов не всегда было понятно, на чьей стороне он воевал – иногда даже закрадывалось подозрение, что он просто ходил с караванами контрабандистов.

Крендель безошибочно узнал в высоком седом путешественнике не праздного туриста, а посвященного, который точно знал свою цель. И предложил свои услуги проводника, взявшись провести к месту силы на вершине горы.

Карадаг во все времена притягивал знающих людей. Не зря его объявили заповедником, чтобы отсечь потоки туристов. Тот, кто не ощупывает в темноте хобот или уши, знает, что Карадаг – это последнее пристанище Гермеса Трисмегиста, Трижды Величайшего.

Труды Гермеса, или Меркурия, как его называли в Риме, были хорошо известны на заре христианства. На них ссылались и блаженный Августин, и Климент Александрийский. А в средние века трактаты Гермеса были настольными книгами всех алхимиков и магов – в них подробно объяснялось устройство мира духов и способы взаимодействия с ними. Мусульмане знают Гермеса как пророка Идриса.

Они с Кренделем тогда заночевали на горе, и это действительно была особенная ночь. Кренделя, который тащил на себе все их вещи, сон сморил сразу после нехитрого ужина, а Светлицкий почти до самого рассвета простоял, вглядываясь в бесконечное звездное небо, нависшее над бескрайней чернотой моря. Сухой ветер со стороны степей щекотал ноздри неповторимыми ароматами лета. Трещали цикады, и туго хлопали крыльями ночные птицы. И именно тогда ему открылся весь механизм до последнего винтика. Он выбрал свободу стать Мастером.

Тихая трель белой трубки радиотелефона нарушила тишину в офисе. Светлицкий даже затаил дыхание и, нажав кнопку, нетерпеливо спросил:

– Нашел?

Голос Кренделя был безрадостным:

– Сгорело все, Андрей Сергеевич. Дом сгорел полностью.

Он почувствовал, как в глубине души что-то оборвалось, но тут же взял себя в руки, еще задавал вопросы Кренделю, но сам уже думал о другом. Придется идти кружным путем, но его это не пугало – он все решил.

– Встретишь меня сегодня в Москве. Попозже созвонись с Костей, он возьмет билеты на самолет, сообщит номер рейса.

– Понял, Андрей Сергеевич.

Закончив разговор с Кренделем, он набрал номер Кости. Тот долго не брал трубку, но, наконец, ответил заспанным голосом:

– Слушаю вас, Андрей Сергеевич. Доброе утро.

Он коротко приказал:

– Мне нужен билет на самолет до Москвы. И два билета из Москвы в Симферополь, на меня и Кренделя. На ближайшие рейсы, сам там определись, что к чему.

– Понял, Андрей Сергеевич.

– В Крыму нам нужна будет машина. Без водителя. И еще, придумай, как отравить в Крым мои стилеты. На самолете опасно.

– Можно поездом, но тогда только через сутки после вас там будут.

– Хорошо. Это приемлемо. Давай, увязывай все.

Светлицкий положил трубку и задумался. Все принимало очень странный и опасный оборот. Лавина постепенно ускорялась и набирала силу, сметая все на своем пути.

15. Степанов

Громкий стук в дверь буквально подкинул Степанова на кровати. Он вынырнул из сна и сел, тупо осматривая темную комнату и пытаясь включиться. Юли рядом не было, но сладковатый запах ее духов еще не выветрился. Стук повторился, и уже придя в себя, Степанов крикнул:

– Кто там?

Грубый голос за дверью ответил:

– Уголовный розыск. Открывайте, товарищ капитан.

Степанов буркнул себе под нос:

– Лечу прямо… – а вслух сказал: – Сейчас, оденусь только.

Он открыл дверь и впустил в комнату невысокого усатого крепыша в кожаной куртке – оперативника из местного отдела.

– Что случилось? Ты чего среди ночи?

Опер пристально посмотрел ему в глаза.

– Ключи от дома Петрова у тебя?

– Да.

– Ты там случайно чайник не оставил включенным?

Степанов разозлился:

– На хрена ты мне вопросы задаешь? Сказать не можешь, что ли, в чем дело?

– Могу. Сгорел дом. Дотла. Пока пожарники приехали, тушить уже нечего было.

Степанов сел на кровать.

– Ничего себе, ты приходишь с новостями. Версии есть какие-то?

– Да тут одна версия – поджог. Ну, еще маленькая вероятность, что ты забыл чайник выключить… Ладно, ладно, шучу, не заводись. Поедешь на место? Я на машине…

Степанов кивнул.

– Конечно, поеду.

Через пару минут они вышли из гостиницы и сели в старенький жигуленок. Опер задумчиво сказал:

– У нас в городке такого давно не было. Похоже, библиотекарь очень непрост был. Интересно, что сразу не подожгли дом, как его убили. Может, вспугнул кто-то убийцу, и он не успел? Решил попозже, когда шум уляжется?

Степанов немного подумал.

– И сидел здесь в городке сутки? Где каждый человек на виду? Или он местный?

Опер покачал головой.

– Стопудово не местный. У нас могут по пьяни морду расколотить, могут даже ножиком проткнуть, но вот так чисто и хладнокровно в человека стилет воткнуть… Да и где бы еще такой стилет наши местные злыдни раздобыли… Это ж не финка какая-нибудь и не зэковская заточка.

Они подъехали к толпе, собравшейся поглазеть на пожар. Несколько пожарных машин, милицейский уазик и еще пара машин стояли у забора. Степанов увидел здесь и «Волгу» уполномоченного госбезопасности. Дом действительно сгорел почти полностью, остались только обугленные венцы да несколько бревен. Пожарные из шланга проливали дымящиеся развалины. Отвратительный запах мокрого горелого дерева разносился далеко по улице.

Степанов подошел к коллеге. Тот снова был в своем сером костюме – аккуратный и подтянутый Джеймс Бонд. Даже среди ночи его темные волосы были аккуратно причесаны.

– Привет, капитан. Что думаешь по этому поводу?

Тот индифферентно пожал плечами.

– А что тут думать? Не наш случай. Пусть коллеги из смежного ведомства голову ломают. Поджог по их части, убийство тоже. Наше дело, в случае чего, контролировать ход расследования и начальство их в тонусе держать.

Степанов хмыкнул.

– А если расследование на организацию выведет? Уж больно занятная библиотека у Петрова была, да и записи тоже…

– Вот тогда мы и будем думать, капитан. Кстати, через сорок минут первый автобус на Кимовск, ты не хочешь на него успеть? Из Кимовска до Тулы проще уехать, чем отсюда. Я так понимаю, тебе здесь больше делать нечего…

– Спровадить меня хочешь поскорее?

«Джеймс Бонд» улыбнулся.

– Для твоего же удобства. Из Епифани первый автобус на Тулу только в одиннадцать часов будет, охота тебе околачиваться в нашем захолустье…

– Вообще, ты, конечно, прав. Подбросишь меня на автостанцию?

«Бонд» улыбнулся с преувеличенным дружелюбием и с сожалением качнул головой.

– Я пока тут останусь, уж прослежу за всем до конца. Я скажу Семену, оперу из уголовки, с которым ты приехал, он тебя отвезет.

Степанову показалось, что уполномоченный тяготится его присутствием. С другой стороны, это вполне объяснимо – Степанов хоть и не был его начальником, но прислан областным руководством. И видеть на своей земле коллегу с не совсем понятными задачами не очень-то приятно. Вдруг выплывет то, что можно будет истолковать как недоработку местного сотрудника. Да и в любом случае начальство всегда найдет, что поставить на вид.

Степанов протянул ему руку.

– Ладно, будь здоров. Если появится что интересное, звони.

Хотя точно знал, что тот ни за что не позвонит.

Опер Семен повез Степанова на автостанцию. По дороге оба молчали, и только когда жигуленок остановился на площади перед деревянным навесом с надписью «Епифань», опер сказал:

– По-моему, тут не банда задействована, а какая-то организация.

Степанов удивленно посмотрел на него. Это перекликалось с его мыслями, но ему хотелось услышать аргументы.

– Почему ты так решил?

– Я не решил. Просто интуиция. Берсенев убийцу знал, они разговаривали, судя по всему. Разговор пошел не туда, Берсенева убили. Вряд ли это было запланировано, но убийца такой вариант в голове держал, потому что пришел со стилетом.

– А почему думаешь, что не запланировано?

– Потому что, если бы он все планировал, то не стал бы откладывать поджог – наоборот, логичнее было бы сразу поджечь, все следы уничтожить.

Степанов кивнул.

– Хорошо. Сразу поджечь не получилось, надо было уходить, что-то помешало ему. Но зачем сегодня поджигать? Когда уже поработала бригада, эксперты, опера?

– Значит, они хотели избавиться от всего, что в доме – для них это важнее даже каких-то гипотетических следов убийства. И они прислали другого человека – исполнителя. Поэтому я и думаю, что там организация. А сегодня приезжал кто-то типа чистильщика.

Степанов улыбнулся.

– Ты боевиков пересмотрел. Хотя я с тобой в основном соглашусь. Я тоже думаю, тут какая-то группа действует – насчет организации слишком громко сказано, это никак пока не прослеживается. Но вот некоторая группа вырисовывается. Я думаю, тут надо тянуть связи Берсенева в Москве – или куда он ездил каждый месяц. Все равно тебе придется эти версии отрабатывать, поэтому я тебя попрошу – держи меня в курсе. Малейшие новости – сразу звони. А я тебе, если что, подкину.

Семен немного задумался.

– Твой коллега по-любому начнет прыгать у меня на голове. Думаю, он так и так будет в курсе расследования. Почему тебе у него не спросить?

– Сам знаешь, информация ценнее из первоисточника. Так что звони обязательно.

– Ладно. Договорились.

– Вот тебе аванс небольшой. Администратор гостиницы, Юля, как-то видела Берсенева в Кимовске на почтамте, он телеграфом отправлял деньги кому-то в Петрозаводск. Думаю, надо это отработать.

Степанов вышел из машины и вскоре занял место у окна в полупустом автобусе.

16. Джем

Черный внедорожник мчал по трассе прямо навстречу рассвету. Розовый край неба ослепительно вспыхнул яркой утренней зарей, разгоняя остатки ночи, и Джем сразу же почувствовал себя бодрее. Он прикинул, что сможет продержаться еще часа четыре, а там можно будет и немного поспать. Иван Иванович молча сидел и смотрел на дорогу, думая о чем-то своем. Джем время от времени поглядывал в салонное зеркало на девчонку – она перестала трястись, отогрелась и теперь с любопытством смотрела по сторонам. Поймав на себе его взгляд в зеркале, она спросила:

– А куда вы едете?

Иван Иванович обернулся к ней и коротко ответил:

– В Феодосию.

Джем заметил, что девчонка слегка изменилась в лице. Она откинулась на спинку сиденья и о чем-то задумалась. Потом спросила:

– Можно, я с вами?

Джем засмеялся.

– Дома ругать не будут? Феодосия – это не быстро.

Иван Иванович кивнул.

– Да, ты можешь ехать с нами. Как тебя зовут?

– Янка.

Джем весело представился.

– А я Джем. Просто Джем.

Иван Иванович тоже назвал свое имя, и Янка спросила:

– Скажите, а вы вечером не были на горе Тарно? Вы очень похожи на одного человека…

Иван Иванович снова повернулся к ней и многозначительно ответил:

– На все вопросы рассмеюсь я тихо, на все вопросы не будет ответа, ведь имя мое – иероглиф, мои одежды залатаны ветром… Есть такая песня, я слышал как-то… Нет, Янка, на горе Тарно я не был.

Джем быстро посмотрел на Ивана Ивановича, потом снова перевел взгляд в зеркало на Янку.

– Я что-то не очень понимаю. Вы знакомы, что ли?

Иван Иванович приподнял одну бровь, обозначив удивление.

– С чего ты взял? Мало ли кому что приснится…

Джем только рукой махнул.

– Ладно, я уже понимаю, что у вас все непросто. А ты, Янка, что ночью в лесу делала?

Она немножко съязвила:

– Если я скажу, что гуляла, ты же все равно не поверишь?

– Знаешь, я уже столько всего слышал и видел, что верю всему. Ты, небось, проголодалась на прогулке? У нас есть вкуснейшие бутерброды с копченым мясом… Хочешь? А то мы только в Вытегре планировали остановиться.

Янка отказалась.

– Нет, спасибо, я есть не хочу, но с удовольствием вздремнула бы пару часов.

– Прямо за спинкой, в багажнике, лежит подушка. Ты можешь ее достать и расположиться с полным комфортом. Можешь даже снять кеды и лечь поспать, если хочешь.

Янка сначала отказалась из ложной скромности, но потом передумала и действительно вытащила небольшую кожаную подушечку. Джем засмеялся.

– Давай, давай, не стесняйся, устраивайся поудобнее. Будет ланч, мы тебя разбудим. В долгой дороге главное – хорошо поесть. Хотя, наверное, это не только дороги касается. Как говорится, лучше переесть, чем недоспать. Честно сказать, я бы сам сейчас залег минут на пятьсот…

Иван Иванович предложил:

– Если уже сил нет, давай остановимся, поспишь. Какой смысл над собой эксперименты ставить?

Джем помотал головой.

– Не-е, надо придерживаться плана. Я думаю, до Вологды дотяну, там остановку сделаем. Вы лучше рассказывайте мне мировую историю евреев…

Иван Иванович усмехнулся.

– Да нет никакой мировой истории. Вся история – это великое множество маленьких историй. А уж как их интерпретировать, зависит от многих факторов. В основном, от политических установок заказчика. Ты же понимаешь, что у любой истории есть заказчик? То есть тот, в чьих интересах она пишется?

Джем искоса взглянул на собеседника, чтобы понять, насколько серьезно тот говорит. Иван Иванович перехватил его взгляд и улыбнулся.

– Ну-у, Джем, нам реально придется начать с азов. Хотя торопиться некуда, конечно. Ладно, слушай базовые вещи. Откуда нам известно про какие-то события, факты, которым уже много веков?

– Хе, есть же летописи всякие, источники исторические, разве нет?

– Есть. Давай порассуждаем, кто их писал.

– Понятно кто. Летописец какой-нибудь. Нестор. Или еще кто-то.

– Допустим. Сразу же возникает вопрос о его личности. Кем он был, на что жил, где брал бумагу или там, к примеру, папирус, чернила, ручки, карандаши. То есть он же не сам от себя писал – был кто-то, кто оплачивал этот труд. Условный заказчик. И ты думаешь, летописец мог написать что-то сам от себя, а не то, что от него хотел заказчик?

Джем немного подумал и согласился.

– Ну так-то, конечно. Писал, что ему скажут.

Иван Иванович продолжил:

– Вот. А у заказчика могут быть свои планы – и стратегические, и тактические. Тот, кто говорит летописцу, что писать, хочет передать свое видение тех или иных событий. И как было на самом деле, не знает никто. Тем более летописец не равно очевидец. Ты вот на свежих примерах нашей современной истории посмотри, что происходит. Все по-разному трактуют даже то, что происходит вроде бы на наших глазах. Интерпретируют, наделяют другими смыслами, иногда откровенно врут, искажая действительность. Что в итоге?

– Да понятно что. Сплошная ложь кругом.

– А почему ты думаешь, что раньше было что-то не так? Или у людей не было личных интересов, а вот только забота, чтобы потомки получили объективную информацию?

– Так ведь ученые, историки, археологи – вся наука… Нет, Иван Иванович, я вообще тут с вами не согласен.

Иван Иванович не обиделся.

– Так я и не жду от тебя ничего. Просто рассказываю. Прими это за дорожные байки. И просто подумай над таким фактом. До шестнадцатого века не было общей хронологии мировых событий. До шестнадцатого века не было подробной карты мира. И все это было подготовлено и разработано членами Общества Иисуса. Иезуитами.

– А почему иезуитами?

– По факту. Им было открыто знание. Так уж получилось, что наиболее выдающиеся ученые того времени состояли в Обществе. Но потом начали появляться другие версии, другие истории. Появилось слишком много желающих интерпретировать что-то в свою пользу.

– Звучит убедительно, – согласился Джем. – В целом ваша мысль мне понятна – история этого мира выдумана. И используется для того, чтобы проще было управлять людьми. Так?

Иван Иванович внимательно посмотрел на него, и глаза его уже не улыбались.

– Абсолютно. В каждой стране теперь есть своя собственная история, которая обосновывает ее настоящее. А вот настоящая история известна очень немногим.

– Кому же?

– Истинная история этого мира – это история творения. Чтобы ее узнать, необходимо знать Творца. А на это способны лишь избранные.