Друид

Игорь Рыжков

Друид

Предисловие

Повесть написана в стилистике охотничьих рассказов, баек и народных сказов, короткими кадрами-сценами, которые постепенно складываются в сюжет и общую ее философию.

Мнение и оценки можно оставить в комментариях к книжке.

С уважением, автор.

# # #

Трескуче горел огонек в затухающем костре. Горел бездымно, сухим валежником наевшись, напитавшись, и как довольный зверь остывал не торопясь. Отходил ко сну.

Сидели у костра двое. Старый да малый.

Только малому лет за пятьдесят, а старому много. Говорил, что и сам не знал, когда его на свет родили. Бобыль. Вся жизнь – лес, тайга бурелом, да байки охотничьи.

Да и какие из лесников охотники? Ружья пустые. Жакан тяжелый на зверя грозного не помнят когда в стволы и забивали. Дробь – «пятерка» на селезня, ну или браконьера – шугануть. Дыму да грохоту много – того и надо. Пусть знают, что в тайге шалить нельзя – лесники порядок стерегут.

Куртки теплые, да сапоги болотные. Да вот байки-сказки бабкины, а – то и прабабкины. Быль – не быль – никто не знает. А может и знать не положено. А если и положено, то не каждому.

– Спишь уже, Петрович? – Дед с бородой по грудь, седой как след на реке от луны, до синевы аж. Все никак не успокаивался. Сидел, ерзал, да веточки ломкие подбрасывал в огонек жаркий.

– Уснешь тут с тобой. Опять сказки рассказывать начнешь. Пора бы тебе Савватей заявление на покой писать – Улыбнулся дед. – Слушают его. Не спит еще напарник, можно и язык почесать.

– Какое заявление? Петрович? – Мне тайга – дом. Ноги сами по мху идут, я ведь их не подгоняю. Белку в глаз дробиной бью, чтобы шкурка цела была. Ну, а коли так – то какой же тут покой – пожевал дед губами. Зубов почти не осталось. Есть еще во рту два клыка желтых – ими и обходился.

– Если тайга сама приберет – так ведь я – и против того не буду.

– Что мне на людском погосте лежать? Никто не поклониться. Яичко на пасху не принесет. Год два – все травой зарастет. Даже и не найдет потом никто где похоронили – Замолчал дед, смотрел в угли словно колдун. Сверкали искры в его глазах. Будто они с ним говорили, будто он с ними.

– Чего замолчал? – «Малый» – высокий, да грузный, в шляпе с сеткой от комаров. Устроился уже на ночлег. Мягко себе травой все выстелил, и под корневище, что в самый раз для ухоронки прилег. Зевал протяжно, не прикрывая рта. Трещал костями, поеживаясь.

– Давай. Говори чего ни будь, Савватей. Не спится мне без баек твоих. Потом я у костра сяду. Змей много. Место сырое под ночлег выбрали.

Дед, нахмурился, передернул плечами, словно укусил кто.

– Не сказка – это Селивестр, ой, не сказка. Тигра я сегодня видел, когда на заимку овес носил. Сидел, смотрел. Не убежал, не рыкнул. Не бывало такого ране. Обычно убегает тигр от человека, а этот – нет.

Сильвестр, которого дед «Малым» называл, привстал на локте. Улыбнулся снисходительно.

– В уссурийской тайге тигра увидать – вот тебе незадача. Совсем ты старый стал Савватей. – Дед расстроился.

– Да, не простой ведь тигр то. Больше нашего лесного раза в полтора, что теленок твой. Усищи до плеч и белый весь.

– Белому тигру ведь тайге не выжить. Зверя не добыть. Видно его издалека, а этот сытый. Лапища – вот такая! – Дед скрючил пальцы перед собой. – Ему добыча – человек только, а этот вот и не тронул вовсе.

Селивестр присел. Протер с силой лицо, потянулся за патронташем. Пересчитал набитые гильзы. Две с тяжелыми пулями на кабана в красных картонных цилиндриках переложил ближе к краю, подумав минуту, «сломал» ружье и забил их в оба ствола.

– Эх – жаль. Карабин не взял. Людоеда охотничьей пулей не свалишь. Человечью надо.

– Белый. А чего он белый то? Альбинос – так ведь говорят.

– Тьфу, на тебя Петрович! – Ругнулся дед. – Всегда поперек да криво. – Никогда меня толком не слушал, поэтому в люди и не вышел. Ходишь вон – болотную воду сапогами черпаешь. Давно бы главным лесничим стал. А то…

Селивестр, оглянулся по сторонам, положил ружье на колени, бросил две толстых палки в костер. – Дед поморщился.

– Зря ты уготовку палишь. Друид огня не боится. Коли захочет – может и сам огнем стать.

– В друидов дочка моя на компьютере играет. – Расслабился Селивестр. – Опять сказки да байки твои, Савватей. Пугаешь меня ведь. – Он заулыбался широко – А ведь напугал. Напугал, развалина старая. Язык шершавый, что сапог вот мой. Сколько лет с тобой по лесам хожу, а все к твоим сказкам не привыкну. – Он вытер вспотевший лоб.

– Видал? До пота меня напугал – ладонь мокрая вся. – Дед помалкивал, потом сказал веско.

– У белого тигра глаз голубой, у альбиноса твоего, а у этого – черный глаз как у ворона, блескучий, словно смоляной. Даже зрачка не видать. – Сильвестр пожал налитым плечом.

– У тигра в день тоже зрачка не видать, кошка же. Зверь сумеречный. Опять напугать хочешь?

– Да, что же мне дурака, пугать то тебя? Смысл, то мне какой? Думка у меня тяжкая. Озаботился я.

– У белого тигра полоска голубая, али серая. Ну, или совсем он без полосок. А у этого – черная, не видал я тигра такого. Да, и белый тигр до росту такого не вырастает. Гибнет котенком еще. Друид – это.

– Сам ты – Друид! – Разозлился Селивестр. – У нас по лесам заимок вальяжных десятками, вот кто – то себе и прикупил зверя такого. Поит, кормит, он и вырос, и человека не боится, и тебя, поэтому не тронул. Оголодает – домой придет. Хозяин и покормит. – Селивестр замолчал. Выдохнул облегченно.

Все в его голове разложилось по полкам. Повесил ружье на ветку обратно, чтобы на земле порох в патронах не отсырел. Только пули тяжелые вытащить из стволов поостерегся.

Савватей бросил в костерок еще пару тонких веток. Вздохнул тяжко.

– Вот, все ты меня слушать не хочешь. Сказки слушаешь, а когда дело говорю – смеешься, али дураком зовешь. Уважение бы хоть имел, что ли?

Подумал про себя кротко да продолжил.

– Белый тигр, что золотой запас державный. Они наперечет все. Знали бы в лесничестве у кого какой растет. Ты же сам домашнему тигру у губернатора на заимке серьгу в ухо прокалывал, и номер в книжку записывал. А? Такому то тигру серьгу не вешал. Бумаг на него не писал.

Селивестр обреченно почесал в затылке. Получалось так, что спать ему в эту ночь не придется.

– Ну, значит – заявление напишем – дескать – видели в лесу белого тигра домашнего. Держать такого не по закону. Пусть узнают – да зарегистрируют. Вот и дела все. – Он поежился. И любопытно ему было, про то, что дед говорил и страшно тоже, вроде и находились простые причины появления такого зверя, но беспокойство не опускало. Тигр на самом деле был необычным, разумеется, если Савватей не привирал.

– Может, зоопарк, какой к себе заберет, может хозяина заставят клетку сделать, да штраф возьмут. Наше ли дело в это лезть? А, Савватей. Насуют нам с тобой панамку полную выговоров, что мы людоеда пропустили. Бегает, дескать, по тайге – спасу нет. Могут ведь и так дело перевернуть? – Савватей, словно напарника своего и не слышал.

– Три свистка у него на шее берестяных – белый, серый, да красный. – Он оглянулся, воровато, взял все-таки отложенную в сторону палку и положил в костер. Леснику ли ночью в тайге бояться? А только побежал по спине холодок.

– Дунет в белый свисток – тигр. Дунет в серый свисток – филином станет. Дунет в красный свисток – огненным шаром по земле покатиться, или в воздух улетит, а так – вроде, как и человек он. Особенный только. Не простой.

– Да, совсем ты мне голову задурил, Савватей! – Вспылил Сильвестр. – Сам, то чего боишься?

– Суда я боюсь, вот чего, Петрович. – Савватей опешил.

– Какого такого суда? Этот леший твой, что ли нас судить будет? – Сильвестр молчал долго.

– Лешие по болотам сидят, с лягушками в салки играют. Друид приходит, когда Земля его зовет. Ушли они все. Тыщу лет как их не видел никто, а тут… – Савватей двинулся к огню ближе.

– Хотя, что за суд? Коли в лесу заяц есть – как в нем волку не быть? Мне и самому не в ясность. – Савватей потянул длинную задумчивую паузу.

– Только вот, что я скажу тебе Сильвестр Петрович. Лесной зверь терпеть до предельности не может, не человек он. Это мы Земле на один вздох, а зверь он и до нас был и после нас не пропадет. Так я мыслю.

Качнулось пламя высокое в костерке. Ни ветра, ни свиста. Сел рядом на коряжину филин огромный. Вытаращил глаза, словно блюдца и стал на Савватея и Сильвестра смотреть.

– Угу-у-у. – Протянул, словно простонал. Расправил крылья и поклонился вдруг.

– Угу-у-у. – Замерли лесники, словно каменные. Никто не шелохнется. Только пот по вискам струится. Лишнего Савватей наговорил – сам испугался. Да так, что ноги отнялись.

– Угу-у-у. – Снова простонал филин, поклонился, и бесшумно исчез в ночи, словно и не было его.

– Вот тебе и суд. – Едва слышно проговорил Савватей. Вытер сухой ладошкой лоб – Думалось – сердце остановится, до чего страшно.

Шевельнулся у костра и Сильвестр.

– Ну, дед, огрел, бы, тебя палкой по башке, если бы в сказки твои верил, да к старости уважения не имел!

– Так ведь поверил же. – Улыбнулся Савватей хитро.

– Поверил – Достал Сильвестр большой платок и вытер вспотевшее лицо и шею. – Только чего это филин на огонь прилетел? Совсем уже – странность.

– Ну, тебе странность, ему – работа.

– Да вот ты заладил! – Взорвался Сильвестр. – Судил он нас, и что?

– Суд – дело не простое. За любым судом – плаха, кому руку секут, кому голову, а кому, чего и дороже – Продолжал улыбаться Савватей. – Да, только самое дорогое для себя даже ты не знаешь, а Друид знает.

– Не будет мне с тобой сна, Савватей. – Сильвестр взял оставшееся дровины, и запихал в костер. Разгорелось пламя жарко.

– Получается – судил, да не присудил ничего. – Савватей стянул сапоги, развернул их к огню так, чтобы просохли, и стал скатывать старую плащ-палатку.

– Ушли змеи, Сильвестр. Пламя ты запалил – за версту видать. Можно и обоим вздремнуть до зари. Авось огня достанет.

Улеглись лесники оба. Не стал Сильвестр пули из ружья доставать. – Опаска осталась все – таки..

Прилег на один бок, потом на другой, потом на спину. Не давала ему дедова байка покоя. То – верил, то – не верил. Больно уж странная байка. Не слыхал таких сказок ни разу.

Присел, пошевелил длинной палкой угли в костре. Присыпал с краю песком, чтобы огня хватило до утра. Да не выдержал.

– Савватей! – Дед спал, скрутившись калачом под палаткой. Похрапывал сладко, словно младенец в колыбели. Причмокивал губами да улыбался.

– Савватей! – Окрикнул его Сильвестр второй раз. Дед, с трудом открыл глаза, потер щеки ладонями.

– Сдурел, Сильвеструшка? Добрым людям – спать положено. Вишь, как звезды горят? Жарко завтра будет по кормушкам лося считать, спи, давай, сам.

– А, этот, Друид твой как человек? Две головы у него, что ли, пять ног, или как?

– Волос белый, глаз черный, сам в полоску. Все как у тигра того. Зверь любой к нему ластится. Так люди говорят. – Проговорил Савватей, засыпая – Вот встретишь, так, может он тебе сам и признается, а мне неведомо.

– Спи…

# # #

– Здравия желаю товарищ, майор. – В комнату бочком протиснулся высокий мужчина. Широкоплечий, коренастый. Лет за сорок. С седыми как лунь волосами.

Был чисто выбрит, улыбался. Быстро осмотрел кабинет начальника УВД, словно осматривал огневую точку. Качнул плечом.

– Присесть можно? Набегался по кабинетам – ноги горят.

– Садись, солдат. Поговорим. – Полноватый мужчина с жестким лицом. В обычной форме полицейского указал ручкой на стул напротив. Поднял глаза удивленно.

– Ого – погладил себя по редеющей макушке. – Как это тебя так? – Мужчина пожал плечами.

– Ерофеем меня звать.

– Вижу – знаю. – Отозвался майор. Вот дело твое смотрю. – Детдомовский?

– Вроде того. Обгорел. – Гость обеими руками пригладил белые короткие волосы. – Малым еще был. Вот после этого белые расти и стали. Может со страху.

– Бывает и так – Уткнулся майор в бумаги – Морпех – значит, из Феодосии. Тельник к плечам прирос, и не снимаешь, наверное – Он поднял глаза, посмотрел пристально – Я тоже в полоску – в синюю, только – Гость улыбнулся.

– Мышь показывать будешь? – Полицейский улыбнулся в ответ.

– Не спрятаться от тебя, капитан – Ерофей рассмеялся звонко, обнажив два ряда зубов, белоснежных до сахарной синевы.

– Ну, так вы звери небесные. Мы – морские. Вам – крылья, нам хвосты. – Они протянули друг другу руки

– Так мышь свою летучую показывать будешь? А, то не поверю же – Ерофей прищурил хитро темный до смоляной черни взгляд.

– Ладно, тебе, капитан. Не дети малые – писунами меряться. – Майор снова зарылся в папку с записями.

– Приличный иконостас у тебя, морпех: «За отвагу», «Красная звезда», «Мужество». Чего не носишь? – Ерофей неопределенно пожал плечами.

– Не всем знать нужно про «свистульки» мои. Белый, красный, да серый. Пусть тряпочками на кителе висят. Железками звенеть – смысла не вижу, перед девчонками, разве что. Тем, кому знать положено – и так уважение имеет, а кто не знает, так может и не надо ему знать, а, командир? – Майор склонил голову на бок.

– Может ты и прав, капитан. Может ты и прав. Городок, у нас беспокойный. Штат в половину всего. Места заповедные, поэтому и шпана из мажоров вся, даже не знаешь, кому в зубы можно дать кому – нет. Не уследишь за всем.

– К себе, зовешь, майор? – Полицейский внимательно посмотрел офицеру в лицо.

– Ну, не то, чтобы. Не по тебе работа – в патрулях стоять. Подумаю. Хотелось бы, в общем.

– Не, суетись, майор. – Вдруг, нахмурился капитан. – До дна, до сути моей доберешься – там и решишь. Мне на жизнь пока хватит, да и сразу вашу шваль по улицам разгонять не возьмусь. – Он склонился на стуле. Качнулся вперед назад.

– Я ведь недавно с передовой. Списали по контузии – Хрустнул позвонками на спине, пожал налитыми плечами.

– В запале, ведь и голову оторву, мне ваш пистолетик без надобности, помеха – только – Майор вздохнул тяжело.

– Да, капитан. После командировок отдыхать надо. Тем более, таким как ты. – Он почесал ручкой за ухом – Скорые вы на расправу – Ерофей улыбнулся едко.

– Суд у меня скорый, прости – морпех протер пальцем глаза, словно свет был для него слишком ярок.

– Ладно, капитан. – Майор снова уткнулся в бумаги – Ты здесь человек новый. В доме Марфы поживешь, пока.

– Преставилась она недавно. Ни родни, ни наследников. – Он закрыл папку. – Пустует избушка, и у меня она через забор. – Он взял чистый лист бумаги и написал адрес.

– Замков нет. Кольцо проволочное через калитку. Найдешь, в общем. – Он протянул исписанный листок офицеру. Ерофей, взял бумагу, сложил вчетверо и положил в нагрудный карман. Протянул руку.

– В гости заходи вечерком, если время есть – Остановился, посмотрел пристально полицейскому в глаза – Жена у тебя ревнивая. Может и не отпустить, конечно. Ну, да ладно, решим. – Буркнул себе под нос в пол – голоса.

– А – Начал фразу, майор. – Пожал плечами. – А, что за «Друид» такой? У тебя написано, в деле, как боевой позывной. Вроде из сказки, что ли?

Капитан ровно поднялся со стула, склонил голову – Дети да кошки меня любят, майор. У кого в гостях не бываю – вся мелочь голопузая да хвостатая на коленях через полчаса. – Он, больше не сказав ни слова, спокойно вышел из кабинета.

Майор долго смотрел на плотно прикрытые двери.

Что-то ему в капитане не нравилось. Что пока он понять не мог. Поднялся на ноги и настежь открыл окно.

Налил в граненый стакан воды из древнего стеклянного графина. Гулко его осушил. Покачал головой.

Что-то не нравилось определенно. Он, по обычной полицейской привычке, восстанавливал разговор, «картинками» в голове, кадр – за кадром.

Пожал удрученно плечами.

– Человек как человек. Боевой офицер. Награды. Что тогда? – Остановив «кадр» с его улыбкой, облегченно вздохнул, и покрутил круглой тяжелой головой.

– Клыки великоваты, да зубы слишком белые – Достал носовой платок вытер шею, и сел снова за стол. Дел было много. Опять вспомнил странный «звериный» прикус Ерофея и махнул рукой.

– С кем не бывает?

# # #

– Утро доброе тебе, майор. – Ерофей, повесив на проволоку черно белый полосатый тельник плескался в большой деревянной бочке под водостоком.

Солнце стояло высоко в бездонной сини, едва прикрытое кое-где белыми перистыми облаками. Орали жаворонки восторженно, совсем невидимые, где то в выси.

– Чего не пришел вчера? Посидели бы. Поговорили за жизнь?

– Да, так. – Смущенно перевалился через штакетник, майор давешний. Одет он был в такой же тельник, только полоска голубая. Да синим отсвечивала на плече летучая «ВДВ» – шная «мышь».

– Жена не пустила – Он горестно качнул головой – Слух дурной про тебя идет по поселку. Сказала, что за одним столом с тобой сидеть нельзя. Глаз у тебя черный – колдовской. Порчу таким наводят.

– А ты и испугался «десантура» – Заулыбался Ерофей. Плеснул на шею дождевой воды и вытянулся в струну.

– Смотри, майор – Указал он рукой куда-то. Далеко у горизонта тяжело летел, опускаясь и поднимаясь, журавлиный клин. Майор приложил ко лбу руку и, прищурившись, стал вглядываться в небо.

– Удивил, тоже, капитан. – Он пожал плечом, смахнул мошку с руки, в лесном краю – птица. Невидаль.

– Стерх это, майор. Журавль русский. Нигде в мире такого нет – Ерофей сбросил с рук жемчужные капли из бочки и приложил к лицу черно-белый полосатый тельник.

– Тяжело идет, устал, наверное, летит, издалека, да и не жрамши поди – Майор убрал ото лба руку.

– Странный ты, морпех – Ерофей присел на деревянную скамейку у бревенчатой избы.

– Вот знаешь в чем разница между нами, комбат?

– В чем?

– А в том, командир, что я сейчас небом умылся, да облаком вытерся, а ты с утра ничего в зеркале кроме своей заспанной рожи и не видал. – Ерофей снова посмотрел на журавлиный клин и удрученно качнул головой.

– Раньше ровнее летали, тяжко им. – Он посмотрен на майора, по-прежнему, стоявшего за забором. – А жена тебя не пустила, не потому, что глаз у меня черный. Сказала, что руки в крови – Ерофей натянул тельняшку, оправил – Вот, теперь ты знаешь – почему я ордена свои людям не показываю.

– Извини, уж – Смутился, майор.

– Гниешь ты, командир. Сердцем гниешь, и сам того не замечаешь – Ерофей поднялся, оправился. Жестко вытер волосы.

– Ну, да на все суд есть. – Проговорил в пол-голоса – Скорый да правый.

Майор отошел от заборчика.

– Надо, мне, капитан. Работа у меня – Ерофей кивнул головой.

– Ты, не печалуйся, командир. Наладится все – Улыбнулся по своему, по-звериному – Ты про круговорот добра в природе, знаешь, что ни-будь? – Полицейский отодвинулся от забора дальше.

– Ты совсем, морпех, «натрубадурился». Здесь тебе командиров нет. Кто враг, кто друг и не поймешь. Это, то ты «там», в кого целишься – тот и приговорен, а здесь еще разобраться надо – Он быстро засеменил по тропке к своему дому.

– Вот и будем разбираться – Запрокинул голову Ерофей – Тяжело летят. Править надо.

# # #

– Добрый день! – Ерофей повернулся на голос.

В калитке стоял невысокий круглый человек в черной рясе и квадратном клобуке. Посох был трудолюбиво отполирован. На тяжелом животе висел большой золотой крест, запутанный в тяжелую цепь. Глаза были узки, опухши и подозрительны.

– Отец, Онуфрий, я, добрый человек. У нас община маленькая. Те, кто незнаком сразу на взгляд попадают. Вот зашел поговорить, да на путь направить истинный.

– И дня не прошло – Негромко проговорил Ерофей.

– Заходи, коль не шутишь. О Боге поговорим. – Уже громче обратился он к служителю церковному – Я с твоим Богом польку три года в обнимку танцевал. Ничего – ноги не отдавил еще. Смотри – Ерофей полушутливо показал ступни в тяжелых армейских берцах – Целые.

Поп топтался в полной неопределенности перед калиткой, и никак не решался сделать шаг. Дорогу ему преграждала широкая лужа прозрачной отстоявшейся воды. Ерофей улыбнулся.

– Христа в Иордане крестили – тоже вода, отче. А ты в лужу шагнуть боишься. Ведьмы воды боятся да черти. Не с ними ли дружбу водишь, а? Служитель церковный? – Поп меленько перекрестил свой крест и вздернул негустую бороду.

– Хулу несешь Господу! Отлучу! – Ерофей промолчал. Потом улыбнулся снова.

– Вот я и проверю, уж. Сдюжишь ли грязь, да воду, да труды, а? – Поп решительно ступил в лужу лаковым ботинком, поддернув рясу и поджав губы. Отдуваясь, присел на скамейку рядом с Ерофеем.

– Крещен ли? Венчан? – Ерофей пожал плечами, улыбаясь по-прежнему.

– Цыган я, отче. Подкидыш детдомовский. Кнутом крестили, батогом венчали, живу, день за днем, как получится. Небо – крыша, ветер – стены, что съем – то и хлеб.

– Во грехе, значит пребываешь – Зачмокал губами поп – Ну, покрестить у нас недорого. Да слыхал я, что ты недавно – из боев вышел. Награды имеешь. Стало быть, и государство тебе оплату немалую провело. На церковь бы, да на службы, да на позолоту купольную, а? – Ерофей качнул головой.

– Шустрые вы. Майор на меня разобиделся, значит. Всем «посливал» – помолчал недолго – Ну да ладно. Судить да рядить – мое и дело.

– Давай я тебе сказку расскажу, служитель церковный, а, что с ней делать – ты уж сам решишь. – Онуфрий широко разлапился на скамейке, поставил посох перед собой, и, отдуваясь в жаркой своей, одежде изрек.

– Говори, да поскорее. Службы у меня. Приход ждет. – Ерофей улыбнулся звериным своим прикусом.

– А моя сказка тебя к скамейке приклеит так, что и не встать тебе будет. Слушай, коли направился. – Он осмотрелся по сторонам. Не хотелось ему, чтобы беседу слышал кто – то еще.

– На поясе твоем брелок висит от «Тойоты», да часики дороже этой хатки в цене, что за моей спиной стоит, да крест ты из колец вдовьих отлил, потому, что отливали плохо, не мастер – а вижу – Ерофей закинул руки на затылок, выгнул спину. Хрустнул позвонками и посмотрел на собеседника. Тот запунцовел щеками.

– На церковь даровано все! – Ерофей не отреагировал.

– Слушай дальше, Онуфрий.

– В моей роте поп служил. По своей воле пошел. Чем мог – тем и помогал.

– Пацанам без покаяния тяжело отходить, так я его слезы видел, когда он им глаза закрывал, а ты ведь и не плакал никогда. А? – Онуфрий молчал. Отвернулся на сторону. Подставил ухо, не зная, то ли бежать ему отсюда, то ли дальше солдата слушать. Однако решил остаться. Сбежит – какая ему вера?

– Дальше слушай, отче – Ерофей взъерошил на голове волосы, оглянулся еще раз по сторонам.

– Осколками моего взводного посекло. Ушел «трехсотым» по «обратному отсчету» (смертельное ранение). На вашем погосте под звездой лежит. Болей не выдержал – вены вскрыл, а ты ему креста пожалел. По совести – это или как?

– Самоубивец он! – Вскрикнул поп – Грех – это смертный!

– Ну, а то, что он свой взвод из-под огня вывел – мы как посчитаем? Если душа на душу, то один к десяти получается? Не дорого ли берешь? Служитель церкви, а? – Онуфрий снял свой клобук. Поерошил под ветром волосы, улыбнулся злобно.

– Службу государеву нес – его дело, мое дело – Божью службу нести. – Надел клобук снова. – Не в то место ты солдат приехал. Здесь не по совести – здесь по паспорту живут.

– Ой, ли? – Оскалил Ерофей клыки – Иисус на деревянном кресте висел, ты себя цепью к золотому привязал – это ли не грех Золотому Тельцу поклоны бить? – Он хмуро тряхнул головой.

– Значит так. В епархии твоей не все «служивые» такие как у тебя часы носят, вот к ним докладная и попадет про выкрутасы твои «церковные» – Он улыбнулся нехорошо – А тебе смерть слаще вериг, отче. Будешь в железе на столбе стоять, с проповедями, да кресты деревянные за корку хлебную продавать.

– От кого докладная? – Вызверился поп.

– От взводного моего – Спокойно ответил Ерофей. Ты его не отпел, на погост без креста положил, не отпел, не упокоил, а про то, что в душе смерти нет – ты каждый день с клироса поешь – Он пожал плечами.

– Не, хочешь, чтобы он докладные в епархию носил, так он их тебе носить будет, в полночь. Каждую ночь, сам – Он посмотрел своим черным взглядом прямо под клобук священника.

– Веришь, что будет как сказал? – Поп крестил свой живот и трясся. Ох, и тяжел был взгляд у Ерофея.

– Не хочу на столб – Заныл поп.

– Это уже дело житейское – Вздохнул Ерофей – Ты божьей службы хотел, ты ее и получишь. Всю до последней капли, как и полагается служителю церкви.

– Изделаю! – Вдруг, брякнулся в грязь на колени перед Ерофеем церковник.

– Не губи! – Ерофей посмотрел в небо. – А, в тебе губить уже нечего. Только черное да золотое. Даже пачкать об тебя сердце не хочу.