Археолог 1. Солнечный камень

В общем, я почувствовал то, о чём напрочь забыл в последние лет десять, если не больше. Брюки вдруг стали тесными, и я покраснел.

Тощий парень выдернул руки из карманов и тоже устремился к нам.

– Я же говорил, что его отпустят! – тонким голосом выкрикнул он. – А вы мне не верили! Оля, отцепись от Сашки, а то я начну ревновать!

В его голосе и вправду слышалась ревность.

Я осторожно освободил шею из объятий девушки.

– Я так рада! – сказала она. – Не слушай Севку – он, как всегда, говорит ерунду. Где ты пропадал всю ночь? Мы беспокоились! А утром Валерий Николаевич весь лагерь поднял на уши из-за того, что ты пропал. Ты что, правда, хотел купить янтарь?

– Да нет, зачем? – машинально ответил я, ошеломлённый таким натиском.

Девушка ещё что-то спрашивала, но я почти не слушал. Глубоко дышал, чтобы успокоить нечаянно восставший молодой организм и одновременно старался не забыть их имена. Оля, Севка…

Судя по всему, это и были те самые мои друзья, о которых упоминал майор.

Я не помнил всех своих сокурсников. Всё-таки, пятьдесят лет прошло. Да и жизнь немало пошвыряла меня по свету.

Но вот здоровяка я узнал сразу. Мишка Торопецкий – друг юности и коллега. Мы мало работали вместе, но приятельствовали с учёбы в институте и до самой Мишкиной гибели в девяносто седьмом. Он погиб в автокатастрофе – ночью не справился с управлением на скользкой дороге.

А сын Мишки, Никита, учился у меня. Потом мы с ним вместе работали. А потом…

От размышлений меня оторвал Севка. Он подошёл и бесцеремонно ткнул меня в бок острым кулаком.

– Что ты им разболтал? – спросил он, подозрительно глядя на меня.

– О чём? – удивился я.

– Сева, прекрати немедленно! – нахмурилась Оля. – Саша никогда бы ничего не разболтал.

– Вы сами-то что про меня наговорили? – перешёл я в атаку. – Какой-то краденый янтарь, преступники! С ума сошли, что ли?

– Тише! – шикнул на меня Севка и тревожно обернулся. – Вот что, пошли отсюда!

Я был полностью с ним согласен. Очень хотелось свалить как можно дальше от комендатуры.

Мы перебрались через ров и пошли в сторону проспекта Ленина.

– Так ты встречался с ними? – напряжённым шёпотом спросил меня Севка.

– С кем? – обозлился я. – Слушай, я вообще ничего не помню! Похоже, мне по башке врезали. Очнулся только утром, на моле. А тут патруль!

– На моле?

Севка подпрыгнул от возбуждения.

– Ну, правильно! Там мы с ними и договаривались!

– Да с кем «с ними»? Объясни по-человечески!

– А ты не помнишь?

– Говорю же – нет! Так врезали, что память отшибло.

Про себя я твёрдо решил держаться этой версии. Про свою молодость я помнил ровно столько, сколько и должен был – розовый туман, отдельные подробности, и больше ничего. А память молодого Александра Гореликова совершенно не спешила возвращаться.

Через десять минут расспросов и пререканий мне удалось выяснить, что Севка решил сделать Оле особенный подарок ко дню рождения. Возле станции он наткнулся на каких-то местных гопников, которые предложили студенту из Ленинграда купить у них по дешёвке большой камень янтаря.

– Они сказали – с кулак!

Встречу назначили ночью на том самом моле. У Севки хватило ума рассказать эту мутную историю мне. Я сначала отговаривал его, а потом решил идти с ним вместе. Но Севка воспротивился.

– Договорились, что я приду один!

И тогда я, как дурак, вызвался идти вместо него. Понадеялся, что меня шпана разводить поостережётся. И либо никто не придёт, либо я и впрямь добуду необычный подарок.

Слушая Севку как бы со стороны, я не уставал изумляться собственной дурости. Очевидно же, что это банальный развод! А если и нет – что бы мы стали делать с этим янтарём? Под матрасом прятать?

И вроде бы взрослый человек, в армии уже отслужил. А ума – как у школьника!

– Слушай, а деньги? – вспомнил Севка. – Деньги целы?

– Извини, денег тоже нет.

Я пожал плечами. Понятно же, что по голове меня стукнули не просто из любви к искусству. Нападавшими двигало вполне понятное желание поживиться за счёт заезжего идиота.

– А сколько денег было?

– Тридцать рублей, – грустно ответил Севка. – Мы по десятке скинулись.

– Я же говорила, чтобы вы ничего не выдумывали! – упрекнула его Оля. – Всё ты, Севка! Саша, покажи голову!

Несмотря на мои протесты, Оля сняла с меня шляпу.

– Ну, ничего себе! Тебе надо немедленно показаться врачу – тут такая ссадина!

– Да не надо, – отмахнулся я и поморщился.

Голова, всё-таки, болела.

– А куда мы идём? – спросил я своих неожиданно обретённых товарищей.

– Как куда? – удивился Севка. – В «казарму», конечно! Ох, Михалыч тебе и выдаст!

Я даже остановился – так ясно вспомнил Валерия Михайловича Строгова, руководителя нашей экспедиции.

Совершенно седой в свои сорок три года, он всегда ходил в военной форме без знаков различия. В войну Валерий Михайлович потерял всю семью. Четырнадцатилетним пацаном прибился к партизанам в Белоруссии, попал в окружение. Чудом выжил и выбрался к своим. Немного подлечился и стал снова проситься на фронт, но не успел. Война закончилась.

Историю своей жизни Валерий Михайлович рассказал мне намного позже, когда я под его руководством закончил аспирантуру и успешно защитил кандидатскую.

Казалось невероятным, что сейчас я снова увижу своего преподавателя, услышу его чёткий, хорошо поставленный голос:

– Студент Гореликов! Где вы изволили пропадать всю ночь?

***

Апрель 997-го года. Польша, Гнезно – Гданьск

Утром Адальберт столкнулся с новой неожиданностью. Он надеялся, что Болеслав даст им хотя бы простую повозку и несколько людей в сопровождение. Но на замковом дворе епископа и Радима ждал только невысокий коренастый монах. На верёвке, которую монах носил вместо пояса, висел небольшой нож в кожаных ножнах. Монах держал под уздцы понурую гнедую лошадь, навьюченную двумя тюками.

Едва сдерживая гнев, Адальберт оглянулся на замок. И в окне княжеских покоев увидел тень. Болеслав сквозь стекло наблюдал за их печальным отъездом.

Неужели князь не понимает, как опасно путешествовать по Польше троим монахам? Если они погибнут, не добравшись до Пруссии – как Болеслав объяснит это Риму?

Холод пробежал по спине Адальберта. Ясно же, что Риму нет никакого дела до опального епископа. Не станет папа из-за него ссориться с могущественным польским князем. Адальберт отвернулся от окна и посмотрел на нового спутника, которого явно приставил к нему князь.

Монах неторопливо поклонился епископу.

– Меня зовут Бенедикт, – негромким, но уверенным голосом сказал он. – К услугам Вашего преосвященства. Я плохо знаю дорогу до Гданьска, но надеюсь, что господь будет милостив к нам. Нам лучше поспешить, чтобы не пришлось ночевать в лесу.

Ну, что ж… Значит, так тому и быть.

Епископ не просто сдержал досаду на князя. Вопреки ей, он поднял руку и благословил княжеский замок. Что бы тебе не сделали – всегда отвечай добром. Эту заповедь епископ Адальберт ставил выше других.

– Идём! – кивнул он ожидавшему Бенедикту. – Идём, Радим!

Повешенных с виселицы уже сняли, и епископ счёл это хорошим знаком.

Под неторопливый цокот лошадиных копыт, монахи покинули двор замка. Перешли ров по узкому мостику, и вышли на дорогу, которая вела из Гнезно к Висле и дальше, вдоль реки – к сырому морскому побережью.

Через час быстрой ходьбы епископ согрелся. Несмотря на высокий сан, Адальберт был не ещё не стар, да и лишний вес не тяготил епископа. Адальберт, как и его брат, привыкли к монашескому житью. Бенедикт молча вёл под уздцы лошадь, которая тоже оказалась довольно выносливой животиной.

– Насколько хорошо ты знаешь эти места? – спросил Адальберт, догнав Бенедикта.

– Не очень хорошо, – ответил монах. – В молодости я был рыбаком, но жил далеко к западу отсюда.

– Можешь называть меня братом Адальбертом, – сказал епископ. – Перед Богом все равны, а тем более – в пути. Расскажи – как ты стал монахом?

– Очень просто, – пожав плечами, ответил Бенедикт. – Я родом из небольшой рыбацкой деревушки под Щецином. Польские войска напали на нашу деревню. Многих убили, кое-кому удалось спастись. Меня тяжело ранили – пробили стрелой руку и полоснули саблей по спине. Хорошо, что лезвие прошло вскользь по рёбрам. Я бы умер от потери крови, но на моё счастье меня выходил монах, который пришёл вместе с войском. Он был из монастыря в Гнезно. Перевёз меня на монастырский двор, крестил. Братья ухаживали за мной, пока я не поправился. Выздоровев, я остался при монастыре, чтобы работой отблагодарить братьев за спасение. Да так и прижился. Меня обучили латыни, одно время даже книги переписывал.

– Хорошая история, – выслушав, кивнул епископ. – Разными путями приходят люди к служению Христу. Давно это было?

– Двадцать лет тому назад, – ответил Бенедикт.

– А что ты скажешь о пути, который предстоит нам?

Бенедикт снова пожал плечами.

– Городов нам больше не встретится. Только деревушки, в основном – вдоль реки. Если повезёт – найдём ночлег в крестьянских домах. Сожалею, что Вашему преосвященству приходится путешествовать в таких условиях.

Адальберт только усмехнулся, вспомнив степи восточной Венгрии. Там люди жили в войлочных юртах, которые легко разбирать и перевозить на новое место. А питались лошадиным молоком и сырым мясом.

Ох, как туго тогда пришлось Адальберту. Если бы не медный котелок, и не мешок ячменя, который они захватили в дорогу – не выжил бы епископ на одном кислом молоке. А с ячменной кашей и божьей помощью – не только выжил, но и склонил кочевников к христианству.

– Ничего, – ответил Адальберт Бенедикту. – И в крестьянском доме есть место теплу и богу.

Вдоль дороги тянулись кое-как распаханные поля, которые перемежались редкими перелесками. Ближе к вечеру на одном из полей монахи увидели странную картину.

Две женщины – старая и молодая – впряглись в деревянный плуг и тащили его, изо всех сил упираясь босыми ногами в тяжёлую сырую землю. За ручками плуга шли двое подростков. Изо всех сил наваливаясь на рукояти, они старались не дать суковатому лемеху выскочить из борозды. Получалось у подростков плохо – даже вдвоём они не дотягивали до веса взрослого мужчины.

Увидев монахов, женщины бросили плуг и упали на колени. Утирая пот со лба, Адальберт благословил женщин и стал расспрашивать. Оказалось, что их мужики сгинули на последней междоусобной войне, которую князь Болеслав вёл против своей мачехи и сводных братьев. Лошади пропали там же, а сеять надо, иначе ребятишки помрут с голоду. Вот женщины и впряглись в плуг.

– Зерно-то у вас есть? – спросил Адальберт.

Оказалось, что зерно есть. Хватит и на посев, и прокормиться до нового урожая, особенно если мешать ячмень с толчёной сосновой корой.

– Бог милостив, – сказал Адальберт и, взглянув, на темнеющее небо, решил остановиться на ночлег у этих женщин. По крайней мере, с их стороны можно было не опасаться нападения.

Оказалось, что обе семьи ютились в землянках, возле кое-как сложенных дымных очагов. На раскалённых камнях пекли лепёшки из грубо растолчённого зерна – муки не было. До мельницы ехать далеко, и везти зерно не на чем. И платить за помол – тоже нечем.

Молча приняв из рук старухи лепёшку, Адальберт невозмутимо откусил её и поблагодарил хозяйку. А затем велел Бенедикту развязать тюки и достать взятые в дорогу сыр и вяленую рыбу.

После ужина женщины с ребятишками ушли в другую землянку. Адальберту Бенедикт постелил на единственной лавке. Радим улёгся на земляном полу, бросив вытертую волчью шкуру поближе к тёплым камням очага. А сам Бенедикт отправился ночевать на улицу, чтобы лихие люди или волки не оставили путников без лошади.

Ночью Адальберт то и дело просыпался. Его будили холод, храп лошади за тонкой кровлей землянки и собственные беспокойные мысли. Рано утром он поднялся с лавки и вышел на улицу. Вдвоём с Бенедиктом они впрягли лошадь в плуг и молча принялись пахать сырое поле, которое вчера не допахали женщины с ребятишками. Бились почти весь день, а когда закончили, оказалось, что трогаться в путь сегодня уже не имеет смысла. Так монахи снова заночевали в землянке, где с потолка падали на лицо кусочки высохшей сосновой коры.

– Тяжело живёт народ, – сказал Бенедикт, когда на следующее утро они вышли в путь.

Радим вчера тоже не сидел без дела. Пока Адальберт с Бенедиктом пахали, он натаскал бабам хвороста и нарубил дров. Хоть небольшая, а помощь.

– Ну, ничего, – добавил коренастый монах, словно утешая кого-то. – Лето выживут на грибах и ягодах. А там и новый хлеб будет. Только бы обошлось без войны.

Войны боялись все. Война – это сожжённые деревни, вытоптанные поля и убитые или угнанные в рабство мужчины. Война – это голод и болезни, которые беспощадно добивают тех, кому повезло не получить стрелу в грудь или удар саблей.

Так, верста за верстой, деревня за деревней, монахи продвигались в сторону Гданьска.

На въезде в Гданьск им попалась единственная в округе корчма. Эту рыбацкую деревушку князь Болеслав выбрал для строительства берегового укрепления и ещё осенью послал сюда отряд воинов во главе с воеводой. А где укрепления и воины – там, известное дело, и ремесленники. Ведь надо ковать лошадей, выделывать и чинить сбрую, мастерить наконечники для стрел. Вот и сходятся к укреплению мастера со всей округи, надеясь заработать медную, а то и серебряную монету.

Ну, а где мастера и работники – там не обойтись и без корчмы.

Корчма оказалась деревянным двухэтажным зданием. Задней дверью она выходила к реке, куда было очень удобно сливать помои с кухни. Передними окнами корчма смотрела на деревенскую площадь.

На первом этаже был полутёмный, уставленный тяжёлыми столами и лавками питейный зал. На втором – пара комнат для проезжающих. В комнатах стояли дощатые кровати, и даже рукомойники имелись. А хозяин, увидев деньги, пообещал поспешить с ужином и приготовить для духовных гостей рыбу и овощи.

Рыба оказалась мелкой морской салакой, а овощи – нестерпимо кислой передержанной в бочке капустой. Тушение только чуть приглушило кислоту, и Адальберт мрачно подумал, что изжоги не миновать. Они с Радимом сняли одну комнату на двоих, а Бенедикт решил спать в конюшне и присмотреть за лошадью.

Адальберт запивал кислую капусту водой из грубого деревянного кубка и размышлял о предложении Бенедикта. Монах настаивал на том, что им лучше продать лошадь в Гданьске, а самим нанять или купить лодку.

– Двигаться на восток берегом опасно, – говорил Бенедикт. – Я сегодня потолкался на рынке, расспросил людей. Говорят, что места там глухие. Много лихих людей, которые бежали от войны и налогов и теперь промышляют рыбной ловлей. Но и путников мимо себя не пропустят.

– Может быть, здешний воевода даст нам стражников в провожатые? – с надеждой предположил Радим.

Адальберт только покачал головой. Наверняка у воеводы мало людей, и выделять сопровождение епископу он не станет. Тем более, если осведомлён о распре Адальберта с князем Болеславом.

– А кто будет править лодкой? – спросил Адальберт Бенедикта.

– Я уже говорил вам, что в юности был рыбаком. С парусом обращаться умею, да и о здешних берегах кое-кого расспросил. Мы поплывём вдоль берега, а дальше начнётся песчаная коса. Возле неё здешние рыбаки уже встречали лодки пруссов, но близко не подплывали.

Корчма гудела, наполняясь людьми. Мастеровые, натрудившись за день, торопились выпить кружку пива, чтобы развеселиться. Весело перекликались голоса, где-то в противоположном углу взвизгнула женщина.

Адальберт передёрнул плечами. Хотел встать из-за стола и уйти в комнату, но не успел. Подвыпивший плечистый мастеровой заметил монашеские рясы. Нагло прищурился, опрокинул в себя целиком кружку пива и, пошатываясь, подошёл к столу, за которым сидели монахи.

– Глядите, кто к нам пожаловал! – крикнул он, привлекая внимание товарищей. – Никак в нашей деревне появились монахи. А у монахов водятся деньжата, это всем известно! Может, слуги Господа угостят бедных жителей Гданьска?

Глава 4

Июнь 1970-го года. Балтийск, Калининградская область СССР

Ох, и устроил же нам выволочку Валерий Михайлович! Мы вчетвером стояли перед ним, виновато опустив головы. А преподаватель расхаживал вдоль нашего короткого строя, заложив руки за спину.

– Чем вы только думали? Ловить контрабандистов на живца! Гореликов, а если бы они тебя убили? Ну, хорошо – родителей у тебя нет, сам жизнью не дорожишь. Но как ты мог не подумать о товарищах? А что, если нам прикроют практику? Ты же знаешь, что Балтийск – закрытый город. Декану стоило таких трудов выбить для нас пропуска. Археологическая экспедиция!

Эти слова Валерий Михайлович насмешливо протянул.

– А на деле – пацаны, которые не наигрались в ковбоев! Сколько тебе лет, Гореликов?

– Двадцать два, Валерий Михайлович! – ответил я.

– Двадцать два! – подхватил преподаватель. – Аркадий Гайдар в твои годы полком командовал, а ты!

– Мы хотели, как лучше, Валерий Михайлович! – насупившись, протянул Мишка.

– Как лучше они хотели! Вот выставить бы вас отсюда к чёртовой матери, да отчислить с факультета! И вам польза будет, и другим – наука! Что у тебя с головой, Гореликов?

– В каком смысле? – не понял я.

– В прямом смысле, Саша! Я знаю, что она у тебя опилками набита! Но и опилки можно сотрясти. Ну-ка, покажи затылок!

Я послушно стянул шляпу.

Валерий Михайлович твёрдой рукой нагнул мою голову вперёд, чтобы разглядеть ссадину.

– Хорошо приложили, ничего не скажешь! Марш в санчасть – пусть промоют и обработают ссадину! А вы, голуби, с завтрашнего дня всю неделю будете дежурить по кухне! И никаких вам раскопов, ясно? Гореликов! После санчасти присоединишься к своим друзьям! Брысь по комнатам, и чтобы я вас сегодня не видел!

Нашу экспедицию разместили в здании старых немецких казарм. Длинное двухэтажное здание стояло вдоль проспекта Ленина, не выходя на него фасадом. Мы занимали недавно отремонтированные комнаты на втором этаже, куда приходилось подниматься по узкой деревянной лестнице.

Вообще, такие комфортные условия нехарактерны для археологической экспедиции. Обычно археологи работают в поле – живут в палатках и питаются в полевой кухне. Но мы проводили раскоп прямо в городе, у северной стены старой кирхи. Поэтому и поселили нас тоже в городе.

– Вот попали, так попали! – бросил Севка, плюхнувшись на кровать.

Железная пружинная сетка жалобно скрипнула.

– Сами виноваты, – рассудительно ответил Мишка.

Он пострадал вообще без вины. Идея насчёт янтаря была Севкина, а воплощать её взялся я. Зная характер Мишки, я был уверен, что он нас отговаривал, но безуспешно. А чистить картошку на кухне теперь будет вместе со всеми.

Дежурные по кухне в археологической экспедиции назначались на сутки, и это считалось тяжёлой повинностью. Примиряло с ней только то, что через кухню проходили все. И вдруг – целая неделя среди кастрюль и мусорных вёдер вместо раскопа!

– Чёрт! – сказал я. – А как же Оля? Ведь у неё сегодня день рождения. А благодаря нашим стараниям, она вместо подарка тоже получила неделю дежурства по кухне.

Севка так и подпрыгнул на кровати.

– Ты прав, Сашка! Надо что-то придумать с подарком.

– И не только с подарком, – ответил я. – надо и праздник устроить.

Прожив жизнь, я точно знал – ничто так не примиряет с печальным завтра, как небольшой банкет сегодня. И если уж от кухни нам не улизнуть – надо, чтобы перед этим в жизни произошло хоть что-нибудь хорошее.

– Где тут моя кровать? – спросил я ребят.

– Шутишь?

Севка недоверчиво уставился на меня.

– Да нет, сколько можно говорить. В самом деле, память отшибло!

– Вот твоя кровать.

Мишка показал на аккуратно заправленную койку, которая стояла возле окна. Я подошёл к ней и вгляделся в пейзаж за стеклом.

Точно! Этот вид отпечатался в моей памяти, словно картинка с фотографии. Зелёные кроны тополей, за ними – крыши железнодорожных вагонов на станции, а ещё дальше – высокая труба из закопчённого кирпича.

Этот пейзаж часто всплывал в моей памяти. Даже тогда, когда я уже напрочь забыл, где его видел.

– Куда ты уставился? – подозрительно спросил Севка.

– Да так, – ответил я. – Ничего особенного.

На самом деле, я смотрел на дом, который одним углом выступал из-за зеленеющих деревьев. Обыкновенный двухэтажный особняк немецкой постройки. Этих уютных домиков в Балтийске полно. После войны в них селились две, а то и три семьи. Некоторые семьи жили дружно, и сообща держали дом в порядке. Другие считали это жильё временным, а друг друга – просто случайными соседями. У таких жильцов старый дом постепенно приходил в упадок, следы которого иногда замазывались свежей краской и заклеивались обоями.

В девяностые годы, когда Балтийск перестал быть закрытым городом, эти домики стали выкупать и расселять люди побогаче. Как раз в том доме, который был виден из окна казармы, мне довелось гостить. Его выкупил большой человек – владелец первой сети видеосалонов в Балтийске. Через знакомых он пригласил меня приехать и оценить – что из интерьера может представлять историческую ценность. Билеты и проживание хозяин оплачивал, и я решил – почему бы не слетать летом к морю?

Вот тогда и произошла одна любопытная история…

– Ничего особенного, – повторил я.

Наклонился и вытащил из-под кровати свой рюкзак.

– Вот что, орлы! Раз уж с подарком мы промахнулись – так давайте хотя бы устроим Оле праздник. У кого сколько денег осталось? Выгребайте всё, будем считать и разбираться.

В общей сложности, у нас набралось пятьдесят два рубля с мелочью. Богаче всех оказался Мишка – у него в чистых, свёрнутых в аккуратный рулончик носках была припрятана сизая двадцатипятирублёвая бумажка. Пятнадцать рублей нашлись у меня в потайном карманчике рюкзака, который я аккуратно пришил изнутри к самому донышку. Севка насобирал двенадцать рублей.

– Я могу родителям написать, – недовольно буркнул он. – Они вышлют.

– Никому не надо писать, – ответил я. – Советский студент должен быть смел и находчив. Особенно, в том, что касается денег. Что-нибудь придумаем, а пока и этих хватит. Идём за Олей!

Из-за моих приключений остаток дня у нас получился совершенно свободным. Ведь Валерий Михайлович, рассердившись, отправил нас не на раскоп, а по комнатам. Ребята вернутся ближе к вечеру, а дежурство по кухне начнётся только завтра.

– Что ты опять придумал, Сашка? – спросил меня Мишаня. – Тебе врачу надо показаться, Валерий Михайлович велел.

– Ерунда! – отмахнулся я. – Голова почти не болит. А день рождения важнее. Сейчас захватим Олю, зайдём в магазин и посидим где-нибудь на берегу. Есть тут укромное местечко, куда патрули не заглядывают?

– Полно! – оживился Севка. – Ты не помнишь, что ли?

– Главное, чтобы ты помнил, – улыбнулся я. – Погнали!

Наобещав девушке вино, фрукты и феерический морской закат, мы без труда уговорили Олю присоединиться к нам. Думаю, она и сама пошла бы – хотя бы затем, чтобы не упускать нас из виду.

В ближайшем продуктовом магазине нам повезло достать четыре бутылки крымского «Ркацители». На сдачу взяли четыре свердловские слойки со сладкой посыпкой и четыре плавленых сырка «Орбита» – всё по числу участников банкета.

Севка порывался купить бутылку водки, заявляя, что вино – только для девочек. Но мы с Мишаней его остановили. Не хватало ещё вечером объясняться с Валерием Михайловичем по поводу появления в нетрезвом виде.

– А как же фрукты? – едва сдерживая смех, спросила Оля.

– Точно!

Я картинно хлопнул себя по лбу.

Вернулся в магазин, и через минуту вышел, торжественно держа в ладонях большое зелёное яблоко.

– Вот! А теперь – к морю!

Нашу казарму мы благоразумно обошли стороной. Дальше тропинка к морю пролегала как раз мимо того дома, который меня заинтересовал. Проходя мимо, я постарался как можно внимательнее рассмотреть его. Особенно меня интересовала одна из комнат нижнего этажа.

Судя по состоянию облупившихся стен и давно некрашеным оконным рамам, теперешние жильцы не слишком заботились о поддержании порядка в доме. Потолок на голову не падает, и ладно!

Мне это было только на руку.

Мы миновали узкую полоску прибрежных сосен, хвоя которых мягко похрустывала под подошвами кед. Дальше начался мелкий белый песок, нагретый полуденным солнцем. Тропинка скользнула между дюн и вывела нас к уютной впадинке возле пляжа, поросшей диким шиповником.

– Красота! – улыбнулся я, оглядываясь вокруг и с удовольствием втягивая в себя пахнущий морем воздух.

– Хорошее место, – кивком подтвердил Севка, расставляя на траве бутылки «Ркацители». – Да ты же сам его и нашёл.

– Да помню, помню, – отмахнулся я. – Но всё равно – хорошо.