Золотые анклавы

– Мне надо подумать, – сказала я, именно это и имея в виду. Думать я до сих пор не могла. Не могла осмыслить случившееся таким образом, чтобы в итоге что-то сделать, сказать или хотя бы почувствовать. Моя Прелесть вылезла из гнездышка, которое устроила себе возле моей подушки, и свернулась у меня на плече, такая утешительно-теплая, но толку от нее не было никакого. Я не нуждалась в утешении. Не страдала от горя. Я, скорее, забрела в горы без компаса и заблудилась.

Мама приняла это как сигнал к действию. Она сказала:

– Я пойду в душ, – и ушла.

Не знаю, хотела ли я этого, но окликнуть ее я не решилась. Поэтому мама ушла, и я осталась в юрте одна.

Дождь продолжался. Потолок нужно было починить – один из швов слегка подтекал. Мама обычно следила за порядком, но, в конце концов, последние четыре года она провела в непрерывных попытках выяснить, жива ли ее единственная дочь.

Я смотрела, как очередная капля медленно росла, прежде чем беззвучно плюхнуться на пол. Мама много лет пыталась научить меня медитации и обретению покоя. Мне никогда это толком не удавалось. А теперь я целых полчаса просидела, тупо глядя на дождевые капли, хотя покоя в процессе не обрела; голова гудела, до умиротворения было далеко.

Возможно, по инерции я бы просидела так еще месяц, пытаясь почувствовать хоть что-то. Но инерции не дали шанса.

– Так и есть, ты действительно торчишь здесь, в глуши, – сказал кто-то. – А я ведь ей не поверила.

Я даже не сразу сообразила, что со мной кто-то разговаривает. Никто не заходил побеседовать со мной; если кто-то заглядывал в юрту и не видел маму, то сразу удалялся, не сказав мне ни слова. Если мама была нужна срочно, у меня иногда спрашивали, где она, а я злобно молчала в ответ. Я не сразу поняла, что слышу голос Лизель. И лишь через несколько секунд я повернулась и уставилась на нее.

Она стояла на пороге юрты, глядя на меня. В последний раз я видела ее несколько дней назад, в воротах Шоломанчи, в школьных обносках, в которых мы все явились на выпуск. Теперь Лизель была в изящном платье до колена, будто заскочила ко мне по пути на вечеринку; вставки из чешуйчатой ткани на боках переливались словно жемчуг. Это были чешуйки амфисбены – те, которые добыл Орион в обмен на сделанное домашнее задание. Их покрывал тонкий слой серебра, в промежутках виднелись малахитовые бусины – уж конечно, не просто украшение. Светлые волосы Лизель блестели, как полированный металл. Они отросли сантиметров на пятнадцать и были уложены неестественно ровными завитками, которые падали на плечи, как на модной картинке сороковых годов. Лизель заработала себе место в лондонском анклаве – что вполне возможно для человека, который выпустился с отличием, – и, очевидно, лондонцы дали ей достаточно маны, чтобы прихорошиться.

Поморщившись, Лизель стерла грязь, которая как будто сама собой пыталась заползти на ее девственно-белые туфли, и вошла в юрту. Она огляделась с легким изумлением на лице (впрочем, оно перестало быть легким, когда она посмотрела на потолок, с которого по-прежнему срывались дождевые капли).

– Значит, ты живешь здесь? – поинтересовалась она.

– Что тебе надо? – спросила я вместо ответа.

За минувшую неделю даже горе и замешательство не помешали мне припомнить многочисленные причины, по которым я ненавидела юрту. Тем не менее делиться ими с Лизель я не собиралась. Не то чтобы эта девица мне не нравилась – к бульдозеру не испытывают симпатии и антипатии; более того, напористость фантастически полезна во многих обстоятельствах, например когда ты пытаешься организовать коллективное бегство пяти тысяч подростков от огромной толпы злыдней – а Лизель взяла командование на себя. Просто… с бульдозером не хочется вести задушевных разговоров, особенно если ты подозреваешь, что он может тебя переехать.

– О чем ты вообще думаешь? – раздраженно спросила Лизель. – В Лондоне неприятности, и ты нам нужна.

Я не ответила, но, полагаю, на лице отразились все мои чувства, и главным образом – сильнейшая уверенность в том, что Лизель должна отвалить сию же секунду. Но в то же время мне было интересно, какие в Лондоне неприятности и зачем им нужна я. Вряд ли я могущественней, чем один из самых крутых анклавов в мире! И с какой стати Лизель решила, что меня заботят чужие беды?

Лизель нахмурилась, но потом снизошла до объяснений:

– Что бы ни случилось в Бангкоке, оно повторилось. Удар нанесли в день выпуска, одновременно по Сальте и Лондону, пока мы были в зале. Сальта полностью разрушена, двести волшебников мертвы. В лондонском анклаве наполовину снесло защиту. А ты сидишь тут в луже, – с отвращением добавила она.

Она преуспела в своей задаче – продемонстрировала мне, как глупо сидеть дома, вместо того чтобы пристально следить за последними новостями в международном магическом сообществе. Если вы думаете, что пропустили нечто важное, не беспокойтесь – с Бангкоком и Сальтой как таковыми ничего не случилось; если бы у меня был телевизор, в новостях не прозвучало бы ни слова о бедствиях в Лондоне. Анклавы обычно возникают и рушатся, не вызывая у заурядов никаких подозрений. Отделиться от обычного мира – в этом, как правило, и состоит основная цель анклава. Если устроить удобное и безопасное убежище в пустоте, реальный мир до тебя не дотянется, а значит, проще будет создавать внушительные артефакты вроде бронированного платья и избегать всяких неприятностей типа злыдней, которые пытаются сожрать твоих детей.

Впрочем, будем справедливы: если кто-то принялся уничтожать анклавы направо и налево – это была очень важная новость с точки зрения большинства магов, даже моей. Я имела существенные возражения против системы анклавов в целом и сама твердо решила не вступать ни в какой анклав, однако я отнюдь не одобряла безумного малефицера, который нарочно разрушал анклавы по всему миру, обрекая более или менее невинных людей на гибель в пустоте или среди пылающих развалин.

Тем не менее это еще не означало, что я поспешу на помощь. Сидеть здесь, в уютной тихой юрте в лесу, казалось гораздо приятнее, чем ввязываться в неприятности, хотя у юрты протекала крыша.

– Прости, но пусть Лондон сам о себе позаботится, – сказала я.

– Что, будешь порастать мхом вместе с этой халупой? – ядовито спросила Лизель. – Здесь тебе не место.

– Тебя кто-то спрашивал? – поинтересовалась я.

– Ко мне обратилась Лю, – ответила Лизель, приняв мой вопрос буквально, и широким жестом обвела юрту. – Иначе откуда бы я узнала? Мы все думали, что ты погибла вместе с Лейком.

Я уставилась на нее, чувствуя себя преданной; хотя, честно говоря, если целью Лю было найти человека, способного силой вытащить меня из ямы – и чтобы этот человек находился не на другом конце света, – она не ошиблась в выборе.

– Неужели она просила пригнать меня на помощь Лондону?

– Нет. Она сказала, что ты жива и торчишь в коммуне, где нет электричества и водопровода. Я и без нее знаю, что это глупо.

– Слушай, как тебе это удается: ты хамишь людям, которых просишь об услуге – и они тебе помогают? – спросила я, хотя и без особого пыла: скорее я была искренне удивлена.

Лизель появилась в удачное время: я все еще не могла вызвать в себе гнев, поэтому, по большей части, меня впечатлила ее наглость. Я даже не представляла, чтó, по мнению Лизель, должна была сделать – разве что вынюхать малефицера по принципу «рыбак рыбака видит издалека».

– Я не прошу тебя об услуге, – сказала Лизель. – Сегодня утром через защиту проломился чреворот. Большой. Его пока удается не пускать в зал совета, но долго они не продержатся. Как только он туда проберется – лондонскому анклаву конец. Никто не желает идти на помощь. Все боятся за себя. Ну? – воинственно закончила она, и внутренности у меня сжались в комочек, как тесто, которое мнут в миске.

Как бы я ни относилась к анклавам, но если бы лондонский анклав, один из самых больших и могущественных в мире, вместе со своими обширными запасами маны канул в брюхо чреворота, случилась бы настоящая катастрофа. Заполучив такую гигантскую трапезу, эта тварь могла достичь размеров Терпения. И, кем бы ни был малефицер, пробившийся сквозь защиту анклава, он, вероятно, таился где-то рядом, готовясь к следующему ходу. Какие прекрасные напарники. Что толку отказываться от исполнения пророчества, сулящего миру гибель и бедствия, если вместо этого я просто постою сложа руки, позволив двум чудовищам выполнить всю работу за меня.

Но, конечно, особого побуждения я не почувствовала. Мне совершенно не хотелось сражаться с чреворотом. Я бы сделала это, чтобы спасти Ориона, но вовсе не собиралась превращать убийство чреворотов в повседневное занятие. Все абстрактно боятся, что их сожрет чреворот, а я этого боюсь на основании личного опыта. Насколько мне известно, я второй из ныне живущих волшебников, который побывал внутри чреворота и уцелел (первым был Господин шанхайского анклава).

Но… но я все-таки выжила, а чреворот нет. Я убила его в одиночку, и в этом меня еще никто не превзошел. Даже в полулегендарной краковской истории понадобился круг из семи человек, а в Шанхае трудилось в общей сложности сорок магов, дружно собиравших ману. Более того, я убила двух чреворотов. Второй, совсем маленький, забрался в школу во время выпуска, привлеченный заклинанием приманки, и Лизель видела, как я с ним расправилась. Вот почему она пришла, чтобы позвать меня на помощь.

Это был откровенный стимулирующий пинок. Лизель вытягивала меня из колеи, в которой я засела.

– Какое шикарное предложение, – сказала я, пытаясь от нее отделаться. – Именно то, о чем я мечтала. Рисковать жизнью, сражаясь с чреворотом на благо лондонского анклава. А с чего совет решил, что я соглашусь?

– Мы не спрашивали его мнения, – ответила Лизель. – Думаешь, у нас было время на обсуждения? Мы приехали к тебе сами.

– Кто «мы»?

– Я, Элфи и Сара. Я велела им подождать, – Лизель раздраженно махнула рукой в сторону входа. – Какая разница? Хочешь договор об оплате? Все равно ничего не получишь, пока чреворот там. Или ты намерена всю жизнь прожить отшельницей, потому что Лейк погиб? Не будь дурой! Кто-то всерьез принялся за уничтожение анклавов. Чреворот вот-вот погубит лондонский анклав. Некогда сидеть и плакать. Орион бы так не поступил.

Я в гневе вскочила, чудом не стукнувшись о потолочные опоры, но Лизель просто скрестила руки на груди и посмотрела мне в лицо, не отступив ни на шаг. Злая и умная, как всегда. Я даже не могла возразить. Будь Орион жив, он наверняка бросился бы на помощь лондонцам. А он был бы жив, если бы я повела себя иначе, если бы не запаниковала при встрече с чреворотом, если бы заставила Ориона бежать.

Я ничего не сказала Лизель. Она была права, но все-таки я бы с огромным удовольствием ей врезала. Так или иначе, она поняла, что победила. Коротко кивнув, Лизель развернулась и вышла из юрты.

Некоторое время я стояла одна, слушая неровный стук капель. Повернувшись, я посмотрела на лежащие на кровати сутры. Обложка глянцевито поблескивала в тусклом свете. Я нагнулась, осторожно убрала книгу в шкатулку и замерла, держа ее в руках.

Вместе со мной сутры пришли сюда, к тому, кто их когда-то призвал… только мама ничего не сумела бы с ними сделать. Это были не исцеляющие заклинания. Финальное заклинание требовало столько маны, что вряд ли кто-нибудь смог бы его наложить, кроме меня.

А мне что было с ними делать? Ответа я не знала, но, наверное, не стоило тащить их в Лондон, где предстояла битва. Честно говоря, меня уже подмывало поехать. По крайней мере, можно было не принимать никаких решений прямо сейчас.

– Я оставлю тебя с мамой, – сказала я книге, поскольку привыкла с ней разговаривать. – Она позаботится о тебе, пока я не вернусь.

При других обстоятельствах я бы сказала гораздо больше – я бы долго хлопотала над сутрами, объясняла им, как мне жаль оставлять их даже на минуту, делилась планами… что угодно, лишь бы они не исчезли. Но в ту минуту я ничего этого не могла. Если они исчезнут – значит, больше не придется ломать голову. Я не хотела, чтобы они пропали, но энергии у меня хватило только на пару фраз. Напоследок я коснулась обложки, закрыла крышку и поставила шкатулку в сухое место.

Затем я написала маме записку на клочке бумаги: «Лондонский анклав в беде, я иду на помощь». И чуть не поставила на этом точку. Это была бы достойная месть за «Остерегайся Ориона Лейка». Я по-прежнему мучилась при мысли о том, что никто, кроме меня, не жалел о нем как о человеке – только как о воплощении силы.

Больше всего мне хотелось написать маме длинное, типично подростковое послание, полное упреков. Она посмела упрекнуть Ориона после того, что наделала сама. Я могла бы собрать воедино все свои горести и потоком раскаленной лавы излить их на страницу.

Но я не решилась так поступить с мамой, хотя мне отчасти казалось, что я обязана этим памяти Ориона. Я долго стояла над своими каракулями, мрачно размышляя и упиваясь фантазиями о мести, а потом дописала: «Скоро вернусь. Люблю тебя. Эль».

Когда я повернулась к двери, Моя Прелесть сидела прямо на пороге, светясь белым на фоне дождевого неба и многозначительно глядя на меня.

– А тебя тем более бессмысленно брать в бой, – заметила я, но мышка подбежала ко мне, взобралась на ногу и влезла в карман.

Я сунула туда руку, и она свернулась на ладони – маленькая, теплая и решительная.

– Ну ладно, – сказала я.

У меня не хватило духу вытащить ее и оставить дома.

Лизель в нетерпении стояла на грязной дорожке, под артефактом, который защищал ее от дождя, притворяясь зонтиком во имя психического здоровья заурядов. Он закачался над нами, и мы зашагали вниз с холма. Ни одна капля не пробивалась сквозь защиту.

Элфи и Сара ждали внизу, у центральных домиков, изо всех сил стараясь обаять местных обитателей. Оба нарядились с непрактичной роскошью – так одеваются люди, которые редко выходят из машины. Они стояли неестественно прямо и натянуто улыбались. Поначалу я думала, что они просто перегибают палку, стараясь произвести наилучшее впечатление на заурядов. Элфи и Сара, вероятно, ни разу за всю жизнь не высовывали носа в реальный мир. В присутствии заурядов трудно накладывать чары и пользоваться артефактами, а членам анклавов это, наверное, еще труднее – ведь они тратят ману даже на защиту от дождя, хотя зонтик справился бы ничуть не хуже.

Когда мы появились, Элфи стремительно повернулся ко мне, и я поняла: он держится из последних сил и весь буквально дрожит от напряжения.

– Эль, я так рад тебя видеть, – сказал он, и в его голосе послышались нотки, которые могли сойти за легкое удивление; на самом деле он был в двух шагах от настоящей истерики, грубой и безобразной. – Лизель тебе все сказала? Простите, что похищаем ее вот так, – улыбаясь, обратился он к Филиппе, стоящей среди заурядов, которых он обхаживал.

Точно так же в Шоломанче Элфи прошел бы мимо стола, за которым сидели неудачники, чтобы по пути прихватить меня с собой. В прошлом он уже пытался это со мной проделать – без особого успеха, но для членов анклава это типичный метод, так что хватки Элфи не утратил.

Филиппа охотно пришла ему на помощь. Она бросила на меня недоверчивый взгляд – как, эти расфуфыренные молодые люди явились за мной?! – и сказала:

– Не беспокойтесь, мы переживем.

Прозвучало это с легким презрением, как будто Филиппа была невысокого мнения о вкусе Элфи. Наверное, она бы только обрадовалась, если бы он вывалил меня в попутную канаву.

Элфи небезосновательно предположил, что я не жажду общества Филиппы. Он живо повернулся ко мне и галантно протянул руку. Я с досадой взглянула на него, но сила пока была на его стороне. Я, в конце концов, пришла сюда. К чему было утруждаться, если я не собиралась ехать? И я поехала.

Машина ждала на стоянке и выглядела так же странно, как они сами. Настоящие мажоры-зауряды, которые частенько навещают коммуну, приехали бы на джипе, в джинсах и чистых кедах. А машина Элфи изо всех сил прикидывалась чем-то средним между гоночным автомобилем начала ХХ века и гангстерским лимузином тридцатых годов. У нее был нелепо длинный выпуклый капот, а в салоне разместиться с удобствами, казалось, мог только один человек.

Но дверь открылась, и мы влезли внутрь вчетвером, не испытывая никаких затруднений. Я не хочу сказать, что мы внезапно оказались в Нарнии. Свободное пространство нельзя создать с нуля, сколько бы маны у тебя ни было, и даже если удается отхватить кусочек пустоты – которая, как известно, безгранична, – пребывание в ней для живого человека малоприятно. Анклавы обычно ограничиваются тем, что покупают большие здания по соседству, когда хотят расшириться, и пользуются дополнительным местом для внутренних нужд, однако чем дальше простирается реальное пространство, тем дороже вбирать его в анклав. Даже лондонский анклав не стал бы тратить уйму маны на создание артефакта, способного куда-то перенести мага и удержать его там, как бы далеко он ни отошел от машины.

Дополнительное пространство в автомобиле получалось за счет увеличенного капота, под которым не было мотора. Сидя внутри, я по-прежнему находилась в салоне – необыкновенно аккуратном, с отполированными до блеска медными деталями и необыкновенно чистыми кожаными сиденьями. Одно из них было откинуто для меня, наводя на мысль, что остальным придется потесниться. Строго говоря, нам всем пришлось потесниться, и свободное местечко доставалось каждому по очереди – всякий раз, когда мозг начинал это замечать.

Элфи сел последним и закрыл за собой дверь. Машина тут же тронулась, взревев, как реактивный самолет, словно сообщая внимательным заурядам: «Да, у меня есть мотор, вот видите, самый настоящий мотор, который меня движет». Как только мы въехали в заросли и скрылись из глаз, рев затих, и мы покатили дальше в полной тишине. Краем глаза я видела, как сплошной полосой мелькают за стеклом пейзажи. Я посмотрела в окно только раз, спустя минуту после начала движения, и обнаружила, что мы уже едем по незнакомым местам. Машина, очевидно, неслась с невообразимой скоростью. Вероятно, этой цели служил древний дизайн: увидеть что-то сквозь крошечные окна было нелегко.

– Вы успеете объяснить мне, что стряслось? – спросила я, отводя взгляд, чтобы не мешать машине.

– Если бы мы сами знали… – буркнула Сара.

Она тоже прихорошилась после школы – волосы заплетены в десятки косичек, украшенных золотыми цепочками, тело окутывал развевающийся зеленый шифон, откровенно расшитый золотыми рунами; разумеется, подол не путался в ногах, не пачкался и не намокал. Сара была напряжена не меньше, чем Элфи, однако посматривала в мою сторону с таким видом, словно подозревала, что они угодили из огня да в полымя.

Но тут вмешался Элфи и достал самую неприятную для меня – или, наоборот, самую приятную – вещь. Разделитель маны. Он был гораздо изящнее, чем те, что я видела в школе, – шелковый браслет с тонкими платиновыми вставками, покрытыми каким-то радужным веществом; в центре каждой пластинки поблескивал крошечный необработанный опал. Как и большинство таких штуковин, на публике разделитель мог сойти за часы. У него даже был круглый черный циферблат, похожий на изящный электронный экран в изысканной старинной оправе, только ни одна фирма еще не овладела тайной пустоты – а за стеклом была именно она. Идея носить с собой маленькую черную дыру вызвала у меня противоречивые чувства; и все же я взяла разделитель, стараясь не желать его всей душой. Но без особого успеха: я вцепилась в браслет, едва Элфи мне его протянул. Я чувствовала на другой стороне силу – всю силу, которая лежала в обширном и древнем лондонском хранилище, без единой преграды на пути.

– Недавним выпускникам предлагают безлимитный тариф? – поинтересовалась я внешне бесстрастно, надевая разделитель. Он застегнулся сам собой. Поток силы, который я ощутила в Шоломанче, теперь казался жалким ручейком.

Элфи неотрывно смотрел на браслет.

– Его дал мне отец, – негромко и напряженно сказал он.

Как правило, первое, что ты делаешь, выбравшись из школы, – жрешь как не в себя. Но Элфи еще не успел поправиться; острые скулы по-прежнему выпирали из-под кожи.

– Это фамильная ценность… – он замолчал и в отчаянии посмотрел на меня. – Лизель сказала тебе, что там чреворот?

– Я не понимаю, почему ваш совет бездействует. Магический круг в состоянии убить чреворота! Если с этим справлялись другие, справится и Лондон.

Ну ладно, единственный зафиксированный в новейшей истории случай произошел в Шанхае, и в процессе погибли несколько магов, но, учитывая альтернативу, попробовать стоит, верно?

– Они борются! Думаешь, мы совсем идиоты? – резко спросила Сара. – Не надо объяснять нам то, что любой дурак может прочесть в популярном журнале. – Она, похоже, нарывалась на ссору, и я бы охотно оказала ей услугу, но Лизель поспешила прочесть мне лекцию:

– Это не просто чреворот, который взялся непонятно откуда. Думаешь, чревороты регулярно нападают на большие анклавы – полные магов, сильные, хорошо охраняемые? Нет, они не настолько глупы. Я же сказала – сначала на анклав напал кто-то еще. Не будь лондонский анклав таким старым и мощным, его бы уничтожили, как Сальту и Бангкок. В Сальте не просто рухнула защита – обвалился весь анклав. Лондонский не обрушился, но все-таки понес большой урон. Установленные каналы маны разорваны! Разве ты не понимаешь, что это значит?

Честно говоря, я ничего не понимала, и, судя по лицам Элфи и Сары, им тоже недоставало ясности. Никто из нас не был туп; просто ребята, которые выпускаются из Шоломанчи с отличием, находятся как бы на другой волне. Я сильно подозреваю, что знаю минимум десяток заклинаний, способных полностью разрушить каналы маны, но изо всех сил стараюсь не думать о чарах такого рода.

– Видимо, случилось что-то скверное, – сухо отозвалась я. – Можно подробности?

– Нет, – сказала Лизель. – Сама почувствуешь. – Она указала на разделитель у меня на запястье.

Поначалу я не ощущала ничего, кроме бесконечной силы и огромного соблазна; но стоило коснуться кончиками пальцев черного циферблата и, закрыв глаза, немного потянуть – о, как мне хотелось высосать побольше – я сразу это почувствовала. По ту сторону стеклышка лежал бесконечный океан маны – и он бушевал. Тридцатиметровые волны вздымались и рушились, превращаясь в водовороты.

– Видишь? – спросила Лизель, когда я открыла глаза. – Очевидно, пострадали основания анклава. Малефицер каким-то образом их повредил и добрался до хранилищ маны.

Вполне логично. Даже самый злобный малефицер на свете не станет впопыхах завязывать драку с целым анклавом. Но если каким-то образом он доберется до хранилища маны… о да. Чем больше, тем лучше.

– Вероятно, он предпринял атаку на основание – то место в пустоте, на котором выстроен анклав. Такой удар неизбежно отразится на всем анклаве, все спутает, помешает работать артефактам и защитным чарам, – объясняла Лизель, помахивая руками, как будто плескала водой из ведерка. – Потом малефицер может ударить по хранилищу маны и украсть сколько вздумается, пока в анклаве паника и хаос. Лондонский анклав не обрушился, потому что он достаточно стар и велик – у него не одна точка опоры, – но тем не менее на починку уйдет не один месяц. И как назло…

– …на вас напал чреворот, – договорила я.

Сара меж тем успела немного остыть.

– Трое волшебников пытались с ним сразиться, один за другим. Их поддерживал круг, – сказала она гораздо сдержаннее. – Они погибли, все трое, и большая часть круга тоже. Кажется, больше десяти старших магов.

– Тебе кажется?

– Нормальные советы в это время никто не проводил! – ответил Элфи. – Мы знаем только, что первые три попытки не удались… и времени осталось только на одну. – Голос у него задрожал. – Сегодня анклав собрал три полных круга. Они возьмут столько маны, сколько смогут удержать, и попытаются избежать полного разрушения. Но… но Лизель думает…

– Ничего не выйдет, – коротко сказала та. – Наверняка ничего не выйдет. Они пытались уже трижды и каждый раз не продержались и дня. В Шанхае ушло несколько недель, чтобы добраться до сердцевины чреворота, а потом одна ошибка – и конец. Щит на мгновение слабеет, чреворот тут же ломает его и осушает круг. Если собрать три круга, маг продержится чуть дольше, но все равно не успеет пробиться до сердцевины.

Элфи сглотнул и сказал, не глядя на меня:

– Мой… папа… пойдет туда. Он вызвался сам.

– Не хотелось бы его потерять, – покачала головой Лизель.

– А потерять меня, значит, вам не страшно? – кисло спросила я.

Мне совершенно не было жаль Элфи и его папу.

Лизель фыркнула:

– Ты убила чреворота в выпускном зале за пять минут, взяв ману у толпы глупых перепуганных подростков.

– Он был размером с пони! Почему-то мне кажется, что чреворот, который прикончил десяток старших магов из лондонского анклава, будет чуть больше!