Ведьмина роща

Аксютка сперва брыкалась и царапалась, пытаясь выпутаться из Глашиных рук, а потом всхлипнула и уткнулась ей в плечо. Дядька Трофим постоял над ними, почесал затылок да, взяв Егорку, ушел на озеро, а Глаша и Аксюша так и остались в лопухах.

– Я домой хочу, Глаш, мочи нет. Давай домой уйдем! – прохныкала в плечо сестры Аксюта.

– Да куда ж мы уйдем, одуванчик? – У Глаши немного отлегло от сердца, она сняла резинку и принялась расплетать и расчесывать Аксюткины волосы. – До дома тысяча километров, ключей у нас нет.

– И как здесь жить?! – тихо взвыла Аксютка, дергая ленту сестры.

«Тихо жить и спокойно, Аксюш, пока старуха Ефросинья жива. А там видно будет», – вздохнула Глаша, но вслух ничего не сказала.

Аксютка теребила ленту в косе сестры, пытаясь развязать, и уже начинала злиться:

– Зачем ленты-то нацепила, дуреха? Так уж лет сто никто не ходит!

Глаша забрала у сестры косу и легко развязала ленту:

– Ну а мне что за печаль? Все вон ходят так, что задница поверх штанов торчит, что ж, и мне так предлагаешь? Нет уж, благодарю. Я сюда для того и приехала, чтобы ходить так, как сердце просит.

Аксютка принялась молча расплетать да раскладывать по прядям сестрину тугую черную косу, и Глаша едва не задремала.

– Странная ты какая-то, Глаша, вот правда. Сама ходишь в сарафанах да с лентами, по лесу одна гуляешь – и обижаешься, что ведьмой кличут. Ты еще веночек лазоревый сплети да на лугу у костра плясать выйди – так дяде Трофиму вообще избу подпалят. – Она подкинула волосы сестры, растрепывая их по лопухам, и рассмеялась. – Коса черная, глаза синие, каждую травинку в лесу по имени знаешь – ну как есть ведьма!

Сердце кольнуло от обиды, но Глаша ласково улыбнулась сестре:

– А ты – сестра ведьмы. Что ж теперь – обеих на костер?

Аксютка рассмеялась и повалилась в лопухи. Глаша тоже легла рядом, закрываясь большим листом от солнца. Аксюша, разморенная солнцем и квасом да успокоенная примирением с сестрой, быстро задремала, уткнувшись носом ей в шею, а Глаша все смотрела сквозь лопухи, как плывут по небу пушистые барашки, и думала. Если уж сестра говорит, что она на ведьму похожа, чего от других ждать. А если и правда запишут ее в ведьмы, как старуха Ефросинья помрет? Глаша вспомнила про средневековые костры инквизиции и поежилась. Нет, вряд ли они ее тронут, даже если в самом деле ведьмой признают. Ефросинье Ильиничне вон сто пятый год, и, если бы не рак, кто знает, сколько бы еще жила. Да и Хожий тут, местные верят, что он ведьму свою в обиду не даст. Вон уже и в женихи ей Глеба этого записали. Глаша улыбнулась, вспоминая черные, точно антрацитовые, глаза под светлыми ресницами. А ведь и правда хорош. Если и не жених, так просто товарищ по несчастью. Только бы назад в город не сбежал, тяжко тут все-таки врачу. Народу немного да тьма в головах. Вот без него может и в самом деле плохо стать.

Белые барашки на небе становились все упитаннее и сердитее, жались друг к другу, сбивались в кучи. Вдали, подгоняя их, заворчал гром, и слипшееся в большую тучу стадо покатилось на деревню. Глаша разбудила Аксютку, и они едва успели заскочить в дом, как хлынул дождь. В доме тетка Варвара с матерью готовили ужин. Бабка Агафья глянула на небо и покачала головой:

– Надолго зарядил. Сегодня тут ночуете. Одну на лавку положу, другую под лавку.

Глаша пожала плечами и тоже прошла на кухню.

– Голодная, что ли? – сердито бросила Агафья. – Погоди, не готово еще ничего.

– Я помочь, – отозвалась Глаша.

– Ну помогай, раз хочешь. – Бабка сунула ей ведро картошки. – На вон, начисти, я пока баню затоплю. А то мужики придут замерзшие.

Агафья накинула старую куртку и, захватив с собой Аксютку, ушла в баню. Тетка Варвара дождалась, пока за ними закроется дверь, и вздохнула:

– Не знаю, чем ты матери приглянулась, да только крепко мне досталось, что я в твою жизнь лезу.

Глаша пожала плечами. Она и сама не знала, чем приглянулась Агафье, но была искренне ей благодарна.

– Я ведь добра тебе хочу, Глаша. – Тетка уселась рядом и принялась тоже чистить картошку. – Я и отца твоего отговорить пыталась в этом году, да вон Трофим уперся, мол, пусть приезжают, большие уже, в няньках не нуждаются, зато по хозяйству помощь будет.

Глаша подняла глаза. Руки у тетки Варвары по локоть были исчерчены ссадинами да кровоподтеками.

– За что она вас так, теть Варь?

– Ох, горе ты луковое! – Тетка сердито натянула на руки закатанные рукава. – За жениха твоего, за что. Ну не лежит у меня к нему душа, Глаша! Нехороший он человек!

Глаша снова опустила голову к ведру и принялась ожесточенно орудовать ножом.

– Да не жених он мне никакой! Просто с фонарем нас вчера провожал. А сегодня мы случайно встретились в лесу, я и не знала, что он там ходит.

– Ходит… – вздохнула Варвара. – Слышала, что люди о нем говорят?

Глаша отложила нож и серьезно посмотрела на тетку:

– А слышали, что обо мне родная сестра говорит? Я здесь неделю, а уж вся деревня на меня глядит и в сторону мазанки кивает, мол, ведьма новая приехала.

– Ну а как и правда Хожий он, Глаша? – понизив голос и наклонившись к ней, шепнула Варвара. – Задурманит голову да в лес уведет.

Глаша посмотрела на свое отражение в помойном ведре.

– Да какой он Хожий, обычный парень! А вот я и впрямь на ведьму похожа. Что будет, когда Ефросинья Ильинична помрет? Как быстро меня на вилы поднимут?

– Да чур с тобой, Глашенька! – Тетка Варвара аж картошку в ведро уронила. – Никто тебя здесь не тронет!

– Не тронет? – Глаша снова взялась за картошку. – А почему тогда отца отговаривали нас привозить, теть Варь?

– Да потому что не хочу, чтоб ты ведьмой стала, дуреха! – Варвара в сердцах швырнула вторую картофелину вслед за первой.

– А я и не собираюсь ведьмой становиться. – Глаша наклонилась и выудила обе картошки. – Только ведь народ все равно окрестит. И тогда мне и Аксютке безопаснее, если Глеб почаще будет у ваших ворот. А если еще урожай хороший случится – глядишь, и правда не тронут. А там родители вернутся, да уедем. И Глеб уедет. И будете дальше спокойно жить без всяких ведьм и Хожих.

Тетка Варвара забрала миску с начищенным картофелем и ушла к печи.

– Не людей бояться надо, Глаша, а нечистого, что невесту себе ищет. Да только на разных мы с тобой языках разговариваем, не поймешь ты меня никак, а я и не знаю, как объяснить. Воля твоя, гуляй с кем хочешь. Да только потом не плачься, я тебя о Хожем предупредила.

– Спасибо, теть Варь. – Глаша схватила ведро с помоями и вышла за дверь.

Вечером попарились в бане, поужинали да сели у печки телевизор смотреть. Но не сложилось: из-за грозы по всему колхозу пропал свет. Бабка Агафья зажгла свечку и села у окна, а Аксютка, видимо решив, что самое время страшные сказки послушать, принялась ее донимать расспросами про мост. Агафья сперва отмахивалась, но наконец сдалась, отложила вязание и посмотрела на Глашу:

– Не хотела я при тебе сказок ведьминых вспоминать, но уж не взыщи. Этот клещик как вцепится, до утра не отпустит.

Глаша улыбнулась:

– Это точно. Да я и не боюсь.

И рассказала Агафья, что мост этот использовать перестали еще лет сорок назад. Как раз тогда, когда деревню их, обнаружив на карте четыре Березовые рощи на двести километров, в шутку переименовали в Ведьмину рощу. Народ страшно рассердился, даже письма в область писал, да только все без толку, так и осталось название. А люди злобу свою на Ефросинью изливать стали, мол, из-за нее их теперь на всю округу проклятыми зовут. Сперва просто мелко пакостили: то кур подавят, то корову уведут, боялись все ж таки, а потом взяли да избу ее подожгли. Подожгли и встали возле ворот с вилами да топорами. Как повалил дым, выскочила Ефросинья и хотела бежать, да куда там – вся деревня за околицей собралась. Оборотилась она тогда к лесу, воздела руки да зашептала что-то. И лес ночной загудел, завыл, засветился огнями могильными. Народ пока таращился, выскочила она сбоку да и бросилась к лесу. Уж на мосту ее люди заметили, там недолго до леса оставалось, кинулись следом, еще и камнями кидать принялись. Перебежала Ефросинья на другую сторону, снова руки воздела, да как затрещит мост, и разом все, кто был на нем, в реке и очутились. Кого течением унесло, кто о камни расшибся; в общем, выплыло меньше половины, и те потом частью перемерли.

«Мост-то старый был, вот и не выдержал полдеревни, – усмехнулась Глаша, разглядывая сияющие в темноте глазенки сестры. – А ночи здесь темные да холодные, немудрено не выплыть».

Все лето просидела Ефросинья в лесу, грибами да ягодами питаясь, в колхоз идти отказывалась. И народ, досаду свою излив, махнул на нее рукой, мол, зимой все равно замерзнет. Но к осени снова Хожий в деревню пришел работу искать, а вслед за ним – эпидемия. Вот тогда-то и вспомнили люди о ведьме, помыкались-помялись, а помирать-то никому не хочется. Собрались они, продуктов принесли, да одежду, да посуды разной, положили все у моста, стали Ефросинью кликать и о помощи молить. Вышла на их причитания из лесу ведьма, выслушала их горе, обещала помочь, только потребовала, чтобы избу ей починили и мост поставили новый. Все выполнили люди, вернулась ведьма к себе, и через неделю-другую болезнь на убыль пошла, а парень как пришел – так и пропал незнамо куда. И стала Ефросинья жить по-прежнему, в лес ходить да людей и скотину лечить. А на мосту знаки начертила колдовские и людям настрого запретила ходить по нему. С тех пор и стоит пустой, и никто, кроме ведьмы старой, по мосту не ходит.

– Все, теперь спать иди, стрекоза. А нам с Глафирой потолковать надо.

Глаша молча шла за бабкой Агафьей в баню и размышляла о ее рассказе. Травами эпидемия не лечится, и старуха Ефросинья не могла об этом не знать. К тому времени, как она вернулась, вся деревня, скорее всего, уже переболела, а она травами отходила тех, кто и так уже справился с болезнью, просто помогла им быстрее на ноги встать. И сама, видать, легко переболела.

«Умная женщина, цену себе знающая, – решила Глаша. – Хоть и натерпелась от людей, а подход к ним нашла».

– Сядь-ка тут, Глафира. – Бабка Агафья засветила свечку и села на лавку в предбаннике. – И волосы распусти, посмотрю на твои хваленые колдовские космы.

Глаша вздохнула, опустилась на лавку напротив Агафьи и принялась расплетать волосы.

– Да… – наблюдая, как девушка разбирает густые пряди, протянула бабка. – И вправду похожа на Ефросю в молодости. Может, покрасить тебя?

Глаша мотнула головой:

– Не надо. Краска не возьмет, только волосы испортим. А вся деревня и так уже знает, что я черноволосая да синеглазая.

– Понимаешь, значит, что окрестят новой ведьмой? – разглядывая ее волосы, вздохнула Агафья.

– Понимаю. – Глаша пожала плечами. За сегодняшний день она уже столько раз об этом думала, что сомнений не осталось. – И покраска волос тут не поможет.

– Не поможет, – кивнула бабка. – И что делать будешь?

Глаша пожала плечами:

– А что Ефросинья Ильинична делала?

– Кого лечила, кого со свету сводила. Смотря что о ней говорили и что делали.

– Лечить здесь врач есть, могу ему помогать, я немного знаю, отец учил. А вот со свету сводить я никого не стану.

Бабка Агафья усмехнулась:

– Значит, станешь ведьмой, коли нарекут?

Глаша подняла глаза и встретилась с внимательным, изучающим взглядом старухи.

– А мне их все равно не переубедить. Безопаснее уж и впрямь ведьмой прикинуться, а то придется все лето взаперти просидеть.

– Прикинуться… – Агафья снова усмехнулась. – Не веришь ты в наши рассказы, а как разберешь, где правда, где ложь, поздно уж будет. Ну да, видать, судьба у тебя такая, тут уж не перепечешь. – Она оглянулась на окно и придвинулась ближе. – Ты вот что. И в самом деле держись поближе к этому пареньку. О нем всякое рассказывают, да и о тебе все равно не сегодня завтра станут говорить. А вместе вам попроще будет: оба городские, оба неверующие, хоть душу друг другу изольете, а там, может, и правда сойдетесь, кто вас знает. А ежели совсем донимать начнут – приходи, не прогоню. Девка ты хозяйственная, ведьме нашей я подругой была по молодости, да и Хожий вроде на меня не в обиде – семь дочерей живут да плодятся.

– Спасибо, Агафья Степановна, – прошептала Глаша.

Так тепло на душе стало от бабкиных слов, так радостно, что есть и здесь место, где донимать не станут.

– Погоди ты спасибо говорить. Бог даст, на том свете зачтется, что дитя невинное пригрела да приголубила. На-ка вот еще, держи. – Агафья достала из куртки какой-то кулечек и протянула Глаше. – Коли правда готова ведьмою стать, то, как Ефросинья помрет, надевай и носи, покуда Хожий сам не снимет.

Глаша развязала кулек и высыпала на ладонь серьги в форме смородинного листа с черным камнем посредине и такое же колечко.

– А ко мне засобираешься – иди напрямки через лес, он не густой, не заблудишься. И мост крепкий, тебя точно выдержит. Да только не говори никому, что ко мне идешь. Ну да ты девка вроде ученая, понимаешь, о чем говорить, а о чем молчать. – Бабка Агафья задула свечу и встала. – А теперь пойдем. Поздно уже.

Глава 5

Средь березок в роще, средь травинок в полеНет тебя милее и желанней нет!Нареку своею, нареку любовью,Прокричу об этом на весь белый свет.

Глаша шла и считала доски, поэтому не сразу заметила, как прямо перед ней вдруг выросла тень.

– Снова одна гуляешь, да еще по ночи.

Глаша вскрикнула, отскочила и, поскользнувшись, едва не сорвалась в реку, но ее подхватили и крепко прижали к груди.

– Тихо ты, не пугайся так. – Глеб ласково погладил ее по голове и, только убедившись, что она стоит на ногах, наконец отстранился и заглянул ей в глаза. – Ты что здесь делаешь в такое время?

Глаша с трудом успокоила сбившееся с перепугу дыхание и, покраснев, попыталась высвободиться.

– В рощу иду. Пусти.

Глеб покачал головой, усиливая хватку.

– Доски скользкие, еще улетишь с моста.

Глаша рассердилась. Ей нужно было в лес, а он уцепился и не давал пройти.

– Даже если улечу, тебе-то что за беда! – Она дернулась сильнее, но только опять поскользнулась и неловко ткнулась лицом в грудь парня.

– Именно что беда будет, – вновь ставя ее на ноги, серьезно ответил Глеб. – И очень большая беда. Пойдем, провожу до дому.

– Мне в лес надо, а не до дому! – возразила Глаша, осторожно щупая ногой доски и прикидывая, как бы вывернуться.

Глеб несколько мгновений смотрел на нее, думая о чем-то своем, потом чуть заметно кивнул:

– Хорошо, пойдем в лес, раз надо.

– Я одна пойду, пусти. – Время уже сильно поджимало, а опаздывать было ни в коем случае нельзя, Глаша сердцем чуяла. – Глеб, я тороплюсь. Пусти, пожалуйста.

Но парень неожиданно подхватил ее на руки, что-то шепнул, и вокруг них встала стена леса.

– Не бойся, не опоздаешь. – Он опустил Глашу на землю, но руку не выпустил. – А одной тебе здесь делать все равно нечего.

Глаша огляделась. Это была не роща – вокруг протыкал соснами звездное небо темный бор. И она вдруг четко осознала, что именно сюда ей и надо было. Только навязавшийся провожатый мог все испортить. Глаша дернула руку и сделала шаг назад.

– Ты почем знаешь, что я здесь делаю?! Может, я к Хожему пришла!

Она вздернула подбородок и отвернулась. Глеб отпустил ее руку, чуть отошел и принялся внимательно ее разглядывать, потом улыбнулся и вдруг исчез.

– Знаю, что к Хожему, – прошептал он странным голосом откуда-то сзади.

Глаша резко обернулась и отпрыгнула. Глаза парня, черные-черные, в темноте светились, а по крепким рукам и обнаженному торсу проступали зеленоватые растительные узоры. Он снова улыбнулся и пропал. Глаша испуганно припала спиной к дереву, сердце колотилось так, что она не слышала собственных мыслей, только знала, что надо бежать, да ноги точно приросли к земле.

– А если знаешь, так пусти, – тихо выдавила Глаша, озираясь по сторонам и пытаясь угадать, откуда на этот раз ждать его.

– А я тебя и не держу, – прозвучало будто из ствола, и Глаша снова отпрянула.

– Отстань от меня! Дай мне уйти! – Она подхватила с земли палку и завертелась на месте.

– И куда ты пойдешь? – Смех Глеба снова раздался сзади, и Глаша крутанулась, выставляя палку перед собой.

– К Хожему, я же сказала!

Глеб больше не исчезал, он с улыбкой смотрел на нее, а узоры на руках начинали светиться сильнее. Чуть склонив голову набок, он сделал быстрый шаг и перехватил палку, осторожно убирая ее в сторону.

– Если ты поранишься или, того хуже, убьешься, Хожий очень расстроится. К тому же ты уже пришла.

Глаша хотела кричать, но голос точно пропал, хотела бежать, но ноги подкосились, и она упала навзничь на хвою. Глеб опустился рядом и протянул ей воды.

– Ты же сама ко мне шла. Отчего теперь пугаешься?

Глаша оттолкнула флягу, пытаясь отползти назад, но тело не слушалось. Она закрыла голову руками и зажмурилась. Холодный страх сковал грудь, не давая ни вздохнуть, ни крикнуть.

– Глашенька! Милая моя! – На лицо брызнула холодная вода, мягкие руки принялись умывать и похлопывать по щекам, а как она немного отошла, обняли за плечи и прижали к горячей груди. – Сердце мое! Напугал я тебя? Прости, Глашенька, не стану впредь пугать и обижать, беречь буду пуще всего на свете. Моей будешь, и никто тронуть не посмеет ни тебя, ни сестрицу. Знаю ведь, что не об одной себе сердечко твое тревожится.

И так радостно и легко стало от слов этих, что Глаша сама щекой прижалась к его груди. Не обидит и другим обидеть не даст.

– Пойдем со мною, Глаша. Будем вместе мир хранить! – зарываясь носом в ее волосы, жарко прошептал Хожий. – А захочешь – через горы и реки на руках унесу туда, где никто не найдет. Ты только скажи, что моей будешь.

– Буду, – прошептала Глаша, где-то в глубине души с тоскою понимая, что сейчас проснется. – Только не оставляй меня одну.

– Не оставлю, – прошептал Хожий, крепче прижимая ее к себе, но Глаша уже проснулась.

До рассвета было еще далеко. Она лежала, сжавшись в комок и вцепившись в одеяло, над ней на четвереньках стояла сонная Аксютка.

– Глаш, ты чего? Не заболела? Чего плачешь?

Глаша всхлипнула, утыкаясь в одеяло и стараясь сдержать слезы. Маленькая ладошка сестры коснулась ее лба, потом Аксютка прижалась к ее спине, обхватила ручонками и крепко-крепко обняла:

– Ну не надо, Глашенька, не плачь! Страшное что приснилось? Все это сказки бабкины, ничего в них нет, а нас ими специально пугают, потому что мы городские. Ты же сама так говорила.

Глаша вынырнула лицом из одеяла и глубоко вздохнула, прогоняя остатки сна:

– Сказки, Аксюш, сказки. Просто вчера перенервничала, вот и снится невесть что.

– А о чем вы с бабушкой в бане разговаривали?

– О сказках. – Глаша улыбнулась, прижимаясь спиной к тепленькой Аксюше. – Спи, рано еще.

Аксютка зевнула и уткнулась носом сестре в затылок:

– Так я и сплю, это ты чего-то возишься.

Наутро бабка Агафья напекла лепешек с зеленью, сыру козьего на стол поставила да жирного, пахучего молока.

– Ешьте, не торопитесь, пусть дорога подсохнет как следует, к вечеру и поедете. День нынче долгий, солнцеворот скоро, дотемна доберетесь.

После завтрака дядька Трофим с Егором бабке дров нарубили да опять на озеро подались, Аксютка ушла на лужок козу пасти, а Глаше бабка вручила туесок и за ягодами к роще отправила. Тетка Варвара как узнала – запричитала, заплакала, мол, на погибель отправляешь девку, но бабка ее полотенцем отхлестала и в баню отослала.

– А тебе самой-то не боязно? – провожая Глашу до калитки, ухмыльнулась Агафья.

Глаша только плечами пожала:

– А кого там бояться? Люди не ходят, зверей диких нет, больно светлый лес да маленький. Клещей разве что? Да только какие ж я ягоды принесу? Земляника цветет еще, для остальных и подавно рано.

– Ну не ягоды, так грибы! – отмахнулась бабка. – Вон дождь всю ночь лил, сейчас повыпрыгивают. Иди, Глаша, надо тебе, вижу ведь.

И Глаша пошла. Ее и правда до дрожи в рощу тянуло. На стол накрывает, а сама все за окно смотрит, огород полет – нет-нет да к роще глаза подымает. Точно зовет кто… А народ из домов вышел, глядит ей вслед и головами качает. Народ на этом берегу не такой, как в деревне. В бывшем колхозе и жителей-то осталось семь дворов, да все больше старики. Они тоже в ведьму и Хожего верят, только не боятся их, стараются в мире жить. И в рощу за грибами и ягодами ходят. Да только мост все одно не переходят. Знать, им тоже ведьма запретила.

– Далеко отправилась, синеглазочка? – окликнул ее дед Евграф.

– Утро доброе, Евграф Пантелеевич! – Глаша улыбнулась старику и махнула корзинкой. – В рощу, за грибами.

– Сама али Агафья отправила? – выглядывая из-за забора, пропищала старуха Евдокия.

– Отправила али сама пошла – забота не твоя! – распахивая калитку, осадила соседку бабка Агафья. – Идет – значит, надо так. А ты на пути у ней не стой!

Евдокия замахала руками:

– Чур меня, чур, Агафьюшка! Я ж из доброго умысла, думаю, вдруг не знает девчоночка, куда идет.

Агафья погрозила соседке тяпкой, а Глаше махнула, мол, иди, не обращай внимания, да ушла в огород. Больше Глашу никто не окликал, только вслед посматривали да крестили из-под полы.

В роще было мокро от ночного дождя, на свежих, умытых березовых ветках сверкали сырые алмазики. На опушке жужжали по мокрым цветам пушистые пчелки, чуть подальше, у самой реки, заливались птицы. Иногда пробегал легкий ветерок или птичка вспархивала, и березы роняли Глаше на голову сверкающие капли. Глаша смеялась, подставляя им лицо, и сама дергала за свисающие ветки. И так весело, так радостно было в омытой дождем роще, так приветливо перешептывались листья, что на душе у Глаши все расцвело. Она бросила корзинку, обхватила руками молодую березку, прижалась к ней, точно к сестре родной, и долго стояла, слушая голоса леса и жмурясь на солнце.

«Ну какая же это ведьмина роща?! Такая светлая да радостная! И какого счастья люди себя лишают из-за старых сказок и суеверий!»

Глаша открыла глаза и чуть не вскрикнула: перед ней, улыбаясь ее счастливому виду, стоял Глеб.

– Что, опять напугал? – Он подобрал ее корзинку и сделал шаг навстречу. – А мне бабка Евдокия сказала, что тебя Агафья в рощу отправила.

Глаша попятились, прячась за березку, но зацепилась за сучок.

– За грибами отправила.

– Ну не бойся ты меня, Глаша. Не обижу. – Глеб осторожно отцепил ее рукав от дерева и взял за руку. – Страшно мне за тебя: ходишь всюду одна, а народ посматривает да через плечо поплевывать начинает.

– Ну так и что в этом страшного? – Глаша отняла у него руку и снова отступила. А у самой сердечко так и подскакивало от его прикосновений. Но Глаша была девушка строгая и сердцу глупому воли не давала.

– Да уж все на деревне тебя ведьмой молодой зовут. А как уехали вы вчера, заговорили, что ведьма к Хожему на поклон пошла. – Глеб больше тронуть ее не пытался, только стоял и смотрел с какой-то тоской. – Уезжать тебе надо, Глаша. Народ здесь не-добрый.

Глаша мотнула головой:

– Ты же сам вчера говорил, что ведьма с Хожим как опора для местных, что они эту сказку будут холить и лелеять. Так и пусть зовут как вздумается, я им подыграю как сумею. – Но на душе вдруг стало неспокойно. – А ты сам уезжать собрался?

Глеб усмехнулся и подошел ближе:

– А что, не хочешь, чтобы я уезжал?

Глаша выставила перед собой корзину и сердито нахмурилась:

– Да мне-то какая забота! Уезжай, если невмоготу. Жили тут до тебя и сейчас переживут.

– А ты как же? – Глеб перестал улыбаться. – Как одна эту сказку на себе понесешь?

Глаша фыркнула и отвернулась:

– Чай, не вязанка дров, не раздавит! А невмоготу будет – сюда уйду, к бабке Агафье.

– Ведьме без Хожего на деревне жизни не будет, Глаша. – Глеб серьезно покачал головой.

– Еще ты меня донимать этой сказкой будешь! – рассердилась Глаша. – Ладно местные, сочинили себе страшилку и ходят боятся, так неужто и тебя глупостью заразили? Тоже теперь в Хожего веришь?

– Заразиться от местных с моей работой действительно немудрено, – усмехнулся Глеб и в один шаг очутился рядом. – Не сердись, Глаша. Добра я тебе хочу. Нравишься ты мне.

Сердечко так и зачастило, в лицо ударил румянец. Глаша снова отвернулась, сжимая корзину и сердясь на себя. Уж больно скор на признания показался ей Глеб, да и сон про Хожего из головы не шел.

– А если и правда добра хочешь, отчего уезжать собрался? – обиженно вздохнула Глаша.

– Никуда я от тебя не уеду. – Глеб осторожно, точно крыла бабочки, коснулся ее волос. – Только не беги от меня. Позволь рядом быть.

– Будь где хочешь, кто тебе запретит. – Глаша снова рассердилась на себя, что тает от слов его, точно снег на поляне, перекинула косу через плечо и с вызовом развернулась к парню. – Да только черту не переступай! Я не кошка, чтоб меня без нужды трогать!