1962. Хрущев. Кеннеди. Кастро. Как мир чуть не погиб

Тем не менее доктрина «массированного возмездия» была включена в стратегическую концепцию НАТО (МС 14/2, принятую Североатлантическим советом в мае 1957 года), которая призывала к полномасштабному ядерному ответу на любую советскую атаку, независимо от того, собиралась ли Москва применять ядерное оружие или нет[89].

В 1956 году Джон Фостер Даллес охарактеризует американскую стратегию в 1950-е годы как «балансирование на грани войны».

Резко возросла активность спецслужб. Принятый в декабре 1954 года документ СНБ-5412 разъяснял полномочия ЦРУ при проведении операций по «шпионажу и контрразведке за рубежом»: «создание и использование в своих целях трудноразрешимых проблем для международного коммунизма… дискредитация идеологии и престижа международного коммунизма и уменьшение силы его партий и других элементов… сокращение международного коммунистического контроля над любыми районами мира… создание подпольного сопротивления и содействие тайным и партизанским операциям, обеспечение активности этих сил в случае войны». Все «тайные операции» рекомендовалось проводить с таким расчетом, чтобы «ответственность за них правительства США не была явной… и в случае обнаружения правительство Соединенных Штатов могло с правдоподобностью отрицать какую-либо ответственность за них». В качестве методов подобных операций СНБ-5412 предлагал использовать «пропаганду; политические действия; экономическую войну; превентивные прямые действия, включая саботаж и контрсаботаж, меры по разрушению и поощрению к эмиграции; подрывную деятельность против враждебных государств или групп, включая помощь подпольному сопротивлению, партизанским и эмигрантским группам; поддержку националистических и антикоммунистических элементов… планы и операции клеветы»[90].

Директивы СНБ претворялись в жизнь, во многом предвосхищая те операции, которые Соединенные Штаты будут осуществлять на Кубе после победы там революции во главе с Фиделем Кастро. Биограф Эйзенхауэра Стивен Амброз писал: «Под непосредственным управлением Аллена Даллеса и при поддержке Эйзенхауэра ЦРУ осуществляло тайные операции по всему миру. Наиболее успешными и яркими были операции в Иране в 1953 году и в Гватемале в 1954 году, а некоторые, как, например, в Венгрии в 1956 году, закончились полным провалом. Тем не менее тайные операции оставались чуть ли не главным оружием Эйзенхауэра в “холодной войне”»[91].

Аллен Даллес авторитетно подтверждал свое участие: «Мосаддык в Иране и Арбенс в Гватемале пришли к власти нормальным путем, а не в результате государственного переворота… Поначалу и тот и другой скрывали намерение открыть доступ коммунистам в свои страны. Когда же такие цели стали очевидными, мы оказали поддержку антикоммунистическим элементам в обеих странах. В первом случае – лицам, поддерживавшим шаха, в другом – группе гватемальских патриотов. Все сошло удачно, и коммунистическая опасность была устранена. Правда, правительства, находившиеся у власти в Иране и Гватемале, формально не просили нас о помощи»[92].

Соединенные Штаты также заметно расширяли сеть своих военно-политических союзов, ничуть не скрывая их антисоветскую направленность.

Известный историк Пол Кеннеди справедливо замечал: «С расширением членства в НАТО в 1950-е годы США фактически пообещали “защищать почти всю Европу и даже некоторые части Ближнего Востока – от Шпицбергена до Берлинской стены и до восточных границ Турции”».

Однако это было лишь началом американского перенапряжения сил. Пакт Рио и особое отношение с Канадой означали, что США взяли на себя ответственность по обороне всего западного полушария. Тихоокеанский пакт безопасности (АНЗЮС) добавил обязательства в юго-западной части Тихого океана. Конфронтация с Восточной Азией в начале 1950-х годов привела к подписанию нескольких двусторонних соглашений, по которым США обязались помогать странам тихоокеанского региона – Японии, Южной Корее, Тайваню и Филиппинам. В 1954 году они были подкреплены учреждением СЕАТО (Организация договора Юго-Восточной Азии), по которому США вместе с Великобританией, Францией, Австралией, Новой Зеландией, Филиппинами, Пакистаном и Таиландом пообещали взаимную поддержку для отражения агрессии в этом регионе.

На Ближнем Востоке США выступили главным инициатором еще одной региональной организации – Багдадского пакта 1955 года (позже превратившегося в Организацию центрального договора), в рамках которого Великобритания, Турция, Ирак, Иран и Пакистан объединились против подрывной деятельности и нападения. В других частях Ближнего Востока США заключали или готовили особые соглашения с Израилем, Саудовской Аравией и Иорданией – либо из-за прочных иудео-американских связей, либо в соответствии с «доктриной Эйзенхауэра» (1957), предполагавшей помощь арабским государствам[93].

В результате «пактомании Даллеса» США оказались во главе четырех военно-политических блоков, охватывавших кроме них самих еще 39 стран мира, не считая множества двусторонних военных договоров. Расширялась система военных баз, из предназначения которых в США не делали большого секрета: «Европейские и азиатские базы были особенно важны в 1950-е годы, поскольку представляли собой форпосты, с которых американские стратегические бомбардировщики могли наносить удары по сердцевине коммунистического монолита»[94], – замечали американские аналитики.

Вместе с тем в отношениях между СССР и Западом в 1950-е годы были заметны и некоторые позитивные подвижки.

После смерти Сталина разворот в советской внешней политике произошел достаточно резко, и инициатором его выступал МИД во главе с Молотовым. Этот курс пользовался поддержкой всего состава Президиума ЦК и был реализован задолго до того, как Хрущев стал хоть как-то интересоваться вопросами внешней политики[95].

Соцстранам – которых, конечно, не предполагали спускать с короткого поводка – был рекомендован резкий политический маневр, который должны были повторить шедшие в Москве перемены: переориентация на производство товаров широкого потребления, проведение широкой политической амнистии и т. п.

Произошла демилитаризация системы советского управления в Восточной Германии и Австрии.

Летом 1953 г. были сделаны первые шаги к нормализации межгосударственных отношений с Югославией.

Уже через две недели после смерти Сталина – 19 марта 1953 года – правительство СССР утвердило курс на прекращение войны на Корейском полуострове. Со своей стороны, главнокомандующий американскими войсками в Корее генерал Риджуэй утверждал, что наступление на север, к границам Манчжурии обойдется США в 350–400 тысяч убитыми и ранеными.

В июле 1953 года соглашение о перемирии было подписано. 31 июля войска двух коалиций, демонтировав оборонительные сооружения, отошли от линии непосредственного боевого соприкосновения на 2 км, образовав таким образом демилитаризованную зону шириной в 4 км вдоль всей границы КНДР и Республики Корея – в 62 км от Сеула и в 215 км от Пхеньяна[96].

СССР восстановил дипломатические отношения с Грецией, отказался от территориальных притязаний к Турции. За один 1953 год были заключены торговые договоры с 13-ю странами, среди которых были не только Франция, Швеция, Дания, Норвегия, но также Иран и становившаяся важным партнером Москвы Индия. СССР активно поддержал инициативы создания Движения неприсоединения, у истоков которого стояли индийский премьер Джавахарлал Неру и индонезийский президент Сукарно.

Центральным вопросом в отношениях Москвы и Запада оставался германский. По советскому плану Германия должна была стать единым миролюбивым и демократическим государством, что предполагалось достичь путем переговоров о заключении мирного договора, который гарантировал бы нейтральный, внеблоковый статус страны; союзные оккупационные войска подлежали выводу. Западный план включал требования проведения общегерманских свободных выборов и признания права Германии вступать в любые организации, в том числе и в НАТО.

Признаки перелома тенденции к конфронтации были заметны на Берлинском совещании министров иностранных дел СССР, Великобритании, США и Франции в январе-феврале 1954 года, где Молотов выступил с инициативой создания общеевропейской системы коллективной безопасности. В заявлении советского правительства от 31 марта 1954 года была высказана идея возможного членства СССР в НАТО.

В апреле-мае 1954 года на Женевском совещании по вопросам урегулирования в Индокитае с участием министров иностранных дел Советского Союза, США, Великобритании, Франции, Китая было достигнуто соглашение о прекращении военных действий во Вьетнаме, Лаосе и Камбодже. Правда, Даллес демонстративно покинул конференцию, не подписав итогового документа и заявив, что США будут «уважать» ее итоги, но не более того.

Наметилась перспектива первых шагов по контролю над ядерной сферой в декабре 1954 года. Генассамблея ООН приняла резолюцию об учреждении Международного агентства по контролю за атомной энергией (МАГАТЭ).

В это время Хрущев счел себя готовым к тому, чтобы лично вступить на международную арену. Поводы появились в связи с контактами по партийной линии.

В августе 1954 года в Москву – проездом в Китай – прибыла делегация лейбористской партии во главе с Клементом Эттли и Эньюрином Бивеном. Англичане дали очень высокие оценки интеллекту и аргументации Маленкова. Но Хрущев вызвал, мягко говоря, недоумение. На английского посла в Москве Хейтера он произвел впечатление человека, «невоспитанного, нахального, болтливого, невыдержанного, ужасающе невежественного в вопросах внешней политики». «Быстрый, но не умный, – суммировал Хейтер, – как молодой бычок, который, если ему указать направление, непременно достигнет свой цели, снося все на своем пути»[97].

При Сталине за рубеж из высшего руководства выезжали в основном только Молотов и Микоян. Сам Сталин на посту Генсека ездил только в Тегеран и Потсдам. Теперь уже Хрущев и его коллеги с азартом неофитов бросились осваивать новую для себя сферу, не испытывая необходимости в какой-либо профессиональной поддержке.

Постепенно Хрущев освоился, позволяя потоку сознания литься по любой проблеме. Импровизации на внешнеполитические темы стали представлять настоящий кошмар для МИДа, особенно когда на выступлении присутствовали иностранные корреспонденты, немедленно передававшие на ленты все более новые и все более смелые внешнеполитические инициативы первого секретаря с использованием все более залихватской лексики. При этом поначалу трудно было предположить, что Хрущев проявит не бо́льшую терпимость к чужому мнению, чем его предшественник.

Из партийного аппарата пошла атака на Маленкова за бюрократизм в правительственных органах, и на январском пленуме ЦК 1955 г. он был снят с поста Председателя Правительства. Премьером стал Булганин. Затем удар был нанесен по Молотову, которого сначала обвинили в ошибках в теории социализма, а затем – в противодействии полной нормализации отношений с Югославией.

В 1955 году, пренебрегая позицией Франции, американцы взяли курс на интеграцию ФРГ в НАТО. США помогали Западной Германии в создании ядерной промышленности, поставляя ядерное топливо, специальное исследовательское оборудование и готовя кадры.

В Москве началась работа по подготовке концепции договора о коллективной обороне. Вторая конференция восточноевропейских стран прошла в Варшаве 11–14 мая 1955 года после того, как боннский парламент ратифицировал соглашение о вступлении Западной Германии в НАТО. Организация Варшавского договора стала альтернативой НАТО.

«Создавая этот пакт, мы хотели оказать давление на Запад и показать, что с социалистическими странами нельзя разговаривать языком силы, такие времена давно прошли. Если вы создали военный блок НАТО, то мы в ответ создаем Организацию Варшавского договора… Предлагали много раз (и в беседах с государственными деятелями Запада, и в официальных документах) ликвидировать наш Варшавский пакт, если Запад ликвидирует НАТО»[98], – утверждал Хрущев. Заключительная статья Варшавского договора действительно гласила, что он утратит свою силу в случае создания в Европе системы коллективной безопасности.

25 января 1955 года указом Президиума Верховного Совета было прекращено состояние войны между СССР и Германией. В ходе советско-австрийских переговоров в Москве 12–15 апреля были сняты спорные вопросы о правах СССР на бывшую германскую собственность в Австрии, а Кремль дал «добро» на вывод из Австрии всех оккупационных войск и подписание Государственного договора. Австрийский премьер вспоминал слова Хрущева: «Вы знаете, господин Рааб, это первый раз в моей жизни, когда я сижу рядом с настоящим капиталистом»[99]. 15 мая в венском дворце Бельведер Молотов – вместе с коллегами из США, Англии, Франции и Австрии – поставил свою подпись под договором о восстановлении независимой и демократической Австрии.

Только в середине 1955 года, когда Западная Германия была принята в НАТО и в ответ образовалась ОВД, СССР окончательно примет концепцию «двух Германий», отказавшись от идеи воссоединения страны. Тогда Советским Союзом была выдвинута идея созыва совещания на высшем уровне в Женеве в целях улучшения международной атмосферы и обсуждения осложнявших ее спорных проблем.

Хозяин

В 1955 году на пути к вершине у Хрущева оставались досадные препятствия в лице Маленкова и Молотова. 22 января 1955 года Первый секретарь вынес вопрос о Маленкове на рассмотрение Президиума ЦК. Ему инкриминировались забюрократизированность в работе Правительства и близость с Берией. Новым главой правительства стал Булганин, давний друг Хрущева.

7 февраля 1955 г. было принято решение о создании Совета Обороны Союза ССР как постоянно действующего органа для рассмотрения вопросов обороны страны и Вооруженных сил. Вопрос о председателе теперь решился однозначно – Хрущев.

Для того чтобы отодвинуть Молотова, Хрущев объявил центральным для советской внешней политики вопрос о сближении с Югославией – именно потому, что глава МИД выступал последовательным критиком Тито, который вы́резал всю просоветскую часть компартии Югославии и всячески заигрывал с НАТО. Экзекуция Молотова на Пленуме состоялась в июле 1955 года.

С этого времени Хрущев активно взялся за кадры МИДа, в массовом порядке наводняя его работниками партийных органов, знавших о дипломатии исключительно со страниц центральных газет.

Идею созыва совещания в верхах – вопреки позиции США – поддерживали Англия и Франция. После долгих колебаний Эйзенхауэр принял решение все-таки отправиться в Женеву. Перед отъездом он заверил, что не допустит «второй Ялты», и предостерег американцев от «глупых ожиданий, будто мир может быть будто по волшебству излечен одним совещанием»[100]. Британскую и французскую делегации возглавили премьеры – Энтони Иден и Эдгар Фор.

Первая за десятилетие встреча глав великих держав вызвала колоссальный интерес. Улицы Женевы были заполнены зеваками, многие из которых специально приехали туда ради такого знаменательного события. Советской делегацией на правах премьера руководил Булганин, в ее состав входили Хрущев, Молотов, Громыко, а также маршал Жуков – на правах фронтового соратника Эйзенхауэра.

Сама конференция, открытые заседания которой проходили в зале заседаний прежней Лиги Наций в Пале де Насьон, из которого открывался отличный вид на Женевское озеро и горы, оказалась довольно скучной и свелась к обмену политическими заявлениями. Повестка дня – воссоединение Германии, европейская безопасность, разоружение, контакты между странами Востока и Запада.

Булганин предложил текст договора о европейской безопасности, который должен быть заключен между НАТО и странами Варшавского договора и предусматривал немедленный отказ от ядерного оружия. В планы западных держав ничего подобное не входило.

Громыко вспоминал, что заметное оживление вызвало напоминание Булганина об инициативе СССР по вступлению в НАТО: «Как бы там ни было, но ни тогда, ни позже какого-либо формального ответа на свое предложение в Женеве мы так и не получили»[101].

Самым примечательным предложением Эйзенхауэра в Женеве стал план «открытого неба», предусматривавший наблюдательные полеты друг над другом, который Хрущев расценил как схему легализации шпионажа без желания двигаться в сторону сокращения вооружений.

Вечером 22 мая российская делегация устраивала прием. «Атмосфера была расслабленной и легкой, – записал глава британского МИД Макмиллан. – Я все сильнее чувствовал, что Булганин, хотя и номинальный глава, имел небольшое значение и что Молотов был уже «больным человеком». Хрущев – для меня загадка. Как может этот толстый, вульгарный человек, с поросячьими глазками и бесконечным потоком речи быть реальным правителем – наследником царей – миллионов людей в этой огромной стране?»[102]

Видный американский дипломат Чарльз Болен назвал Женеву «одной из самых бесплодных и разочаровывающих встреч»[103]. Единственным конкретным решением стало соглашение о том, что здесь же в Женеве в октябре пройдет конференция министров иностранных дел.

Конференция началась 26 октября с представления тремя западными странами совместного плана по вопросу воссоединения Германии и европейской безопасности. Молотов в ответ предложил проект договора о коллективной безопасности. Оставался несогласованным только один вопрос: общегерманских выборов. Это была точка наибольшего сближения позиций Советского Союза и западных держав с Ялты в 1945 году.

У Трояновского, который переводил переговоры, «сложилось впечатление, что, добиваясь объединения Германии, западные делегации готовы были пойти на дальнейшие серьезные уступки советской стороне, которая могла бы получить гораздо больше того, что она получила в результате объединения Германии в 1990 году. Виной тому во многом личные амбиции. Вероятно, Хрущев просто не хотел, чтобы Молотов, отставка которого была уже предрешена, заработал под занавес какие-либо лавры… Когда на конференции министров был объявлен перерыв, Молотов и Громыко отправились к Хрущеву, который в это время отдыхал в Крыму… Однако после разговора с Хрущевым оба вышли от него понурые и злые»[104].

А Хрущев и Булганин занялись Востоком. Их азиатское турне – в Индию, Бирму и Афганистан – длилось почти два месяца, толпы людей собирались посмотреть на советское руководство. Возвратившись, первый секретарь заявил на заседании Президиума: «В Индии – нечто похожее на “керенщину”. Будет обостряться борьба. Компартия будет расти».

Москва впервые заявляла себя как серьезный игрок на Ближнем Востоке, который до этого момента рассматривался западными странами как своя политическая вотчина.

Макмиллан сделал явно не устроившие западную дипломатию выводы: «Они вступают в контакты с Сирией, Саудовской Аравией, Ливией и другими странами. Это действительно начало нового наступления на Ближнем Востоке, пока Европа сдерживается “духом Женевы”, а Дальний Восток временно стабилизирован»[105].

Поставки вооружений на Ближний Восток открывали новое обширное поле для конфронтации с Западом. Хрущев поведает египетскому лидеру Насеру: «Лучшая оборона – нападение. Я сказал, что нам необходима новая, активная дипломатия, поскольку невозможность ядерной войны означает, что борьба между нами и капиталистами будет теперь вестись другими средствами. Я не авантюрист… Но мы должны поддержать новые освободительные движения»[106].

На Президиуме ЦК 13 февраля 1956 года было принято решение: внести на Пленум ЦК КПСС предложение о том, что Президиум ЦК считает необходимым на закрытом заседании съезда сделать доклад о культе личности и утвердить докладчиком Н. С. Хрущева». Как отмечал историк Рудольф Германович Пихоя, «грубо нарушалась традиция подготовки не только съезда, но и вообще сколько-нибудь крупного партийного мероприятия: утверждался доклад, текста которого в это время вообще не существовало. Его еще предстояло написать»[107].

К началу съезда над текстом секретного доклада еще работали две команды спичрайтеров. Окончательный текст – авторский, хрущевский.

Бурлацкий полагал: «Надо было обладать натурой Хрущева – отчаянностью до авантюризма, надо было пройти через испытания страданием, страхом, приспособленчеством, чтобы решиться на такой шаг»[108].

Секретный доклад Хрущева произвел эффект разорвавшейся ядерной бомбы. «Как было не верить ему? Конкретные, жуткие факты, имена, названные им, безусловно проверены и точны, – вспоминал присутствовавший в зале Николай Байбаков. – И все ж что-то настораживало – особенно какая-то неестественная, срывающаяся на выкрик нота, что-то личное, необъяснимая передержка. Вот Хрущев, тяжело дыша, выпил воды из стакана, воспаленный, решительный… Факты замельчили, утрачивая свою значимость и остроту… Изображаемый Хрущевым Сталин все же никак не совмещался с тем живым образом, который мне ясно помнился. Сталин самодурствовал, не признавал чужих мнений? Изощренно издевался? Это не так. Был Сталин некомпетентным в военных вопросах, руководил операциями на фронтах “по глобусу”? И опять – очевидная и грубая неправда… Человек, возглавлявший страну, построивший великое государство, не мог быть сознательным его губителем… В сарказме Хрущева сквозила нескрываемая личная ненависть к Сталину. Невольно возникала мысль – это не что иное, как месть Сталину за вынужденное многолетнее подобострастие перед ним»[109].

5 марта было принято решение ознакомить с докладом «всех коммунистов и комсомольцев, а также беспартийный актив рабочих, служащих и колхозников»[110]. Резонанс превзошел все ожидания. «Десталинизация общества дополнялась другой важной составляющей: происходит своего рода “десакрализация власти”. Хрущев выпустил джинна из бутылки – замахнувшись на своих противников мечом политических разоблачений, он разрушил, сам того не желая, ту идеологическую дисциплину и единомыслие, которые были неотъемлемой частью коммунистической идеологии»[111], – замечал Рудольф Пихоя.

Секретный доклад Хрущева на ХХ съезде КПСС, сразу же переставший быть секретным, нанес мощнейший удар по внешнеполитическим позициям Советского Союза и мирового коммунистического движения, спровоцировал ряд серьезнейших кризисов. «Секретную речь Хрущева, несомненно, можно назвать самым опрометчивым и самым мужественным поступком в его жизни, – пишет Уильям Таубман. – Поступком, после которого советский режим так и не оправился – как и сам Хрущев»[112].

Общественное сознание было буквально взорвано, от монолитного единства советского народа не осталось и следа. Первой взорвалась Грузия. Стреляли: 20 убитых, 60 раненых, 381 арестованных – в основном школьники и студенты. Митинги продолжались под крики «Кровь за кровь». 50-тысячная толпа митинговала в Гори, осаждали горотдел милиции[113].

Советские патриоты-коммунисты теряли почву под ногами. Но и либералы был недовольны – недостаточностью размежевания с советским прошлым и настоящим. «Предпринятое Хрущевым развенчание культа личности носило дозированный, непоследовательный и противоречивый характер, – пишет Костырченко. – Да и саму эту кампанию он инициировал, во‐первых, преимущественно ради того, чтобы застраховать номенклатуру от повторения прежнего “беспредела” госбезопасности, во‐вторых, дабы дискредитировать и добиться низвержения своих политических конкурентов, заклейменных им как “антипартийная группа”, и только в‐третьих, чтобы повысить уровень благосостояния рядовых граждан, несколько расширив их социальные (не политические!) права… Вот почему либеральная интеллигенция, которая поначалу с энтузиазмом восприняла официальные декларации о восстановлении “социалистической законности”, потом все более скептически относилась к подобной риторике, призванной камуфлировать продолжавшееся (пусть и в меньших масштабах) попрание государством гражданских прав и свобод»[114].

И уже очень скоро доклад перестал быть секретом для мирового общественного мнения.

В ярости был Мао. Ведь он только что направил приветствие в адрес съезда, где пел дифирамбы партии Ленина-Сталина, которое с трибуны съезда под бурные аплодисменты зала зачитал представлявший КПК Джу Дэ. «Он направил на нас меч, выпустил из клеток тигров, готовых разорвать нас… Сталина можно было критиковать, но не убивать»[115]. В это время Мао пришел к окончательному выводу, что Хрущев губит дело Ленина. Уже в XXI веке в годы правления Си Цзиньпина выступление Хрущева на ХХ съезде расценивалась как катастрофическая ошибка.

В Париже громили помещения общества «Франция – Россия», оскорбляли и избивали его активистов, из его правления вышли все члены (за исключением Жан-Поля Сартра).

Зато многие были просто в восторге. Например, Аллен Даллес, который напишет: «Судя по кратким сообщениям, появившимся в прессе, можно было заключить, что выступление нового советского лидера длилось долго. Такую речь не мог произнести экспромтом даже Хрущев, известный своими пространными импровизированными тостами и репликами. Значит, речь была написана и отпечатана, и, конечно, не в единственном экземпляре. А раз так, то текст, несомненно, разослали по многим адресам. Оставалось лишь добыть один из таких экземпляров.