Ось земли. Сага «Ось земли». Книга 4

Не было у Булая ответов на эти вопросы. Одно он понимал – не волею сталинистов или троцкистов страну бросает из стороны в сторону. Что-то куда более могучее распоряжалось ее судьбой. И не было конца проискам этой невидимой силы. Булаю уже в который раз приходила в голову мысль: может быть, бросить крестьянский труд? Использовать свою грамотность, устроиться где-нибудь на железной дороге учетчиком? Наверное, это не сытнее, так хоть такой каторги больше не будет?

Но что-то тяжелое и тягучее поднималось в душе в ответ на эти мысли. Нет, нельзя землю бросать. От нее вся сила, от нее ты на земле человек. Нельзя земляков бросать. Ты с ними – одно единое. Плоть от плоти. Все вместе: и беда и радость, и труд и праздник. С ними нельзя разлучаться. Вот и получается: под ногами земля, вокруг земляки – нерасторжимый мир, в котором надо жить любой ценой.

Чем дальше продолжалась пахота, тем невыносимее становилось напряжение. Пахари уже не ходили домой ночевать, хотя ходу всего ничего. Сил не хватало. Они падали в свои телеги обессиленные и проваливались в сон, прикрывшись овчинкой в обнимку с ребятишками. На заре едва вставали, заставляли себя размять непослушные руки и ноги, запрягали лошадей, пили холодную воду и снова вели борозду, не видя вокруг белого света. Часам к десяти уже лишались сил и валились спать хотя бы на пару часиков. Потом подкреплялись ковылихиным кулешом и снова пахали, забыв обо времени и о себе. В головах жила только одна мысль: быстрее закончить, успеть до дождей. А впереди еще ждал сев. Каждый вечер перед тем, как лечь спать, Булай находил в себе силы и шагами измерял оставшийся просвет между его и федькиной пахотой и этот просвет, казалось, уменьшался страшно медленно.

Вторую весну подряд погода улыбалась земледельцам. Они завершали пахоту, не попав ни под один проливной дождь, какие случаются в этих местах в мае довольно часто. Смывают зимнюю грязь, а заодно затопляют пашню. Нет, не затопил дождь на этот раз пашню. На день святого Епифана, который издавна в народе отмечают как «Рябиновку», поселок вышел из поля.

К вечеру последнего дня собрались все на бабьем участке завершать работу. Последний клочок земли поднимали уже не Левонихины коровы, а освободившиеся лошади. Мужики быстро прошли легкий чернозем и собрались на краю поля, у дороги. Стояли, негромко говорили о том, как далась земля. Голоса звучали утомленно, над всеми витала усталость. Потом грузили плужки на телеги, бросали в них утварь и подстилки, хлопали лошадок по потным шеям и ждали пахарей с дальних делянок. Наконец все съехались. Прибавилось разговору, шуму. Каждый едва стоял на ногах, лошади опустили головы, бабы лежали на телегах обессиленные, но воздухе ощущалась радость. Они радовались, потому что начало удачно положено. Дай Бог, чтобы так и дальше пошло. Когда все погрузились, Булай повернулся к темневшей в алом закате пашне, перекрестил ее широким крестом и перекрестился сам. С ним перекрестились и остальные товарищи.

– Ну, что ребятки, теперь и отдохнуть малость можно. Пошли по домам. Завтра на посевную только мужики выходят. Теперь уж, слава Богу, главное сделано.

Не спеша заскрипели колеса телег, звякнули пустые баклаги из под воды и раздался задорный голос неутомимой Левонихи:

По Дону гуляет, по Дону гуляет,По Дону гуляет казак молодой…

Песня разлилась по округе и движущийся темный табор подхватил ее, запевая все громче и громче, расплескивая мелодию до леса.

Приготовившийся ко сну лес втягивал в себя песню и возвращал ее гулким, раскатистым эхом.

Жизнь продолжалась.

2002 год. Булай в Дрездене

Данила Булай шел по притихшему ночному Дрездену, покрытому нежным январским снежком. Затихла бурная встреча нового 2002 года, на какую по количеству пиротехники способны лишь только немцы. Минуты прихода Санта Клауса в Германию по световому и шумовому эффекту вполне сравнимы с бомбардировками страны союзниками в конце Второй Мировой войны. А сейчас Дрезден засыпал, являя собою дивную сказку доброго сказочника Ганса Христиана Андерсена. Шпили его кирх, фигурные мосты и волшебные линии Цвингера светились в мглистой ночи снежным серебром. Казалось, вот-вот зазвенит бубенчик и появятся запряженные оленем сани с Каем и Гердой, увитые алыми розами.

Булай любил этот город особенной любовью, какой наверное может любить только разведчик. Здесь он проводил операции, в которых переплелись боль и страсть, честь и обман, любовь и ненависть. Такие дьявольские коктейли чаще всего замешивают писатели и драматурги, но их герои живут на страницах произведений. А коктейли разведки шипят и пузырятся в реальной жизни. Данила любовался городом после длительной разлуки и шел по пешеходной зоне к одной из центральных гостиниц. Ранним праздничным утром, когда к завтраку встают только те, кому это крайне необходимо, у него была назначена необычная встреча. Он восстанавливал связь с источником, который отказался от сотрудничества двенадцать лет назад и теперь проявился снова. Данила приехал сюда из Праги, где находился теперь в долгосрочной командировке.

Воспоминания о том времени чередой приходили в голову Булая. Он помнил, как начиналась третья немецкая революция, в которой Дрезден сыграл особую роль. Именно здесь начались самые массовые манифестации против режима коммунистов, здесь власть начала пятиться под напором протеста. Протест же гремел уличной, хмельной революцией. Люди, будто напившись неизвестного зелья, сбивались в толпища и словно следуя указке невидимого дирижера, могучим миллионоголосым хором вздымали в небо протуберанцы своей страсти. Глаза их блистали стеклянным блеском, глотки их хрипели: «Свободу! Свободу!» руки их сжимались в кулаки и те, кто слышал их рев за стенами тихих кабинетов, цепенели от страха. Люди неслись к «свободе» в завихрениях неудержимой симфонии бунта, в надежде на прорыв в волшебные пространства Несказанного Благополучия и воля их была настолько могуча, что проломила мрачную берлинскую стену, и в разверзнутую брешь хлынули навстречу друг другу потоки окрыленных душ.

Как это случилось? Булай помнил летнее счастливое настроение конца семидесятых: под беззаботные мажорики повсюду гремевших песен, в деловитом тарахтенье «Трабантов» и «Вартбургов», резво мельтешивших на улицах Берлина, в уютном покое чистеньких кафе и беззаботной, беззаботной, полной надежд жизни этих же людей царило душевное благополучие. Куда все это пропало? Они были счастливы эти люди, они были счастливы, и этого нельзя было не видеть. Меггельзее, зеленые берега, белые яхты, летняя лень за кружкой пива, детский смех, они были счастливы. Древняя крепость под самым куполом голубого неба, стайки туристов, нежные виды Саксонии, розы на каменных стенах и легкое, воздушное настроение на улицах, легкое, беззаботное… Тогда ими еще владело упоительное освобождение от теней прошедшей войны, они дышали воздухом обновления. Они хорошо помнили, что значит – открыть душу перед бесами тьмы и ненависти. Они этого еще не забыли и радовались тому, что все это позади. Но потом незримым верхним эфиром приплыла мелодия из флейты Крысолова. Упитанная тень этого флейтиста падала на луга и горы за Люнебургской пустошью, он пританцовывал на равнинах междуречья Рейна и Эльбы, среди голубых отрогов Альп, в своей фетровой шляпе и полосатых гетрах, розовощекий и голубоглазый. Его пальцы весело бегали по дудочке и она выбрасывала в эфир радостные свистки о жизни ТАМ. Мелодия звала к себе и люди стали прислушиваться к ней. Потом они стали подпевать, не замечая, что эта музыка будит боль зависти, тревогу неполноценности, зуд протеста. Они просто подпевали ей, подавляя большие и мелкие заботы своей жизни и не догадываясь, что позже она завоюет их полностью. И вот их слабенькие голоса стали объединяться в хор, этот хор следовал за флейтой Крысолова и овладевал ими, не давая умолкнуть даже тем, кто со страхом замечал, что вместо сладкой мелодии флейты в воздухе уже стоит визг валькирий, появившихся неизвестно откуда. Валькирии закружили их черной бурей, заставляя кричать лишь об одном – о разрушительном протесте любой ценой. Потом наступила весна, буря затихала в ожидании заключительного удара литавр – подписания договора об объединении Германии. Да, это была репетиция спектакля, который не был новым для советской разведки, но она была бессильна сделать против него хоть что нибудь. Потому что в заглавных ролях этого действа было запрограммировано и выступление советских руководителей, сознательно или по врожденному идиотизму, согласившихся сыграть роли приглашенных звезд.

 * * *

Потом он вернулся в своей памяти к группе «Астра», которая после долгого перерыва вышла на связь. Все эти двенадцать лет он хранил в сердце любовь к этой группе и надежду на то, что она однажды подаст сигнал вызова на встречу. Когда такой сигнал поступил и он узнал об этом, он испытал гордость и счастье. Гордость за то, что такие люди есть у его службы и счастье от того, что он снова будет бороться с ними плечом к плечу. Их связывало многое и в первую очередь, то доверие и уважение, которое появляются только в условиях жестоких испытаний.

Разведка работает с душами как с тончайшими музыкальными инструментами, исполняющими свои партии в многоголосье жизни. Когда разведчик с тонким слухом улавливает в звучании одинокой скрипки крохотный диссонанс, он незаметно берет ее в руки, подкручивает колки, а затем уверенной рукой проводит смычком по струнам и скрипка звучит по-иному. Она звучит так, как нужно разведчику. Что, что? Вы говорите, что он заставляет нежную скрипку играть по чуждой ей партитуре? Полноте! Главное в мире – красота. А он, разведчик, всегда уверен, что именно его партитура лучше всего подходит для этой скрипки. Он наслаждается ее звуком и она отдается его искусству.

И вот этой гармонии наступал конец. Слаженная музыка инструментов берлинской резидентуры стала сменяться какофонией беспорядка. Не выдержавшие навалившегося на них полета валькирий, инструменты начали сбиваться и замолкать.

Данила вспоминал последнее дело, которое поставило точку в их сотрудничестве.

Группа «Астра» – два молодых в ту пору немца Хайнц и Хельга, работавшие на сугубо идейной основе. Они являлись сотрудниками аппарата социал-демократической партии Германии и имели доступ к нужной информации, однако на самом деле оказывали помощь по гораздо более широкому кругу вопросов. «Астра» была связана с советской разведкой уже несколько лет, а ее возникновение началось с вербовки Хельги в Москве. Булай снова и снова перебирал в памяти все обстоятельства этого дела, во многом раскрывшего ему глаза на происходящее…

При всей веселенькой джазовой демократичности послевоенного общества ФРГ, кроме сытого зрительного зала, утонченной оркестровой ямы и солистов на сцене, в нем были еще и машинные подвалы. И Господь Бог распорядился начать жизненный путь Хельги как раз там, в сумраке этих подвалов, – точнее говоря, в семье портового докера, простого трудяги, на плечах которого и стоит цветущая и пахнущая пирамида жизни. Подрастая на портовых задворках города Киля, девочка телом своим и душою училась понимать, что звучащая на главных улицах азартная музыка, не предназначается для нее. Конечно, она могла включиться в танцы веселящихся под нее детишек. Только у нее не было красивых платьиц и панталончиков, чтобы не выглядеть в хороводе пугалом. Потом ей пришлось на себе испытать унижение грошовыми тряпками и скудным пропитанием в студенческом беспорядочном дикстиленде. Она знала, что у нее есть голос, но голос молчал, потому что вольно петь могли только состоятельные студенты. Они, эти сыновья и дочери богатых, танцевали рок, взметая шелка вечерних платьев и посверкивая молниями штиблет, они рокотали басами «мазератти» и «поршей», лечили тонкую зависимость от кокаина у лучших знатоков наркотических блюзов. Хельга видела, что после выпуска главным рычагом трудоустройства будет не столько ее отличный диплом, сколько близость родителей к дирижеру. Но ее родители были бесконечно далеки от дирижера в своих машинных отделениях, а близкие связи имели разве что среди портовых такелажников, поэтому она могла рассчитывать исключительно на себя. Имея крепкое молодое здоровье, Хельга сидела над учебниками день и ночь и хотела только одного: сделать себе маленькую партию в политологии еще до завершения университета, так, чтобы эта музыка была услышана ценителями и ее пригласили в приличный оркестр. Она перерабатывала курсовые работы десятками раз и обрела глубокие знания в нужных предметах. Старательность девушки не была незамечена и профессора считали ее подающей надежды студенткой. Ближе к выпуску ей нужен был старт, нужна была работа, которая заставила бы говорить о ней хотя бы в Университете. Когда ей представился шанс поехать на стажировку в Москву, Хельга поняла, что эта поездка дает надежду на рывок. Так и случилось. Материал по советской молодежи лег в основу ее дипломной работы и она была признана лучшей студенткой года. Однако наряду с этим, случилось и другое важное событие.

Когда Хельга поселилась в общежитии МГУ, она поняла, что русские играют другую музыку, как раз такую, какая нужна ей. Здесь тоже были дети богатых русских начальников. Но их было меньше, чем детей простых людей, их танцы были почти не видны и не оскорбляли слуха, а дети простых людей жили веселой и щедрой на дружбу коммуной, в которой звучал хор равных среди равных. Она полюбила этот молодой концерт и включилась в него, сразу обнаружив способности солиста. Поэтому советской разведке было достаточно легко установить с Хельгой контакт и начать с ней оперативную работу. Девушка оказалась хорошо организованной и очень понятливой помощницей. За полгода конспиративных встреч она успешно прошла науку, которую другие агенты усваивают годами. Главной же в ней была та целеустремленность и волевой напор, перед которыми валились любые преграды. В ФРГ она возвращалась уже обученной сотрудницей с заданием держать курс на карьеру внутри социал-демократической партии Германии. Хельга взялась за дело с присущим ей напором и вскоре стала одной из наиболее ярких фигур молодежного крыла партии в Западном Берлине.

Принявший ее на связь Данила не мог нарадоваться ее успехам и немного завидовал тому мужчине, который когда-нибудь познакомится с Хельгой и станет ее мужем. Она была красивым и притягательным человеком. Однако предположения Булая о том, что это случится «когда-нибудь» не оправдались. Будучи двадцати четырех лет от роду, Хельга сообщила ему, что у нее есть жених, также бывший студент-политолог, с которым они решили пожениться. После помолвки Хельга рассказала суженому о сотрудничестве с советской разведкой и предложила ему присоединиться к этому делу. Хайнц без колебания дал согласие. Как говорится, знала, кого выбирала. Данила вознамерился было отругать ее за несанкционированную вербовку, но Хельга засмеялась, поцеловала его в щеку и сказала:

– Вы, мужчины, дети в вербовочных делах. Я принесла тебе в зубах моего котенка, но я знаю, что это будет настоящий солдат. Поверь мне, товарищ ведущий офицер.

Вскоре Булай имел возможность убедиться, что она права. Эта пара отличалась высокой оперативной отдачей и считалась одной из лучших в резидентуре.

Перед ними была поставлена задача по поиску подходов к Отто Вилау, руководителю Представительства ФРГ в Западном Берлине, которое называлось по немецки Бундесхаузом. Виллау был одной из центральных фигур немецкой восточной политики, в его канцелярии курсировала нужная советской разведке информация. О вербовке его самого едва ли стоило мечтать, но среди сотрудников его аппарата числилась сорокалетняя делопроизводительница, с которой тот находился в нежных отношениях. Привлечение этой женщины было бы решением многих проблем. Резидентура отследила ее маршруты, сделала фотографии, изучила режим работы и бытовых дел, но не было агента, который мог бы взяться за нее. Мужской вариант здесь не походил, потому что Герда была привязана к своему Виллау и, кажется, страдала от того, что их многолетняя связь не приводит ни к каким подвижкам в ее личной жизни. Начальник не собирался разводиться со своей мегерой и предлагать ей руку и сердце. Эта драма заставляла ее углубляться внутрь себя и подвод к ней другого мужчины – дело дорогое и трудоемкое, мог окончиться впустую. Поэтому у Булая появилась идея подвести к ней молодую пару, которая может с ней подружиться, а в дальнейшем, смотришь, войти в доверие и изучить возможную основу вербовки. Такие дела делаются не быстро и Данила был удивлен, когда после постановки задания уже на следующей встрече группа «Астра» доложила о завязавшемся знакомстве. Ребята взяли на прокат дешевенький «фольксваген», подкараулили Герду при выезде из дома и протаранили заднюю дверь ее «опеля». При этом Хельга имитировала глубокий обморок. Пока вызывали скорую помощь и пытались «привести в себя» Хельгу, что назывется, «сблизились в шоке». Некоторе время спустя ребята позвонили Герде, благодарили за ее участие в «спасении» Хельги, пригласили на бокал вина и сумели ей так понравиться, что вскоре все вместе выехали на совместный пикник. Булай еще раз убедился в ценности этих сильных и изобретательных людей. Потом они продумали дальнейший план работы и снова инициатором была Хельга.

– И все-таки я предлагаю построить работу вокруг ее передка – сказала Хельга. Она так и не утратила привычки говорить на студенческом сленге, который изяществом образов, видимо, не отличается ни в одной стране мира – все разговоры про женскую верность выдумал мужской род. Нет такой женщины, которая хотя бы раз не посадила рога своему мужику. А большинство занимаются такими посадками регулярно. Ты не смотри на меня так, дорогулечка, я у тебя исключительное исключение – обернулась она к мужу.

– Да, но ты же сама говоришь, что Герда никого кроме своего Виллау знать не хочет, ведет себя замкнуто, и вообще, довольно мрачная особа.

– Это не совсем так, Данила. На пикнике она просто излучала радость. Она раскрепощалась от этой пошлой жизни, в которую ее загнал Виллау. Он, конечно, негодяй. Я бы давно ему устроила какой-нибудь сюрприз за его эгоизм. Просто Герда – человек довольно скромный и слабый. Представляешь, каждую пятницу этот гаденыш везет ее на свою виллу в Тегеле, пользует в течение часа, а потом дает денег на такси, чтобы она добралась к себе на квартиру. Везти ее самому домой не охота. Все, точка. Вот такая любовь уже в течение шести лет. А ей тридцать восемь. Ей надо срочно рожать ребенка и жить нормальной жизнью. Ты думаешь, он хоть раз об этом заикнулся? Нет, конечно. Это типичный баварский пердун, который ни черта кроме своей толстой задницы знать не хочет. Как же я его ненавижу!

– Успокойся, Хельга, ведь это не имеет к тебе прямого отношения.

– Имеет, мой любимый ведущий офицер. Еще как имеет. Ты дал нам задание по Герде. Мы сблизились с ней и не можем не сочувствовать ее беде. Самой настоящей беде, понимаешь? Потому что ей остается или спиться или повеситься. А она хорошая, хорошая женщина. Все вы сволочи, мужчины, ненавижу Вас!

– Вот так, Хайнц, и мы с тобой получили на орехи. Ну, нам не привыкать. Так что ты предлагаешь, девочка ты наша драгоценная?

– Я предлагаю подвести к ней героя-любовника и поиграть на этом.

– Это так просто в твоем представлении?

– Просто, просто. Виллау едет в составе делегации Западного

Берлина в Москву. Какие-то встречи с вашими московскими фюрерами. Герду он берет с собой в качестве постельной принадлежности. В работе делегации она принимать участия не будет. Значит, предпочтет всю неделю гулять по улицам и площадям столицы вашей родины. Чего уж проще?

* * *

Настройщиком скрипки по имени Герда стал известный специалист по струнно-смычковым инструментам Олег Старков, он же начальник отделения Московского Управления Трехзначного Ателье. Олег был виртуозным музыкантом, но его Вышестоящие не ценили этих качеств. Нет, нет, они ценили его искусство, но не могли смириться с его образом жизни, ведь в те времена у нас властвовали аскетические нравы и сами Вышестояшие были исключительно безупречными блюстителями этих нравов. А Олег Старков, не умевший держать талант в железной клетке аскетизма, уже трижды развелся по любви и умел сдобрить эти порывы немалым количеством вдохновляющей мальвазии с этикетками армянского коньяка. К тому же в запасниках его памяти громоздилось такое количество скрипок, что из них можно было бы составить Мировой Оркестр Во Славу Любви. Он был красив той самой проникающей красотой, которая хватает скрипку за гриф мягкими, но сильными пальцами и та нежится в его руках, готовая к мелодиям под его управлением. Французский актер Жан Поль Бельмондо отдаленно напоминал очертания Олега, но любая из скрипок, если бы ее попросили сделать сравнение, произвела бы только пренебрежительный визгливый звучок в адрес Жана Поля.

Все случилось так просто, как случается только в работе большого профессионала. Старкову показали Герду, прогуливавшуюся неподалеку от центрального телеграфа с еще одной сотрудницей делегации. Олег вышел из машины наружки, пристроился сзади к этой парочке и потом, нагнав ее, спросил по французски:

– Простите, Вы не назначали здесь свидания с молодым человеком из советского МИДа?

Подруга Герды, работавшая переводчицей делегации, увидев Олега, сомлела и на ломаном французском ответила, что вообще то, нет. При этом всем своим видом показала, что струны ее давно не знали руки мастера и нуждаются в срочной настройке. Французский язык был избран чекистами для установления контакта не случайно. Олег говорил и на французском и на немецком, но начинать с немецкого было бы слишком прямолинейно, тем более что Герда, закончившая Гейдельбергский университет, владела русским и французским языками.

Старков продолжил солировать:

– Понимаете, меня зовут Андрей. Один мой знакомый из Парижа прислал мне передачку с какой-то своей сотрудницей. Мы договорились по телефону встретиться здесь и я думал, что одна из вас- это она. Так Вы не из Парижа?

Женщины объяснили, что они из Западного Берлина и встреча пошла по разработанному сценарию.

Четыре из шести дней пребывания делегации в Москве, Герда приходила к Олегу на конспиративную квартиру, которую тот выдавал за свою собственную и они погружались, как говаривал Старков, в «чувственную метель».

Он не выдумал ничего нового в акте совращения этой измученной внутренним неблагополучием немки. В первый же вечер Олег усадил ее перед собой в кресло, налил бокал мальвазии и взмахнул смычком. В пространстве родился осторожный и чувственный звук, плававший где-то совсем низко, наверное, не выше их кресел. Звук переливался октавами мужского баритона, потрескивающими хрипотцой и следами ушедших страстей. Неспешная, скрыто-страстная мелодия стала медленно ускоряться, образуя вокруг Герды невидимый кокон, все больше и больше кружа ей голову. Затем она взмыла вверх, почти вертикально, с предельным надрывом, вырываясь в самые верхние слои эоносферы, где уже нет сущего и только болиды горящих сердец чертят траектории и свиваются в удивительные двухцветия беспамятного упоения.

Сначала расстроенная скрипка Герды вяло и недоверчиво резонировала с обвивающей ее музыкой. Потом в корпусе ее родился слабый отзвук, мотыльком перелетевший на струны. Мотылек потрогал лапками немощные канатики, и они услышали его нежнейшее прикосновение. О женская скрипка любви! Свершилось чудо! Струны сами подтянулись на колках и вдруг ответили мощным, глубоким аккордом.

Все четыре дня на конспиративной квартире Трехзначного Ателье упивались распутным озорством незримые троли – электросварщики губ и кожи. Они весело тыкали своими штоками высокого напряжения в губы влюбленных и те, соприкасаясь, обжигались голубыми искрами, падавшими на подушки, а кожа их расплавлялась и соединяла две плоти в одну. И две мелодии, оторвавшиеся от тонких, сотворенных Великим Мастером корпусов, тоже соединились в одну, и она кружила над постелью, включая в свой узор их глухие от страсти голоса. Волшебная, волшебная музыка любви!

Герда улетела из Москвы не на самолете, а на собственных крыльях. Ее поддерживали с двух сторон электрические троли и губы ее продолжали ронять в пространство горячие голубые искры. Перед разлукой они договорились встречаться в Восточном Берлине, куда «Андрей» мог прилетать сколь угодно часто, а она – беспрепятственно выезжать по своему западногерманскому паспорту. Первая встреча состоялась уже через десять дней и обеспечение работы Старкова в Восточном Берлине взял на себя Булай. Он возил Олега на своей машине, инструктировал по особенностям обстановки в городе и пытался вместе с ним найти линию по приобщению женщины к передаче советской разведке нужной информации.

* * *

«Астра» докладывала, что Герда сильно изменилась. Она нашла в Хельге и Хайнце душевных друзей и стала делиться с ними своими тайнами. И хотя бывала лаконична в таких разговорах, но того, что она говорила, было достаточно для понимания ее состояния. Сначала эти беседы передавались в письменных сообщениях, а потом Булай попросил сделать магнитофонную запись для ее анализа психологами Центра. Слушая диалог Герды и Хельги, он удивлялся той прямоте, с которой могут общаться немки. Хотя, как знать, бывают ли сдержаннее влюбленные русские женщины.