Мятежные ангелы

Елена Лазарева

Мятежные ангелы

1. Малыш

…А потом случилось это… Именно так, как я себе и представлял. Потемнело в глазах. Стало трудно дышать. Я почувствовал, как моя раковина стремительно сжимается – и створки вдруг сомкнулись. Я оказался запертым в собственном теле. Меня охватила паника. Я попытался позвать на помощь, но не услышал своего голоса. Кажется, я падал – чьи-то руки подхватили меня. Это были руки Грома. Его запах – запах свежего пота и наших с ним любимых лакричных конфет. Длинные волосы скользнули по моему лицу, и это было щекотно.

– Малыш, ты чего? Эй, очнись! Это оно, да? Скажи, это оно? Не сейчас, слышишь? Не сейчас!

– Раковина… – только и смог выдавить из себя я, проваливаясь в пустоту.

Очнулся я, надо понимать, в больнице. Впрочем, очнулся – это громко сказано. Сознание работало превосходно. Я слышал голоса – некоторые даже были мне знакомы. Ощущал, как сквозняк шевелит упавшую на лоб прядь. Но, по-прежнему, ничего не видел, не мог произнести ни слова или даже просто пошевелиться – хотя бы убрать эти волосы. Просто лежал в своём теле, как в гробу. Что называется, доигрался. Мечты сбываются. Ты ведь хотел не видеть всех этих людей и быть избавленным от необходимости говорить с ними? Получи, распишись. Можешь теперь, сколько душе угодно, молчать и думать. Это всё, что тебе остаётся, приятель. И неизвестно – как долго это всё продлится, чем закончится…

– Доктор, что с ним? – это Гром. Мне показалось, он был обеспокоен.

– Пока трудно сказать… – ответил незнакомый голос – довольно молодой и немного усталый. – Предварительное обследование показало, что ваш друг совершенно здоров. Быть может, накануне имело место сильное переутомление или нервное потрясение?

– Переутомление – это вряд ли. Гастрольный тур только начался, к тому же… Знали бы вы нашего Малыша – да он даже дома с утра до вечера играл на своём синтезаторе, и ничего ему от этого не было! А вот нервное потрясение… Да, наверное, тут вы правы – можно и так сказать.

Вот как? Выходит, он в курсе, что я всё слышал? Ну и дела…

– Нельзя ли подробнее? – заинтересовался врач.

– Подробнее не могу – это конфиденциальная информация, которая касается только него и ещё одного человека, – замялся Гром. – Скажем так, Малыш получил неприятное известие, связанное с предательством близких.

Ничего себе! Выходит, Гром тоже так считает – что Ангел меня предал? Значит, как минимум, один человек был бы на моей стороне? А вот это уже интересно… Но почему тогда ко мне никто не подошёл? Как будто я уже был не с ними…

– Кстати, почему Малыш? – удивился доктор.

– А, это давняя история… – голос Грома потеплел. – Он и наш вокалист дружат с детства. Один был самым высоким и сильным мальчишкой во дворе, а второй – отъявленным сорванцом, сущим дьяволёнком. Соседи их прозвали в шутку Малышом и Ангелом. Прозвища к ним приклеились – как оказалось, на всю жизнь. Мы в группе их так и зовём до сих пор – имена-то у них одинаковые.

– Почему тогда в больницу с ним поехал не он, а вы? – вопрос прозвучал слишком прямолинейно, наверное, даже резко, но Гром, похоже, был настолько встревожен, что ничего не заметил.

Этот врач проницателен, даже слишком. Почему, почему… Наверное, мы слишком долго были друзьями, и Ангел просто от меня устал. К тому же… Теперь у него есть персональный Чёрт.

– То, что случилось… Это стало для него слишком большим потрясением. Вот.

Прозвучало неубедительно. Примерно как у меня в детстве, если родители внезапно интересовались, почему я не играю гаммы. Когда, когда же всё случилось? Где она – та невидимая точка невозвращения, которую мы прошли? Или не было никакой точки? Я почувствовал, как пальцы Грома осторожно убрали с моего лица ту самую злосчастную прядь, которую мне уже хотелось выдернуть с корнями. Лёгким таким движением, даже ласковым.

– Малыш, ну что же ты? Зачем? Возвращайся… Возвращайся, слышишь? Ты так нужен всем нам…

Кому – «нам»? Тебе-то, может, и нужен. Ну, ещё Макс, наверное, расстроился – этот любит меня, хотя выражает свои чувства по-детски непосредственно и немного навязчиво. А те двое если чем-то и огорчены – то лишь срывом гастрольного тура. У меня до сих пор звучат в голове слова Ангела: «Всё, отыграем этот тур – и начинаем искать нового клавишника. Достал он уже меня своими выходками!» А Марк… Марк вообще будет на седьмом небе от счастья. Как бы не помер от радости, бедняга. Макс, он же Максимум – это наш басист. Самый новый и самый наивный участник группы. Просто умиляет его очарованность принадлежностью к Великому Искусству. Если и есть в мире человек, который меньше меня интересуется новостями – это именно он. Только границы его внутреннего мира с внешним более прозрачны, и в этом – счастье Макса. Гром – наш барабанщик. Очень громкий на сцене. В жизни – достаточно тихий и скромный человек, застенчивый даже, если не задевать за живое. Когда он появился, я сразу понял: с этим парнем мы поладим. Так оно и вышло – пусть и не сразу. А Марк… Пожалуй, это худшее, что со мной случалось в жизни.

Напоследок Гром ещё раз коснулся ладонью моих волос и вышел вместе с врачом. Я снова остался наедине с самим собой и своими мыслями. А мыслей за последнее время накопилось много, и слишком долго я от них отмахивался. Но теперь бежать стало некуда. Заняться тоже особо нечем. Пришло время заглянуть в себя…

Самые мои ранние воспоминания связаны с переездами. А переезды были связаны с работой отца. Вернее, с отсутствием таковой. Я даже перестал обзаводиться друзьями на каждом новом месте – всё равно, в один прекрасный день (а чаще ночь) снова придётся спешно собирать вещи и куда-то бежать. В одну из таких ночей меня привезли в Город. Он мне сразу не понравился. Поначалу было интересно: за окном нашего старенького автомобиля мелькали какие-то высокие здания – мне такие видеть ещё не доводилось, мосты… Но то место, куда меня привезли, оказалось не столь привлекательным. Представьте себе тесный серый заасфальтированный двор без единого деревца, окружённый домами-карандашами. Единственным украшением этого двора были металлические столбы, между которыми были натянуты верёвки для сушки белья. Истинный рай для мальчишки. Понятное дело, я туда не рвался. Сидел целыми днями у окна и смотрел на этот ненавистный двор, мысленно представляя себе, во что бы он превратился, случись война, которую я видел однажды в кино.

– Что это с ним? – недоумевал отец. – Сходил бы погулять, что ли… Я в его годы…

– Оставь, это его обычное состояние, – отмахнулась мать.

Странно, что она вообще замечала факт моего существования. Нас у родителей было столько, что я сам иногда с трудом припоминал, как зовут вон того брата или сестру. В свободное от сидения у окна время я прятался по углам и мечтал, представляя себя на месте героев любимых книжек. Как я завидовал тем книжным мальчикам и девочкам, чья жизнь была такой насыщенной и яркой! Походы с родителями на рынок, где мне непременно вручалась какая-нибудь посильная ноша, и уличные драки – вот и все мои тогдашние приключения… Книги были моей единственной отрадой в этом, мягко говоря, странном для ребёнка существовании. Согласно семейным преданиям, читать я научился намного раньше, чем говорить. Забирался в укромное местечко – или на подоконник, с ногами, чтобы младшие не могли дотянуться – и пускался в увлекательное путешествие по прекрасным вымышленным мирам, попутно дополняя их новыми подробностями. Не знаю, отважился бы я когда-нибудь выйти во двор по доброй воле, если б не один случай.

В тот день, как назло, все были дома. Соответственно, к тому времени, как я проснулся, мои любимые укромные уголки уже были заняты. В одном кто-то из старших братьев лупил младшего. В другом – кто-то из сестёр на что-то жаловался маме. В третьем рыдала ещё одна сестра – то ли старшая, то ли младшая. Я попытался устроиться возле окна, но вокруг было слишком шумно, и унылый серый двор в свете ярких лучей утреннего солнца выглядел довольно привлекательно – особенно в сравнении с тем, что творилось у нас в квартире. Я спустился по лестнице, выскользнул во двор и замер на крыльце. Мне всегда нужно время, чтобы привыкнуть к новым запахам, звукам. Во дворе пахло бензином, жареным луком (источником последнего запаха было открытое окно на первом этаже), сигаретным дымом и кошками. Звуки… Для меня, никогда прежде не жившего в больших городах, они сливались в один непривычный и оттого немного пугающий Шум. Впрочем, вскоре я различил в нём нечто знакомое – это были детские голоса. Первым моим желанием было рвануть обратно, но я вспомнил, что творится сейчас дома, и сделал шаг вперёд. Потом ещё…

То, что я увидел, тоже было мне знакомо. Трое ребят примерно моего возраста обступили худенького светловолосого мальчишку, оттесняя его к стене. У него были большие серьёзные светло-серые глаза. Я не увидел в них страха – лишь отчаяние и злость. А дальше… Мой отец был весьма своеобразным человеком, но кое-чему полезному он меня всё же научил – драться. Причём, драться хорошо, и это умение не раз пригождалось мне в детстве. Куда бы мы ни приезжали, наше семейство неизменно становилось объектом насмешек со стороны соседей. Особенно доставалось нам, детям… Эти ребята оказались пониже меня ростом. Правда, их было трое, но в мою пользу сыграл фактор неожиданности. Едва двое из них оказались на земле, их будто ветром сдуло. С третьим пришлось повозиться. Терпеть не могу, когда свора бросается на одного. В таких случаях у меня срывает крышу, и я не задумываюсь, что делать. Даже если у нескольких человек есть основания для претензий к одному, это не повод лишать его права защищаться.

– Ты откуда взялся? – с любопытством разглядывал меня мальчик. – Я раньше тебя здесь не видел.

– Мы переехали несколько дней назад.

– А, то самое семейство с третьего этажа…

– Ты что-то имеешь против моего семейства? – мне стало грустно. Повторялась обычная история…

– Ничего, – улыбнулся он, как мне показалось, вполне доброжелательно. – Просто я никогда не видел таких, как ты.

– Мои дед с бабкой приехали из другой страны. Но я родился в этой…

– Мне всё равно, откуда ты, – прервал мальчишка. – Я не хотел тебя обидеть. Здорово ты их…

В этот момент из подъезда вышла молодая пара.

– Смотри, какой милый малыш, – улыбнулась при виде меня женщина.

– Ничего, Ангел быстро научит его плохому, – усмехнулся мужчина.

– Малыш? – расхохотался мой новый знакомый, глядя на меня. Я тоже рассмеялся, поскольку был выше него почти на голову.

– Ангел? – я окинул его придирчивым взглядом. – Да, похож.

Так началась наша совместная история, которая длилась годы и, наверное, скоро закончится. Вскоре после нашего знакомства мы поклялись, что будем дружить до самой смерти. Моя, возможно, наступит уже скоро. Но будет ли Ангел в тот момент считать меня своим другом?..

– Сколько тебе лет? – спросил он. Я задумался. – Не знаешь?

– Мне никогда об этом не говорили…

– Ты прямо как с другой планеты!

– Да, мне самому иногда так кажется. Знать бы ещё, с какой…

– Какая разница, если ты уже здесь? – рассудил Ангел. – Хочешь, покажу тебе одно классное место?

– Хочу, – согласился я, хотя, судя по нашему двору, слабо верилось, что в этом Городе могут быть классные места. – За что они тебя?

– Ни за что. Просто так.

– Понимаю… – с необоснованной злобой со стороны окружающих мне приходилось сталкиваться неоднократно.

– Мои родители здесь никому не нравятся. А ещё у меня куча братьев и сестёр. Вон одна из них.

К нам подошла маленькая светловолосая девчушка, чем-то похожая на Ангела. Она без тени смущения принялась меня разглядывать – совсем как недавно её брат.

– Это мальчик или девочка? – спросила она.

– Это мой друг! – с гордостью ответил Ангел, и от этого слова у меня потеплело в груди. Так меня ещё никто не называл. – Не обижайся на неё. Ты, и правда, немного смахиваешь на девчонку, но дерёшься круто.

– Отец научил. Там, где мы раньше жили, моих родителей тоже не любили. А братьев и сестёр у меня, наверное, ещё больше, чем у тебя.

– Так не бывает, чтобы больше! – с уверенностью возразил он.

По пути мы болтали о всяких пустяках. Ангел рассказывал мне о наших соседях, я ему – о прочитанных книгах. А ещё – как называются деревья, цветы, птицы, которые попадались нам на пути. Меня удивило, что эти простые сведения стали для него открытием.

– Ты так много знаешь… – с уважением отметил он. – Старшая сестра пытается учить меня читать, но пока плохо получается. А теперь можно вообще этому не учиться. У меня есть ты – если что, расскажешь.

Классное место оказалось большим тенистым парком – действительно, очень красивым. Мы отметились на всех деревьях, на которые только можно было залезть. Потом Ангел показал мне настоящую пещеру – скорее всего, это были остатки каких-то подземных коммуникаций, но нам она показалась вполне сказочной. Прямо какая-то пещера Али-Бабы, в которой непременно должен храниться клад. Так оно и оказалось: там у моего первого в жизни друга был припрятан запас сладостей и настоящая рогатка.

– Об этой пещере никто не знает, – важно сообщил он.

– Это хорошо, – согласился я. – Здесь можно прятаться от людей.

– Я сам здесь иногда прячусь от этих… А тебе-то зачем? Ты драться умеешь…

– Не все вопросы можно решить кулаками, как сказала однажды моя мама.

– Когда она такое сказала?

– Когда папа учил меня драться.

– Много она понимает… – фыркнул Ангел. – Хотя… Девчонки все такие.

– Почти все. Моя старшая сестра любит драться, – я вспомнил нашу недавнюю битву за книгу, которую она всё равно не стала бы читать, но пыталась отобрать из вредности. Книгу я отстоял, но от отцовского ремня это меня не спасло.

– И кто кого?

– Отец – нас обоих, – вздохнул я.

Мы ещё долго бродили по парку, наблюдая за белками. Ангел показал мне ручей, через который был перекинут небольшой ажурный мостик. Мы нашли газету, смастерили из неё кораблик и пустили по ручью. Так незаметно прошёл день… Опомнились мы, когда уже почти стемнело.

– Пора уже… – с досадой заметил Ангел. – Меня мои уже обыскались. Да и тебя, наверное, тоже.

– Если вообще заметили, что меня нет дома.

Во дворе нас встретила симпатичная молодая женщина, которая выглядела разгневанной.

– Где ты шлялся? – накинулась она на Ангела.

– Гулял с другом, – он указал на меня. – Он как следует врезал тем придуркам из второго подъезда, что всегда ко мне пристают!

– Не ругайся, – механически сделала ему замечание мать, переводя взгляд на меня. Очевидно, я ей понравился. Каким-то чудом мне даже после драки всегда удавалось сохранять приличный вид. – Слава Богу! Наконец-то ты подружился с нормальным мальчиком. А теперь – прощайтесь. Твоего друга, наверное, тоже заждались к ужину.

Как я и предполагал, моё отсутствие было обнаружено в тот момент, когда я переступил порог квартиры.

– Где ты был? – накинулась на меня мать.

– Гулял в парке с другом, – честно ответил я.

– Не ври! – отец гневно стукнул кулаком по столу. – Откуда у тебя мог взяться друг, если ты целыми днями сидел дома?

Да уж, логика железная. И, можно подумать, я только и делаю, что вам вру.

– Твой ужин на столе, – сказала мать, утыкаясь в журнал.

Я молча поел, автоматически поблагодарил её и, в свою очередь, уткнулся в книгу, завесив лицо волосами. Волосы являлись постоянным предметом семейных сцен. Родители всё хотели их остричь, а я сопротивлялся. Так можно было от всех отгородиться и чувствовать себя «в домике». И братьям-сёстрам становилось весьма затруднительно подглядывать в книгу.

– Иди спать, – велел отец. – Зрение портишь.

А когда слушают музыку, то портят слух – выходит, так? Зачем тогда они хотят отдать меня в музыкальную школу? Я сам слышал, как мать говорила отцу, что на новом месте нужно будет меня туда записать.

– Надо наконец-то подстричь его, – оторвалась от журнала мать.

– Не надо, – я шмыгнул за шкаф, но вспомнил, что хотел спросить об одной вещи. – Мам, пап, а сколько мне лет?

– Ты, что, не знаешь, сколько тебе лет? – возмутилась мать.

– Вы никогда мне не говорили…

– Тебе скоро исполнится шесть, идиот! Бегом мыться и спать!

Спать так спать… Вот как интересно получается: сами ничего не скажут, а начинаешь спрашивать – так сразу «идиот». Думают, если я читать умею – со мной и говорить не нужно. А в книгах не пишут, сколько мне лет. И многое другое тоже не пишут. Помню, был похожий случай, когда я был выпущен родителями во двор в футболке и шортах старшей сестры – своей одежды у меня в детстве вообще не было. Какие-то девочки подняли меня на смех: где твои бантики, почему у тебя причёска, как у мальчика? Так я и есть мальчик, говорю. А они мне: нет, не может быть, посмотри на себя – разве мальчики такими бывают? Я посмотрел, сравнил себя с ребятами на улице – действительно, было не очень похоже. Пришёл домой, попытался себе бантик завязать. Отец увидел, психанул, отвесил подзатыльник. Мол, что ты делаешь, придурок – ты же мальчик! Я возмутился: разве мальчики такими бывают – в розовых шортах с оборочками? Отец пробормотал что-то вроде «мал ты ещё, чтобы взрослым перечить», отвесил мне ещё один подзатыльник и ушёл. Было больно и очень обидно.

– Почему он назвал меня придурком? – спросил я у старшей сестры. – И кто же я всё-таки – мальчик или девочка?

– Ты – мальчик, а придурок – наш папа, – вздохнула сестра, которая выглядела очень грустной. Она рассеянно гладила меня по голове, но было заметно, что думала о чём-то своём. Во двор больше идти не хотелось. Я путался у всех под ногами, и, в конце концов, меня отправили спать – совсем как сейчас. В любой сложной для родителей ситуации иди спать – таков был девиз нашей семьи.

Спали мы на полу, на матрацах. Моё место было между двумя старшими и двумя младшими братьями. Засыпал я быстро – так велико было желание поскорее проснуться и освободить своё личное пространство от присутствия горячих сопящих тел. Смогу ли я уснуть сейчас, освобождённый даже от собственного тела, которое просто лежит себе мёртвым грузом, не отягощая своими потребностями сознание? И, если смогу, будет ли мне суждено проснуться?..

Как ни странно, уснуть мне удалось. По крайней мере, некоторое время моё сознание оставалось отключённым. Пришёл я в себя от ощущения тепла на лице – очевидно, солнечный луч, проникнув в палату через окно, скользнул по моей щеке. Поначалу это было довольно приятно, но вскоре стало слишком горячо для моей чувствительной кожи. Пришлось смириться – я не имел возможности не то, что задёрнуть шторы, но даже попросить об этом. Вскоре в коридоре послышались шаги. Скрипнула дверь.

– Доктор, как он? – это снова пришёл Гром. Знал бы он, как я обрадовался возможности хотя бы услышать знакомый голос!

– Пока без изменений.

– Что же всё-таки случилось?

– К сожалению, я не могу ответить на ваш вопрос. Мы провели полное обследование. Оно показало то же, что и предварительное: он абсолютно здоров. Организм функционирует нормально, но в сознание ваш друг почему-то не приходит.

– Мистика какая-то…

Судя по звуку шагов, Гром подошёл к окну и… задёрнул шторы. Господи, но как он догадался?!

– Почему вы это сделали? – поинтересовался врач.

– Солнце слишком яркое. Не думаю, что ему приятно. Малыш вообще любит мягкое освещение, полумрак… Когда я приезжал к нему в гости, и мы садились пропустить по бокалу вина, он всегда задёргивал шторы. Даже в студии облюбовал угол потемнее.

Господи… Он даже такие мелочи запомнил! Не заблуждался ли я, когда думал, что мой уход из группы вызовет у её участников лишь облегчение? Имел ли право приписывать людям – тому же Грому – собственные мысли и выводы? Возможно, я, подобно ребятам, тоже многого не замечал…

– Расскажите мне о нём.

– Что именно вы хотите знать?

– Хоть что-нибудь. Годится любая информация. Возможно, это облегчит мне понимание того, что случилось. К примеру, какой он человек?

Вот это вопросы вы задаёте, док. Пожалуй, даже я не смог бы на него сейчас ответить… Интересно, что скажет Гром?

– На первый взгляд, довольно странный.

– А на второй?

– Так сходу и не скажешь… Даже не знаю, с чего начать. К своему величайшему стыду вынужден признать, что знал его недостаточно близко, хотя мы знакомы уже много лет. Одно не подлежит сомнению – музыкант он гениальный. При этом к славе никогда не стремился. Но работал, не покладая рук, даже став одним из лучших в мире в своём направлении. Сколько помню Малыша, всегда видел его за инструментом или за книгой – читать он, вроде бы, с детства любит. Играть может сутками – сочинять музыку, совершенствовать уже написанные партии. И ему абсолютно не мешает происходящее вокруг – наша болтовня, настройка других инструментов. Он просто погружается в свой мир, как бы отгораживаясь от всего, и творит…

– А кроме музыки в его жизни есть какие-либо интересы?

– Музыка – главное, – мне показалось, что Гром, произнося эту фразу, улыбнулся какой-то своей мысли.

– Но нельзя жить одной музыкой – должно быть что-то ещё, – возразил врач. – Семья у него есть?

– С братьями-сёстрами, насколько мне известно, отношения сложные. Вернее, никакие. По-моему, они его просто не понимают. Жена, Анжела… Они всегда производили впечатление любящей пары, но в последнее время у них что-то не заладилось. Не могу сказать, что они расстались, но… Малыш сказал: «Мы взяли паузу». А он всегда называет вещи своими именами.

– Дети?

– Сын – он уже взрослый и живёт отдельно. И ещё внебрачная дочь, Марта. Они начали общаться относительно недавно – ничего не скажу по этому поводу.

– Хорошо. Религия? Он религиозный человек?

– Верующий – да. С религией, по-моему, всё сложно. Кажется, в последнее время он не причислял себя ни к одной из конфессий. Но верующим был всегда – мы даже порой подтрунивали над этим. Думаю, напрасно. В его вере нет фанатизма – скорее, она замешана на жажде познания и самосовершенствования.

– То есть, вера в Бога не мешает ему мыслить критически?

– Да, как-то так. Ему нравится чему-то учиться, открывать для себя что-то новое. И ещё… Знаете, он по жизни как бы немного сторонится людей, но я ни в ком не встречал такой способности любить и прощать.

– Вы сейчас о ком-то конкретно говорите или вообще?

– И конкретно, и вообще…

Возле моей кровати послышались шаги – это был врач, я уже начал его узнавать. Кажется, он меня рассматривал. Прямо как музейный экспонат. И даже одеяло на голову не натянешь…

– Красивый человек, – задумчиво произнёс доктор. – Только странная красота – какая-то бесполая… Женщины его любят?

– Скорее боятся, – рассмеялся Гром. – Малыш прекрасно знает о своей привлекательности, но не делает из неё культа и смущается, когда ему об этом говорят. Особенно женщины. Он всегда был примерным семьянином, и в общении с девушками не позволяет себе даже намёка на флирт.

– Тем не менее, я вижу признаки тщательного ухода за собой. Без усилий в его годы так не выглядят. Он, явно, посещал тренажёрный зал и косметолога. Возможно, делал пластику. Скорее всего, красил волосы…

– Всё это было. Равно как и многое другое. Но разве это грех – стремление хорошо выглядеть?

– Любовь к себе и застенчивость? Удивительно… Просто пытаюсь понять, как это сочетается в одном человеке?

– Как вера и любознательность. Нелюдимость и человеколюбие. Трудолюбие и гениальность. Тонкость натуры и твёрдость духа. Деликатность без мягкотелости. Аскетизм в быту – и этот тщательный уход за собой. Даже не знаю, как сказать… Наш Малыш необщительный – может за весь день не проронить ни слова, если к нему не обращаться. Но в трудную минуту, когда тебе нужна помощь, именно этот человек найдёт нужные слова. Подозреваю, что он смог бы рассказать о каждом из нас куда больше, чем мы о нём. При этом своё личное пространство оберегает ещё старательнее, чем ухаживает за собой.

– Даже от близких? От участников группы?

– Выходит, что так… – вздохнул Гром. – Наверное, мы не всегда были справедливы к нему. Посмеивались над его странностями, в действительности совершенно безобидными, не воспринимали всерьёз как личность. Считали слабостью то, что на самом деле было нежеланием демонстрировать силу. Даже его уникальный талант…

– Не был оценён по достоинству?

– Поклонники у него имелись всегда – даже персональные. Понимаете, таких, как он, действительно мало. Возможно, даже и вовсе нет. Но, в то же время, Малыш всегда держался так незаметно, что многим начало казаться – если он исчезнет, группа ничего не потеряет. А ведь это не соответствует действительности. Он мог несколько нот сыграть так, что это меняло смысловой оттенок всей композиции.