Дуэль со смертью

Филиппе сохранял истинно английское спокойствие. Не итальянское, нет.

– Ближе к вашему поступку, синьорина.

– Ближе некуда, коммиссарио: я не могла выйти из отеля. О, этот карантин от страшного вируса: на улице полицейский, который грозит штрафом. Моя карточка не проводит платеж, но при этом портье милостиво разрешает остаться в отеле. Мало того, приносит в номер завтраки и ужины, полупансион. Какая щедрость. С чего бы вдруг? Быть может, причину надо искать в том, что я сплю как сурок после завтрака, вкусного, как у бабушки? Зачем это портье? Ограбить меня? Сексуальные домогательства к спящей девушке? Ничего подобного не происходит… Логический ответ: чтобы показывать кровавые драмы за окном. У которого так удобно стоит кресло. Показывать мне. Успеваете, коммиссарио, за развертыванием логической парадигмы?

Офицер глянул через плечо на большое окно, заделанное зеркальным стеклом.

– При чем тут портье и ваша парадигма? – спросил он.

– Хороший вопрос, – сказала Варвара. – Но мелкий. Интереснее другое: зачем показывать мне ужасы? Первая версия: какой-то сумасшедший богач заказал подпольное реалити-шоу, в котором происходят настоящие убийства. Версия простая, понятная и доказуемая: мой номер и отель напичканы камерами. Которые выводятся на монитор портье.

– Неужели?

– Да. Только одна беда: она неверная.

– Почему? – спросил коммиссарио, будто вошел во вкус.

– Для этого шоу не нужна я, зрительница. Даже если предположить, что четвертой жертвой предстояло стать мне, куда проще сразу привести меня в тот дом, ударить по затылку, бросить в подвал связанную, или как у вас поступает настоящая мафия…

– Значит, эта версия неверна. У вас есть другие, синьорина?

– Вторая не менее очевидна: синьор Ален – маньяк. Помешался на кино, не стал режиссером и тайно снимает фильм для себя. Черный фильм. Тогда моя роль понятна: бедная невинная девушка, которая попала в ловушку и не может из нее выбраться. Судьба такой героини печальна: мафиози из дома напротив поймет, что она все знает, ворвется в отель, и бедняжка погибнет в страшных муках. Вероятно, забьют бейсбольной битой.

– Почему битой?

– Нож был, пистолет был, веревка для повешения была, – ответила Варвара, загибая пальцы. – Из популярного набора убийств невинной девушки остается бита. Яд в расчет не берем, не так зрелищно…

– А почему эта версия неверна? – Коммиссарио забыл, что недавно его волновала судьба портье.

– У такого фильма должно быть начало: героиня, то есть я, ничего не подозревает, знакомится с мафиози, потом видит, как он убивает девушек, впадает в панику, не может выбраться. Ну, и так далее. У маньяков детали тщательно продуманы. А какое тут начало: ну, приехала туристка, ну, поселилась в номер, ну, показывают кровавый треш. Никакой драматургии. Но самое главное: слишком много орудий убийства. Маньяки, как вам известно, коммиссарио, предпочитают что-то одно, на чем они зациклены… Вывод: эту версию отбрасываем.

Поборов себя, Филиппе спросил:

– У вас еще есть версия, синьорита?

– Есть, – сказала Варвара.

– Что это за версия?

– Для начала пригласите таксиста, который взял меня в аэропорту. Думаю, ему скучно смотреть из-за стекла…

Коммиссарио обернулся к зеркалу, будто оно могло утешить. Зеркало равнодушно молчало. Зато распахнулась дверь, и вошел таксист. Он сменил кожанку на шерстяной пиджак с белой рубашкой, воротник которой стягивала шелковая бабочка. Таксист сел рядом с коммиссарио без лишних приглашений. Настроение его было не слишком игривым. Как будто замучил карантин.

– Прошу простить, синьорина, что не представляюсь, – сказал он.

– Переживу, профессор, – ответила Варвара.

– Почему вы называете меня профессором?

– Видела вашу фотографию на сайте Болонского университета, – сказала она, блефуя, но блеф удался. Профессор переглянулся с коммиссарио. – Надеюсь, вам не придется закапывать мой труп в подвале комиссариата?

– Какова ваша третья версия? – спросил безымянный профессор, чтобы не поддаться заманчивой идее с трупом в подвале.

– Натурный эксперимент. Так у вас это называется? Вероятно, по заказу полиции. Вы проверяете реакцию современного человека, погрязшего в сериалах и киножестокости, на столкновение с настоящей, реальной жестокостью. Как себя поведет, что будет делать, как бороться за жизнь. Для полиции такие сведения крайне важны, чтобы знать поведение свидетелей. А для вас, профессор, знания психологии человека имеют ценность сами по себе.

Профессор издал звук, будто не может проглотить лягушку, что растопырила лапки у него в горле.

– Вы выбрали в аэропорту идеальный объект эксперимента, – продолжила Варвара. – Туристка, блондинка, смазливое личико, достаточно молода. Наверняка ничего, кроме смартфона, не знает.

– Подвело электричество, – оправдался профессор.

– Электричество ни при чем. Вы оставили… подсказки. – Варвара подобрала необидное слово. Кому приятно совершать «ошибки».

– Какие?

– Такси напичкано футбольной атрибутикой, а вы всю дорогу болтали о классическом кино. И все же главная подсказка была в номере: «The X-Files» на одной стене и гравюра Пульчинеллы над кроватью. Я немного занимаюсь комедией дель арте и знаю, что Пульчинелла – дурачок, над которым смеются. За окном происходило представление, как в театре: выносят отрезанную голову, расстреливают за кулисами. Самый сложный трюк: повешение. Тут нужен тонкий страховочный трос.

– Вы и его заметили? – в печали спросил профессор.

– Заметила. – Врать Варвара умела не моргнув глазом. – Но я не Пульчинелла. Отвечая на ваш вопрос, коммиссарио: синьор Ален получил от меня плату за мое участие в эксперименте. Его плата за риск. Согласны?

Профессор правильно понял, к кому именно обращен вопрос и кто будет разгребать проблемы. Он поднялся и протянул руку:

– Благодарю, синьорина, за уроки, мы их учтем. И поправим электрический щиток.

Варвара пожала жесткие пальцы профессора.

– Любому щитку можно устроить короткое замыкание, – сказала она.

– Откуда такие знания, синьорина?

– От деда.

– Кто ваш дед?

– Он был советским пионером.

– Чему он научил?

– Как заколкой выбить пробки.

– Полезные знания.

– Логика полезней.

– Откуда у вас логика?

– От прапрадеда, профессор.

– Кто был ваш прапрадед, синьорина?

– Он был великий человек, – сказала Варвара и тряхнула головой. – Вам не кажется, что мы говорим как в фильмах Тарантино?

Профессор задумался:

– Реальность и вымысел порой теряют границы… Жажду узнать, кем был ваш предок.

Коммиссарио тоже горел желанием.

Отказать горящим мужчинам Варвара не могла. И предъявила заставку смартфона.

– Какой приятный господин, – сказал профессор, вглядываясь в старинный снимок. – В вас заметны его черты… Глаза…

– Я знаю.

– Так кто же он, раскройте тайну! – почти взмолился коммиссарио.

– Самый великий сыщик императорской России. Служил в сыскной полиции Петербурга.

– Почту за честь узнать его имя.

– Его зовут Ванзаров, – сказала Варвара. – Родион Георгиевич Ванзаров.

Коммиссарио уже видел эту фамилию.

Раскрыв паспорт, лежавший перед ним, убедился: блондинку звали Варвара Ванзарова. Он только не мог знать, какое у нее еще и отчество…

Что сказать: блондинистые кудряшки взросли на крепких мозгах ее и предков. То ли еще покажут…

Ужасные сердца

Сведения о том, как выглядят врата ада, за последние века поступали противоречивые. Надежных очевидцев нет, а те, что уцелели, путаются в показаниях. Достоверности не хватает. Многие горячие головы рисуют фантастические картины, забавные, как детские страшилки.

А между тем стоит оглядеться, и сделаешь поразительное открытие: ворота в ад хорошо известны любому жителю Петербурга женатого состояния. Через них множество раз отправлялся он в краткие путешествия. И возвращался обратно. Ворот этих в столице не менее четырех. И только по глупому недоразумению называются они пригородными вокзалами. Хотя каждый, кто хоть раз отправлялся летом на дачу, знает, что это не что иное, как начало адских мук.

Вот, к примеру, Финский вокзал. В назначенный час каменное строение с приземистым куполом под шпилем буквально раздувается от напирающей толпы. Муравейник по сравнению с ним – место одиноких раздумий. В зале ожидания не протолкнуться от суетливых муравьишек. Каждый тащит столько поклажи, что удивляешься, как еще жив. В руках – по громадному свертку, при этом ухитряется нести какие-то коробки, за спиной болтается заплечный мешок. Кто же этот трудяга?

Конечно, заботливый отец семейства, что везет заказы и гостинцы отдыхающим на дачных просторах женушке и детишкам. Весь летний сезон в конце недели, а то и каждый день штурмует он врата ада и терпит на земле все, что его ожидает в загробном будущем. Нет числа мукам. Дышать нечем, пот льет в три ручья, воздух раскален жарой и теснотой. Все толкаются, суетятся, ругаются и спешат на поезд, чтобы оказаться к ужину на семейной веранде. Чем после Финского вокзала покажется ад? Курорт, не иначе.

Ну так вот…

Вечером июньской пятницы 1894 года атмосфера Финского вокзала бурлила ключом. Господа, покинувшие конторы и присутственные места, брали штурмом пригородный на шесть двадцать, паровозик которого пускал клубы пара и нетерпеливо фыркал. Толчки в бок, удары корзиной по затылку, отдавленные ноги и даже порванные пиджаки были привычными пустяками для опытных путешественников. Ругань и ссоры вспыхивали и тут же гасли.

Господа обменивались краткими, но емкими выражениями, на чем и расходились. На серьезное выяснение отношений не было ни сил, ни времени. Мгновенные стычки разнимал поток толпы, унося противников в разные стороны. Никто всерьез не принимал этот кавардак, резонно полагая, что не потолкаешься – не поедешь. Многие даже получали особое удовольствие от всей этой суеты. Раскрасневшиеся, но счастливые муравьи заполняли вагоны, деловито распихивали свертки, усаживались на лавки, открывали окна настежь и выпускали победный выдох. Чем не развлечение после конторской скуки.

Среди водоворота виднелся гранитный утес. Был он не столь уж гигантского роста, скорее обычного, облачен в скромный летний костюм светлого материала, голову покрывала легкомысленная соломенная шляпа с темно-синей ленточкой. Ничего не казалось в нем особенным или выдающимся, совершенно средний городской тип. Но каждый дачник удивленно останавливал на нем взгляд, еще не понимая, что так поразило. Когда же в распаренные мозги доходила причина, господина награждали презрительным, а то и осуждающим взглядом.

Действительно, выглядел он белой вороной среди отборно-черного воронья. А все потому, что не было у него ни котомки, ни чемодана, ни саквояжа, ни коробки, ни даже маленького фунтика с пирожными или конфектами. Руки господина были преступно свободны от всякого груза. Одну он засунул в карман брюк вальяжным образом. А другая… Да, собственно, другая ничего и не делала.

Такая неслыханная наглость – не иметь багажа на дачном вокзале – вызывала всеобщий интерес и кривые взгляды. Моложавый господин мало обращал на них внимания. Вернее, был глубоко равнодушен к общественному мнению. Ценой слишком больших жертв был добыт выходной в субботу. Пришлось обещать господину Шереметьевскому, начальнику сыска, что отслужит дежурным по сыскной полиции три воскресенья подряд. Что для молодого чиновника было в самый раз.

Получив увольнение, Ванзаров не думал утруждать себя: не он напрашивался в гости, его приглашали так настойчиво и ласково, сулили такой незабываемый день в неге дачных удовольствий, что пришлось поддаться. Предстояло редкое событие: полное безделье, когда заботливые хозяева только и делают, что суетятся вокруг, меняют блюдечко с вареньем, а тебе остается снять пиджак, ослабить галстук и насладиться чистым воздухом в удобном кресле до полного изнеможения.

Что-то подобное рисовало воображение. И хоть к дачной жизни Ванзаров был равнодушен, но пропустить случай не смог. На робкие попытки захватить гостинцы заботливые хозяева ответили решительным отказом. Видеть Ванзарова на даче – уже счастье. Какие еще подарки! И хоть в грехе гостеприимства приятель Макарский замечен не был, но, видно, женитьба меняет человека безвозвратно. Оказаться беззаботным гостем на чужой даче – настоящее развлечение для холостого мужчины. Надо пользоваться, когда дают.

Между тем, пока мы тут болтали, Ванзаров отстоял очередь к кассе, получил билет, протиснулся сквозь галдящую толпу, удивляясь, как приличные люди могут доводить себя до такого исступления, и кое-как забрался по крутой лесенке в вагон третьего класса. Дешевый билет был куплен не из любви к народу, а в целях экономии. На жалованье чиновника полиции первый класс – недостижимая роскошь. Протиснувшись к самому окну, несколько полноватый юноша оказался зажат между стенкой вагона и разгоряченным господином в клетчатом пиджаке. Снова его обдали презрением за отсутствие багажа.

Когда волнение посадки улеглось, пассажиры занялись осматриванием друг друга. Публика собралась вполне приличная, привыкшая экономить на билетах. Нашлись знакомые по регулярным вояжам, завязались разговоры, а в дальнем конце вагона угощались чаем из термоса. Прелести железнодорожной жизни, в общем.

Ванзарова молча осуждали. Соседи оскорбились вызывающе легким видом и отгородились стеной презрения. От этого он страдал куда меньше, чем от духоты.

Раздался паровозный гудок, состав дернулся и медленно поплелся по ухабистым рельсам. Из окна потянуло свежим ветерком вперемешку с паровозным дымом. Ванзаров вдохнул полной грудью и за отсутствием других развлечений стал поглядывать за пассажирами, пытаясь разобрать, что скрывается за обычными человеческими лицами. То есть тренируясь в молниеносном портрете. Это упражнение он считал крайне полезным для сыщика. Как важно с одного взгляда оценить человека, понять, кто перед тобой и что от него ждать. Для тренировки вагон давал широкий простор.

Самые разные типы и характеры. Вот только, подметив склонности человека, нельзя предсказать, на что он способен. Сидит добродушный господин, весельчак и балагур, а у него в дачном сарае, быть может, коллекция трупов. Под тихим обывателем может скрываться обыкновенное чудовище. Понятие зла каждый выбирает по собственной мерке. Для кого муху прихлопнуть невозможно, а другому старушку топором разделать – милое развлечение. Нет такой моральной цепи, чтобы сдерживала кровожадность человека. Вот и рвутся к свободе приключений. И никакой вины не чувствуют. На самом деле не видят ничего страшного в убийствах. Цепочка уж больно хлипкая. Так и хочется сорваться с нее. Никто не знает, как поступит, если будет уверен в безнаказанности. Уж очень сильно искушение узнать: как далеко позволено человеку окунаться в зверство. Есть ли дно и граница…

Пока опасные мысли бродили по извилинам, поезд доковылял до станции Шувалово, тяжело выпустил пар и остановился. В окне показалась пригородная платформа с одуревшим от жары дежурным.

Ванзаров опомнился, что разглядывает свою остановку, подскочил, чуть не сбив соседа с лавки, торопливо извинился и, возбуждая негодование, пробился к выходу. Как раз чтобы успеть спрыгнуть с подножки. Поезд отправился развозить дачников, а он попал в объятия. Его хорошенько тиснули и пообещали, что жена будет безумно счастлива. Ответив взаимностью, Ванзаров невольно оценил однокашника. Считаные месяцы семейной жизни оставили на Лешеньке Макарском неизгладимый след. Сразу видно: остепенился, успокоился и совершенно счастлив. Что, в общем, немало.

Дачный домик, снимаемый на лето супругами Макарскими, находился от станции на расстоянии приятной прогулки. Алексей развлекал рассказами о милых происшествиях дачного бытия, пока не передал в руки очаровательной супруги. Милая Марта встретила с таким искренним радушием, что Ванзаров смутился. Все-таки еле знакомы. И не захотел составить мгновенный портрет. Что составлять, и так ясно: девушка умная, волевая, взяла власть в свои руки, будет вить семейное гнездышко стальным кулаком. В общем, как обычно.

Ванзарова немедленно усадили за стол, над которым свешивались ветви яблонь, а закуски теснились к самовару. С дороги полагалось отдохнуть за чаем, ужин будет позже.

Макарский вдруг вспомнил, что ему нужно удалиться по срочному делу, гостя оставляет заботам жены. Такая суетливость была не в характере приятеля. А ведь недавно, как нормальный человек, падал лицом в тарелку салата. Как все же портит женитьба…

Углубиться в печальную мысль Ванзарову не пришлось. Марта завела типично женский разговор, смысл которого понять невозможно: что-то такое о мировой экономике, новинках искусства и политике Англии на Балканах, так что оставалось вовремя кивать и соглашаться.

Четверть часа тянулась так долго, будто целый век. Наконец Макарский откинул ветку яблони и плюхнулся в плетеное кресло. При этом имел вид чрезвычайно довольный, хотя несколько загадочный. Ванзаров подумал, что приятель запас какое-нибудь развлечение в духе университетских шалостей. И сейчас его спасут от женского общения. Но Лешенька как ни в чем не бывало налил чаю, взялся слушать жену, изредка поддакивая. Не ожидая подлости, Ванзаров заедал тоску отменным вареньем.

Светская беседа приняла столь интересный оборот, а воздух был столь чист и мягок, что Ванзаров ощутил признаки дремоты. Взор его подернулся дымкой, во всем теле наступила приятная расслабленность. Как вдруг около стола возник господин во фраке, словно соткался из воздуха. Без сомнений, он принадлежал к когорте дворецких, причем когорте отборной. Каждая пуговица идеально чистой сорочки кричала о достоинстве и прочих добродетелях. А строгость физиономии не поддавалась описанию. Воплощение всех моральных качеств – не иначе.

Дворецкий величественно поклонился, что выразилось в легком изгибе талии, и спросил: имеет ли честь видеть господина Ванзарова? Названный господин, сбросив сонливость, отпираться не стал: да, это он во всей красе.

– Велено передать вам. – Дворецкий протянул запечатанный конверт. Без подписи и почтового штампа.

Получатель уточнил: не перепутан ли адрес? Дворецкий уверил: письмо доставлено правильно. Более того, имеет честь дождаться ответа. В безвыходной ситуации оставалось взять нож для масла и взрезать плотную бумагу. Внутри был листок, на котором корявый почерк нацарапал:

«Господин Ванзаров! Прошу следовать за моим дворецким. Вопросы ему не задавайте, он все равно ничего не знает, полный дурак, хоть и представительный. Обещаю, дело для вас выгодное и легкое. Не пожалеете. Не тяните, а давайте сразу без долгих размышлений и сборов. Вопрос срочный. Жду непременно».

Подписи не было. Энергичное послание вызвало массу вопросов. Только задать их было некому. Супруги Макарские изучали содержимое чашек, а слуга воплощал саму неприступность. Быть может, другой чиновник, вырвавшись на отдых, послал бы это письмо на растопку самовара. Но Ванзаровым владела пагубная страсть: любопытство. Страсть не давала покоя и приносила одни неприятности вместо дохода. Справиться с ней было невозможно, сколько ни старайся.

Как будто другие страсти легче! Что-то не встречали мы победителей пьянства или игры на рулетке. А потому, отставив вазочку варенья, Ванзаров изъявил желание прогуляться. Друг с женой всячески поддержали его, обещав дожидаться к ужину.

Дворецкий указал следовать за ним.

* * *

Сквозь хилые заросли кустарника дорога вывела на огромную поляну со следами вырубленного вишневого сада. Посреди нее возвышался… как бы это сказать, не дворец, а фантазия русского мужика об английском фамильном замке.

Нечто каменное с зубчатыми башенками и конусами островерхих крыш. Двухэтажная крепость была изукрашена статуями и каменными завитушками, словно корабль, облепленный ракушками. Впрочем, дальнее крыло еще стояло в строительных лесах. Земля, из которой выкорчевали пни, поросла лысой травой прямо по разметке будущего европейского парка. Там и сям торчали цементные статуи аллегорических существ, среди которых теснились Разум, Вера и Милосердие. Все это великолепие окружал деревенский забор, в тени которого дети рвали лапки у лягушки, а седой козел, привязанный к доске, меланхолически жевал газету, как видно либерального направления. Ванзаров позволил себе насладиться зрелищем сполна. Дворецкий ждал безмолвно, пока его не спросили, куда дальше.

Внутренность дома отличалась не меньшей фантазией. Неограниченные возможности разметали по стенам бронзу подсвечников, хрусталь люстр и масло картин, а под ноги – неописуемые ковры. Про мебель и говорить нечего: полированная роскошь, да и только.

В конце мраморной лестницы визитера попросили подождать перед дубовой дверью, какой позавидует кабинет министра. Когда же она распахнулась, дворецкий церемонно изогнулся.

Навстречу шагнул хозяин. Мгновенный портрет обрисовал точно. Крепкий приземистый господин с отполированным черепом источал столько энергии, что хоть лампочку зажигай. Тело его имело достаточно ширины, чтобы огромная цепочка часов натянулась по жилетке в струну. Мясистые пальцы предназначались самой природой рвать и хватать, обручальное колечко терялось в складках кожи. Зато перстень, украшенный брильянтом с орех, горел немигающим глазом. Одним словом, хищник. Силен и опасен, как старый носорог. Вставать у него на пути не стоит. Раздавит – и не заметит. Всего добился сам, потому гордится волей и животной хитростью.

Уникальный экземпляр человеческого рода тщательно осмотрел юношу коренастого вида и остался в сомнениях.

– Уж больно молод что-то, – пробурчал он. – Не нашли чего получше…

В такой ситуации церемонии излишни. Заложив руки за спину, Ванзаров строго заявил:

– Изложите, в чем дело. И побыстрее. Я сюда отдыхать приехал на свежем воздухе, а не в кабинетах торчать.

К такому обращению господин был непривычен. Нахмурившись, грозно прорычал:

– Да ты кто таков?

– Чиновник сыскной полиции. Прошу не тыкать. Если у вас нужда, извольте в приемные часы в местный полицейский участок. Всего доброго…

И, развернувшись, направился к двери.

– Господин Ванзаров! Да погодите же! Родион Георгиевич, прошу вас…

От самоуверенной наглости не осталось и следа. Хищник признал в коренастом юноше равного. Ну или почти равного. Зубы и когти спрятал, став милым и пушистым. Гостю было предложено располагаться в кожаном кресле размером с бричку, а затем всяческие напитки и сигары. От подобной чести Ванзаров отказался. Уняв приступ радушия, хозяин представился Филиппом Филипповичем Сундуковым. Имя это чиновнику полиции ничего не говорило. Владелец новенького замка сторонился публичности. Большие деньги не любят славы, а любят тишину. Ну и ладно…

– Простите мою оплошность, – сказал он и даже улыбнулся. В сочетании с голым черепом разрез губ казался оскалом. – Думал, вы постарше будете. Мне рекомендовали вас как опытного и проницательного сыщика…

«Так и есть!» – вскричало внутри у Ванзарова, но внешне он остался невозмутим.

– Вот и не разглядел сразу. А теперь вижу: характер. Такой мне и нужен. Сговоримся.

Согласившись с оценкой своего характера, Ванзаров терпеливо ждал, не выражая интереса.

Сундуков поерзал и, видя, что помощи не дождаться, начал сам:

– О себе рассказывать не буду, что захотите узнать – и так разыщите, а чего знать не положено, касаться не будем. В этой жизни мне мало что недоступно. Честно скажу: могу купить, что захочу. Капиталец собрался такой, что лишний раз говорить о нем не стоит. Не поверите, если правду скажу, решите, хвастает Филипп, врет. Но и сами видите, какая красота вокруг. А во сколько это обошлось! Деньги, Родион Георгиевич, такая сила, что все может покорить. Все мне подвластно, ни в чем не знаю отказа…

Ванзарова так и подмывало вставить: «Я царствую! Послушна мне, сильна моя держава»[6]. Разум зажал язык.

Сундуков не унимался:

– …долго трудиться, чтобы всего этого достичь, но теперь могу позволить себе любой каприз. Вы еще человек молодой, так запомните совет: главные друзья мужчины – сторублевые банкноты. Не верьте другому. Это в поговорке «не имей сто рублей», а в жизни все иначе. Богатство – основа счастья мужчины. Его сила и гордость. Накопить трудно, но еще труднее сохранить. Понимаете, о чем я?

Нет, не понимал Ванзаров. Не было у него богатства, копить не собирался, а тем более сберегать. Да и какое богатство в полиции. Закон и порядок, да и только.

– Так вот… Пришло такое время, когда думать мне надо, что дальше будет, кому состояние передать. И вот тут…

Дверь распахнулась, пропуская беззаботный вихрь. С радостным криком в кабинет ворвался мальчик в коротких штанишках и бархатной курточке. За ним неторопливо вошла девочка, на вид постарше. Нянька осталась за порогом, не решаясь войти. Малыш устроился на коленях Сундукова и заявил, что у него важное дело. В мгновение Филипп Филиппович растаял леденцом, превратившись в нежно любящего отца. Потрепал курчавую головку, погладил по спинке и прислушался.