Япония. Отчёт оголтелого туриста. Иронические записки

Алексей Фирсов

Япония. Отчёт оголтелого туриста. Иронические записки

Пролог

У каждого свои привычки и слабости.

Вот, я вам скажу, у меня есть друг. Тоже непоседа. Так дай ему обязательно машину поменять. Раз в год. Лучше два. А иначе никак. Иначе – не по правилам. Причем одну именитую на другую именитую. Но другую.

Ну, может, в детстве в машинки не наигрался в песочнице. Может, кто тогда не сменял ему фирменную машинку на его советских солдатиков. Он сам не знает. И никто не знает. Старик Зигмунд знал, но ему не сказал. Потому что умер раньше, чем тот родился. Остались только труды и последователи. Но у нас к ним обращаться не принято. Меняться можно. Вот и меняет. И что интересно – совершенного (это я про машины) ничего нет.

Например, была у него одна немецкая особа, величавая до безобразия, чуть ли не самая скоростная серийная. Он нас с женой на ней как-то подбросил через всю Москву. Из Чертаново в Свиблово. Минут вроде бы за шесть. Я, когда вылезал из неё, ещё боялся ногой мимо асфальта промахнуться, всё мне казалось, что он куда-то убегает. А жена нормально так вышла, покачалась немного, но не упала, только замолчала потом надолго. Подбросил, как зашвырнул!

Так вот, задымила она у него однажды под капотом. Прямо посреди города. Насилу успел остановиться, выскочить и затушить. Что-то там в проводке замкнуло. Мы его ещё тогда пожарником прозвали. Сменял.

Другой раз у него тоже немка была. С ещё более громким именем. Настолько громким, что у нас уши закладывало, как в самолёте при взлёте. Сама маленькая такая, а под капотом – табун в триста пятьдесят лошадей. И когда этот табун нёсся по нашим, а вы знаете каким, дорогам, то под низкопосаженным днищем великолепно искрило, как во время праздничного салюта на Воробьёвых горах. Это и был праздник, потому что каждая из этих трехсот пятидесяти лошадей била своими четырьмя копытами по нашим, и Вы уже знаете каким, дорогам. Била причём так, что казалось, скоро разорвёт это днище, как Тузик грелку. Сменял и её.

Был у него и огромный пруссак с женским именем, напоминавший мне сигару размера Черчилль. Благородно и грузно буксовал при выезде из заснеженного московского двора. Фанфарон ещё тот, а привод – задний. Это ведь ему не по родным прусским дорогам скакать. Вот и елозил на копчике по нашему снегу, как пастор Шлаг на лыжах.

Следующий герр-геленваген имел мощный клаксон, как у электрички, и был прозван моим другом табуреткой за неотёсанный экстерьер. Врываясь к нам на дачу, любил попугать соседей, включая сирену за километр до ворот. Местные жители и лягушки (дача у нас на болоте) со страху прыгали врассыпную, а он, раскланиваясь со всеми, приговаривал:

– Да это я на своей табуретке скачу! Здрасьте!

Мы быстрее бежали открывать ворота, пока оголтелый машинист своей электричкой не напугал всю округу. Табуретка постоянно ломалась, и фирменная станция техобслуживания радушно принимала гостя. Сотрудники станции щедро поили его кофе, пока чинилась машина, фальшиво уговаривали не переживать и добросовестно тянули деньги за ремонт. Когда же автоматическая коробка передач, будучи на ремонтной гарантии, сломалась в очередной раз, переживать стала уже станция. Но не долго.

На смену табуретке пришел тучный японец. Кстати, о Японии. Я о ней постепенно и рассказываю. Страна регулярно восходящего и наша соседка…

Японец был всем хорош. Не ломался, не кривлялся. Чистый самурай. Но не резвый, с ленцой. Чуть-чуть. Самую малость. Сменил и его.

Вот сейчас я пишу, вы читаете, он меняет. Наверняка. Либо задумал поменять. А иначе никак. Иначе без радости. Иначе – немножечко нервный.

То же и я. Дай сбежать из любимой страны. Не насовсем, конечно. Боже! Хорошо, что вы не успели подумать не элегантно! На недельку-другую. Раз в год. Лучше два. И не на песочек там, знаете ли, под знойное солнышко. Нет-нет. На песочек, под солнышко – само собой. А именно – походить, побродить, на людей посмотреть. Как живут, чем живут? Подышать их воздухом – и обратно. К милым сердцу нашим проблемам. Причём обязательно обратно. В этом и смысл. Чтоб возвращаться. Потому что Родину любить – это не горячие приветы оттуда посылать! О, как! Этого я и сам от себя не ожидал. Разнервничался, заистерил…

К слову, о цивилизации. Как-то были в Германии, а там чистота – до противного. И на автобане, если из окна передней машины окурок вылетает – не иначе русский мчится. Потому что это – по-нашему! С тех пор я – только в пепельницу, пепельницу – в урну.

Или – ремни безопасности. У нас же на дорогах пристёгиваться не принято, даже зазорно. Только перед постом ГАИ мы себе разрешаем где-нибудь в области кокетливо накинуть ремешок на плечико. Короче, я пристёгиваюсь, мне нравится.

Мне вообще нравится жить по правилам, своего рода инструкциям. Если эти инструкции логичны и целесообразны.

Одни инструкции за меня придумало общество. Причём многие из них – задолго до меня. И я готов представить, насколько они исторически выстраданы. Поэтому я знакомлюсь с ними и с благодарностью принимаю. Или с благодарностью не принимаю. Скажем, если не догоняю. Опять же в силу моей образованности и интуиции. Другие инструкции я придумываю сам. Или подсматриваю у других, т. е. ворую. Потому что вовремя украсть – это не украсть, а унаследовать. Я и наследую, как могу. Одним словом – наследник.

Где мы с женой только не наследили? По Европам разным, даже в Америке и Африке понаоставляли свои следы, а Восток – упустили. И чтобы восполнить пробел, взяли и отправили себя в Японию. Не с бухты-барахты, конечно, а прямо, как барон Мюнхгаузен себя за волосья из болота тащил – т.е. самостоятельно и без лишних выкрутасов.

За годы сознательной жизни начитались про этих низкорослых островитян основательно, пообщались с их видными представителями, как Куросава, Китано, Миссима, Мураками, и другими посредством их же фильмов и книг, попрыскали на себя для убедительности продукцию Ямомото и, просветлённые, отправились на них посмотреть. Чтобы ещё основательнее понять.

Предупреждали, правда, в разные времена различные умники, дескать, чем дольше у них живёшь, тем меньше их понимаешь. А нам долго не надо. Полторы недели, не больше. Для начала. Чтобы не затормозить понимание. Впечатлениями поделиться с однополчанами. Вот и делюсь. Что ж, полетели!

Полетели мы, как водится, самолётом Аэрофлота. Как ни нахваливали нам JAL (Japan Air Lines), как ни расписывали нам все их полётные прелести, не изменили мы родному флоту.

Вы скажете – из экономии. Вот и весь патриотизм. Хорошо, не скажете. Подумаете. И мы ответим. Да, из экономии. И экономклассом. Хотя цену нам любезно предложили одинаковую – что на JAL, что на Аэрофлот. Просто JAL летает по определённым дням, а Аэрофлот ежедневно. И нам было удобно лететь последним.

Последними мы и зарегистрировались на рейс, в связи с чем все места в экономклассе были уже заняты, и нас, от безысходности, усадили на почётные места в первый класс салона самолёта. И мы без паники, а очень даже с пониманием встретили эту метаморфозу.

По-честному, конечно, мы давненько уже не летали так комфортно, первым классом. Потому что я всё время экономлю. Стыдобища какая! Раньше, бывало, надуешь щёки, наденешь малиновый пиджак и – первым классом!

Здесь с тобой меню согласовывают, металлические столовые приборы раскладывают, напитки разные в малюсеньких бутылочках перед тобой выставляют. Занавесочкой тебя, богатенького, от других пассажиров, что попроще, отгораживают. Потому что у них и коробочки-то с питанием – пластиковые, а ты из фаянсового сервиза кормишься. Обслуживание – ресторанное, туалет – всегда свободен. Потому что таких, как ты, бриллиантовых, мало. А их, серебряных, много.

– Что будете пить, господин?

Я от антуража-то и забеспокоился. Разве что Chivas-фифтик для аппетита попробовать?

– Хрустальный бокальчик, пожалуйста. Икорочки красной не желаете?

– Желаю. И рыбку попробую. Смотрю – жена тоже аппетитно трапезничает. Блинчики с икрой. Чудненько! А что это там виднеется? Второй фифтик-Regal? Прекрасно!

Новое блюдо – на новой тарелке. Chivas Regal больше нет? Не беда. Black Label, будьте любезны!

«Почки заячьи верчёные». Black повторить. Шашлык из осетрины. Black тоже закончился. Как интересно! Всех фифтиков по паре. Как в ковчеге у Ноя. Тогда – Red. Орешки? И Red повторить.

«Берегись автомобиля!» показываем? Очень хорошо! «Здравствуй, Люба! Я вернулся». Фифтик Jack Daniel's . Отлично!

– Сколько лететь?

– Десять часов.

– Сколько летим?

– Два часа.

Невероятно! Даже не заметил.

«– Я кулубнику вырастил своим трудом! А он – рядовой! Жулик. Пусть все слышат – ЭТО МОЯ ДАЧА!

– Числится вашей, но строится на мои деньги…»

Jack Daniel's повторить.

– Последнюю принесу. Больше не могу. По инструкции не положено!

Ах, какая инструкция! Нецелесообразная. Нелюбезная.

– А что делать? – мямлю.

– Вы можете купить в Duty Free. Red Label. Бутылка – 0,5. Семь долларов. Хотите принесу?

Киваю. Несет. Расплачиваюсь. Жизнь продолжается.

«-…Беломора не было. Преступник купил сигареты «Друг». Пачка – двадцать копеек, с собачкой на этикетке. И вот я думаю – чего он нервничает?..»

И я вот думаю – чего я нервничаю? Курить охота! Чёрт побери! В Аэрофлоте уже не курят. У них тоже новые инструкции. Явно наследованные. Иду в хвост самолёта. Даю стюарду двадцать долларов. Тот ведет меня в подсобное помещение. Там на полу полусидят-полуспят стюард со стюардессой.

– Курите здесь, в вентиляцию.

Затягиваюсь. Какое блаженство! Что значит – родной флот! ЧЕЛОВЕ-ЕК! С японцами не договорился бы.

– А чего на полу-то? – спрашиваю.

– Второй рейс подряд, без отдыха. Персонала не хватает. Все места заняты, а для нас в самолёте кресел нет.

– Ни хрена себе!

– Ничего – нам не привыкать.

Возвращаюсь на свое место.

«– Здравствуй, Люба! Я вернулся». Той же фразой что и начинался – фильм закончился. Жена стала спать укладываться. На меня косо посмотрела. Вроде того, что – пьянствуешь? А какие слова говорил, какие обещанья давал!

А я – что? Я не виноват. Это они тут фифтики понаставили. Это они меня, матушка, искушали-искушали, но не поддался я. Только дегустирую…

Что-то красная этикеточка не распробовалась. Вот и бутылочка! Очень кстати. Не поддельная ли? Ну-ка, ну-ка… Нет, не поддельная. Три ли года выдержана?.. Нет, не три… Или три?.. Нет, так можно лететь!

– Кстати, куда летим? – спрашиваю жену.

Та презрительно фыркнула и завернулась в одеяло.

– Ладно, пойду у пилота спрошу.

– Не глупи! – встрепенулась жена. – Сам же не любишь глупости.

– Да я пошутил, чтобы тебя растормошить. Мне ведь после дегустации общаться надо. А ты поверила, что я к пилоту пойду. То-то так засуетилась.

– Ты можешь. Ты и за штурвал сядешь.

– Какая восхитительная ложь! Хотя, вообще, я могу. А ты знаешь, что они иногда пьяными летают?

– Чушь! Они медосмотр перед полётом проходят.

– Не чушь! Кикабидзе по телевизору рассказывал. Когда он в Мимино главным лётчиком снимался. Всё Ларису Иванну хотел. Так он с подвыпившими лётчиками на съёмку летел. Он у них ещё спрашивал с недоумением: «Разве так можно?» А они посмеялись: «Водители же за рулём себе иногда позволяют. Так у нас это то же самое. Что машину нетрезвым вести, что самолёт. Без разницы».

– Не верю я ни тебе, ни Кикабидзе. И вообще, надо спать ложиться.

– Как спать? Что же мне с Расторгуевым тогда бутылку допивать? (на экране шёл концерт группы Любэ).

– А обязательно допивать?

– Не обязательно допивать!.. А хоть бы и допивать.

– Ты курить ходил?

– Ходил и ещё пойду.

– Стюардесса приходила, сказала, что, если ты не угомонишься, она пожалуется командиру.

– И они меня снимут с самолёта?

– Они вычеркнут тебя из списка почётных пассажиров Аэрофлота.

– Наговариваешь! Она же сама мне виски принесла.

– Это – другая.

– Вот, морда муравьиная! Не она же меня обслуживает? Ну, а ты?

– Я сказала, чтобы будили меня, только когда тебя будут лишать гражданства.

– Ты заслуженно летишь первым классом! Умничка! Я в восхищении!

– А что я буду с ней церемонии разводить? Пускай хоть маршалу авиации жалуется! Это же понятно: ты их бар опустошил – у неё добыча пропала.

В проходе салона из-за занавески выглянула «муравьиная морда». Как та злобная старушка, выглядывающая из-за портьеры на картине Рембрандта «Даная». Посмотрела на нас, как ядом дыхнула. Взгляд явно свидетельствовал о том, что к лишению меня гражданства она уже приступила.

– Ладно, бузить не будем! Допиваю и спать!

– Сколько выпил-то? – спрашивает жена.

– Девятьсот грамм, – отвечаю.

– Прилетим – будешь никакой!..

«Никаким» меня и снимали с самолёта.

Нет, ногами я шёл сам, но не твердо.

«Шаркающей кавалерийской походкой», как Понтий Пилат перед встречей с Иешуа Га-Ноцри. Здравствуйте, Михаил Афанасьевич!

День первый. Токио

Шаркающей кавалерийской походкой с видеокамерой наперевес меня несло в целеустремленной толпе по длинным коридорам международного токийского аэропорта Нарита. Чуть впереди вприпрыжку бежала моя жена, сознательно делая вид, что невыспавшийся здоровый мужик, норовящий её догнать, не имеет к ней ни малейшего отношения.

Здоровяк по форме, но явно нездоровый по внутреннему состоянию, проштрафившийся, – а точнее, проштофившийся, увалень рьяно схватил два чемодана с ленты транспортера и был тут же остановлен маленьким таможенником в белых перчатках. Мягко зажурчала японская речь, которая абсолютно точно предлагала открыть оба чемодана для досмотра. Здоровяк на удивление оказался понятливым малым: дыхнул перегаром и… моментально предъявил билеты с двумя талонами на багаж. Подошла жена и встала рядом, дескать, два человека и поэтому два чемодана. Маленький японец заулыбался и стал кланяться. Кланялся столь усердно, что чудная парочка, напуганная такой вежливостью, с чемоданами поспешила к автоматическим стеклянным дверям и через мгновение уже вдыхала тёплый осенний воздух мегаполиса Токио.

– Ну, до Токио ещё часа полтора езды, – сказала огромная и очень серьёзная девушка Нина, в которой я безошибочно, на фоне мелкой японской суеты, определил нашу встречающую гренадёршу из Владивостока.

Мы погрузились в автобус с гордым названием limousine bus и плавно покатили вдоль зелёной полосы деревьев. Очень скоро видовые картинки за окном сменились на однообразные промышленные пейзажи, и я стал выстраивать своё первое впечатление от Японии. Впечатление выстраиваться не хотело.

Не было золочёных изогнутых многоярусных крыш храмов и пагод, пузатых фонариков с иероглифами, которые рисовало в Москве моё воображение. Одни утилитарные, хай-тековские (читай, индустриальные) постройки и эстакады. Неправильная какая-то Япония! На одну из эстакад наш автобус и начал заползать.

– Заезжаем на второй уровень транспортной магистрали, – прокомментировала Нина. – А потом поедем по третьему. В Токио – три вертикальных уровня передвижения для автомобилей.

«Три – это лучше, чем два, но хуже, чем четыре,» – как нельзя, кстати вспомнилась мне фраза Буркова из кинофильма «Гараж».

Интересно, что к слову «четыре», которое по-японски звучит «си», сами японцы относятся суеверно и настороженно. Потому что «си», в свою очередь, ещё означает «смерть», а от этого, несмотря на все самурайские кодексы, лучше держаться подальше. Чтобы потом не раскаяться. Предрассудок, конечно, но кнопки четвёртых этажей в лифтах во многих японских зданиях зачастую отсутствуют. За третьим сразу идёт пятый, прямо как у нас в школьных классах после реформы образования. Кто же захочет жить или работать на «смертельном» этаже? (Любопытно, что в столь продвинутой и чуждой всяких суеверий стране, как Америка, кнопки тринадцатого этажа в некоторых лифтах вы также не найдёте.)

А попробуйте подарить японцу футболочку с вышеназванной циферкой, и вы увидите, как он будет растроган до слёз, а то и тюкнет вас по темечку пяточкой с разворота. Они это умеют, у них это запросто. Со школьной скамьи дзюдо и карате пробавляются. Еще кэндо – это когда палками друг друга отлупить совсем не считается зазорным, а даже наоборот, поощряется.

Но просто так японец рукосуйствовать не полезет, для этого его очень сильно обидеть надо. Потому что чем большего мастерства он в своем искусстве достигает, тем смиреннее становится и дисциплинируется. Тот же, который ерепенится и хамит своими изящными пластическими фигурами, вероятнее всего – недоучка. И такого необходимо закидать шапками, по-русски. Самый эффектный наш метод.

Вот такая незатейливая философия и лезет в голову от унылых строений за окном. Ни архитектурного разнообразия, ни тебе исторических традиций, ни покосившегося русского заборчика. Не тот японец пошёл. Не будет он с такой жизнью в смертельной обиде себе живот вспарывать. Жилых коробок впритирку понатыркали и не хотят больше себе харакири устраивать. Бельё, вот, выстиранное на балконах развесили, сушат. Уже – кое-что, уже – жизнь, разнообразие. Где же его ещё сушить? Мы тоже так сушим. Не путать с суши! Но сейчас не об этом.

А это что? Ёлки-палки – производственная гимнастика! Как у нас в советские времена. С третьего яруса эстакады было хорошо видно. На крыше небольшого здания группа японцев в белых рубашках с галстуками усердно занималась гимнастическими упражнениями. Браво! Порадовали.

– Что? Уже приехали? Наш отель? Больно убогий какой-то.

– Нет. Здесь мы пересаживаемся в такси и едем в ваш отель, – ответила Нина.

– То-то я смотрю – это не центр. Я заказывал отель возле императорского дворца. А он – в центре.

– Да, в «Центре-А»! – съязвила жена.

– Да мы сейчас и поедем в центр, – сказала немногословная Нина.

Да, где уж в далёкой, тесной Японии знать о существовании крохотульки московской стройки, но очень амбициозной строительной компании «Центр-A», которая числится моим детищем. Не Panasonic, однако.

«Числится вашей, но строится на мои деньги!» – ну, просто засела в голове на подкорочке рязановская классика.

Кстати, о японской тесноте. В каком-то путеводителе я прочитал, что вся территория Японии по площади равняется одному американскому штату Монтана. Из-за обилия гор и вулканических зон японцы ютятся только на двадцати пяти процентах своей земли, а численность их такая же, как половина населения Северо-Американских Соединённых Штатов. В том же путеводителе предлагалось согнать половину всех американцев на четвертушку этого штата Монтана, чтобы понять, как живётся японцам. И я вам отвечу – не Монтана!

Тем временем нас погрузили в такси, и мы уже ехали по улицам Токио. Таксист-японец – худой очкарик с гордой осанкой, одетый в белоснежно-белую рубашку и чёрную жилетку, управлял тойотой в белоснежно-белых перчатках.

– Так положено. У них у всех – белые перчатки, – ответствовала Нина на мой незаданный вопрос.

Дальше будет, как в «Бриллиантовой руке», подумалось мне:

– Куда он меня везёт, я ведь не сказал адрес?

– А тут дорога одна.

– Почему он свернул?

– А там ремонт!

К вопросу о ремонте на дорогах в Токио. Пока стояли в пробке, да и потом на прогулках по городу, я наблюдал такие картины. Прелесть! Скажем, копается траншея. На работу набрасывается ватага японцев. Один – чумазый работяга, в траншее, как в окопе, лопатой или отбойным молотком ковыряет асфальт, другие – десять, опоясанные крест-накрест, как чапаевцы пулемётной лентой, отражательными элементами, вооружённые такими же отражательными палками, энергично руководят движением. Работа идёт более чем слаженно. Соотношение – один к десяти. И я подумал: какие же у них накладные расходы на дорожные работы подписываются?

У нас на эти деньги можно две траншеи прорыть и ещё бы осталось. Остаток украсть, работу прекратить, траншеи не закапывать, чтоб была возможность просить дополнительные фонды. Или вы думаете, что я говорю что-то придурковатое? Вы всё время живёте в нашей стране или наездом?

– Приятная страна, ничего не скажешь! – проговорила жена, и я стал соображать: о какой стране речь? – Вокруг такая чистота!

– Это да! – протянул я и уставился на приборную панель тойоты, которая была оборудована мобильной связью и навигатором.

– Нина, а по складу какие они, японцы, по характеру? Каждой нации ведь присущи какие-то черты, – обратилась жена к нашей сопровождающей.

– Добродушные, – обернулась с переднего сиденья Нина. – Говорят, вот, азиатская хитрость. Нет, скорее, это китайцам присуще.

– Ну, они открытые по натуре или интроверты?

Какая эрудированная фемина моя жена! Интроверты, иноверцы. «Нам бермудорно на сердце и вермутно на душе!»

– Трудно сказать. С одной стороны, они, конечно, открыты, а с другой стороны, традиции ходить друг к другу в гости нет. Наверное, это идет оттого, что у них квартиры маленькие, комнаты маленькие, то есть, нет понятия собрать у себя дома человек пять-шесть.

– Значит, как в Европе, они встречаются в ресторанах? А как часто?

– Довольно-таки часто. Если ты работаешь в компании, то традиционно каждую пятницу. Отдыхают, расслабляются.

(Я знаю, что подшофе, когда уже галстук набекрень, японцы прощают себе и другим всё, даже домогательства до жены начальника.)

– А у вас уже установились здесь с кем-нибудь тёплые отношения? С какой-нибудь семьёй?

– М-м… У нас с мужем… Пожалуй, нет. Работы много, и потом, мы для японцев всё равно всегда будем гайдзинами. Что-то вроде иностранцев. И они до конца никогда не пустят в свою… касту, что ли.

За разговором не заметили, как приехали. Наш отель? Hotel Grand Palace. Приятно! Прямоугольная башня этажей в двадцать пять со стилобатной частью внизу. Верхушка отеля растворялась в лучах солнца далеко в небесах.

Ещё в Москве я выбрал европеизированный отель, хотя вкусить прелести японской экзотики можно в рёкане (ryokan) – традиционной японской гостинице. Эти «прелести» меня, по всей видимости, и оттолкнули. Заключаются они в следующем.

Спать на татами (соломенные подстилки).

Сидеть почти на коленях (стулья отсутствуют, в наличии только малюсенькие табуретки).

Обувь оставлять за порогом.

Коллективная ванна «о-фуро» с горячей водой (упаси вас Бог в ней намылиться, сразу превратитесь не в козленка, нет, в «бака гайдзина» – глупого иностранца).

Туалет – на корточках (и не спиной к стене, а лицом).

Завтрак – разочарование для тех, кто привык к йогуртам, овсяным кашкам или блинчикам с икрой.

Взвесив наши шансы на выживание в рёкане и посчитав их несоизмеримыми с нашими привычками (к тому же впасть в немилость моей жены – легко, войти обратно в доверие – прямо противоположно), я остановился на Grand Palace, который уже и сверкал своим огромным холлом перед нашими носами.

Пока регистрировались и сдавали валюту, получая взамен местную йену, Нина напутствовала о правилах денежного поведения в сфере обслуживания, из которых следовало: на чай, на кофе и потанцевать – не давать. Ни таксистам, ни официантам, ни носильщикам. Не принято. В счетах у них уже и так all inclusive, т.е. райская жизнь и без вашей невоспитанности.

Соотношение доллара к йене, если не мелочиться, очень простое. Один доллар – сто йен. Разница – в два нуля. Но это, если не мелочиться и пока вы – богатенький Буратино в начале путешествия. Потом, когда вы окончательно промотаетесь (слава Всевышнему Будде или лучезарному Синто, если это произойдет в конце поездки) и пойдёте в одних кальсонах, как генерал Чарнота по набережной Сены (только вы пойдёте по набережной Сумиды), стреляя глазами ближайший McDonald's для пропитания, то в городском банке вариант обмена будет лучше. Там вы покажете свой изумительный паспорт, всплакнёте, как многострадальный депутат Государственной Думы вечного созыва перед выборами, и к двум нулям вам щедро добавят кое-какую мелочь. Такая вот математика получается. А если вам не нравится, как я излагаю, то, по совету БГ купите себе у Бога copyright на русский язык.

Далее мы в автомате, наподобие пепси-колового, купили телефонную карточку, и жена сделала звонок в Москву, в котором сообщила, что мы добрались до отеля, что у нас здесь тепла 25 градусов и время – половина первого. Дождливо-осенняя заспанная Москва не поняла и спросила:

– Половина первого чего?

– Половина первого дня.

«А в десять часов – подвиг!» – подумал я, как барон Мюнхгаузен, когда тот составлял своё мюнхгаузеновское расписание. Потому что не лишить себя способности мыслить с десяти часов утра после девятисот граммов виски накануне – это и есть подвиг. Простой и гражданский. Но спать уже хотелось безумно. И есть, как всегда после длительного недоедания, тоже хотелось безумно. Но спать – больше.