Литературные раздумья. 220 лет Виктору Гюго

– А так. Недосмотрели там, где политработником его сделали. А нам, если что, – отдуваться.

Но редактору не хотелось терять Михаэля. Этот юноша ему нравился, и, хотя ответственный секретарь был прав, батальонный комиссар ухватился за соломинку:

– Пусть съездит завтра с Севой в Тринадцатый кавалерийский. Поговорит с людьми, попробует что-нибудь написать, а там посмотрим.

Тринадцатый кавалерийский корпус готовился наступать на Любань. От того, будет ли взята эта мало кому известная железнодорожная станция, зависела судьба Ленинграда. Михаэль много слышал о ленинградской блокаде, но плохо представлял себе, что творится в этом умирающем от голода и холода огромном городе. Не только ответственный секретарь – Михаэль и сам сомневался, что подходит на роль военного корреспондента. Сева числился писателем. Он и в самом деле писал стихи, пробовал себя в драматургии, и у него получались хорошие статьи, а Михаэль был от этого далёк и не понимал, зачем его отправили вместе с Севой. Тот своё дело знает, а он?

– Будем первыми, кто передаст репортаж из освобождённой Любани, – сказал по дороге Сева. – Представляешь? А потом, – мечтательно заговорил он, – в сводке Информбюро скажут: войска Второй ударной армии, нанеся мощный удар во фланг и тыл группировки противника, прорвали блокаду Ленинграда. Может, мама моя услышит…

На следующий день армада немецких самолётов налетела на штаб корпуса. На счастье, самого штаба уже не было в деревне. Он переместился в лес. Незадолго до налёта Михаэль направился туда, чтобы написать заметку для газеты. Вернувшись обратно, он увидел обгоревшие остовы домов, превращённый в руины госпиталь и людей, пытавшихся вытащить из-под обломков и мёртвых, и тех, кто ещё подавал признаки жизни. Севы не было нигде, и никто ничего о нём не знал. Спустя некоторое время к Михаэлю подбежал какой-то боец.

– Зайдите в ту избу. – Он показал на уцелевший дом. – Ваш товарищ там.

В избе лежал мёртвый Сева, а с ним ещё двое военных и девушка-санинструктор. Их всех расстрелял в упор снизившийся почти до земли мессершмитт. Михаэль привык к войне, привык к убитым, но, возвращаясь в редакцию с телом погибшего военкора Всеволода Багрицкого, не мог сдержать слёз. И на похоронах, оглядывая не слишком многочисленную процессию, он вдруг вспомнил рассказ Севы о том, что гроб его отца сопровождал на кладбище эскадрон кавалеристов. Сева процитировал тогда ставшие советской классикой отцовские стихи:

Нас водила молодостьВ сабельный поход,Нас бросала молодостьНа кронштадтский лёд…

И долго объяснял Михаэлю, имевшему смутное представление о гражданской войне в России, откуда взялся «кронштадтский лёд» и за что поэт Эдуард Багрицкий удостоился почётного погребения. И Михаэль всё больше убеждался, что с такими пробелами в советских знаниях ему нечего делать в газете.

* * *

Тем не менее на следующий день после гибели Севы редактор сказал:

– Нет больше Севы. Придётся тебе написать о вашей поездке. День-другой подожди, пусть наши Любань возьмут…

Но станцию так и не взяли, хотя передовые части советских войск находились в десяти километрах от неё. Михаэль не знал, как быть. Не решаясь напоминать о себе, написал заметку о пребывании у конников, о гибели Севы. Прочитав текст, батальонный комиссар вздохнул:

– Ладно. Напечатаем. Хотя до Севы тебе, как… – Он покачал головой и безо всякого перерыва продолжил: – Немцы наш «коридор» у Мясного Бора перекрыли… Понимаешь, что это значит?

Что это значит, Михаэль понял через несколько дней, когда наполовину уменьшившийся паёк вызвал голодные судороги в желудке. А вскоре в редакции появился черноволосый старший политрук. Столкнувшись с Михаэлем и широко улыбаясь, протянул руку:

– Муса Залилов. Татарский поэт.

– Очень известный у себя на родине поэт, – сказал редактор, когда Залилов ушёл, – гордость Татарии. Там его зовут Муса Джалиль.

Не будь редактора, Михаэль не узнал бы об этом, потому что о себе и своём творчестве Муса распространялся мало. От него исходила энергия, свойственная лишь глубоко убеждённому в правоте своего дела человеку. Пришёл он на место Севы, почти всё время был на выезде, и, читая его корреспонденции, Михаэль начал понимать, что такое настоящий писатель. Свою неудачу он переживал мало. Талант не приобретёшь. Его надо иметь. Понимал это и редактор. Кроме того, ему тоже передалась обеспокоенность ответственного секретаря.

– Отправим тебя завтра в политуправление. Хоть ты и не офицер, а всё же – политработник. Скажешь, что нестроевой, документы покажешь, подыщут тебе что-нибудь.

Редактору было неудобно: сам перетащил парня сюда, а теперь…

И всё же Михаэль не огорчился. Он успел привыкнуть к этим не совсем военным людям, но знал, что редактор прав. Огорчились другие. Муса Джалиль, которому Михаэль рассказал об оставшейся в Риге семье, даже обнял его.

– Мы успеем. Спасём твоих, обязательно спасём. Красная Армия придёт.

Муса был горячим советским патриотом. Но Михаэль не разделял его оптимизм. Он скорее был согласен со старым печатником Моисеем Марковичем, сказавшим на идиш:

– Береги себя, йнгелэ[5]. До ста двадцати доживёт тот, кто выберется отсюда…

Но только в штабе армии Михаэль по-настоящему почувствовал, в каком тревожном положении находится Вторая ударная. Старший политрук, к которому направили Михаэля, даже не посмотрел на него.

– И на кой тебя сюда такого прислали? Нестроевой? Так в газете тебе и место. А тут что с тобой прикажешь делать? Прорыв блокады Ленинграда никто не отменил, а мы здесь сами в блокаде. Боевые ребята нужны, а не недотёпы вроде тебя…

Споткнувшись на полуслове, политрук наконец взглянул на Михаэля:

– Медаль-то за что?

– За бои под Москвой.

– Ладно. Побудь в политуправлении денёк. Что-нибудь придумаем. А пока – вот тебе записка в интендантство, чтоб устроили и накормили.

* * *

Прошёл денёк, за ним ещё, но в судьбе Михаэля ничего не менялось. Словно о нём забыли. И в это можно было поверить, учитывая ситуацию, в которой оказалась армия. Пришлось самому разыскивать старшего политрука, но того на месте не оказалось. Блуждая по штабу, Михаэль не сразу заметил идущего прямо на него высокого худощавого генерала в очках. Он увидел его тогда, когда уже нельзя было избежать встречи, и теперь ничего другого не оставалось, как уверенно пройти мимо и козырнуть, как положено. Так и произошло. Пройдя мимо генерала, Михаэль зашагал дальше, продолжая думать о том, где найти говорившего с ним человека и чем заполнить пустой желудок, когда услышал сзади решительный командирский голос:

– Кру-угом!

Команда явно относилась к нему. Проскочить не удалось. Михаэль развернулся.

– Ко мне! Почему болтаетесь в штабе?

– Служил в газете, товарищ генерал! – как мог отрапортовал Михаэль. – Откомандировали в политуправление.

– А во Второй ударной как оказался?

– Прибыл с полковником… – только сейчас Михаэль обнаружил, что фамилия полковника ему неизвестна. Игнатьев упоминал, но он не запомнил. – Не помню фамилию, товарищ генерал. Его командиром дивизии назначили. Это он меня в газету определил. По просьбе редактора.

– Догадываюсь, о ком ты говоришь. Как раз туда направляюсь. Поедешь со мной. Нечего здесь в коридорах стены подпирать. Медаль за что тебе дали?

– За бой под Наро-Фоминском… В составе Латышской дивизии.

– О! – на жёстком лице генерала появилась улыбка. – Соседями были. Я под Москвой Двадцатой армией командовал. Латыш? Фамилия как?

– Гольдштейн… Михаил…

– Ясно, – кивнул генерал, не уточняя, что ему стало ясно. – Ладно, жди пока здесь. Позову, когда поедем.

Позвали его нескоро. У сержанта, который пришёл за ним, Михаэль спросил:

– А кто он, этот генерал?

– Как кто? – удивился сержант. – Заместитель командующего фронтом. Генерал Власов.

Наталья Каратаева

Каратаева Наталья Валентиновна родилась на Дальнем Востоке в семье военного в 1949 году. Детство протекало в Сибири, на Енисее, и это повлияло на восприятие и понимание природы, могучей, сдержанной, самобытной. С самого раннего детства писала стихи, рассказы. По образованию учитель биологии и химии, работала в школах Москвы и Томска по своей специальности. Работала в газетах Томска ответсекретарём, ведущей рубрик. На общественных началах выпускала детскую газету. Газета принимала участие в течение нескольких лет в соревнованиях «Золотое перо».

Публиковалась в сборниках «Сокровенные мысли» (Ns 27, № 29 – проза), «Современная поэзия (№ 31). Номинации 2015 года (Российского союза писателей): проза – «Дебют», «Юмор года», «Детская литература»; поэзия – «Дебют», «Наследие». Номинации 2020 года (Российского союза писателей): проза – «Детская литература», «Поэт года», «Детская литература» (сборник), «Наследие», «ЛитРес» (детская литература). Сборник «Позитивное мышление» (2021), диплом за участие в Международном литературном фестивале детской литературы им. А. Барто (2021), диплом за участие в Международном литературном фестивале «Казак Луганский» (2021), американский альманах русской литературы DOVLATOFF.

Номинации 2021 года (Российского союза писателей): «Писатель года» (сборник), «Фантастика» (сборник), «Антология русской прозы» (сборник), «Поэт года» (сборник). Президиумом Российского союза писателей награждена медалями им. И. А. Бунина, Ф. М. Достоевского, Н. А. Некрасова.

Радомир

Радомир окинул взглядом местность. Усталый взор не заметил ничего значительного и примечательного, на что можно было бы обратить пристальное внимание. Дальний путь, продолжавшийся пару недель, утомил его. Однако не столько физически, сколько тем ожиданием, ощущением и даже, может быть, предвосхищением того значимого в его жизни события, которое, возможно, ожидало его уже через несколько дней пути: то, что должно произойти.

Он спешился и, отпустив узды верного коня, присел у корявого ствола уже доживавшей свой век берёзы. Ветви её, длинные и спускавшиеся почти до самой земли, толстый ствол, уже не столь белоснежный, как во времена былой молодости, давали путнику хороший отдых в тени.

Достав из холщовой сумы скромную провизию, Радомир неспешно поел, собирая каждую крошку. Еды оставалось не так уж много, чтобы можно было расходовать неосмотрительно. Но Радомир не волновался, лес прокормит его в любом случае. Радомир прислонился к берёзе и прикрыл усталые веки. Послышался шорох, и Радомир, приоткрыв глаза, улыбнулся, увидев на ветвях берёзы рыжую белку.

– Ах, проказница. Она опять рядом.

Предложив однажды юркой белке малые крохи со своего стола, он, оказывается, приобрёл себе ещё одного друга. Белка, поцокав, кинула Радомиру шишку. Радомир искренне засмеялся:

– Спасибо тебе, хозяйка кедровых шишек. Теперь-то я точно знаю, что не погибну в лесу от голода. Только вот откуда на берёзе шишки?

Белка, соскочив с берёзы, тихо и осторожно приблизилась к Радомиру и уселась рядом с сумой. Радомир замер. Если попытаться достать хлеб и угостить крошками белку, то явно вспугнешь её. Глазки белки, чёрные и любопытные, встретили взор Радомира. И на мгновение ему показалось, что он понял суть и мысль этого зверька. Зверёк мыслил образами и чувствами. Дед Радомира, Валент, не раз говорил ему в своё время: «Если хочешь что-то понять, стань на время тем, что желаешь понять». Радомир слушал деда и не понимал, как можно стать тем, другим, ему непонятным. И зачем нужно понимать всякое создание – человека ли, тварь божью? Был он юн ещё тогда, но слова деда, говорившего ему не раз эту фразу, остались в его голове, похоже, навечно.

«Я оставлю тебе крошек», – подумал Радомир и, повинуясь совету деда, представил крошки, лежавшие на примятой траве. Белка, озорно блеснув глазами, стремительно взлетела на рядом стоявший кедр.

– А вот и шишки! Отсюда, вестимо, – улыбнулся Радомир.

Послышался шорох, и к его ногам скатилась ещё одна шишка. Уже засыпая, Радомир благословил то славное время, когда он встал на этот путь.

Что двигало им – жажда знаний или поиск своего предназначения? Герой ли он нового времени, защитник и проповедник ли старых традиций и обычаев своего народа или жертва непонятых идей и образов, ему самому пока неведомых? Жертва или герой? Утверждение ли это того, что вначале было смутным образом, ведшим его в этот отрезок жизни? Утверждение и подтверждение своего начала, того подвига, что совершает душа, готовясь к нему в различных жизненных воплощениях, невзирая на времена и проходящие эпохи? Выбор пути? Или важнее истина, когда в мутной пелене событий, двигаясь наощупь, пытаешься выйти на её солнечный и единственно верный свет? Или важен сам путь поиска в плотном тумане обмана и иллюзий?

Ответить на эти вопросы самому себе трудно, и ответ на них возможен в конце жизненного пути. Важно и то, чтобы жажда поиска истины не утихала и жестокий удар судьбы, готовящийся каждый раз после неправильного выбора и откидывающий жестоко назад, в исходную точку раздумий, был бы вовремя и правильно осознан. Радомир уже чувствовал, что к любому выбору в своей жизни следует подойти как к главному, неважно, большой это вопрос или нет, всегда предугадывая правильный ответ. Если ответ верен, всегда находятся силы начать всё сначала…

Лучи восходящего солнца осветили макушки деревьев, и в просыпающееся сознание Радомира вошёл во всей полноте мир Природы. Щебет птиц, славивших рождение нового дня, становился всё явственнее, разноголосие наполнило мир. Радомир потянулся ещё в сладкой дремоте, как резкий смысл уходящего от пробуждения сновидения встряхнул его разум. Сон, похожий на явь. Утверждающий и властный, как призыв, он повторялся время от времени с различными вариациями или дополнениями, и борьба с ним была бесполезна. Осознание того, что это трудно назвать случайностью, побудило Радомира довериться ему. Древний старик с длинной седой бородой, спускавшейся почти до пояса, пристально всматривался в Радомира и, казалось, читал его мысли и желания.

Не смея пошевельнуться или стряхнуть наваждение, Радомир пытался сохранять как можно дольше это состояние, чтобы разобраться, зачем и почему он ему снится, и в конце концов понял, что как бы ни был странен сон, ответ на него он может или даже должен найти в своей душе. Вначале пугаясь странного сновидения, затем привыкая, Радомир как бы спрашивал: что надо, зачем нужен был ему этот малопонятный, повторяющийся время от времени странный сон? Ответа всё не было. И лишь инстинктивно угадав, что ему, по-видимому, нужна встреча с этим странным стариком, Радомир увидел лёгкие изменения, проявляющиеся во сне, – старик улыбнулся на его немой вопрос.

Расспросы о чудном старике вели его из края в край, и казалось бы, что наступила пора забыть этот сон окончательно, потому что поиски Радомира не привели ни к каким результатам, но вот сейчас ему вновь приснился старик, который, устало взглянув, произнёс лишь одно слово: «Север». Радомир окончательно проснулся. «Север». Да, именно это слово произнёс старик, значит, надо идти на север. Как ни странно, именно туда и вели его бесконечные расспросы. Поселения русичей, где бы он мог добыть немного еды и запастись необходимым для дальнейшего странствия, встречались всё реже и реже.

Радомир поднялся. Звонкий ручей приглашал его освежиться утренней прохладой. Вода, настоянная на лесных травах, была пахучей, сладкой и неимоверно студёной. Это в летнее-то время! Русло делало поворот, и Радомир, обогнув ручей, увидел и исток его, аккуратно выложенный камнями. Рядом на сучке склонившейся берёзы висел берестяной черпачок на длинной деревянной ручке. Приятно видеть среди нехоженых троп и лесной чащи предметы утвари рода человеческого. Знать, заботу кто-то имел и в этих лесах о проходившем путнике, может, кто по соседству здесь проживал. Да и водица была крепка духом народным – недаром и черпачок здесь висел. Немного примятая около родника трава, берёза с висевшими на ней приношениями говорили о том, что это место не забыто и значится у местного народа особым. Знать, на этом месте не раз сбирались люди для особых собраний, для обсуждения различных общественных дел, ведь слово «родник» само по себе означает «сродни Роду». А любой родник почитался и окружался заботами людей – это Место Молитвы. По тому, как звенит родник, человек сведущий мог узнать состояние рода на сегодняшний день и даже угадать его будущее.

– Видимо, рядом жильё, поселение, – заключил Радомир, внимательно оглядев место у родника.

Отпив ещё раз водицы из студёного источника, Радомир поблагодарил незримого хранителя этого места за доброту и заботу. В знак благодарности приладил на священное дерево пучок сорванных лесных цветов, закрепив маленьким кожаным ремешком, на конце которого слегка проглядывал знак его рода, и быстрыми шагами двинулся по тропе, пока в просветах отступающего леса не увидел дальние очертания поселения.

Поселение уже просыпалось. Потянуло дымком затопленных печей, звонко залаяли собаки, утверждая своим лаем право на охрану владения и давая хозяину понять, что на его дворе полный порядок. По лаю собаки – дружеский ли это лай или лай озлобленный, с воем – хозяин всегда мог определить состояние своей усадьбы, а по лаю собак с соседних дворов – как обстоят дела у них. Весёлый лай собак подсказал Радомиру, что попавшееся ему на пути селение проживает в благоденствии. Хозяева же усадеб мгновенно определили, что к селению подходит незлобный человек. Радомир, увидев у первых ворот хозяина усадьбы, поздоровался:

– Слава Древним и Мудрым Предкам нашим, да будет чтим и охраняем род твой, светлый княже!

– Здравствуй, коли не шутишь! Какого роду-племени, куда путь держим? – отозвался молодой русич.

Он и впрямь был молод и красив русскою красотой – большой, статный, русоволосый. Ладным кожаным ремешком с вкраплёнными в него медными заклёпками в виде лёгкого узора придерживался буйный рост кудрей. Белая льняная рубаха с красным шитьём по подолу была украшена оберегами, значение которых знал и стар и млад и ценил это по достоинству.

– Однако, издалека я, – ответил Радомир. – Иду на север. Совет нужен твой. Старика ищу древнего с длинной седой бородой. Не встречал ли где в селении или, может, живущие рядом знают?

– Говорят, что где-то далече нас – однако, пару дней пути будет ещё – есть одна заимка, вроде как там старец живёт, пришедший из краёв дальних. Может, этого ты ищешь? Это прямо на север, у большой реки, по левой стороне ищи. Погоди-ка, мил человек, минутку, – сказал поселянин, видя, что путник уже повернулся идти, и, метнувшись в избу, принёс каравай хлеба. – Возьми, будь ласков. Вижу, издалека идёшь, изголодался. И ещё пару рыбёшек. Да не отнекивайся, от всего сердца даю.

Принял Радомир дары и хлеб, завёрнутый в тряпицу, поблагодарил дарителя – и вновь он в пути. Путь действительно оказался почти на пару дней. И к концу второго дня Радомир увидел реку и далече на берегу, у самой кромки леса небольшую избушку. Радомир спешился и громко позвал хозяина. На удивление, никто не ответил.

«Может, это брошенное жильё или не тот путь мне указан был?» – подумал Радомир. Однако, поразмыслив немного, решил не торопиться со своими умозаключениями. Может, хозяин отлучился ненадолго. Зайдя в ветхую избушку, для порядку вновь кликнул хозяина – тишина. Слегка освежившись у воды и перекусив, Радомир так и не испытал чувства удовлетворения, что-то в сознании подсказывало ему, что не всё так просто. Что могло здесь такое случиться? В природе ощущалось напряжение, не так радостны звук и свет. Всё, казалось, затаилось и ждёт какого-то разрешения.

Посидев пару минут на низкой завалинке, Радомир решил обследовать окрестности. Куда направить свои стопы – налево аль направо? Радомир покрутил русоволосой головой. Глубоко вздохнув, определил: «Пойду направо, ещё далеко до заката. Обследую местность. Может, что и прояснится».

Прошёл ещё час пути. Радомир время от времени издавал трубный клич, как учил в своё время его дед Валент: сложить руки трубочкой у рта и гортанно вскрикивать – такой звук идёт целенаправленно, и тогда его клич слышен далеко. Издав очередной клич, Радомир вслушивался в звенящий тишиной лес, и вдруг ему почудился слабый отклик, или это показалось? Радомир вновь издал трубный клич, и вновь ему почудился слабый отклик, звук почти на грани слышимого. Определив направление, Радомир пришпорил коня. Кинув клич в тишину леса ещё пару раз, слушал ответ и вскоре уже точно летел на звук голоса.

Наконец он вышел к тому месту, где, по его прикидке, должен был находиться человек, попавший в беду, иначе зачем он так долго звал на помощь? И он увидел этого человека. Это был тот самый старик из его снов. Значительно ослабев и почти не шевелясь, он лежал, придавленный упавшей берёзой. Его ноги, неестественно вывернутые, торчали с другой стороны ствола, и Радомир понял всё.

Одолеть ствол берёзы было не слишком легко, но всё же это было сделано. Освободив старца, Радомир поднял его и, положив поперек коня, устремился в обратный путь. Успеть бы, довезти живым. Ведь если вспомнить, сколько времени он искал старца, если, конечно, это был именно он. А вот и избушка. Положив старца на постель, принялся оглядывать покалеченные ноги. Да, этому человеку вскоре пришел бы конец. Мало того, что стар, немощен и истощён, да к тому же и изувечен.

Старец слабо застонал. Радомир метнулся взглядом к нему. Старец что-то шептал, но так тихо, что невозможно было что-либо расслышать, и вновь впал в беспамятство.

Радомир кинулся за дровами, растопил печь, поставил кипятить воду. В этот момент старец вновь что-то зашептал, пытаясь, видимо, из последних сил что-то сказать Радомиру. Радомир наклонился и приблизил ухо к губам старца и – о чудо! – наконец-то хоть слабо, но всё-таки разборчиво услышал его слова:

– Возьми со стола флягу с водой.

– Да сейчас вот будет чаёк горячий, пахучий, – встрепенулся Радомир, – заварю, будешь пить.

Но старец яростно замычал и шептал только одно:

– Флягу с водой, флягу… – И вновь умолк.

Радомир, удивившись вначале такой просьбе, но затем поразмыслив, решил исполнить просьбу старца. Возможно, в этой фляжке было его снадобье особое. Ага, вот и оно. Что им делать – поить или смазывать? Старец был в беспамятстве, и Радомир понял: только от его действий зависит жизнь этого старого человека. Влив несколько капель жидкости в рот, разобрал разорванные лохмотья на ногах. Радомир увидел жуткое зрелище: разорванные мышцы, перелом ноги. Мужественно «закрыв на это глаза», полил сверху водой из кувшинчика, протёр тряпицей, смоченной этой же водой, тело старца, соединил сломанные кости, примотав накрепко к найденной дощечке, и, подняв глаза к небу, искренне попросил у всех богов, каких только знал, выздоровления больному.

День давно закончился, лишь светлая луна освещала полуночные чащи. С реки потянуло особой ночной тишиной. Этот последний день пути оказался так труден, что сон сморил Радомира почти сразу, несмотря на то что он твёрдо решил не спускать со старца глаз.

Но вот наступило раннее утро, и первые лучи солнца коснулись верхушек огромных сосен и густых зарослей тальника, что спускались широкой полосой к реке. Зазвенел утренний гомон первых пташек, возвещавших своим щебетом хвалу новому миру. В утреннем свете лес не выглядел уже таким мрачным, как это было вечером, и казалось, что природа радовалась своей жизни, понятной только ей, – вода игриво плескалась на плёсе, утренний ветерок, запутавшись среди деревьев, легонько поигрывал ветками ив, а переливы утреннего света предлагали всем обитателям Природы роскошные игры нового дня.

Радомир протёр глаза, его первая мысль была: «Как там старик, что с ним, жив или что хуже?..» Он поднялся с пола, где вчера сморил его сон. Едва взглянув на старика, Радомир понял: невероятно, каким-то чудом, но старец ожил, он уже не казался таким измождённым и почти умирающим, каким виделся вчера вечером. Но видимо, всё же его беспокоили боли, потому что периодически он слегка постанывал во сне, однако же спал крепко.

Радомир тихонько выскользнул из избушки: пусть старик поспит как можно дольше. Он знал: во время сна часто приходит исцеление, тело набирается силы, энергии. Радомир оглянулся по сторонам. Утро приветствовало его во всех ярких красках наступающего нового дня. И неожиданно он почувствовал радость, светлое чувство, что всё складывается именно так, как предназначено ему судьбой. Что все события последних дней, ведшие его, приоткрывают новую страницу его жизни, которую он мог бы и пропустить, если бы поддался некогда ленивым мыслям: «А стоит ли куда-то вообще идти?» Ведь его никто не заставлял искать какого-то неизвестного старика, принимать во внимание непонятные сны.

Но что есть, то есть, ничуть не покривив душой, Радомир шёл по зову, по которому не мог не идти. Бывают моменты, когда что-то приходит к человеку, и только к нему, то, что именно только он способен разрешить в это время, в этой жизни.