Полная версия
Веселая жизнь
Но Даша к нему благосклонна, добра. Она дает нужную сумму, зная, что Михаил отдаст.
– А я ведь в прошлом филолог, даже был заведующим кафедрой, – говорит Михаил в очередной свой приход.
– Так вы – преподаватель, – протягивает Даша… – Аааа, ничего себе. А я – учительница пения. Самая неблагодарная профессия. Дети на уроках не слушаются, кричат. Никак не могу их заинтересовать.
– А вы с ними поете?
– Да… Только что не танцую, – смеется Даша. Из-за ее плеча показывается муж – с видом: «опять этот алкаш…»
– Ну, я пошел, – говорит Михаил и уходит.
Муж Даши – постоянно в командировках. Вот и сегодня уехал. Михаил называет его Карабас-Барабас, из-за того, что у того густая рыжая борода и вид обычно суровый, насупившийся.
Михаил идет отдавать долг. Он спускается на лифте на второй этаж, держа в руках свою книгу. Она была издана пятнадцать лет назад. Тогда он еще писал прозу. Сейчас иногда пробивает на стихи, но денег на издание новой книги нет.
Лифт останавливается – и у Михаила стучит сердце. «А вдруг ей не нужна моя книжка», – думает он. Дверь открывается, и он видит Дашины глаза, полные слез.
– Что случилось? – спрашивает Михаил.
– Проходите, – отвечает она.
Михаил заходит в обставленную со вкусом квартиру и идет вслед за Дашей на кухню.
– Вы курите? – спрашивает она.
– Да.
– Тогда давайте покурим, коллега, – говорит она и выходит на лоджию.
Михаил следует за ней.
Они молчат.
– Вы – филолог, а я – рисую, – внезапно говорит она. – Сейчас покажу.
Она идет в конец лоджии и достает оттуда холсты.
– Изображаю людей, так сказать. Вот, посмотрите.
Даша показывает ему лица незнакомцев. У каждого из них будто отпечаток жизни на лице.
– «Шахтер». «Танцовщица». «Продавец магазина», – читает Михаил названия портретов.
– Я достаю этих людей своими просьбами попозировать, они соглашаются за деньги. Кое-что я пишу по памяти или срисовываю из интернета…
– Выходит, по лицам можно читать профессии, – задумчиво произносит Михаил. – А я недавно в «Пятерочку» устроился администратором.
– Нет, вы филолог, – смеется Даша. – Неужто вы мне свою книгу принесли?
– Как догадались?
– Я же умею читать по лицам… – улыбается она.
– Потом скажете свое мнение?
Михаил собирается уходить, и Даша протягивает ему подарок – картину с радугой после дождя.
– Это вам…
– Я повешу ее в своей серой комнате, – отвечает Михаил.
Работа администратором не приносит Михаилу радости. К тому же, работать надо много и допоздна. А дома его – кроме радуги – ничего не ждет. А потому ему снова хочется выпить. Но он держится. Вдруг столкнется в подъезде с Дашей…
«А что, если подарить ей краски? Скажем, на восьмое марта», – думает он. Но тут же вспоминает ее Карабаса-Барабаса, у которого взгляд: «опять этот алкаш». А кто я? Алкаш и есть…
Но в один прекрасный день встречает Дашу в подъезде, и она зовет его на чай.
– Вы знаете, – говорит она, – какая птица самая красивая?
– Лебедь? – пожимает плечами Михаил.
– Да вы что… Они похожи на гусей с безобразными короткими ногами. А еще орнитологи недавно обнаружили, что не всегда между лебедями есть верность… К чему это я?
– Ну, так кто же из птиц самый красивый? – любопытствует Михаил.
– Розовый фламинго… Они безумно похожи на балерин, не находите?
Она показывает ему свою последнюю работу – розовые птицы, танцующие у моря.
Михаил протягивает:
– Уууххх…
– Нравится?
– Да.
Они пьют чай, обсуждая его книгу, а потом он идет домой, в свою квартиру с радугой. Всю ночь Михаил не может уснуть, но потом в двухчасовом сне он видит, как они с Дашей женятся.
На следующий день он начинает пить.
Через неделю как песок сквозь пальцы исчезают деньги. Но он не идет к Даше – стыдно.
Михаил справляется сам и ждет встречи с ней. Но месяц-два – ни слуху ни духу от нее. Он смотрит на лоджию. Но и там ее нет.
Он выходит с утра на работу и встречает в подъезде мужа Даши, который несет несколько холстов подмышкой.
– Опять ты? – говорит он брезгливо.
– Извините, а где ваша жена? – будто не расслышав, спрашивает Михаил.
– Умерла, под машину попала. А ты долг хочешь отдать? – сурово говорит Карабас-Барабас.
Михаилу становится душно и хочется взять за грудки Карабаса-Барабаса, чтобы потрясти и сказать ему, что так шутить не надо…
Но по его нервному лицу ясно: он сказал правду.
Михаил спускается вместе с ним по лестнице. Карабас идет к помойке и оставляет там холсты, садится в машину и уезжает. Курящий неподалеку Михаил кидается к холстам.
«Танцовщица», «Продавец магазина», «Филолог», – читает он на портретах…
Психбольница
Вчера я выписалась из психбольницы.
Стоит кому-то рассказать, что ты лежишь в больнице с приставкой «психо» – так некоторых людей сдувает ветром. Никто из приличия, конечно, не задаст вопрос: «а ты в закрытом отделении?», «а какой там распорядок дня?» и уж тем более не поинтересуется, какой диагноз. Скорее всего, после этого открытия меня будут сторониться.
Автобус мчит меня в город. Грустно уезжать отсюда.
Психиатрическая лечебница находится за городом – в живописном месте, рядом с речкой. Учитывая, что Уфа – большая деревня, в диспансере даже можно встретить знакомых. На сей раз мне повезло, попалась веселая компания: молодой философ, алкоголик-дерзила и веселые девчонки, страдающие разными неврозами.
Персонал тут разговаривает вежливо и в основном подчеркивает: «Только не нервничайте».
А там, в городе – работа, работа, работа…
– Маша, ты всегда хочешь, как не бывает, – повторяет мне коллега Ступина всякий раз, как я решаю уволиться. А уволиться я хочу из-за хронической усталости, из-за маленькой зарплаты и непомерных претензий начальника. Ступина же – вообще неунывающая женщина. На работе у нас случаются выезды на природу, можно брать с собой мужей. Когда Ступина приезжала со своим, глаза наших сотрудниц сужались от зависти. У нее был накачанный, хорошо пахнущий мачо. Он всегда привозил с собой «Хеннесси», угощал им коллег и укрывал ее плечи пледом.
Правда, полгода назад директор попросил всех сотрудниц явиться на работу с супругами, чтобы оформить какие-то документы. Когда к столу подошел невзрачный и ничем не примечательный мужчина лет 45 и произнес: «Ступин», главбухша два раза переспросила его фамилию… А девушки-коллеги впали в ступор.
Оказалось, что тот мачо был вовсе не мужем Ступиной, а, как она выразилась: «кусочком женского счастья».
И эта Ступина говорит: «Не ной, где найдешь достойную зарплату, думаешь, только у нас такие условия?»
– А где найти счастье? – интересуюсь я.
Ступина пожимает плечами, ведь у нее уже есть кусочек счастья…
Я еду в город, и никто не знает о том, где я находилась. Коллеги и друзья думают, что отдыхала в санатории. Муж, и тот отнесся к моему пребыванию в психбольнице, как к данности – подумаешь, отделение неврозов. Как я достала его своей депрессией!
В современном мире никто не знает, что у тебя бессонница, рыдания по ночам и навязчивые мысли…
А надо бы быть хорошей женщиной, как учили в детстве. Хорошая женщина – это любящая жена, работящая сотрудница, ухаживающая за собой леди… Недостаточно? Так вот она: в офисе и дома, с наклеенными ресницами, с гель-лаком на ногтях и чтением Дарьи Донцовой перед сном. С друзьями ей надо обсуждать миленькие вещицы из «Икеи», а не труды Ницше, ведь это никому не интересно, надо уметь заказать вкусную пиццу в доставке, а не рассуждать о тленности всего сущего, потому что это портит всем настроение.
И, конечно, хорошая женщина не лежит в психушке.
* * *Надо сказать, что самые добрые люди почему-то попадают сюда. Например, красивая художница Наташа, у которой дома разъярённый от пьянства муж. Наташа считает, что сама провоцирует мужа на пьянки и драки.
– Он ведь такой хороший, когда не пьет, а на прошлой неделе пришел, говорит: «Почему суп пересолила? Влюбилась, что ли?» Я улыбнулась. А надо было сказать «нет»? Или надо было дать ему вместо супа что-нибудь другое? Ну скажи мне, скажи, почему он меня бьет? – пристает она ко всем с вопросами.
У нее жидкие серые волосы, которые она завязывает в пучок, и тонкие, как у балерины, руки. В психушке она акварелью рисует небо в розовой дымке, золотые купола, над которыми кружатся ангелы. Наташа лечится от нелюбви. И от того, что некому сказать про нее: хорошая женщина.
Еще одна юная пациентка – Алиночка, хохотушка, которая сама всех хочет вылечить любовью, от того и болеет. Она почему-то везде следует за мной. Ей семнадцать и у нее анорексия. Алиночку хотели положить в детское отделение, но она попросилась в наше. Она из многодетной семьи. И кажется, что все пятеро детей ее родителей – ее собственные. Ведь она каждые два часа звонит домой – узнать, все ли у них в порядке. А в порядке бывает редко – мать и отец сильно ссорятся между собой, бьют ее братьев и сестер – и Алиночка не выдерживает, снова бежит к унитазу и понимает, что не может дать больше любви.
Я прижимаю ее к себе, убираю волосы и твержу: «Уходи от них, они взрослые, сами разберутся…» А потом думаю: «куда ей уходить?»
Еще тут лечится колоритная Эмма. Вот как раз она считает себя хорошей женщиной. Ей кажется, что у нее есть дар ясновидения и она предсказывает будущее. Я побаиваюсь ее из-за того, что она чрезвычайно груба.
Она хохочет как лошадь и беспрестанно ругается матом. У нее большой рот и кажется, что она вот-вот набросится на кого-нибудь и попытается укусить.
Эмма постоянно говорит про секс и про то, какая она шикарная женщина. У нее муж, двое детей. И нет работы, хотя зачем ей работа, когда есть дар ясновидения.
– Какие вы все тут нытики, бессонница у вас! Берите пример с меня, – говорит она и трогает себя за большую грудь. – Врачи считают, что я сумасшедшая, а я вот точно могу предсказать, что будет в следующем году.
Мужчины из соседней палаты – симпатичный философ и грубоватый краснолицый алкоголик, Дерзила. Дерзила вообще здесь просто так – ему дали срок не пить месяц, а заодно и подлечить нервишки. От алкогольных психозов устала жена, сам он бодр и полон сил.
Философ развлекает остальных вопросами о смысле жизни. Мужчины лечатся от других переживаний – а может быть, хотят стать хорошими мужчинами?
Мы сидим в одной палате. Философ, говоря о Ницше, понимает, что силы его красноречия иссякли, и предлагает вечером сгонять за пивом, на что все, кроме Дерзилы и Эммы, отвечают категорическое: «Нет».
Но после ужина наша компания уже стоит возле пивного ларька. Отделение, в котором мы лежим, открытое – можно спокойно выходить в магазин.
– Надо до уколов-то вернуться… – волнуется Наташка и ее руки балерины трясутся от страха. Она так давно не пила пиво, беспрестанно ходя со своим супругом на его кодировки.
– Пошлите на речку, – восклицает Эмма.
Наша компания пациентов бредет вдоль элитных коттеджей. Красивые постройки заканчиваются и начитаются СНТ.
– А давайте в дом заберемся, прикольно же, – предлагает Дерзила. Все шикают на него: «Мы же не сумасшедшие!»
Из разбитых стекол деревянной дачи видны белые простыни, свисающие с кровати, на столе стоит синий чайник. И мне тоскливо. У меня дежавю. Я вспоминаю бабушкину дачу, где вот точно так же однажды кто-то разбил окно. Бабушка сокрушалась по поводу того, что украли ее советский старый утюг и швейную машинку. Она все повторяла: «Память просто, мне же эта машинка от матери досталась…» Я тогда не понимала, как можно жалеть о пропаже старой машинки.
Именно на даче, будучи семилетней девчонкой, я становилась на стульчик, а родители просили рассказать стишок про цветочек, которому нужно было солнышка… Они хотели, чтобы я стала врачом или преподавателем, была интеллигентной, хорошей женщиной… Особенно папа. А я? Стала бухгалтером, лежу в психушке.
Теперь наш сад перестроен, да и стульчика и надежд больше нет. Может быть, их украл тот, кто разбивает окна на семейных дачах?
Мы выходим к лугу – и перед нами озеро.
– Чур, я в футболке! И не надо пялиться на мои красивые сиськи, когда выйду из воды! – орет Эмма, стаскивая с себя леггинсы.
Дерзила стремглав переплывает на другой берег – и уже прыгает с тарзанки. Ему бы еще крикнуть: «Да здравствует психбольница!»
Наташа пьет пиво и показывает мне розовые цветы, что отражаются в воде – она бы точно нарисовала их нежными. Мы с Алиночкой, которая не выпускает моей руки, решаем залезть в воду.
– Да тут все свои! – орет Эмма. – Чего стесняетесь? Философу ваши сиськи не нужны, он только меня любит, а Тарзан, – указывает она на Дерзилу, – вообще импотент.
Мы входим в воду, и это ощущение похоже на некий запрет, от которого становится страшно и хорошо. Мы – узники больничной тюрьмы, ощутившие свободу!
– Ну, если Анатольевна узнает, – плюется, выходя из воды, Эмма, – всем вам придет трындец… – Философ, дай-ка мне полотенце!
Философ, отвернувшись, протягивает ей полотенце.
Мы движемся в обратную сторону. Дерзила счастлив от того, что пьет «Балтику», Эмма и философ болтают о Шопенгауэре, Наташа вдыхает запах цветов, собранных на лугу. Жаль, их придется выбросить…
Алина забыла о своих горе-родителях. И ей все равно, что намочилась футболка, она даже поела немного чипсов, даже не стошнило…
А я думаю, что стала сегодня немного счастливей…
* * *Из окна моей палаты я вижу красивый палисадник, он утопает в цветах. А мы сегодня идем на группу.
– Мы все больны, – говорит Эмма и хохочет, – что еще конкретно вам нужно?
– Эмма, расскажи о своих чувствах, – говорит психотерапевт устало.
– У меня чувства к философу, – снова забавляется Эмма.
– Вы сегодня не намерены работать? – спрашивает психотерапевт, смотря на нее строго.
– Неа…
– Хорошо. Саша, теперь вы расскажите о своих чувствах, – обращается она к Дерзиле.
– Мои мысли – о водке, – говорит он, – не могу дождаться, когда выпишете. Это ведь не мое решение было, сюда лечь.
– Означает ли это, что вы становитесь в детскую позицию и снимаете с себя ответственность?
– А че? Почему бы и нет?
– Вы же говорили, что хотите бросить пить – и на прошлой терапевтической беседе признались нам в том, что страдает ваша жена.
– Я сейчас объясню вам: страдает моя жена, а не я. Да, переживаю немного, но это не повод закрывать меня здесь.
– Но у нас открытое отделение, вы можете уйти…
– Уйти-то я могу, только жена в тот же день соберет чемоданы, а без нее я пропаду.
– Хорошо. Что думают другие участники группы по этому поводу?
«Сейчас начнется балаган», – думаю я.
– Можно я? – спрашивает Алиночка.
– Мой папа пьет и потому я здесь. Думал ли ты когда-нибудь о том, что будет с твоими детьми, если у них такой отец? – обращается она к Дерзиле.
– Неа, не думал. А тебе не кажется, что ты возлагаешь всю ответственность за свою анорексию на отца? – спрашивает Дерзила резко.
– Стоп. Стоп, – говорит психотерапевт. – Попрошу вас общаться в вежливой манере.
– Можно я уйду? – не выдерживает Алиночка.
Она встает и уходит, я иду следом.
– Видишь, – говорит она, – я сорвала собрание. Я такая глупая, вот почему у меня все так… Сейчас позвоню маме.
Я слышу, как мама орет на Алиночку и как буквально на глазах она горбится и становится похожа на старушку… Молодая девочка. И мне самой хочется выхватить у нее из рук телефон и сказать пару ласковых ее матери.
Перед сном нам делают укол, чтобы мы спали, но Дерзила приносит в палату пиво и щедро разливает нам по ноль пять. И Алиночка пьет вместе с нами, потому что мать сегодня накричала на нее. Но ее больше не рвет.
* * *Завтра пятница, а значит – нас отпустят домой. Я уже соскучилась по мужу, потому я рада этому дню. Наташа и Дерзила остаются тут, а остальные собираются уезжать. Только Алиночка сомневается. Здесь, в больничных стенах, ей стало лучше, а дома – снова скандалы, маленькие плачущие братья и сестры – и снова ей придется вырывать ощущение того, что она недостаточно хороша для всех.
Я отговариваю ее ехать, а она скучает по братикам и сестричкам.
– Если бы я не была больна, – говорит она, – то лишила бы их родительских прав и забрала бы себе детей. Вот почему я здесь…
– А у меня нет цели, я бесцельно тут лежу, – пожимаю я плечами. – Говорят, депрессия.
Дома мне хорошо, как после возвращения из дальней поездки. Но без укола не спится. Я думаю об Алиночке, как она там.
Пора возвращаться обратно – и я снова еду в психбольницу. Врачи бегают, суетятся. Все говорят об одном – Алина вчера перерезала вены и теперь в реанимации. Мы все сидим в одной палате и молчим. Наташа молится, крестясь перед иконкой, Эмма уткнулась в книгу, Дерзила сидит, обхватив голову руками, философ задумчиво смотрит в потолок. Нам всем хочется подойти к врачу, узнать, что с ней. Вечером перед уколом мы стоим в коридоре и слышим, как медсестры говорят между собой: «Вот так – был человек и нет…» И мы все понимаем теперь.
* * *– Здравствуйте, меня зовут Саша и я – алкоголик, – говорит Дерзила на группе, – жена не знает, что со мной делать, потому что я сволочь. Я пил тут в больнице, я обманывал вас.
– Ну вот, – говорит психотерапевт, – вы признали свою ответственность перед женой.
– А я, – продолжает Эмма, – обманываю всех, что я ясновидящая, просто меня не любила мама и я очень хочу ей понравиться, правда, Анжела Александровна?
– Так, Эмма…
– А у меня муж – абьюзер, – опускает голову Наташа, – и я не могу от него уйти…
– У нас сегодня продуктивная работа, – замечает психотерапевт.
Я молчу. Все смотрят на меня.
– Я неблагодарная тварь, – выдаю я. – У меня муж, работа, а все хочу стать хорошей женщиной…
– Для кого? – уточняет психотерапевт.
– Для отца, который не любил меня…
Мы уходим с группы задумчивыми. И впервые нам тут некомфортно, тяжело. Может, потому что Алиночки нет с нами и никогда больше не будет.
* * *А сегодня я выписалась из психбольницы и еду домой – и не собираюсь больше там лежать. У меня будто появился кусочек счастья – моя жизнь.
Шиханы
Сегодня мы едем с мамой и папой на речку, потому что у меня – день рождения. Я их долго уговаривал на эту поездку – и они, в конце концов, согласились.
Приготовили удочки, лодку, еду.
Папа показывает мне горы:
– Видишь, сынок – это Шиханы…
– Красивое название, – говорю я.
– У этих гор есть легенда, – замечает мама.
– Расскажешь? – прошу.
– У одного старика (звали его Урал) была красавица-дочка – Агидель. В нее был влюблен юноша – Ашак, он похитил ее и отхлестал плетью. И взмолилась девушка: «помоги мне, отец» и отец Урал превратил ее в речку. Ашак пытался речку поймать, но не смог. Бросил он тогда на землю свое сердце. Каждая из гор теперь – это осколки его сердца.
Я задумался – а почему Агидель не захотела быть с Ашаком? Но потом понял – это потому что он ее ударил… Так произошло и с моими родителями. Папа ударил маму, и она с ним развелась. Мне тогда было очень страшно, в один день они перестали разговаривать – и папа ушел. Теперь он приходит по субботам и воскресеньям, когда у него нет работы. Мы идем гулять в парк или в кино. Я помню, как было хорошо, когда они оба были рядом. Мы ездили на дачу, сажали там морковь и лук, делали шашлыки. Папа учил меня кататься на велосипеде. Теперь мы с мамой редко ездим на дачу, потому что машины у нас нет.
Мне бы хотелось, чтобы родители снова стали жить вместе. Чтобы не приходил к нам больше дядя Расим, мамин друг. Он приходит к нам все чаще, иногда остается ночевать. Он пахнет вонючими носками и сигаретами, а шутки у него несмешные и глупые. Если он останется у нас насовсем, я попрошу папу забрать меня к себе. Он-то живет один. С ним мне будет хорошо.
Вот мы и на месте. Я расправляю маленькую палатку. Это раньше она мне казалась большой и мы с родителями в ней помещались, а сейчас мы помещаемся только вдвоем с мамой.
Вокруг нас снова горы, но другие – и мама не знает о них легенду. Мама достает тушенку, макароны, лук и морковь, говорит:
– Сейчас такой суп сварю, пальчики оближете.
Она говорит это ласково, как раньше, когда мы еще жили все вместе.
Папа молча вытаскивает удочки из машины.
Вода в узкой речке у самого берега теплая, но купаться еще рано. Тут я вижу рыбок, мальки бьются о мою ногу и щекочут ее. Папа надувает лодку, и мы садимся в нее. Плывем по речке и глядим на ее дно.
– Атай1, а можно я попробую половить, – прошу я.
Он протягивает мне удочку. Я встаю на дно лодки и пытаюсь как можно дальше забросить поплавок. Теряю равновесие и падаю в речку. Плавать я не умею. Папа протягивает мне руку, но мне страшно, я не могу ухватиться за нее, вода попадает в рот, и, кажется, я сейчас захлебнусь. Папа бросается мне на помощь. Он своими большими руками хватает меня за шкирку и сажает обратно в лодку.
– Уф, балакаэм2, угораздило, – качает головой папа, – одежды-то переодеться нету…
Мы плывем к берегу, где нас ждет испуганная мама. Она протягивает ко мне руки:
– Улым3, дорогой, иди скорее ко мне…
Папа бежит в палатку, ищет для меня одежду. Они дружно растирают меня полотенцем.
– Как лето кончится, надо отдать его в секцию плавания, – говорит папа.
– Обязательно, – отвечает мама.
Мне подошла только мамина футболка от пижамы, и я теперь хожу в ней, как какая-нибудь девчонка, но делать нечего. Папа вообще ходит закутанный в полотенце и мерзнет.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Отец (башк.)
2
Мой ребенок (башк.)
3
Сынок (башк.)
