Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 1

– Смотри, а то Ульяна Дмитриевна уже пожаловалась мне, что ты по улицам гоняешь, вместо того, чтобы к экзаменам готовиться.

Вот вредная тётка, уже наябедничала! Сталинская закалка. Так меня мама, видимо, и нашла. С Ульяной поговорила, потом у других соседей спросила. Так следы в ментовку и привели.

Шутки шутками, а следующие два дня проходят для меня как в тумане. Я читаю, выписываю, конспектирую, снова читаю. Временами всплывает мысль: почему эту череду алкоголиков, женоненавистников, и самоубийц считают Большой Литературой, и какой пример они могут подать подрастающему поколению?

Но я такие мысли от себя старательно гоню. Я на экзамен собираюсь, а не на философский диспут. Прелесть школьного образования в том, что не важно, что написал в книжке автор. Важно, что об этом говорит критик. Катерина – луч света в тёмном царстве. И Чацкий – луч света. Анна Каренина, наверное, тоже была бы лучом света, если б не померла.

Открываю для себя маленькую и уютную Берёзовскую библиотеку, пропахшую ветхими книжными страницами и ванильными пирожными, до которых бабуля-библиотекарь оказывается большой охотницей. Нагружаюсь увесистыми томиками и спешу домой. Слить «золотую медаль», на которую шёл Алик, мне обидно.

Исключение делаю для пробежки. На этот раз всё проходит без приключений. Училка кивает издалека, не вступая в разговоры, редакторша Подосинкина машет рукой и улыбается, постовой Степанов окатывает строгим взглядом, но молчит.

Я пробегаю десять минут, согласно своим наручным часам «Слава», а потом поворачиваю обратно. По моим прикидкам, это около двух километров. Мышцы болят, но терпимо. Ожидаемо руки и грудь сильнее ног. Дыхания хватает, я ни разу не останавливаюсь и остаюсь доволен собой.

Три раза ко мне заходил Женька. Пытается выманить на речку или гонять в футбол. Я не ведусь даже на то, чтобы пойти на станцию, смотреть на поезд «Адлер-Гомель», который проходит раз в неделю и стоит всего десять минут. Изюминкой этого мероприятия были легкомысленно одетые курортницы, которые разминали свои загорелые ноги на перроне и пузатые курортники, которым можно было толкнуть пачку сигарет «Ява» или «Опал» за три цены.

Уже глубоко под вечер второго дня, когда наглое рыжее солнце закатывается за горизонт, я слышу под своим окном шорох. Надо сказать, что темнеет в Берёзове сразу и наглухо. При лучинах, конечно, не сидят. Лампочки Ильича имеются в каждом доме. Но без дела вечерами не засиживаются. Телевизоров у людей нет, потому как никакая антенна до этих мест не добивает. Вставать рано, что свет без толку жечь? Щёлк, и на боковую.

Про уличное освещение и говорить не стоит. Свет заканчивается там же, где и асфальт.

Молодёжь, понятное дело, гуляет. Время от времени я слышу за забором обрывки фраз, смешки, а в Заречье кто-то задумчиво и нудно с полчаса играет на гармони. Почему-то в голове всплывает тот самый загадочный Макс, с которым временами проводит легкомысленная Лидка. Но молодёжи свет не нужен. Её лучший друг – темнота.

Звук повторяется и становится громче.

Сначала я думаю, что какая-нибудь полоумная курица заблудилась и шастает в зарослях пионов. Потом, что соседская кошка перепутала дома и пытается залезть в окно.

О подоконник кто-то тихо, но решительно скребётся. На цыпочках подхожу к окну и резко распахиваю створку.

Бамм!

– Дурак ты, Алик! – громким шёпотом сообщает моя одноклассница Лида. – И не лечишься.

У неё на лбу разрастается сочная багровая шишка. Но ругаться со мной по этому поводу она вроде не собирается.

– Тебе пятак медный дать? – не чувствую за собой никакой вины.

Нехрен подкрадываться.

– Точно, дурак, – вздыхает она, – и как я за тебя, такого, замуж собралась?

Глава 6

– С какой радости «замуж»?! – охреневаю я.

– Ну как же, – Лида хлопает глазами, – мы ведь уже решили всё.

Взаимоотношения Алика с этой вертихвосткой до сих пор остаются для меня загадкой. Что эта оторва нашла в скромном отличнике, и почему он терпит её выходки? И эту загадку нельзя оставлять на самотёк, иначе она мне аукнется, если уже не аукнулась.

Беременная она, что ли? Советский анекдот про «запорожец» и беременную восьмиклассницу не на ровном месте возник. Для тех, кто не знает, и то и другое – позор семьи.

Тем более, что о сексуальном воспитании в это время никто не заботится, а наглядных примеров вокруг пруд пруди. Это не город с многоэтажками и раздельными банями. Тут живность на каждом углу, и вся поголовно плодится и размножается.

Очевидный вопрос вертится у меня на языке, но я его удерживаю. Гадать в таких случаях последнее дело. Пускай сама всё выкладывает. А мне уже давно пора проветриться. Утрясти полученные знания.

– Погоди-ка минуту.

Я натягиваю универсальные кеды и перемахиваю через подоконник. Лида только этого и ждёт. Она по-хозяйски подхватывает меня под руку и уводит в темноту улицы.

– Я думал, ты шутишь, – аккуратно забрасываю удочку.

– Насчёт чего?

– Насчёт свадьбы.

– Почему?! – она снова демонстрирует мне невинный взгляд, как у оленёнка Бемби.

Интересно, в Советском Союзе показывали этот мультик, или у неё эта способность от природы?

– Ну ты же с Копчёным мутишь… – как можно более равнодушно говорю я.

– Чего я делаю?!

Блин, с этими современными словечками недолго и проколоться. Как там говорили во времена, когда деревья были большими?

– Ходишь, в смысле.

– Ничего я не хожу, – возмущается Лида и для усиления эффекта прижимается ко мне бедром.

Бедро у неё упругое и горячее. Организм Алика реагирует бурно. Вдоль позвоночника пробегает табун мурашек, а в штанах становится тесно. Приличных мыслей при этом в голове ни одной. Только неприличные. Подростковый гормональный взрыв в полный рост.

Надо срочно искать себе партнёршу по возрасту. Даже срочнее, чем мышцы качать или миллионы зарабатывать. Иначе подобные профурсетки так и будут мозги крутить, пользуясь физиологической беспомощностью.

Вот только по какому возрасту? Даже для какой-нибудь студентки-второкурсницы я сейчас всего лишь шестнадцатилетний сопляк. А своих ровесниц я ощущаю малолетками, переступить через это внутреннее «табу» не могу и не хочу.

Лида воспринимает моё молчание на свой счёт.

– Глупенький, – говорит она тем самым мурлыкающим тоном, от которого мурашки только усиливаются. – Он просто сосед мой. Мы с детства дружим, в одной песочнице куличики лепили. Он меня просто провожает иногда, чтобы пацаны не приставали. С тобой-то они всё равно приставать будут, а его боятся, – расчётливо разбивает она самолюбие Алика одной фразой.

– Ну так что ты во мне вообще нашла? – удивляюсь. – Ходила бы с ним и дальше, раз он такой грозный.

– Алик, ты в последнее время головой не бился? – Лида меня внимательно осматривает. – Ты забыл, о чём мы договаривались?

Кажется, Штирлиц близок к провалу.

– Экзамены, – жалуюсь я, – совсем в мозгу шарики за ролики закатились. Сочинение же послезавтра. «Я помню чудное мгновенье… Передо мной явилась ты…» – произношу с выражением.

– Вот теперь узнаю своего Алика, – смеётся Лида. – Готовься хорошо. На тебя вся надежда.

Мы останавливаемся около основательного двухэтажного дома. Два окошка в нём светится, а за шторами мелькает женский силуэт, но Лиду это не смущает. Живут они в этом доме вдвоём с матерью. Та работает на фабрике, не на руководящей, но вполне солидной хозяйственной должности, которую назвать мне никто не смог, но все описывали кратко и ёмко: "при колбасе".

Про свою ветреную одноклассницу я уже навёл кое-какие справки. Говорили про неё охотно и много, но редко когда хорошо.

Женская часть населения считала род Лиходеевых карой небесной, ниспосланной на Берёзов за какие-то неведомые грехи. Рождались в этой семье исключительно девочки, умудряясь передавать свою фамилию из поколения в поколение. Возможно, они размножались почкованием, как инфузории-туфельки.

При этом мужским вниманием Лиходеевы совсем не брезговали. Поэтому, говоря о Лидиной мамаше, непременно добавляли эпитет «шалава», а бабку и вовсе считали ведьмой.

Вот такую невесту себе выбрал Алик. Браво! Мои аплодисменты.

Перед домом пышно цветёт сирень. Запах стоит одуряющий. Мы обходим заросли и садимся на одиноко стоящую лавку. Теперь от улицы нас отделяют кусты, а окна дома находятся выше наших голов. Такой вот укромный уголок.

С этой самой лавки Алик и возвращался под утро, с распухшими от поцелуев губами.

Из тёмной кроны пирамидального тополя вдруг выдаёт трель соловей. Он самозабвенно щёлкает в ночной тишине. С высокой груши через дорогу ему отвечает второй. Птахи пыжатся, стараясь перепеть друг друга.

На душе растекается невероятная благость. Сирень. Соловьи. Девушка красивая под боком. И пахнет вкусно.

– Лида, а что у тебя за духи?

– Красная Москва, – она придвигается теснее, – у мамы взяла, нравится?

Под влиянием момента кладу руку Лиде на талию, и она тут же прижимается ко мне.

– Ты обязательно всё сдашь на пятёрки, – шепчет мне она, – Не зря все учителя говорят, что ты самый способный в классе. Поедешь в Белоколодецк и поступишь в свой политех. Тебе комнату в общежитии дадут и стипендию повышенную, как отличнику.

– А ты? – понимаю, что мы подходим к самой сути.

– А я к тебе приеду, – тёмные глаза смотрят прямо в глубину мальчишеской души, а пухлые губы шепчут, обещая, – приеду, и распишемся с тобой сразу.

– А родителям что скажем? – офигеваю.

– Ну что ты, как маленький! – Лида отстраняется. – Они не узнают ничего. А когда узнают, уже поздно будет. Нам с тобой отдельную комнату дадут, а может, и молодожёнку, – мечтает она. – Ты на работу устроиться сможешь…

– Так погоди, – останавливаю, – со мной всё понятно. А ты?

– Алик, ну мы уже договорились обо всём! – одноклассница злится, но держит себя в руках, – или ты из-за Копчёного обиделся?! Так ты подумай, не будет в Белоколодицке никакого Копчёного. Только ты и я!

И она для убедительности прижимается ко мне упругой девичьей грудью. Такой аргумент, надо думать, действовал всегда. Тело колотит. Алик бы в таком состоянии душу дьяволу отписал бы, не то что своё ещё неясное будущее.

Видать, такие разговоры о будущем ведутся не в первый раз, и Алик раньше не взбрыкивал и охотно впрягался в уготованное ему ярмо. Отсюда и интерес. Я для Лиды билет первым классом до областного центра. Моё желание разузнать подробности она воспринимает как попытки мухи вырваться из паутины.

Вся эта лавочка вместе с сиренью и соловьями кажется мне теперь ловушкой, в которую поколения Лиходеевых заманивали мужиков, чтобы охмурить их и использовать в своих личных целях.

Самой Лиде ВУЗ или техникум не светит. Про таких говорят: «Девочка, ты отличница? – Нет, я удовлетворительница!». Учителя Лиходееву терпеть не могут, и та отвечает им взаимным презрением. Удивительно, как она после восьмого класса не вылетела. Наверняка, мама со своей колбасой приложила к этому руку.

С «волчьим билетом» Лиду никто выпускать не будет. Это скандал и проверки из РОНО. Но с её тройками дальше ПТУ глухо рваться. Или удачно замуж выйти. За меня, угу.

– Заниматься ты чем будешь?

– В театральное поступлю! – говорит и сама себе верит, – я рождена для сцены, а не для этого всего. Правда ведь, Алик?!

И это у них наверняка с Аликом говорено-переговорено. Млеет он от стервы Лиды и поддерживает её в театральных потугах. Наверно в мыслях представлял, как будет выходить на сцену с большим букетом под аплодисменты огромного зала.

В Белоколодицке и вправду есть училище искусств и ремёсел. В будущем оно станет называться колледжем, но сути своей не поменяет. Конкурс туда во все времена был по два десятка человек на место по всем специальностям, кроме библиотечного дела. Никто не хочет глотать книжную пыль. Все хотят на сцене блистать.

– Так мне в армию через год, – уточняю, – ты на отсрочку рассчитываешь?

– На какую отсрочку? – удивляется Лида.

– На такую, – бесцеремонно поглаживаю её по животу.

– Да ты что! – она вскакивает с лавочки. – Фигуру портить?! Кто мне после этого роли даст?! Ну, сходишь ты в свою армию. Все служат, и ничего. Комнату же не отберут. А я тебя дождусь, не сомневайся!

И глаза такие честные-честные.

Фууххх… прямо камень с души. Главное, что пополнение в семействе Лиходеевых не планируется. Все прочие Аликовы обещания можно и на тормозах спустить. На основании взаимного нарушения договорённостей.

И вообще, выслушав Лиду, я чувствую немалое облегчение. Куда хуже, будь у них это взаимная любовь-морковь. А тут только житейские планы одной начинающей, но наглой хищницы.

Так и подмывает послать её куда подальше, и полюбоваться изумлением в бесстыжих глазах. Будь я моложе лет на пятнадцать, так бы и сделал. Вот только пользы от такой эскапады не будет никакого. Одна нервотрёпка.

Я ведь не просто Лиду обломаю. Вся её хитровыкрученная комбинация по женскому половому органу пойдёт. Такого она Алику не простит, и всю свою дурную бабскую энергию направит на разного рода пакости.

Слухи, провокации, истерики… Знаю я весь подобный арсенал. Еще и Копчёного со своей бандой натравит первым делом. А я к этой встрече не готов. У меня экзамены на носу.

Теперь я понимаю, что Лидка не случайно "разводит по углам" своих поклонников, а не стравливает нас себе на забаву. Она бережёт Алика, поддерживая в нём веру, что он и есть её единственный и неповторимый.

Провинциальная стервочка и не подозревает, что в эту игру можно играть вдвоём.

– Я тут подумал, – говорю, – Кущина ведь тоже в политех поступает…

– Поступает, – удивление в ответ, – и что?

Алла Кущина наш комсорг. Это она на фотографировании призывала нас довериться товарищу Комарову, утверждая, что он всё разрулит. Снять с неё очки, расчесать космы, и получится очень милая девчушка. Вот только она не позволит творить с собой подобные вольности.

– Она ведь отличница, – держу покерфейс, – если мы с ней распишемся, нам могут сразу двушку дать!

Лидка ловит ртом воздух, словно её под дых ударили. Не ожидала от лопоухого, как щенок спаниеля, Алика, такого цинизма.

– Как же так, – говорит, а глаза на мокром месте, – ты ж меня любишь! Меня одну!

– Двушка, Лид, – упираюсь в неё взглядом, – уж ты-то понимать должна!

И ведь понимает, вот в чём дело. Потому и боится до усрачки. Алик в её глазах как упущенная прибыль. Нет в них ни капли переживания, только один расчёт.

– Так ведь, и я тебя люблю! – пускает она в ход последний козырь.

И тянется ко мне поцелуем.

– Лида, – останавливаю её, положив палец на губы, – экзамен послезавтра. Мне ещё «Как закалялась сталь» перечитывать. Завалю сочинение, тогда ни политеха, ни общежития точно не будет. Тебе ведь до дома близко? Вот и хорошо. А я пойду.

Чмокаю её в щеку дружески и резко поднимаюсь, оставляя Лиду в растрёпанных чувствах и глубокой задумчивости.

Женский мозг имеет одно интересное свойство. Стоит подкинуть ему какую-нибудь идею, и он начинает думать о ней не переставая. Мужик может забыть, напиться, отвлечься. А вот женщина будет накручивать и накручивать себя, пока не надумает то, что сама захочет.

К утру ценность Алика, до этого момента, в общем-то, бросовая, ибо «куда он денется с подводной лодки», взлетит как акции Эппл после презентации айфона, а ни в чём не повинная Алла превратится в стерву-разлучницу.

Есть ещё одна причина, по которой мне не хочется окончательно посылать местную королеву красоты. Она мне нравится. Не как девушка, а как модель.

Это поэты могут себе выдумать «мимолётное виденье» и выбрать в качестве музы хоть античную богиню, хоть воображаемую подругу, хоть жену соседа, причём даже не ставя ту в известность. «Посвящается К…»!

Фотографу нужен некто материальный, чтобы поставить в позу… выбрать ракурс… Чёрт! После близкого общения с Лидой организм никак не хочет переходить в плоскость чистого искусства.

У Лиды есть и природные данные, и темперамент, и яркая внешность. Не случайно в будущем я выбрал на вечеринке почти точную её копию. Этим сходством судьба мне словно намекает на что-то, а я верю в свою удачу.

Кроме Лиды, на роль модели годится только редакторша Подосинкина. Но там сплошной мезальянс. Где простой выпускник, и где главный редактор районной газеты… не знаю даже, как она называется. Хотя улыбается она мне вполне приветливо. И мы уже на «ты»…

Перекатывая в голове приятные мысли о коварной брюнетке и эффектной блондинке, открываю родную калитку. Снова кошка что ли? Меня накрывает дежавю. В тени у крыльца кто-то не то мяучит, не то хнычет. Подхожу ближе и понимаю, что мысль материальна.

На ступеньках, обхватив ладонями коленки и понуро опустив голову, сидит няша-редактор. Звуки, похожие на мяуканье она издаёт распухшим от слёз носом. Сажусь перед ней на корточки и беру за руку, и только тогда она замечает меня.

– Алик? – всхлипывает она, – ты говорил, что всё и всегда делаешь хорошо… а меня теперь из комсомола выгонят…

– За что? – не понимаю.

– Прости, – Подосинкина встаёт и её ведёт в сторону. Едва успеваю подхватить под руку. – Зря я пришла… ты не виноват… это моя ответственность… мне просто не к кому пойти… все только рады будут…

Чувствую лёгкий запах алкоголя. Хорошая девочка решила принять лекарство от душевных ран и не рассчитала с дозой.

Будь я в своём прежнем теле, подхватил бы хрупкую комсомолку-спортсменку на руки и отнёс бы домой. Возможно, даже к себе. Здесь же приходится закинуть её руку себе на шею и обхватить за талию.

– Ннне нннадо… – неуверенно отказывается она.

– Надо, Федя, надо…

– Я не Федя… я Марина…

– Тем более надо.

Нам везёт. На улице никого. Конечно же, это не шесть утра. Ночь стоит глубокая, часов одиннадцать уже. Никто не видит нашей двусмысленной прогулки.

По дороге вытаскиваю из редакторши подробности. Ей надо выговориться, слова льются потоком. Потому няшу и понесло с пьяных глаз к единственному человеку, который был в курсе её горя.

Приезжий оболтус оказался штатным фотокором областной газеты «Знамя Ильича». В Берёзов он приехал по редакционному заданию, набрать материал сразу для нескольких статей. Фотографирование выпускного класса было традиционным бонусом, о котором районное начальство традиционно договаривалось с областной прессой.

Работник местного фотоателье, находясь глубоко в пенсионном возрасте, с современной техникой не дружил и справлялся только со своим стационарным ящиком, из которого вылетала птичка. А запихнуть выпускной класс в крохотную студию было делом невыполнимым.

После пяти часов тряски по дороге, считавшейся асфальтовой только на топографических картах, командировочный заблажил и отказался работать на голодный желудок.

– Я не виновата… что приготовить ничего не успели, – клянётся няша, – по графику мы через два часа должны были обедать.

Пока на кухне райкомовской столовой экстренно жарились котлеты и строгались салаты, гостю выставили на стол то, что было в наличии. Хлеб и водку. Чтобы не скучал. Когда через двадцать минут принесли горячее, оно уже было неактуально.

После фиаско со школьным фото, репортёр посвежел, развеялся и снял доярку-рекордсменку с самой выдающейся коровой, бригадира скотников, участников самодеятельности в ДК и, самое главное, победителя соцсоревнования товарища Долгополова, директора колбасной фабрики.

Но когда плёнку проявили, на ней оказался сплошной брак. Статья про соцсоревнование и его победителя слетела с передовицы областной газеты. Главный редактор был в бешенстве, Долгополов негодовал. Скандал добрался до обкома партии.

Вот тогда и всплыла фамилия безответственной блондинки Подосинкиной, при попустительстве которой неизвестный школьник «взял поиграть», несмотря на протесты фотографа, дорогую технику и привёл её в негодность.

– Меня давно отсюда выжить хотят, – подводит итог няша, – а без комсомольского значка даже уборщицей в газету не возьмут.

К концу рассказа она окончательно сникает и только механически переставляет ноги, а я отвечаю за то, чтобы держать её при этом в вертикальном положении.

Дверь в её доме открыта. Это предсказуемо, тут даже в девяностые на замки не запирались.

Живёт редакторша в окультуренной избе-пятистенке, только маленькой, словно игрушечной. Такой декоративный домик для одинокой молодой девушки. Бывшие сени совмещают функции прихожей и кухни.

Большая комната разделена на две половинки стоящий посередине печкой. С появлением газового отопления печь выполняет декоративные функции, но разбирать её никто не торопится. Мало ли что. Лежак заставлен стопками книг и подшивками журналов. В углу притулился старый плюшевый медведь.

Слева от печки стоит разложенный и застеленный диван. Рядом с ним кресло и журнальный столик. На столике следы редакторского «загула»: открытая коробка конфет «Ассорти» и бутылка ликёра «Старый Таллин» опустошённая наполовину вместе с недопитым стаканом.

Уже внутри подхватываю няшу на руки и укладываю на диван. Она засыпает, едва коснувшись ухом подушки. Снимаю с её ног легкие, похожие на теннисные, тапочки и укрываю лоскутным «бабушкиным» одеялом.

Стакан пахнет травами и корицей. Ликёры – штука коварная, особенно на пустой желудок. Градусов больше чем в водке, да ещё с сахаром. Убийственное похмелье гарантировано. Завтра я Подосинкиной не завидую. А ведь именно завтра состоится «разбор полётов», которого она так боится.

Заглядываю из любопытства в правую половину. Там у няши оборудован домашний кабинет. На письменном столе пишущая машинка не первой молодости, стопки серой писчей бумаги, рукописные записи… В машинку заправлен лист, заполненный текстом наполовину.

… Комсомольцы-свекловичники взяли на себя передовое обязательство… Товарищи-свекловоды, каждый упущенный день… каждый час уносит центнеры будущего урожая… нельзя оставаться равнодушными…

Любит Марина Подосинкина свою работу, потому и переживает.

Перед тем как уйти, зачем-то снова смотрю на спящую редакторшу. Она по-детски причмокивает губами и улыбается во сне.

Глава 7

Первый секретарь Берёзовского райкома КПСС Сергей Владимирович Молчанов, хотя и был женат, уже больше года варил себе по утрам кофе самостоятельно. Дело не в том, что он выступал за семейное равноправие или был любителем самого процесса.

Его супруга, Нюся Молчанова, находилась в данный момент за двести шестьдесят километров от него. И это, если напрямую по карте, а по атласу автомобильных дорог СССР выйдет раза в полтора дальше.

Профессорская дочка, звезда университетской самодеятельности, жгучая брюнетка Нюся отказалась следовать за Сергеем Владимировичем в «засраный Муходрищенск». По образованию Нюся была филологом, на досуге писала стихи и прекрасно разбиралась в русской словесности. Немногие, но весьма пылкие поклонники её таланта отмечали, что определения она умела подбирать исключительно точно.

Робкие намёки Молчанова на жён декабристов разбивались о высокомерное Нюсино: «пффффф!». Сергей Владимирович был человеком интеллигентным, а потому, мягким и разговаривать с женщинами не умел.

Пока Молчанов находился в должности второго секретаря обкома комсомола, с просторной служебной квартирой, персональным спецпайком, контрамарками на концерты всех приезжих знаменитостей и ведомственным санаторием, он был «пусечкой». Но едва капризная Фортуна отвернула от аппаратчика свой светлый лик, он тут же превратился в «зануду» и «чурбана», на которого были потрачены лучшие годы.

Причём личной вины Молчанова во внезапной опале не было никакой. Просто кому-то из «старших товарищей» показалось, что карьера Молчанова развивается чересчур быстро. Ничей не сын, не сват, едва разменял третий десяток, а уже метит в аппарат обкома. Самое время поиграть в любимую номенклатурную игру. Закинуть человечка в дерьмо, и поглядеть, как он там побарахтается.

«Мы возлагаем на вас большие надежды», – перед глазами у Молчанова до сих пор стояла лисья физиономия инструктора обкома КПСС по кадрам товарища Дубовца. – «Проявите себя на руководящей работе, так сказать «на земле», и тогда можете рассчитывать на дальнейший карьерный рост».

Сергей Владимирович был реалистом. На единственное «повышение», главы таких вот отдалённых районов уходили только «вперёд ногами». По характеру Молчанов был бойцом и рук не опустил. Но разлука с женой и постоянно волнение за окружённую поклонниками богемную Нюсю сильно выбивали из колеи.

Так что Молчанов не признался сам себе, но скандалу с Подосинкиной он в глубине души даже обрадовался. Будет повод добраться до Белоколодицка, повидать поэтичную супругу и в очередной раз попросить у неё прощения. Не важно за что. Поэтому он остановил уже готового к поездке Комарова, и заявил, что лично будет сопровождать проштрафившегося главреда на административный разнос.