Дембель неизбежен! Армейские были. О службе с юмором и без прикрас

С одним интересным начальником Военно-инженерной академии, генералом Упоровым, встретиться мне не пришлось. Мы просто разминулись во времени, но слухи о его чудачествах ещё долго присутствовали при мне в стенах прославленного военно-учебного заведения. Владимир Ефимович Упоров родился в 1921 году в городе Алапаевске. В 1939 году был призван на службу в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию. В 1940 году он окончил Московское военно-инженерное училище. Участвовал в боях Великой Отечественной войны в составе инженерных частей на различных фронтах. В составе группы генерала Кирпоноса осенью 1941 года прорывался из окружения под Киевом, был ранен в руку. Впоследствии командовал 79-м отдельным штурмовым инженерно-сапёрным батальоном. В июле 1944 года Упоров организовывал переправу советских частей через реку, невзирая на опасность для собственной жизни, лично руководил рейсами. За отличие во время этой переправы Упоров был представлен командованием к званию Героя Советского Союза, но вышестоящие инстанции снизили статус награды до ордена Красного Знамени.

Наверное, было в его характере что-то бунтарское, что делало его службу не совсем гладкой, а с вечными борьбой, конфликтами, столкновениями. Ведь не случайно, дослужившись до должности начальника Военно-инженерной академии, он покомандовал ею недолго. И ушел из жизни, не дожив до 60-летия. По отзывам сослуживцев, генерал Упоров внёс большой вклад в расширение социальной базы и учебного фонда академии, но был вынужден уйти в отставку по причине конфликта с рядом генералов и докторов наук. Ещё он запомнился тем, что запретил курение на территории академии повсеместно, даже в курилках. А сам демонстративно ходил по коридорам, пыхтя сигаретой.

Мой старший товарищ Сизов рассказал историю, когда Упоров его напоил в наряде по академии. А дело было так. Сизов заступил в наряд помощником дежурного по академии. Должность хлопотная, но не очень ответственная. Есть старший, кому положено отвечать за организацию всей службы. А помощнику надо «сидеть на телефонах», контролировать уборку территории и ночью один раз проверить службу караула. В тот вечер, когда дежурные сменились, и новый дежурный стал вникать в тонкости своих суточных обязанностей, в комнату дежурного зашел начальник академии генерал Упоров. Перед отъездом домой он бросил на стол перед дежурным толстую кипу бумаг и сказал небрежно:

– Тебе ночью всё равно не спать, вот и почитаешь. Меня попросили дать рецензию на этот труд, а времени читать нет. Займись этим, а утром доложишь мне своё мнение.

Дежурный поднял бумаги, мельком взглянул на заголовок научного труда (а, надо полагать, автор этого опуса считал его именно научным) и четко доложил:

– Не могу выполнить ваше распоряжение, товарищ генерал. Я – топограф, и тема данного исследования никак не связана с моей профессиональной деятельностью.

Упоров сверкнул взглядом на топографа, сгрёб кипу бумаг и швырнул её в сторону помощника. Сизов тоже успел оценить, что тема ему незнакома и даже близко не лежит с его специальностью. Но он был адъюнктом и если бы заявил сейчас, что это тоже не его тема, то услышал бы полный набор характеристик всего профессорско-преподавательского состава академии. И самая корректная из них звучала бы примерно так: «Кого тут набрали? Где настоящие инженеры? А чем здесь вообще занимаются адъюнкты?»

– Надеюсь, ты в отличие от топографа разберёшься, что здесь написано? – спросил генерал.

– Постараюсь, товарищ генерал! – а что оставалось делать бедному майору.

Всю ночь Сизов добросовестно вычитывал текст представленного материала и старательно выписывал замечания на листы бумаги, лежащие рядом. К утру замечаний набралось предостаточно: на каждый лист текста приходился лист тех или иных правок и замечаний.

Утром начальника академии встречали, в отличие от обычного ритуала, двое – дежурный и помощник. Сизов стоял по стойке смирно с двумя стопками бумаг.

– Вычитал? – первым спросил генерал помощника, удивляясь обилию бумаг. – А почему так много? Впрочем, идём в кабинет, там доложишь.

Войдя в кабинет, начальник академии молча взял бумаги у Сизова, подержал их на вытянутых руках, как бы взвешивая, какая кипа тяжелее. И спросил:

– А, если коротко, ерунда?

– Так точно, товарищ генерал! Ерунда! – у Сизова отлегло от сердца. Тем более, генерал высказал своё мнение не литературным языком, что упростило положение. Адъюнкт всю ночь придумывал своё заключение, чтобы оно прозвучало более-менее корректно и грамотно. Но этого не потребовалось. Упоров подошел к холодильнику, стоящему в углу кабинета. Достал из него полбутылки коньяку и вылил содержимое в большой гранёный стакан. Сизов подумал, что генерал выпьет и попросит его вынести посуду. Но начальник академии подошел к Сизову и протянул ему наполненный стакан.

– Пей, заслужил! – ободряюще сказал генерал.

– Так я не могу, товарищ генерал! Я в наряде, – пролепетал помощник дежурного.

– Какой там наряд? Нашел наряд! Пускай топограф дежурит, если он такой грамотный, – а потом, проследив, как Сизов медленно и аккуратно выпил коньяк, по-отечески приобнял Сизова за плечи и сказал: – Ничего до смены дотянешь. Спасибо! Иди, дежурь.

Потом Сизов, уже будучи полковником, часто рассказывал офицерам, как его напоил в наряде начальник академии. И всегда завершал свой рассказ фразой «Вот вам и самодур! А, по-моему, нормальный офицер». И многие с ним соглашались.

Сам лично я познакомился с другим начальником академии на отдыхе. Как-то в санатории, за игрой в преферанс, судьба свела меня с бывшим начальником Военной академии связи имени С. М. Будённого генерал-лейтенантом Степаном Романовичем Лигутой. Он недавно был уволен в запас и после всех хлопотных должностей прибыл в санаторий «Архангельское» отдохнуть, поправить здоровье и просто расслабиться. Случайно образовавшаяся компания знающих, как играть, но давно не игравших преферансистов этому способствовала. Сам Лигута своей степенностью, скромностью располагал к себе окружающих. Играл он аккуратно, особо не рискуя. У меня сложилось впечатление, что он просто наслаждался общением, не омраченным никакой субординацией. И за картами часто предавался воспоминаниям, передавая нам, более молодым офицерам, свой богатый жизненный опыт. А поучиться у него было чему. Во всяком случае, мне запомнился его рассказ о том, как он воспитал тёщу.

По окончанию академии он был направлен на Дальний Восток на должность командира отдельного батальона связи. Было это во время напряженных отношений между СССР и КНР. Противостояние было реальным. Крупные группировки войск были развернуты по обе стороны государственной границы в готовности вступить в смертельный бой. И с той, и с другой стороны войска шли бы под красными знамёнами со звёздами и с пением «Интернационала». Шли бы в бой за мир и социализм, хотя в наших ленинских комнатах в каждой части были оформлены стенды под заголовком «Маоизм – злейший враг мира, социализма и прогресса». С плакатов смотрели широкие лица вооруженных китайских ревизионистов, с концов зубов которых лились ручьи красной крови.

Поэтому батальон Лигуты был развёрнут по штатам военного времени. Изучение обстановки в части и на театре военных действий приходилось осуществлять в процессе организации боевой подготовки. Были встречи с местным руководством, с непосредственными начальниками, налаживались контакты с подчиненными. В общем, проблем хватало, и раньше 21–22 часов командир домой не приходил.

А тут приехала к ним в гости с Украины любимая тёща. Приехала помочь дочери обустроиться на новом месте службы мужа. Такая инициатива была бы одобрена, если бы тёща ограничилась только устройством быта. Но она перезнакомилась со всеми соседями, выучила распорядок работы офицеров части, проследила, кто во сколько возвращается со службы домой. И после этого авторитетно заключила дочке:

– Доня! Он у тебя гуля… (в смысле гуляет, а ещё точнее – изменяет законной жене).

Вечером жена со смехом поведала мужу о предположениях тёщи. Слова её легли на подготовленную почву. Хроническое недосыпание, скрытое сопротивление новому командиру со стороны некоторых замов, постоянные взбучки со стороны начальства, мелочные придирки проверяющих – всё это ну, никак не располагало к адюльтеру. А тут ещё эти глупые догадки! На следующий день к командиру части был вызван командир хозвзвода, бойкий и всё знающий прапорщик. Ему были вручены деньги, поставлена задача купить билет на ближайший рейс самолёта и указана квартира, из которой предстояло эвакуировать одну гражданку.

На следующий день к ничего не подозревающим женщинам в квартиру явился прапорщик.

– Гражданка такая-то? У вас ровно полчаса на сборы. Через час двадцать объявляется посадка на самолёт, – строго было доведено до опешившей тёщи.

– Какие полчаса? Какой самолёт? У меня зять тут командиром работает! – занервничала родственница.

– Именно он, командир батальона, мне приказал сопроводить вас до аэропорта. Его приказ не выполнить я не могу.

Перебирая карты, Степан Романович хитро улыбался, когда припоминал эту историю. И после игры подвёл итог:

– И что характерно, я у тёщи не один зять был. Так, когда она умирала, всё меня звала, всё ждала своего любимого зятя. Надеялась, что я её спасу или как-то успокою. Так что наука пошла на пользу и до конца своей жизни я у неё был любимчиком.

Бывший заместитель начальника академии генерал-лейтенант Спиридонов, будучи на пенсии и занимая какую-то должность в академии, стал более доступен и демократичен в общении с недавними подчиненными. В его отдельный кабинет можно было заглянуть под конец рабочего дня, чтобы в дружеской беседе подвести итоги прошедшего. Он всегда излучал оптимизм, хотя уже тогда у него обозначились проблемы со здоровьем. На извинительное заявление, что мы без закуски и у нас одно только яблоко он мог громогласно и грамотно поправить:

– Во-первых, этого количества нам хватит на ящик водки. А, во-вторых, главнокомандующий не может быть без резервов. Забываетесь, товарищи офицеры! У меня всё есть.

И это всё нас, молодых полковников, часто выручало. Ему можно было начитать своё выступление на конференции и услышать мудрые замечания. Посоветоваться по какому-то кадровому вопросу и принять его заключение.

А как он оценивал женщин! Однажды, заметив проходящую мимо красивую женщину, он весело заметил:

– Как бы я её полюбил во второй раз, если бы она дала это сделать в первый…

Но самым оригинальным заместителем начальника академии для меня запомнился Тимошинов Владимир Степанович. Как-то мы одновременно оказались в госпитале имени Вишневского и там же находился Беспалов Владимир Васильевич, бывший начальник политотдела академии. Иногда я наносил визиты генералам, и мы скрашивали вечера игрою в карты. Причём играли мы в самые примитивные «бандитские» игры: очко, сека, бура. Не знаю почему, но они до этого не освоили преферанс, а учиться вновь было уже поздно. Больше всего мне было обидно за Владимира Степановича. Боевой офицер, прошёл Афган, уж, он-то мог освоить премудрости этой игры. С Владимира Васильевича какой спрос? Он, политработник, всю жизнь боролся с разными излишествами, всё укреплял политико-моральное состояние, а вот Тимошинова было жаль. Может, поэтому мне удалось как-то обыграть двух генералов на незначительную сумму, которой хватило сходить в магазин и скрасить всем горечь их поражения и мой случайный выигрыш.

Так вот, Тимошинов преподал офицерам урок соблюдения субординации и такта. Как-то, в коридоре академии, генерала Тимошинова перехватил, что называется, один офицер. Ему было нужно срочно подписать какой-то рапорт. Он забыл или не знал, что в этой жизни нет ничего срочного. Просто иногда одно дело кажется важнее другого. И офицер обратился с просьбой подписать свою бумагу в коридоре учебного корпуса.

Генерал Тимошинов спокойно лег на ковровую дорожку. Взял из рук опешившего майора лист бумаги, наложил на неё правильную резолюцию и поднялся с пола.

– Ну, что, товарищ майор, довольны, что генерала на пол положили? – спросил, отряхиваясь, Владимир Степанович. – А генерал тоже торопится, и у него есть кабинет, и часы приёма по служебным и личным вопросам. Но вы выбрали такой путь. Не делайте так больше никогда. Желаю успехов!

Тот урок, должно быть, офицеру запомнился на всю жизнь. Он стоял, красный, как рак, и не знал, что сказать.

Приводя случаи из жизни начальников, задумываешься над сказанным. Сюжеты взяты из жизни разных людей. Но эти сюжеты и этих людей объединяет здравый смысл, житейская мудрость. Я знаю, и среди генералов случаются дураки, грубияны, самодуры. Но те генералы, с кем приходилось общаться мне или узнавать их биографию, были исключительно порядочными людьми. Людьми, которые накопили большой жизненный опыт, полезный и для всех нас.

Как становились политработниками (Генерал Степанов Ф. С.)

Семидесятилетний юбилей Филиппа Степановича Степанова [15] пришелся на осень 1993 года. Только что отгремели залпы танковых орудий по зданию Верховного Совета Российской Федерации и Филипп Степанович мог наблюдать из окон своей квартиры, выходящих на набережную Москвыреки, как в новой либеральной России утверждался демократический режим президентской республики. И за столом, где собрались коллеги по академии и прошлой службе, разговоры велись в основном об этом недавнем событии.

Собравшиеся провозглашали тосты и здравицы в честь виновника торжества, а он сидел внутренне напряженный, как бы заново переживая события 3–4 октября. Но в его напряжении выражалось и беспокойство за страну, оказавшуюся в такой сложной обстановке, и за присутствующих товарищей – они, мол, остаются ещё в этой неразберихе, а он, уже поживший, уходящий, ничего не сделал для предотвращения этого беспредела. Он прощался с ними и чувствовал себя немного виноватым. Всегда он брал на себя вину за сделанное и не сделанное, за просчеты и упущения подчиненных, всегда задавал себе вопросы, почему так произошло и что можно было сделать, чтобы не допустить случившегося.

Такая была его беспокойная натура! Умудрённый опытом, он по-доброму оглядывал своих товарищей и с губ его слетали обращения: «Братцы!», «Братец!» и особо доверительно – к молодому – «Старик!». Доверительное отношение к младшим по возрасту и званию со стороны заслуженного генерал-лейтенанта, бывшего заместителя начальника академии выглядело вполне естественно и трогательно одновременно.

Когда подошло время говорить тост юбиляру, Филипп Степанович встал, приосанился и, как бы заглядывая через стол в прошлое, начал издалека:

– Когда закончилась война, я был молодым, 21-летним, майором, командиром дивизиона. Я был хорошим «стрелкачом». Так на артиллерийском жаргоне могли сказать только о том, кто был отличным мастером огня. Я стрелял с открытых и закрытых огневых позиций, в непогоду и ночью. Мне прочили хорошую командирскую карьеру и на следующий год направляли в артиллерийскую академию. Но я подал рапорт о поступлении в Военно-политическую академию имени В. И. Ленина. Этим я удивил многих своих начальников, но сделал это вполне осознанно. Вы спросите, почему? И я отвечу.

За долгие годы войны – а воевал я с 1941 года – я видел разных командиров. Большинство из них были грамотными, искренне болеющими за дело людьми, требовательными и справедливыми. Но часто встречались и такие, которые по большому счету дискредитировали ту добрую половину положительных офицеров. Я не говорю о пьянках начальников, что часто бывало, не о бытовой распущенности некоторых, что тоже случалось и списывалось на войну. Я говорю о тех командирах, которые в силу своего упрямого характера, откровенной тупости, стремления бездумно выделиться на фоне остальных могли принять необдуманные, не очень умные решения, оборачивающиеся потом трагедиями: излишними жертвами, человеческой кровью, загубленными жизнями молоденьких бойцов.

Но, с другой стороны, я наблюдал, что если рядом с самодуром, зарвавшимся командиром находился сильный его заместитель по политической части, который мог его заменить в самой сложной обстановке, мог подсказать, возразить, если позволяли обстоятельства, или просто поставить на место своего командира, как коммунист коммуниста, то и дела решались более успешно, малой кровью, без всяких перекосов. Такие замполиты были не везде и не всегда. У меня получалось находить подходы к своим подчиненным, я умел в боевой обстановке спокойно доводить до подчиненных их задачи и особенности выполнения их должностных обязанностей. И мне казалось, что я смогу восполнить отсутствие на фронте настоящих комиссаров, если отучусь в академии и продолжу службу на политработе.

Так я стал политработником. Прошел с некоторыми из вас долгий путь в войсках. Был на полках, дивизиях, на корпусе и пришел в родную академию уже начальником кафедры. Здесь же стал заместителем начальника академии. Оценивая текущие события в стране, я нахожу, что у нашего руководителя, хотя он сам всю жизнь был на партийной работе, не было толкового заместителя по политической части. В смысле – того, кто мог бы вовремя поставить его на правильный путь. Я говорю о Борисе Николаевиче. Потому, что вижу, что его личные амбиции ни к чему хорошему не приведут.

Прошло много лет и слова Филиппа Степановича во многом сбылись. Россия пережила период позорного бегства из восточной Европы, обнищания её вооруженных защитников, когда все вопросы в воинских коллективах сводились лишь к одному: будут ли в этом месяце выплаты денежного содержания или нет. Когда даже в приказах министра обороны появился термин «коммерциализация военно-служебных отношений». Когда быть военным становилось, мягко говоря, не популярно. Многое случилось с тех пор. Ушли из жизни многие участники как больших политических событий в стране, так и многие из тех, кто чествовал Филиппа Степановича в тот вечер. Сам он скончался в 2007 году. Но его рассказ о нравственном и жизненном выборе остался в памяти многих надолго.

Рассказ другого начальника – Вязникова Юрия Семёновича – можно считать типичным для мирных пятидесятых-шестидесятых годов прошлого века. Как рождались и росли молодые лейтенанты, в повседневных буднях – об этом сказано и написано достаточно много. Судьба лейтенанта Вязникова определилась, когда после окончания Полтавского зенитного артиллерийского училища он попросился в воздушно-десантные войска. Там тоже нужны были пэвэошники [16]. И он отправился с молодой женой в тульскую десантную дивизию на должность командира зенитного взвода.

Лейтенант быстро нашел общий язык с подчиненными и старшими товарищами. Хороший спортсмен, грамотный специалист, он легко освоил программу парашютно-десантной подготовки. К концу первого года службы имел уже более десяти прыжков. И поэтому без особого волнения воспринял известие, что на планируемых учениях будет присутствовать командующий ВДВ генерал-лейтенант Маргелов [17], легендарный «дядя Вася», и что взвод лейтенанта Юрия Вязникова будет демонстрировать показательное десантирование на точность приземления. «Показательное – пусть будет показательное!», – подумал лейтенант и начал готовить личный состав к учениям.

Если прыжки на точность приземления занимают значительное место в программе соревнований по парашютному спорту, то в боевой подготовке они становятся обычным делом, делом профессионализма. Вязников уже успел усвоить, что в точности приземления, в первую очередь, имеет значение мастерство десантника, которое складывается из умения учитывать метеорологические условия и подчинять своей воле парашют. И, конечно же, высокого мастерства не может быть без хорошей морально-психологической подготовки. Его бойцы были подготовлены хорошо, и в них он был уверен.

Поэтому он был крайне удивлен и психологически подавлен, когда на его глазах «просвистел» и разбился рядовой Говоруха. До этого он вообще не видел разбившихся при прыжках воинов, только слышал о «мокром месте», остающимся на месте падения. Теперь же мог убедиться, что никаких мокрых мест нет, а есть солдат в обмундировании и экипировке, только весь изломанный и выглядевший, как кожаный мешок с костями.

– Кто командир взвода? – спросил генерал Маргелов, сразу же подъехав на своём «газике» к месту падения.

– Лейтенант Вязников! – представился командир взвода и сделал шаг вперёд.

– Командир полка! Готовьте материалы расследования для передачи в военный трибунал. – Это было сказано уже не Вязникову, который стоял потрясенный и готовый принять любое наказание за гибель подчиненного, ещё недавно стоявшего в строю и слушавшего последние слова наставления командира взвода.

Внезапно его осенила смелая – не от отчаяния, а из протеста, – мысль:

– Товарищ командующий! Разрешите повторить прыжок на парашюте разбившегося бойца.

Генерал, прошедший всю войну с ополченцами, десантниками и штрафниками, любил всё отчаянное и неординарное. Сам много чудил, экспериментировал. За Днепр получил звание Героя. И сейчас он внимательно посмотрел на сухопарого парнишку в лейтенантских погонах и вспомнил, как в финскую войну, в начале 1940 года, во время одного из отчаянных рейдов взял в плен офицеров шведского Генерального штаба. Тогда не все начальники одобрили его действия. Здесь он почувствовал родственную душу:

– Давай, лейтенант, пробуй!

Вязников обтер носовым платком лямки парашюта Говорухи от крови и направился к самолёту. Правда, перед посадкой кто-то из товарищей бросил в салон самолёта его «запаску», на всякий случай. Такого случая не понадобилось. Во время свободного падения он с большим усилием справился с вытяжным кольцом и парашют раскрылся. Нужно было приложить больше усилий, чтобы добиться результата. У Говорухи это не получилось.

Стоявший у места приземления, Маргелов с уважением посмотрел на лейтенанта, а командиру полка сказал:

– Будем считать происшедшее несчастным случаем. Боец сам виноват: растерялся и не справился с ситуацией. Командиру взвода своим решением объявите взыскание за слабую морально-психологическую подготовку личного состава. А то с моим взысканием ему придётся долго ходить…

Находившиеся в свите командующего политработники и журналисты обступили Вязникова. Начались уточняющие вопросы по биографии, службе, семейному положению. Лейтенант стоял опустошенный, и не на все вопросы находил ответы. Слишком много пришлось пережить за этот ещё не закончившийся день, а тут какие-то вопросы.

Через месяц начальник политотдела дивизии предложил командиру взвода подумать и возглавить комсомольскую организацию парашютно-десантного полка. Так он стал политработником. И, будучи им, он совершал прыжки, попадал в сложные боевые и метеоусловия, терял товарищей и подчиненных, но первую потерю помнил всю жизнь. Тогда он на своей шкуре убедился, что командир отвечает не только за укладку парашюта подчиненными, но и за их внутреннюю составляющую – мысли, волю и эмоции.

Об очковтирательстве в армии (Генерал Махов Е. Н.)

Генерал-лейтенант Махов Евгений Николаевич прибыл во Львов, имея за плечами большой опыт работы в высоких штабах. Был он помощником ЧВСа, начальника политуправления сухопутных войск и начальника Главного политуправления СА и ВМФ по комсомольской работе. Потом возглавлял различные политорганы – корпус, армия, округ – и вот в должности начальника политуправления Прикарпатского военного округа он ехал в Дрогобычский гарнизон на отчетно-выборное собрание кадрированного полка. А чтобы ему не было скучно, и чтобы рядом был знающий обстановку человек, он взял с собой молодого инспектора политуправления подполковника Кебича.

Кебича ему представили, как бывшего замполита «придворного» 7-го полка 24-й Железной дивизии, уже хорошо зарекомендовавшего себя в качестве инспектора политуправления. Инспектор был из двухгодичников и, несмотря на это, в службе за короткий срок добился определённых успехов. Образование, полученное им в стенах Львовского госуниверситета, вооружило его способностью видеть армейскую действительность под другим углом. На многие порядки у него всегда было особое мнение, отличное от мнения кадровых офицеров. В его взглядах было больше здравого смысла, и во время «перестройки» майор, а после подполковник, Кебич был замечен командованием.

Был он одно время на комсомольской работе и в машине ЧВСа невольно нашлось много общих тем. Беседа приняла доверительный оборот за час дороги до Дрогобыча. Вальяжно откинувшись на спинку сиденья, генерал вдруг задал риторический вопрос: почему у нас в вооруженных силах не решается вопрос с воинской дисциплиной?

– Да потому, что всё врут, товарищ генерал-лейтенант! – слишком горячо отреагировал на вопрос Кебич.

Махов повернулся всем корпусом к попутчику и удивленно спросил:

– На чем основывается ваше утверждение?

– Исключительно на практике, товарищ генерал-лейтенант! Командир роты или замполит в батальон не докладывает о рваных простынях, заснувшем дневальном по роте и лишних синяках у подчиненных, потому что решить ему проблемы никто не поможет, а шуму не оберёшься! Командир батальона сам будет разбираться с нарушениями УГ и КС или НУВами [18]. Командир полка будет докладывать только о тех нарушениях, которые получили огласку в масштабе гарнизона, что стало известно начальству. Да, и мы, в политуправлении, в Москву отправляем недостаточно полную информацию о положении дел. Стараемся как-то приукрасить, сгладить острые углы. И каждое такое сокрытие можно обосновать юридически и по-человечески понять.