Смерть в диких условиях. Реальная история о жизни и трагической смерти Криса МакКэндлесса

На самом деле она играла не менее важную роль в их бизнесе. Он никогда не признавал, как много она делала для их компании, но само это осознание, вероятно, и стало причиной его постоянных издевательств над ней. «Ты ничто без меня, женщина! – кричал он при любом проявлении ее непокорности. – Ты даже колледж не окончила! А я чертов гений! Я отправил первый американский космический корабль на Луну! Ты за всю жизнь не сделала ничего важного!»

Если бы наша мама была готова положиться на свою находчивость, она могла бы добиться чего угодно – даже устроить переворот. Сколько бы дипломов и опыта ни было у отца, она помогала ему достигать успеха. В очень юном возрасте я научилась распознавать самовлюбленных мудаков-шовинистов и поклялась, что никогда не буду с этим мириться. Как только стану достаточно взрослой, чтобы делать выбор.

Мама всегда выглядела красиво и собранно по вечерам, когда папа приводил домой деловых партнеров на ужин. От нас с Крисом тоже ожидали выступления на самом высоком уровне. Обычно под этим имелся в виду сольный концерт на фортепиано, скрипке или валторне, а также демонстрация наших последних академических и спортивных наград. Помню, как прямо перед одним из таких вечеров, когда мне было девять лет, я лежала у мамы под столом, корчась от боли. Казалось, будто внутри живота происходит такое движение, что кишечник вот-вот взорвется.

«Ш-ш-ш! Тихо! – шипела мама. – Я должна закончить дело до того, как твой отец вернется домой!» Она была полуодета, с бигуди в волосах и ужином в духовке. Когда я высказала мнение о причине моей агонии, она закричала: «Я сказала, помолчи, Карин! Иди к себе в комнату и ложись на живот! Скорее всего, это просто газы!» К счастью, насчет газов она была права. К несчастью, я научилась просто лежать и молчать.

Мэриан ведет меня обратно на один пролет туда, что считалось нашей семейной комнатой, где мы с Крисом демонстрировали архитектурное мастерство и строили сложные крепости. Мы разбирали свои кровати и освобождали полки, складывали книги по углам столов, чтобы закрепить простыни в виде потолка и одеяла на стенах. Не оставалось ни одной лишней подушки. Все они шли в дело для строительства коридоров и дверей. Иногда мама с папой разрешали нам ночевать в этом жилище. Крис читал мне на ночь книги при свете походной лампы. Обычно попкорн подавали ближе ко сну, особенно если телевизор использовался в качестве внутреннего оформления крепости.

Сегодня рядом с большим диваном стоит антикварная напольная пепельница на пьедестале. Вместе с пеплом остаются следы аммиака. Ковровое покрытие было свернуто, без сомнения, из-за того, что старина Чарли слишком часто не дожидался выхода на улицу. Крепежные планки по краям плинтусов остались открытыми.

«Смотрите под ноги, – предупреждает Мэриан. – Я скоро буду менять ковролин». Она уворачивается от рядов острых гвоздей, ведя меня по коридору в спальню и небольшую ванную. «Сейчас я использую эту комнату просто как кладовку», – говорит она, открывая дверь. Я бросаю быстрый взгляд на то, что когда-то было моей спальней в течение короткого времени, в раннем подростковом возрасте.

– У вас все еще появляются пещерные кузнечики? – спрашиваю я.

– Ой, еще бы! – восклицает Мэриан, и мы обмениваемся гримасами отвращения.

Тот факт, что в нашем доме всегда было чисто и аккуратно, не помешал этим противным насекомым проникнуть на полузатопленный первый этаж и подвал под ним. Создание, которое казалось результатом демонического союза между пауком и обычным полевым сверчком, – эти бесстрашные существа идеально сочетались с плюшевым коричневым ковровым покрытием и скорее атаковали, чем избегали, любую крупную движущуюся цель. Каждое утро мне приходилось охотиться и убивать по четыре-пять этих отвратительных ублюдков, прежде чем спокойно собраться в школу.

Мы с Мэриан направляемся в просторную прачечную, которая располагалась на одном из маршрутов для побега на улицу. Я в очередной раз поразилась мощи бытовой техники эпохи семидесятых, когда она показала ту же стиральную машину и сушилку, которыми мама учила меня пользоваться. Новый холодильник стоит там, где была наша морозильная камера, в которой хранилось мясо для маминых ужинов и бутылки папиного джина.

Возвращаясь через холл, мы проходим мимо шкафа, через который можно было добраться до узкого пространства под лестницей. «Обычно мы с Крисом здесь прятались», – подумала я и, совершенно того не осознавая, произнесла вслух, пока не заметила встревоженное выражение на лице Мэриан.

Поднявшись по лестнице и вернувшись на уровень кухни, Мэриан поднимается еще на один пролет к спальням. Внезапно мои кожаные ботинки наливаются свинцом. Я отвожу взгляд, когда меня захлестывают эмоции, а затем плавно и текуче стекают по моей щеке.

– Почему он их так ненавидел? – осторожно спрашивает Мэриан. – Я читала книгу о вашем брате и смотрела фильм. Почему ему пришлось уйти вот так? У вас были настолько ужасные родители?

Я вздыхаю от невинности ее вопроса. Его мне задавали слишком много раз, слишком много людей. Это невежество, основанное на лжи, которую я помогала поддерживать, лжи, которую я когда-то считала необходимой. «Честно говоря, – мой голос срывается, – по сравнению с реальностью книга и фильм получились чрезвычайно добрыми».

В те дни, когда мы недостаточно быстро улавливали настроение родителей и пропускали звуки хлопающих дверей и криков, мы с Крисом были обречены принимать на себя основную тяжесть битвы родителей.

В один из дней их спор начался со шквала взаимных оскорблений, затем папа гонялся за мамой по дому и швырял ее повсюду, пока она в конце концов не приземлилась на кровать в гостевой комнате… Как оказалось, отец планировал задушить ее до смерти…

– Дети! Дети! Помогите! Посмотрите, что ваш отец делает со мной! – выкрикивала мама между вдохами.

– Дети! Идите сюда сейчас же! Посмотрите, что ваша мать заставляет меня делать! – таково было его жалкое оправдание.

Я кричала на него, чтобы он остановился, и пыталась оттолкнуть его от нее. Крис – на три года старше и мудрее (из-за своих собственных травм) – быстро оттаскивал меня, пока я не научилась наблюдать за выяснением отношений издалека. Мы были вынуждены наблюдать, а потом ждать. Мы ждали, боясь того, что может случиться – не только с мамой, но и с нами, – если мы уйдем до того, как получим разрешение. Мы рано усвоили этот урок: если ты не успел убежать до того, как медведь тебя учуял, лучше всего просто замереть на месте. В конце концов папа отпускал маму без извинений, и она падала в дверном проеме вместе с нами.

– Простите, дети, – кричала мама, когда папа уходил, – но, когда я забеременела Крисом, я застряла в браке с вашим отцом…

Помню, как Крис отчаянно плакал, считая себя виноватым в том, что родился на этот свет, и прося прощения за то, что доставил столько проблем.

Ненависть друг к другу родителям нужно было дополнительно подкреплять, когда конфликт между ними стихал. Без всяких сомнений, после этого в памяти всплывали воспоминания о нашем с Крисом последнем чудовищном преступлении детства: о том, как мы забыли что-то сделать по дому, или о том, когда мы дразнили друг друга, ссорясь из-за печенья «Орео», – тогда нам говорили выбирать оружие для наказания. Папа и мама ждали нас внизу, прямо за столовой, у лестницы. Мы с Крисом, как обычно, проходили по коридору и заходили в папин гардероб.

Взявшись за руки, мы просматривали ассортимент его ремней, пытаясь вспомнить, какие из них причиняют меньше всего боли, у каких пряжек нет острых краев. Если мы выбирали неправильный ремень, он тащил нас обратно и сам выбирал гораздо более подходящий вариант.

– Поторапливайтесь, черт возьми! – ревел он, расплескивая джин из стакана.

Сделав свой выбор, мы шли обратно по коридору: я тяжело дышала, а Крис пытался меня утешить: «Не волнуйся. Скоро все закончится». Отец заставил нас встать на четвереньки вместе, бок о бок, а затем стянул с нас штаны…

Хлесткие удары кожей были резкими и быстрыми между нашими воплями. Никогда не забуду, как вытягивала шею в поисках снисхождения и видела только выражение садистского удовольствия, зажигавшееся в глазах отца, и его ужасающую улыбку – как у наркомана в кульминации своего кайфа. Мама смотрела на это, как мне казалось, боясь вмешаться, но в то же время с определенным удовлетворением, как будто она была жертвой, наблюдающей за вынесением приговора. Мы получали то, что заслуживали. Мы разрушили ее жизнь тяжестью своего существования, заманив ее своим появлением в ад.

Когда папа заканчивал, кстати продолжительность наказания варьировалась в зависимости от степени его опьянения, мы обычно возвращались в комнату Криса и прятались под его кроватью-чердаком, пока нас не позовут ужинать. Пока мы ели бифштекс и картофельное пюре, разговор шел обо всем, кроме дневного конфликта: чему мы учились в школе, какие крупные контракты они недавно заключили, насколько мы умны, насколько они богаты, о будущем ремонте в доме или о предстоящих семейных каникулах. Единственным подтверждением только что произошедших событий были уклончивые истории о том, как другие дети слишком остро реагировали на такие вещи и разбалтывали о них знакомым, а потом их разлучали друг с другом и отправляли в приемные семьи.

Папе хватало хитрости, чтобы не оставлять следов на коже, которые были бы заметны посторонним. Никто из родителей, казалось, не подозревал о более глубоких эмоциональных ранах, которые они нам наносили. «Не драматизируйте вы так, – говорили нам. – Если следов не видно, то никакого насилия не было». Мы должны были быть благодарны за все те блага, что у нас были в жизни. Из новостей мы знали, что нам живется лучше, чем многим детям, и думали, что большинство семей похожи на наши. Это было нашей нормой, и мы к ней привыкли.

– Эй, с вами все в порядке? Не хотите подняться? – Мэриан возвращает меня в реальность.

– Простите. Да, спасибо, я в порядке, – отвечаю я не слишком убедительно. – Слишком много воспоминаний.

– Не сомневаюсь, – соглашается Мэриан, – но ведь бывает полезно вернуться к некоторым вещам?

Меня тронуло, что она готова сопроводить меня через весь этот катарсис, и я следую за ней наверх.

Первая открытая ею дверь вела в мою комнату. Я показываю, где у меня стояли кровать и туалетный столик – с коллекцией мягких игрушек в детстве, с коллекцией косметики и средств для волос в подростковом возрасте. За следующей дверью была комната Криса.

– Может быть, вас оставить на несколько минут наедине с собой? – заботливо предлагает Мэриан.

– Нет, все хорошо, спасибо.

Я прекрасно знаю, что совершенно не смогла бы сдерживать эмоции, если бы осталась одна в этом пространстве.

Я показываю Мэриан, где у Криса были койка и игровой стол, заставленный сотнями армейских фигурок. Миниатюры из зеленого пластика, казалось, оживали, когда он описывал мне сражения, и я убедила себя, что он блестящий стратег. В итоге место искусственной зоны боевых действий заняли полноразмерный матрас и рабочий стол.

Я втайне испытываю облегчение, когда Мэриан решает не показывать мне гостевую комнату. «У меня там вся глажка – сплошной беспорядок!» Она смеется. С главной спальней то же самое – не было никаких причин переносить экскурсию в личное пространство Мэриан. Единственным приятным воспоминанием, которое у меня осталось об этой комнате, был один легендарный день, когда наш кот, получив пинок от отца, забрался в его шкаф и методично помочился во все его ботинки. В тот день мы с Крисом прониклись большим уважением к коту породы русский голубой, которого мы назвали Пагом.

Мэриан провожает меня обратно на передний двор, мы обмениваемся номерами мобильных телефонов и адресами электронной почты. Я обнимаю ее и благодарю за то, что она дала мне шанс вновь посетить это место, вспомнить хорошее и плохое.

Прежде чем отъехать от обочины, я представляю, как Крис бежит ко мне по улице, Бак наступает ему на пятки, а я с секундомером в руках подбадриваю его, чтобы он побил свой последний личный рекорд в беге. При последнем взгляде на двор вспоминается, как мы строили снежные крепости, хранили замороженные боеприпасы в скрытых бункерах, готовясь к внезапному нападению других соседских хулиганов, которые в этот день прогуливали школу.

Место, которое поначалу показалось мне заброшенным, теперь выглядит как очень расслабленный дом. Измученный тем фарсом, который разыгрывался на протяжении большей части двух десятилетий, он больше не обязан поддерживать какие-либо впечатления, не обязан скрывать какие-либо грехи. Он такой, какой есть. Возможно, он выглядит не так красиво, зато теперь живет в мире, и я ловлю себя на том, что завидую. Я наблюдаю, как дом становится все меньше и меньше в зеркале заднего вида, пока наконец не исчезает.

Часть 1. Достоинство

…Я хочу подойти к ним и сказать: «Остановитесь, не делайте этого – она не та женщина, он не тот мужчина! Вы сделаете то, что и представить себе не можете, вы будете мучать детей, вы будете страдать так, как вы себе не могли представить, настолько, что захотите умереть». Я хочу подойти к ним там, в лучах позднего майского солнца, и сказать это… но я этого не делаю. Я хочу жить. Я беру их, как бумажных кукол мужского и женского пола, и ударяю ими друг о друга в районе бедер, как осколками кремня, как будто высекаю из них искры, и говорю: «Делайте то, что собираетесь, и я расскажу об этом».

Шэрон Олдс, Я возвращаюсь в май 1937 года, Золотая клетка

Глава 1

Комната родителей была довольно большой для дома среднего класса эпохи шестидесятых в Аннандейле, штат Вирджиния. Он был просто, но элегантно оформлен в сине-белых тонах. Светлый ковролин выглядел плюшевым и теплым, но на ощупь был колючим из-за «скотчгарда», который защищал его от пятен. Квадратные края прочной мебели из тикового дерева были бесшовными и гладкими. Вскоре после моего седьмого дня рождения, всего за несколько дней до поступления во второй класс, я сидела на белой кровати, скрестив ноги вокруг плюшевой игрушки, выбранной в любимцы в тот день, и пыталась заплести волосы длиной до плеч, пока мама складывала белье. Как это часто бывало, я погрузилась в раздумья, любуясь картиной на мамином комоде. Это изображение показалось мне особенным не только потому, что в нашем доме было очень мало фотографий, но и потому, что оно выглядело как что-то из сказки. На портрете в розовых тонах сияла моя мать с прекрасной улыбкой на безупречном лице, с пышным начесом, в платье и жемчугах, напоминая сказку о Золушке. Рядом с ней стоял прекрасный принц. Его добрые глаза радушно встречали зрителя, укрывая за своими широкими плечами.

– Кто это, мам? – спросила я.

Она подняла глаза от стопки одежды, и я не могла понять, чем вызвано ее озадаченное выражение лица: тем, что я наплела из волос, или морем носков, которые она пыталась сопоставить. «Что?»

– Тот мужчина на фотографии, – я указала пальцем. – Кто это?

Она опустила руки по швам, наклонила голову и дала мне ответ, которого я не ожидала услышать: «О Карин, не говори глупостей. Это твой отец!»

Хотя та мама, которую я знала, редко улыбалась и носила другую прическу, на фотографии явно была она. А вот отца было совершенно невозможно узнать. Я смотрела на незнакомца, который явно любил мою мать. Я представила, как его руки мирно покоятся на ее талии. Его голова слегка наклонена к ней, как будто она вот-вот повернется и скажет что-то важное.

Более десяти лет спустя Крис расскажет мне, какая история на самом деле стоит за этой загадочной фотографией. Благодаря Крису, другим членам семьи и собственным воспоминаниям со временем я собрала воедино всю историю.

В начале 1960-х, еще до моего рождения, мама была красивой молодой студенткой-танцовщицей. Совсем недавно она окончила среднюю школу и покинула маленький городок Айрон Маунтин, штат Мичиган, ради жизни мечты в достатке и престиже, которая, как она верила, ждала ее в солнечном Лос-Анджелесе. Ее звали Вильгельмина Джонсон. Друзья звали ее Билли.

Моя мать была третьей из шести детей, родившихся в трудолюбивой, но малообеспеченной семье. Братья и сестры делили одну спальню в крошечном домике, который построил их отец в обширном сосновом лесу. Я помню, что дедушка Лорен был опытным туристом, со слишком худым на первый взгляд телом, кожей, которая казалась слишком толстой, и сигаретой, постоянно тлеющей в правой руке. У него были великолепные волосы – пышные темно-каштановые волны с серебряными прядями, ниспадающими прямо назад, исчезая за ушами. У него был нежный и добрый голос, когда он говорил со мной, с братом или с дикой природой вокруг своего дома, и становился резким, когда критиковал мою бабушку Вилли – за избыточный вес, за накопившийся беспорядок или за лень. Бабушка – вдумчивая женщина, у которой всегда были заняты руки: то она вязала крючком, то мастерила поделки для следующего церковного базара или подарки для своих многочисленных внуков, – рявкала в ответ ровно настолько, чтобы дать ему понять, что она его услышала и решила проигнорировать.

Помню, как часто мама рассказывала о своем трудном детстве. Что у них было очень мало денег, как ей приходилось выносить всю тяжесть бабушкиной агрессии, которая направляла ее против ненастоящего нападавшего. Но еще она рассказывала, как находила утешение на лесистых тропах, куда она водила туристов верхом на лошадях в рамках семейного бизнеса, и об утешении, которое ей приносили мирные снегопады долгой зимы.

В восемнадцать лет Билли была яркой и энергичной, но в то же время наивной. Она думала, что уроки танцев, которые она брала в Айрон Маунтин, помогут ей построить карьеру, но после нескольких безуспешных попыток развить свой талант в бурлящей столице развлечений Калифорнии однажды она вместе с соседками по комнате подала заявление на должность стюардессы. Хоть ее хрупкая фигура и соответствовала строгим требованиям авиационной индустрии той эпохи, ее рост не соответствовал ее авантюрному духу. Не боясь тяжелой работы и преисполненная решимости добиться независимости, она разработала запасной план, используя превосходные навыки набора текста, и получила работу секретаря в Hughes Aircraft. Там она познакомилась со своим новым боссом, Уолтом Маккэндлессом.

Уолт был уважаемым лидером в своем подразделении и быстро поднимался по служебной лестнице. В течение десятилетия после того, как советские ученые запустили спутник, космическая программа США получала хорошее финансирование, а операция Хьюза в Калифорнии приобретала огромные масштабы – она стала эпицентром усилий по доказательству американского господства в космосе. Уолт отлично справлялся со своим высоким положением. Он был хорошо образован, трудолюбивый работник и талантливый джазовый пианист с голосом, от которого дамы на светских мероприятиях в нерабочее время падали в обморок. К тому же он был женат. У него было трое детей, а еще один был на подходе. Билли привлек его успех. Уолт это заметил.

Я могу представить своего отца таким, каким, должно быть, видела его моя мать. Входя в комнату, он подчинял себе всех присутствующих, его притягательные карие глаза заставляли их отвести взгляд. Но когда он смеялся, у него слезились глаза, из-за чего он выглядел гораздо менее властным. Он делился знаниями о книгах, мировой истории, музыке, путешествиях и науке. Он знал, как приготовить идеальный омлет и как сделать так, чтобы его ровный певучий голос был слышен всей пастве. Его вспыльчивый характер приковывал внимание. За ним следили, как за извергающимся вулканом, поражаясь его интенсивности, торопясь убраться с его пути. Людям хотелось сделать все, что в их силах, чтобы угодить ему, они заставляли себя работать все усерднее и усерднее, чтобы он кивнул в знак того, что он впечатлен.

И я могу представить маму такой, какой, должно быть, видел ее мой отец. В нее было легко влюбиться. Она была талантливой домохозяйкой, которая могла воскресить выброшенный на улицу обеденный стол и подать вкусную и полезную запеканку, приготовленную из остатков еды за неделю. Когда она каталась на коньках, ее танцевальный опыт был виден в каждом элегантном движении запястья или плавном повороте на льду. Когда родители танцевали вместе, движения отца тоже становились грациозными, настолько хорошо она его вела. Она была утонченной, решительной и неизменно преданной – хотя и не тому человеку.

Хотелось бы думать, что им лучше знать. Хотелось бы думать, что они пытались остановить себя. Будучи на восемь лет старше и хорошо зная о своем влиянии, Уолт немедленно воспользовался этим преимуществом. Билли – достаточно взрослая, чтобы понимать, насколько это неправильно, но достаточно юная, чтобы позволить желанию взять верх над совестью, – охотно продолжила роман. Уолт убедил ее, что собирается уйти от жены Марсии, как только придет время. Проблема, сказал он Билли, заключалась в том, что Марсия отказалась дать ему развод. Он настолько далеко зашел, что некоторое время снимал отдельную квартиру, чтобы убедить Билли, что он пытается освободиться от брака. Но, по правде говоря, Уолт не собирался разводиться с Марсией – или позволить Марсии развестись с ним.

История Уолта и Марсии была долгой, к тому же эта женщина сильно отличалась от Билли. Марсия была тихой по натуре и склонной избегать конфликтов. Она была из маленькой семьи с волевыми, но в то же время преданными, любящими родителями. Она была на несколько месяцев старше Уолта и росла вместе с ним в маленьком городке Грили, штат Колорадо, примерно в восьмидесяти километрах от Денвера. Они начали встречаться, когда Марсии было всего семнадцать. Несмотря на то что Уолт проявлял признаки агрессии во время и до свадьбы, Марсия рассказала, что он ни разу не причинил ей вреда, пока они не поженились.

Марсия была воспитана на ценностях своего сообщества, основанного как своего рода утопия, место, где все, кто дышал местным воздухом, избегали алкоголя, вместе молились и создавали крепкие семьи. У нее были все основания полагать, что ее возлюбленный с детства хотел того же, что и она, поэтому, когда отец спросил ее в день свадьбы, действительно ли она хочет этого, она ответила «да».

Однако к тому времени, когда Уолт и Билли начали свои отношения, Марсия уже устала от его неосмотрительных поступков. Однажды, когда она забирала из химчистки вещи Уолта, которые сдавал он сам, то обнаружила в одном из карманов его пиджака удостоверение личности Билли. Когда она озвучила свои подозрения, по ее воспоминаниям, они были встречены мерзкой смесью оскорблений, угроз и насилия – все это Марсия и трое ее маленьких детей, Сэм, Стейси и Шона, могли легко предвидеть. Только что родилась еще одна дочь, Шелли. Семейная жизнь, которую представляла себе Марсия, превратилась в далекую мечту.

Роман продолжился и в следующем году, когда Уолт с присущим ему высокомерием стал выставлять напоказ свои отношения с Билли, не утруждая себя их отрицанием и даже подстраивая моменты, когда Марсия видела это воочию. Однажды, когда Марсия и Уолт ужинали вместе, Билли зашла в ресторан с несколькими своими друзьями. Она была на восемь лет моложе Марсии, которая узнала Билли по удостоверению личности в куртке Уолта. «Привет, Уолт», – застенчиво сказала Билли, улыбаясь прямо Марсии, когда та проходила мимо.

Вскоре после этого инцидента она впервые сказала Уолту, что собирается уйти от него, и пыталась добиться развода в течение следующих нескольких лет. Но Уолт обладал властным характером, когда дело касалось женщин, присутствующих в его жизни, и ему необходимо было вызвать у них чувство, будто они попали в ловушку и остаются под его контролем. Когда Марсия демонстрировала свою решимость довести дело до развода, он все чаще прибегал к физическому насилию. Марсия родила еще одного сына, Шеннона, всего за три месяца до того, как Билли родила моего брата Криса в феврале 1968 года.

В отчаянной попытке защитить свою репутацию Билли заказала портретную съемку для себя и Уолта и отправила фотографию в газету «Айрон Маунтин» в качестве послесвадебного объявления. Они казались идеальной парой, а Билли – воплощением успеха, ярким примером того, что возможно в жизни за пределами ограничений ее маленького родного городка в Мичигане. Она зашла настолько далеко, что отправила своей семье фотографии, на которых они с Уолтом вместе путешествовали, утверждая, что это был их медовый месяц. Конечно, брак мог существовать только в ее воображении, но она лгала себе достаточно долго, чтобы ложь окружающим не стала ее второй натурой. Она училась у мастера.

Уолт приобрел дом для второй семьи с Билли, маленькое бунгало в пляжном стиле на Уолнат-авеню, и распределял свое время между двумя жилищами. Марсия тихо пыталась найти средства для завершения развода, а Уолт тем временем продолжал свое деспотичное правление над ее жизнью и ее детьми. Шона вспоминает, как он испугал ее во время одного такого инцидента, когда Шеннону был всего год. Тирада, которую отец обрушил на ее маму, привела к тому, что Марсия снова осталась одна, ухаживала за встревоженными детьми и получила новую травму. Будущий визит к врачу подтвердит, что Уолт сломал Марсии позвонок.