Фагоцит. За себя и за того парня

Но уж себе-то и близким я точно смогу помочь не сгинуть и не скатиться в нищету в девяностые. Может, смогу и заметно большему количеству народа, но пока просто не представляю, как именно. Впрочем, время на обдумывание еще есть.

Глава 4

Мотовелосипед я привел в желаемое состояние к середине марта. Вообще складывалось впечатление, что в шестидесятые годы двадцатого века климат был заметно холоднее, чем в начале двадцать первого. Я спросил у Веры, как тут было в прошлом и позапрошлом году – мол, в Амурской области, где шла моя служба, было не до изучения погоды в Москве. Она ответила – да примерно так же, как сейчас. А сейчас март был настоящим зимним месяцем! В середине марта на улице минус пятнадцать градусов днем и минус двадцать ночью. И метели как минимум раз в неделю. Из-за этого я пока не собирался выкатывать свой мопед – обкатывать его все-таки лучше при плюсовой температуре и по сухому асфальту, а не по снегу со льдом, сверху слегка присыпанным песочком.

Ходовую я почти не трогал, только привел в приемлемое состояние передний тормоз. А то, пока ехал из магазина, всю дорогу удивлялся – да как же можно было вполне нормальный с виду барабанный механизм довести до полнейшей неработоспособности?

Оказалось, всего двумя мелкими штрихами. Первый – это кулачок разжимания колодок. Он не был не только отполирован, но даже хоть как-то отшлифован и вообще имел какую-то странную форму.

Вторым штрихом, а точнее, косяком, был трос. Он представлял собой простую навивку из круглой (!) проволоки, внутри которой без какой-либо промежуточной трубки ходила сердцевина. То есть потери на трение были весьма серьезными, а передаваемое усилие ограничивалось упругой деформацией оболочки на весьма незначительном уровне. Кроме того, такой трос принципиально не мог работать при отрицательных температурах. От любых, даже минимальных количеств влаги он замерзал.

В общем, я доработал кулачок и приволок тросы из двадцать первого века, ибо трос газа был точно таким же и ни малейшего доверия не внушал.

С мотором пришлось повозиться более основательно. Общие недостатки велодвигателей серии «Д» я знал давно. Их два. Первый – слишком маленькое сечение впускного тракта. У «дэшек» впуск золотниковый при помощи полой цапфы коленвала, так вот, диаметр отверстия там уж больно мал. Но рассверлить недолго, в ФИАНе неплохой станочный парк, и я уже договорился, меня туда пускают.

Карбюратор тоже не вызывал ни малейшего восторга, пришлось в двадцать первом веке ехать в Сокольники и покупать карб от китайского аналога «дэшки». Этот был куда приличнее.

Воздушный фильтр я выкинул сразу – при первом же взгляде на него ничего, кроме «горбатого могила исправит», в голову не приходило. И сам из фанеры и поролона соорудил новый, заодно дополнив его функцией глушителя шума впуска. Ну и заполировал и подогнал к посадочному месту в картере перепускные каналы цилиндра.

Вторым тормозом у «дэшек» была контактная система зажигания, не дававшая моторчикам раскручиваться выше пяти с половиной тысяч оборотов, хотя механика вполне позволяла и семь, если не семь с половиной. Ну, а уж спаять тиристорное зажигание мне было совсем нетрудно.

Конкретно у этого «Д-4» был свой косяк, исправленный в последующих модификациях. Цилиндр не имел головки, сверху была просто плоскость с резьбовой втулкой для свечи. Это якобы не давало увеличить степень сжатия и не обеспечивало нормального охлаждения. Почему «якобы»? Да потому, что и такую конструкцию поджать нетрудно. Достаточно выточить из дюраля шайбу-вставку, охладить ее на морозе, нагреть цилиндр и забить туда эту шайбу. Ну, а сверху я привинчиваю два черных радиатора, получилось довольно стильно. Все, мопед готов, осталось дождаться настоящей, а не календарной весны.

Тук-тук-тук, тук!

Такой стук в дверь означал, что меня зовут ужинать.

Тетя Нина сразу предложила готовить и на меня тоже – мол, что на троих, что на четверых – разница небольшая. Это оказалось кстати, ибо поварское искусство в число моих достоинств не входило никогда. Я и в двадцать первом веке частенько питался «Ролтоном», причем не из-за нищеты, а оттого, что его легко готовить. Отчего предложение Нины Александровны я воспринял с энтузиазмом и предложил в качестве компенсации шестьдесят рублей в месяц. На меня тут же замахали конечностями все обитатели соседней комнаты, включая Джулю, и мне с трудом удалось уговорить тетю Нину на двадцать пять. Теперь у меня были мало того что гарантированные, так еще и вкусные ужины с завтраками, а по воскресеньям еще и обеды. По утрам пищу надо было только разогреть, а вечером и по выходным дням не требовалось даже этого.

А тетя Нина решила откладывать полученные от меня деньги на телевизор. Они давно хотели его купить, но денег на это до сих пор категорически не хватало. Я бы мог без проблем дать им всю сумму в долг, а вообще-то, конечно, и просто так, если бы речь шла о чем-нибудь действительно необходимом. Но отнести к этому телевизор я не мог, так что пусть подождут, тем желаннее покажется наконец-то свершившаяся покупка. Да и ни к чему без нужды подчеркивать свою финансовую состоятельность, сейчас все-таки не двадцать первый век. Ценности немного другие.

То есть с деньгами у меня все устроилось не совсем так, как я поначалу планировал. Мне-то мерещилась покупка советских денег и перенос их в шестьдесят третий год. Цены были вполне доступные – червонец в приличном состоянии стоил что-то около трехсот рублей двадцать первого века. Но сейчас выяснилось, что дело обстоит практически наоборот.

Завлаб, как я уже говорил, придумал, на каком поводке меня можно удержать в ФИАНе. На рацпредложениях.

Итак, предположим, ученым понадобился какой-нибудь уникальный электронный прибор. Его разработку и изготовление можно заказать через Академию наук. И всего-то лет за пять заказанное скорее всего сделают. А если есть пробивная сила или волосатая лапа, то и за три управятся.

Ученые могут попытаться что-то сварганить и сами. Как правило, они немного разбираются в электронике. Но именно немного, на уровне начинающего радиолюбителя.

То есть так получится заметно быстрее, может хватить и двух месяцев. Но мало того, что эти месяцы ученые заниматься научными исследованиями смогут только в свободное от рукоделия время, так и качество полученного прибора будет, мягко говоря, не совсем идеальным. Иногда выходило настолько не совсем, что это означало полную непригодность с трудом сляпанного на коленке девайса к работе.

А недавно у научных сотрудников появилась еще одна возможность. Можно было просто рассказать Виктору Скворцову, чего они хотят, потом изложить в письменном виде и завизировать свои желания у завлаба, и максимум через три недели получить желаемое. Причем это не обязательно должен быть электронный прибор, чисто механические изделия у меня тоже получались неплохо.

Так вот, завлаб предложил оформлять все подобные работы как рацпредложения. А за них, между прочим, платят.

Поначалу я, не зная механизма формирования вознаграждения, пару раз несколько продешевил. Однако меня быстро просветили, что сумма вознаграждения в случае несерийной продукции вычисляется как функция ее сложности. То есть, грубо говоря, количество элементов в изделии умножается на какой-то коэффициент, и получаются рубли к выдаче.

Я кивнул – понятно, дело знакомое. Правда, из другой жизни.

Вот как, казалось бы, кустарь-одиночка вроде меня мог конкурировать с мощной советской радиопромышленностью? Да запросто. После косыгинских реформ прибыль рассчитывалась как функция от себестоимости, сама являясь базой для фондов оплаты труда. То есть любой, предложивший выкинуть из разрабатываемого изделия хотя бы один паршивый диод, пусть это и приведет к повышению качества изделия, мгновенно становился врагом всего коллектива. Он же, гад, посягает на святое – на квартальную премию! И наоборот, если кто сможет убедительно обосновать, почему в схеме не хватает десятка таких-то и таких-то элементов, он становится героем и спасителем.

В результате почти вся и промышленная, и бытовая радиоаппаратура в СССР оказывалась переусложнена в разы, и конкурировать с ней в таких условиях было сплошным удовольствием.

Вот, значит, и выяснилось, что в оплате рацпредложений этот механизм использовался и до Косыгина.

Поэтому мои схемы сразу резко усложнились, заодно немного прибавив качества. Все-таки мне совесть не давала загромождать свои изделия совсем уж ненужными элементами.

Например, для задания тока через термодатчик хватит простого сопротивления, питание-то все равно стабильное. А я ставил генератор тока, это транзистор, три сопротивления, стабилитрон и два диода для компенсации температурного дрейфа. Точность измерения от этого несколько повышалась. Ну, а то, что на самом деле она на фиг никому не была нужна, требовалось только поймать момент начала нагрева образца, оно не важно. Это она сейчас не нужна. Мало ли, вдруг завтра понадобится.

И теперь при окладе девяносто рублей грязными я получал примерно сто восемьдесят чистыми. И это не считая премии, про которую мне обещали, что она будет каждый квартал. Тратить же, несмотря на то, что я не экономил, получалось рублей по сто в месяц, не больше. Плюс четвертной тете Нине и около трояка за комнату. То есть деньги постоянно прибывали. А так как выяснилось, что перенос материальных предметов возможен в обе стороны с одинаковым успехом, то я купил три банки черной икры и в три приема переправил ее в двадцать первый век. Ну надо же немного подкормить бедного пенсионера Витю Антонова! Он ведь мне не чужой. Тем более что на календаре там было тридцать первое декабря две тысячи семнадцатого года.

И вот, значит, перенеся последнюю банку, я ее открыл и в целях дегустации сожрал. А ничего так! Давненько не доводилось пробовать настоящую черную икру. Наверное, лет этак двадцать пять. Содержимое же двух предыдущих я вывалил в небольшой пластиковый контейнер, потому как собирался угостить одну даму и не хотел смущать ее видом допотопных консервных банок. Она, поди, и есть откажется, прочитав дату изготовления.

Погода стояла не совсем зимняя и вовсе не новогодняя – плюс один градус и полное отсутствие снега на улице, так что я поехал на улицу академика Варги на моноколесе. Там жила одна моя знакомая, Светлана. Когда-то мы с ней были соседями в позднехрущевской пятиэтажке. Потом у меня умерла жена, а от нее сбежал муж, и мы стали не только соседями. А потом нашу хрущевку снесли. Я переселился к метро «Беляево», а она оказалась на улице Варги, километрах в полутора от метро «Теплый Стан». Это недалеко, так что отношения наши потихоньку продолжались.

Одно время она, кажется, даже планировала затащить меня под венец, но быстро охладела к этой затее. Я тоже не рвался создавать новую семью. Во-первых, вряд ли муж от нее сбежал просто так. Наверняка были какие-то причины, и мне не хотелось на своем опыте выяснять, какие именно. А во-вторых, она не была ни «девятой», ни «десятой». Да и привыкли мы оба к одиночному существованию, это тоже сыграло свою роль.

– Шикуешь? – спросила Света, когда я выставил икру на праздничный стол.

– Нет, мне это подарили.

– Женщина небось?

– С чего это ты взяла?

– А с чего бы тебе вдруг мужик начал дарить такие подарки? Олигархов среди твоих знакомых нет, в гомосексуальных наклонностях ты тоже не замечен.

– Олигархов действительно нет, зато астраханцы есть. Недавно один приезжал в Москву, останавливался у меня, вот и отблагодарил.

У меня действительно имелся знакомый из Астрахани, но приезжал он ко мне полтора года назад и никакой икры с собой не привозил. Но ведь в принципе мог же? Так что я почти не соврал.

– Сколько он у тебя жил? – продолжала допрос Света.

– Три дня.

– Такса получается повыше, чем в бюджетной гостинице.

Я, честно говоря, теперешнюю цену черной икры не знал, поэтому поинтересовался у дамы.

– То, что ты принес, тянет тысяч на двенадцать, а может, и на пятнадцать, в зависимости от качества.

– Попробуй. Я пробовал, мне понравилось.

– М-м… я такой вкусной до сих пор вообще не ела.

– Ну так возьми нормальную ложку, чего ты тут по одной икринке вылавливаешь? На меня не смотри, я этой икры уже наелся.

– Говорят, черная икра благоприятно сказывается на потенции, – заявила Светлана, умяв примерно половину контейнера и облизнувшись. – Проверять начнем прямо сейчас?

– Давай все-таки боя курантов дождемся. Выпьем, еще чем-нибудь закусим, не одной же икрой все время питаться.

– Ты же не пьешь!

– Зато ты пьешь и, если не увлекаешься сверх меры, становишься от этого более энергичной в горизонтальном положении. А для меня тут пепси-кола есть. Тоже, конечно, не подарок, но в малых дозах почти не наносит вреда организму.

Домой я покатил в десять утра первого января. За весь путь мне повстречались всего два пешехода и не то три, не то четыре машины, считая два автобуса. Красота!

По дороге я немного занялся прикладной арифметикой. Итак, берем триста рублей, покупаем на них советский червонец, тащим его в шестьдесят третий год. Там на все деньги затариваемся черной икрой, она хоть и не продается в каждом продмаге, но в Елисеевском есть всегда. Переправляем ее в двадцать первый век и тут продаем. Хм, даже если толкать за половину магазинной цены, маржа и то получается примерно тысяча процентов. Неплохо. Если смотреть на этот бизнес с той стороны, то доходность такая же, только порядок действий чуть меняется. Взять червонец, купить икры, продать ее в двадцать первом веке, на вырученные деньги накупить червонцев и перекинуть их в прошлое. И какой можно сделать вывод из подобных вычислений? Да очень простой – не буду я страдать такой фигней. Не нужно мне это ни тут, ни там. По крайней мере сейчас, пока у меня не появилось рабочих проектов спасения чего-нибудь этакого, офигенного. Советского Союза, например. Или социалистического уклада. А может, сразу замахнуться на коммунистические идеалы? Как Евстигнеев на Вильяма нашего Шекспира.

В общем, не будем пока засорять голову, сначала надо разобраться в обстановке. А в процессе этого Скворцов слегка подкормит Антонова красной и черной икоркой, крабами там, ну и еще чем-нибудь. Тот в ответ перекинет Скворцову радиодеталей по списку, ну и прочего потребного по мелочи. Ни тому, ни другому это не принесет особой прибыли, но и хоть сколько-нибудь заметного финансового ущерба тоже не причинит. Кстати, надо узнать, когда начинают работать магазины, Скворцов ведь собирался приобрести магнитофон, а его придется модернизировать, в исходном состоянии он меня не устроит. Значит, надо искать приличные головки, причем желательно стеклоферритовые, пермаллоевые пленка «тип два» за полгода запилит до упора. Правда, там уже появилась «тип шесть», но она немногим лучше. Интересно, сейчас можно купить приличную пленку для катушечного магнитофона? Скорее всего да, она небось сейчас считается умеренным антиквариатом. Вот только, наверное, все это надо искать не в магазинах, а на «Авито» и тому подобных барахолках.

Ах да, чуть не забыл, спохватился я, когда проезжал мимо метро «Коньково». Струны! Гитару-то я там купил, правда, семиструнную. Шестиструнных не было даже в самом главном московском музыкальном магазине неподалеку от Савеловского вокзала. Но это не страшно, семиструнку на шесть струн переделать недолго, но сами струны должны быть, во-первых, штатными. А во-вторых, приличными. Те, что стоят на гитаре, таким словом назвать трудно.

Гитара действительно получилась очень хорошая, я даже не ожидал от советского инструмента такого звука. Правда, она стоила довольно дорого – тридцать два рубля, я выбрал лучшую. Остальные укладывались в ценовой диапазон от шести с полтиной до червонца. А с новыми струнами «Эликсир» она вообще зазвучала так, что я даже слегка удивился, а Вера вообще пришла в полный восторг. Правда, она не могла понять, зачем я убрал одну струну, так что пришлось снова сослаться на армию. Мол, меня научил играть один сослуживец, а он почему-то музицировал именно на шестиструнной.

В общем, как и у радиолы «Октава», имплантация капиталистических элементов в социалистическое изделие типа «гитара» прошла вполне успешно. И теперь оставалось только понять – возможно ли нечто подобное, но в более широких масштабах? Всего общества, например. У Горбачева не получилось, ну так, насколько я понял, его настоящей целью было не повышение эффективности экономики, а низвержение социалистической идеи, он это сам говорил. Кроме того, у меня ни в одной из ипостасей нет ни лысины, ни пятна на ней, так что, наверное, немного погодя можно будет попробовать. Вот только пойму, что и как надо сделать, и сразу потихоньку начну. Но не раньше. Не следует уподобляться Хрущеву, который всегда сначала делал, а думал только потом, да и то не каждый раз. Наверное, ему это было трудно. Мысли небось неудержимо разбегались из-под ушастой лысины.

Глава 5

Второго января две тысячи восемнадцатого года и в конце марта тысяча девятьсот шестьдесят третьего я сделал немаловажное открытие, несколько скорректировавшее мои планы относительно финансов. То есть выяснилось, что денег Вите Скворцову пока хоть и хватает, но уже впритык. А получилось так из-за недомыслия Виктора Антонова.

Я точно знал, что пыльные бури и, как следствие, катастрофический неурожай на целине произошли в шестьдесят втором году. И решил, что продовольственные трудности, которые я помнил с детства своей первой жизни, были тогда же, начавшись летом шестьдесят второго и более или менее завершившись к лету шестьдесят третьего. А в ипостаси Скворцова я не обратил внимания, что хлеб продается почти без очередей и вкусный, без добавления кукурузной муки. Что макароны почти белые, а не серые, да еще похрустывающие на зубах даже в разваренном виде, как будто в муку досыпали известки. И, наконец, что сама мука хоть и не каждый день, но появляется в продаже, и за ней не собираются очереди длиной в десятки метров.

А объяснялось все очень просто – неурожай был действительно в шестьдесят втором, но перебои в снабжении начнутся летом шестьдесят третьего, это я узнал в Интернете, когда догадался туда заглянуть. И, значит, теперь Вите Скворцову предстояло срочно поработать хомяком, то есть натащить в нору запасы муки и макарон. С крупами, насколько я помнил из детства Антонова, серьезных трудностей не было. Да и вообще особого голода не припоминалось. За хлебом предстояло стоять в очередях, это да. И примерно год не видеть пирожков и обжаренной в муке рыбы из-за отсутствия той самой муки. Но если я про это знаю, то грех заранее не подготовиться к грядущим трудностям.

Тут, правда, сразу встал вопрос – а в чем хранить запасы? Пластиковых контейнеров тут еще не продавалось, а из двадцать первого века в шестьдесят третий год они не проходили из-за габаритов. В общем, пришлось покупать жестяные банки для круп. Кстати, у многих они дожили не только до перестройки с ускорением, но даже до разгула стабильности, это в свое время был весьма распространенный элемент кухонной посуды.

На всякий случай я предупредил Нину Александровну, сославшись на то, что один мой армейский друг родом из Казахстана недавно прислал мне письмо. Это было чистейшей правдой. А вот то, что он там якобы рассказывал о бурях и неурожае, уже нет, но проверить это было затруднительно.

– Наверное, возможны перебои с продуктами, – закончил я и почти сразу понял, что Кассандра из меня получилась довольно-таки хреноватая. Скажем прямо, неубедительная. Не то чтобы тетя Нина мне совсем не поверила, но вкладывать все свободные средства в закупки муки она не стала.

Собственно, моя заготовительная активность во многом была связана с тем, что Антонов в детстве любил макароны и не любил ни картошку, ни гречку. Вот только Скворцов подобной привередливостью не страдал и с одинаковым удовольствием уписывал за обе щеки все, что готовила тетя Нина. Даже манную кашу. Наверное, это было настоящее, а не придуманное влияние армии – уж там-то за три года должны были приучить организм не выпендриваться, а жрать что дают.

Все это вынудило меня несколько задержаться с реализацией одного плана, но, как говорится, не хлебом единым жив человек. Так что сразу после Первомая я отпросился у начальства и утром вместо работы поехал на Четвертую Черемушкинскую улицу. С таким названием ей оставалось существовать недолго, летом ее должны были переименовать в Новочеремушкинскую. Как и нашу Вторую Строителей в улицу Крупской, кстати.

Так вот, эта самая Четвертая улица была примечательна тем, что там сейчас проживала семья Антоновых. И Вите Скворцову было интересно – они же с Виктором Антоновым уж всяко не чужие люди! Однако лично до сих пор ни разу не встречались.

В семь тридцать я занял заранее выбранную позицию, с которой хорошо просматривался подъезд.

В семь сорок вышел и двинулся в сторону метро отец, затем примерно через полчаса мать. Вот уж не думал Виктор Антонов, что когда-то снова увидит их живыми!

В двадцать минут девятого отправилась в институт старшая сестра Тома. Я в это время учился во вторую смену и, значит, скоро должен выйти гулять – ну не сидеть же дома в такую погоду!

Хм, а вот это уже интересно. Из подъезда выскочил мой друг детства Сережка Азаров, но почему-то один. Хотя обычно он на пути со своего четвертого этажа останавливался на втором, звонил в мою дверь, и мы выходили вместе. Что тут со мной случилось – заболел, что ли? Как-то подобного не припоминается. Я рос довольно здоровым ребенком и точно помню, что в четвертом классе не болел ни разу. Так, а это еще что?

К Сереге, уже минут пять ошивающемуся перед соседним подъездом, вышел какой-то смутно знакомый мальчишка, и они вместе куда-то ускакали. Кажется, он из параллельного класса, я просто забыл, как его зовут.

То есть картина заметно отличалась от той, что я ожидал увидеть. Кое-какие мысли по этому поводу у меня были, но они нуждались в подтверждении.

До половины второго я прогулялся по району, в котором прошло мое детство, и к началу занятий второй смены был у школы. Опознать удалось практически всех учеников моего класса, кроме меня. Я здесь почему-то так и не появился. Ладно, пора домой, а то что-то аппетит разыгрался не на шутку.

В шесть часов вечера я снова появился в бывшем своем дворе, но уже на мопеде. Пацаны, естественно, сразу им заинтересовались, и я не стал обламывать их любопытство и подробно рассказал, что это такое, а потом даже покатал желающих. Причем Сережку Азарова не сзади, а спереди, и за школой дал ему покрутить ручку газа.

Что интересно, картина – взрослый парень с мотовелосипедом, а вокруг вьется детвора – никакого удивления у окружающих не вызвала. В двадцать первом веке меня, пожалуй, могли бы заподозрить в педофилии или киднепинге.

Ну, а здесь я уже через полчаса узнал, что у Антоновых из третьего подъезда никакого сына нет и никогда не было. Есть дочь, Тома, она уже взрослая, в прошлом году в институт поступила.

Домой я ехал не спеша, ибо было о чем подумать.

В общем-то отсутствие здесь Витьки Антонова меня не очень удивило. Ведь если сейчас идет прошлое моего мира, то почему в будущем Вера Михайловна до сих пор считает, что сосед Витя погиб в шестьдесят втором? И ее дети, внуки никуда не делись. Тут они тоже скорее всего будут, но уж явно не те же самые. В общем, миры явно не тождественные. И между ними возможно какое-то взаимопроникновение, в результате чего я смог здесь оказаться. Кстати, про нечто похожее я читал в двадцать первом веке. Если кому интересно, то он тоже может почитать. Тема называется «Парадокс Нельсона Манделы». А это значит, что Антонову надо залезть в Интернет и записать как можно больше мелких и мало кому интересных исторических фактов, а Скворцову – проверить, все ли они имели место здесь. Хотя и так видно, что основные события повторяются точно как по факту, так и во времени. То есть вполне возможно, что отличий одного слоя мироздания от другого всего два. Здесь не родился Виктор Антонов и идет тысяча девятьсот шестьдесят третий год, а там две тысячи восемнадцатый. Ну, а что никакие мои действия здесь не приводят к изменениям там, я уже заметил. У этого мира свое будущее, и оно еще не определено.

Вера закончила седьмой класс без троек, в честь чего я наконец-то выполнил свое обещание и покатал ее на мопеде. Нет, по двору мы с ней ездили и раньше, она не утерпела, но сейчас поехали на Ленинские горы. Причем не вдвоем, а втроем – в специально для него сделанной корзинке перед рулем сидел Джуля и радостно тявкал на обгоняющие нас автомобили. Впрочем, движение было таким, что, облаяв один, он потом вынужден был минуту, а то и две ждать, пока появится следующий.

В общем, покатались мы хорошо, и я на обратном пути окончательно решил, что от добра добра не ищут и надо начинать как-то ухаживать за Верой уже сейчас, дабы не увели. А как ей стукнет восемнадцать – делать предложение.