Магистерий. Тайная игра

Лео попытался выпрямится, но пол все качался, а в глазах теперь было темно.

– Господа, господа! – По коридору к ним спешил падре Кресенте, тоже с фонариком. – Что у вас тут происходит! Лео, вы весь в крови. Кассий, что ты тут делаешь?

– Недоразумение, – буркнул Лео, вытирая нос рукавом. Потекло сильнее. – Я споткнулся.

Хольцер покаянно топтался рядом, опустив руки и зачем-то повернув их ладонями вперед.

– Лео, идемте в туалет, умоетесь. Да что ж вы рукавом, вот, возьмите платок. Кассий, немедленно отправляйся в спальню!

Юноша, подхватив куртку, испарился. Девушки в ночной рубашке тоже видно не было, как сквозь землю провалилась. А ведь падре шел ей навстречу.

Падре взял Лео под локоть и повел в учебный корпус, в туалетную комнату, по дороге встревоженно расспрашивая. Пришлось сознаться в полном педагогическом провале. Капеллан вздохнул, потом ободряюще похлопал по плечу.

– Вы еще очень молоды, господин Грис. Если уж выбрали педагогическую стезю, то ждут вас самые разные случаи, будьте готовы. Я от этих деточек иногда волком выть готов, хотя назначение свое ни на какое другое не променяю. Умывайтесь, давайте я вам посвечу.

– А лампы включить нельзя?

– Нет, учебное здание на ночь полностью отключено. Хорошо, что воду не отключают.

Вода из проржавевшего крана текла ледяная, свет фонарика выхватывал то окровавленные пальцы, в полутьме казавшиеся черными, то облупленный эмалированный край раковины. Нос распух и начал отвратительно ныть, в голове гудело.

Замечательно, и как теперь его лечить? Магию использовать нельзя. Что же, ждать, пока само пройдет?

– Мда, завтра у вас будет приличный синяк. Почему-то если удариться носом, то синяк получается под глазом. Я в юности играл в мяч за семинарскую команду, имею представление.

Ударился носом о ладонь Кассия, действительно. Но выдавать парня не хотелось – тот, похоже, напугался и раскаялся. Падре Кресенте смотрел на Лео черными иберийскими глазами и, кажется, видел его насквозь. И даже сочувствовал.

– На уроке тоже не справился: дети увидели в окно, как преподаватель физкультуры спиливает ветку дерева во дворе, вскочили с мест, поднялся шум. Маттео Маллан немедленно завел россказни о привидении с завязанными глазами. Пришлось на них рявкнуть, – сознался Лео.

– Привидение?

– Ну да, говорит, показало ему выход наружу. Ерунда какая-то. Это как с историями Бьянки Луизы – напридумывают, а потом по ночам спать не могут.

Священник не отвечал и молча разглядывал Лео, очень внимательно. Тот запнулся. Они находились в пустой и гулкой комнате, тьму разгонял лишь слабый лучик. Остро пахло хлоркой и кровью.

– Знаете, про призрак может быть и не россказни, – холодно подметил падре. – Я недавно видел… в школьной церкви.

– Что? Девочку?

– Я не рассмотрел, было очень темно. Задержался в ризнице допоздна, потом услышал какое-то звяканье, стук. Вышел посмотреть… оно бросилось прочь, маленький силуэт. Похоже на ребенка. Я окликнул – оно на мгновение обернулось, и… у него и правда была повязка на глазах. Словно в жмурки играло. Но, знаете, бегало оно шустрее зрячего.

Спустя полчаса Лео устало тащился на четвертый этаж. Падре вручил ему ключ от двери в холл и решительно отослал спать, сказав, что завершит дежурство сам. Лео не хватило духа отказаться, чувствовал он себя так, как будто его не один раз в нос ударили, а били долго и со вкусом, причем ногами. Болело все, а от холода и недосыпа мир вокруг подрагивал и подозрительно расплывался.

Дома все эти невзгоды можно было бы исцелить движением пальцев. Как? Как простецы выдерживают подобное существование даже не годами – десятилетиями? Постоянный холод, дрянную еду, болезни?

Комната, которую ему предлагали, все еще пустовала. Капеллан сказал, что дверь не заперта – на четвертом этаже располагались только комнаты учителей и обслуживающего персонала. Вряд ли там оставались вещи предыдущего постояльца, скорее всего, на кровати и матраса не было, но Лео это нисколько не волновало. Упасть бы на горизонтальную поверхность и закрыть глаза.

Он нашел нужную дверь, толкнул, шагнул в темноту. Слева кровать, справа письменный стол, посередине окно – это он помнил. В комнате тоскливо пахло – сыростью, затхлостью. И… еще чем-то, от чего все волоски на теле встали дыбом. Лео задержал дыхание, всматриваясь в темноту.

Синие с багровыми всполохами лохмотья ауры, как пламя газовой горелки, то вспыхивали, то угасали. Аура мертвого тела – умершего в мучениях и отчаянии.

Кто-то совсем недавно страдал в этом помещении, страдал физически, невыносимо, и умер так, как не пожелаешь и врагу.

Лео вздохнул, крепко зажмурился, потом с трудом открыл глаза и посветил фонариком влево.

На кровати, прямо на голой сетке, темной глыбой лежал на спине Рональд Далтон, физрук, Большой Ро, как он предпочитал, чтоб его называли, или Мордач, как его привыкли звать ученики. Стрелявший у Лео вишневые сигариллы и посмеивавшийся над его «бабскими привычками».

Глаза физрука были широко раскрыты, рот разинут, лицо почернело и страшно распухло, а огромные ручищи намертво сжались в кулаки.

Лео сглотнул, постоял, опираясь спиной о косяк, закусил губу и вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

– Лео Грис. – Инспектор полиции откинулся на спинку директорского кресла и ослабил воротничок. – Второй труп меньше чем за сутки. Интересненько. Чем объясните?

Инспектор носил штатское – мятый коричневый костюм из той же ужасной колючей ткани, что и пиджак Лео. Мягкая серая шляпа лежала на директорском столе.

– Удача моя такая, – буркнул Лео.

Это, похоже, и правда была работа кисмет – фоновой удачи. Найти кошелек или труп – какая разница? И то и другое на дороге… бывает, что и валяется. Однако кошелек найти все же было бы приятнее.

– Интересная у вас удача. Два трупа, у одного размозжена голова, другой умер от асфиксии. Оба случайно найдены вами. А у вас самого перелом носа.

Нос болел и сильно распух. Перелома не было, но дышалось с трудом. Лео скомкал мокрый платок. Раньше ему никогда не приходилось так долго терпеть боль.

– Я же рассказывал. На дежурстве, в темноте, споткнулся на лестнице и налетел на перила.

– Ну конечно. У перил неплохо поставлен удар справа. Ладно, продолжим. Как долго вы тут работаете?

– Меньше двух недель. Заменяю учителя истории.

– Может, свежим взглядом что-то видели, краем уха слышали? У погибших были какие-нибудь конфликты с другими учителями, персоналом школы? С учениками?

– Да, – вспомнил Лео, – были, точно. Друг с другом. Вчера утром. Падре Кресенте тоже видел.

– В чем состоял конфликт?

– Дедуля… я хотел сказать, Ко́нрад Ба́кер обвинял Ро́нальда Да́лтона в краже какого-то украшения. «Выворачивай карманы» кричал. Далтон убеждал его, что ничего не крал. Все решили, что Бакер пьян, падре уговаривал его идти домой.

– Понятно. И чем закончился конфликт?

– Не знаю. Мы с падре ушли в школу.

– Хорошо. Господин Грис, посидите, пожалуйста, в соседней комнате, вы мне еще понадобитесь.

Лео вышел из кабинета директора в учительскую, сел там на стул и принялся ждать. Мимо, сопровождаемые полицейским, из кабинета и в кабинет проходили коллеги, обслуживающий персонал: комендант с кастеляншей и даже кухарка с посудомойкой.

Лео ерзал на стуле и нервничал. Как не вовремя все эти убийства, полицейские, бродящие по школе, допросы и подозрения. Пока не найдут убийцу, придется сидеть тише воды, ниже травы.

На теле физрука не обнаружили никаких следов, руки-ноги ему не связывали, горло тоже чистое. Однако Большой Ро умер от остановки дыхания. Инспектор сказал, что его могли задушить подушкой. Интересно, у кого бы хватило на это сил? Куда дели подушку?

О том, что Рональд Далтон мучился перед смертью, Лео не сказал ни слова. Откуда это знать простому историку?

Из долетавших обрывков разговоров – все сотрудники школы после допроса задерживались в учительской и взволнованно делились впечатлениями – Лео узнал, что у Дедули нашли кучу газет, где красным карандашом были обведены объявления от комиссионных и антикварных магазинов, ломбардов и ювелирных мастерских. А отец покойного физкультурника, оказывается, как раз владел ломбардом на Чистопольской. Похоже, и правда существовала какая-то «цацка», которую истопник и физкультурник не поделили. Но убил-то обоих кто-то третий?

Беласко обещал, что у Лео будет достаточно времени, чтобы выполнить задуманное, но школа второй ступени – это школа второй ступени, то есть закрытая система, находящаяся под неусыпным оком Надзора. Чем скорее Лео найдет искомое дитя и уберется отсюда, тем лучше.

Привидение еще это с завязанными глазами. Почему привидение, откуда? Падре Кресенте слышал звяканье – значит, это не привидение. Они не звякают. Полтергейст, вероятно. Что вполне может указывать на ребенка с даром. Правда, с каких пор полтергейсты стали видимыми? Кто-то из маленького народца? Но они побаиваются появляться в церкви.

Лео прислушивался к голосам, доносящимся из кабинета. Сейчас там, кроме инспектора, находились сам директор, падре и географичка. Ну и всевидящее око Надзора Юлио Дюбо, который сидел с инспектором с самого начала допроса. Время подходило к полудню.

Лео встал, постучал по косяку, сунулся в дверь:

– Господин инспектор, сколько мне еще сидеть? Через десять минут мой урок.

Инспектор – плотный коротконогий мужчина с представительными усами – стоял у маленького столика с писчей машинкой и проглядывал пачку бумаг – протоколы допросов. За машинкой сидел падре и тер ладонями лицо. Глаза у него были красные, как у кролика, а всегда гладкие щеки покрыла синева.

– С вами я еще не разобрался, Грис, – сказал инспектор. – Садитесь здесь, чтобы я вас видел.

Он указал на стул у стены.

– Но я уже пропустил урок утром, – обеспокоился Лео, – и сейчас будет звонок на следующий.

– Сколько господину инспектору понадобится, столько и будете тут сидеть, – буркнул угрюмый директор Фоули. – Хоть до Второго пришествия. Пока не вычислит этого паскудца, который подставил всю школу. И без вас сегодня весь день насмарку, Грис.

Фоули торчал у окна, тяжело опираясь на трость, но садиться не желал – его кресло занял инспектор, а стулья, очевидно, были не достойны поддерживать директорский тыл.

– Тогда давайте я помогу следствию и буду печатать, чтобы без дела не сидеть, – предложил Лео, – я умею быстро печатать. А падре хорошо бы выспаться.

– Я вполне способен продолжать, – слабо возразил падре Кресенте, но было видно, что он утомлен сверх меры.

– Меня все равно не отпускают, падре, – сказал Лео, – я что, буду тут сидеть и на вас любоваться? К тому же вы меня отпустили ночью поспать.

– И чем это закончилось? – Падре покачал головой, но поднялся, уступая место.

У Лео имелись свои причины. После допроса взрослых инспектор взялся допрашивать учеников. Допрос – ситуация неординарная, подростки будут нервничать, и есть шанс заметить что-нибудь, какую-нибудь зацепку, которая поможет напасть на след.

На лбу у ребенка не написано «малефик», и он ничем не отличается от ста девятнадцати обыкновенных детей. Конечно, Дефиниции еще не скоро, и Лео находится в школе меньше двух недель, и потому надеяться решить эту загадку немедленно по меньшей мере глупо. Но чем быстрее он вычислит ребенка, тем лучше. Ребенок может сам не знать, кто он такой, и случайно обнаружить себя. Юлио усердием не отличается, но если произойдет что-то непозволительное… хм, если уже не произошло.

Подростков по одному вызывали в кабинет директора, где допрашивали по всем правилам – при наблюдателе Надзора Юлио Дюбо и представителях учеников: директоре и географичке.

Вопросы были стандартные: где кто был сегодня ночью, когда и где в последний раз видели физкультурника и истопника, говорили ли с ними, видели ли кого-то или что-то необычное, обычно или необычно вели себя погибшие, были ли конфликты, слышали ли что-то о происшествии?

Из ребят последний раз Большого Ро видели ученики первой младшей группы, после их урока Мордач был свободен. Сам Лео, как и многие преподаватели, видели Рональда в столовой на ужине, а потом Мордач, между прочим, бегал в полицейский участок, и его видел сержант и полицейские, забравшие тело Дедули. Так что спать физрук пошел вместе со всеми. Убийство случилось уже после отбоя, когда Лео и падре ушли на дежурство.

Винсент Газенклевер, долговязый парень из второй старшей группы с лицом, изъеденным прыщами – и ведь никто, даже медсестра, не пытался их вылечить, никого вообще не беспокоило, что у парня язвы на лице, – на вопрос о конфликте неожиданно начал мычать и путаться, и инспектор ловко припер его в угол.

– Так все ж с ним дело имели, господин инспектор! Я что, я как все… ну да, все скидываются, кто сколько наскребет, Дедуле ссыпят, он и принесет, что заказано… ну как что, бухла там или табака… или конфет. Ничего такого! Ну да, я ругался, а кто не ругался? Я ругался, потому что он то вместо нужного дрань какую-нибудь притащит, то сдерет втридорога, то сдачу зажмет и еще права качает… еще и цену накручивает за услуги свои. Пользуется, что мы сами выйти не можем… Все ругались, не только я, господин инспектор! Кто – все? Ну так… Лам ругался из нашей группы. И Кэсс из третьей параллельной. И еще девчонки, я видел, орали на него… да многие ругались, жмот был этот Дедуля и горазд на нас наживаться… я не к тому, что рад, что он помер, господин инспектор, я к тому, что все ругались, и я ругался, и все ругались… кто конкретно? Да я ж сказал, Лам и Кэсс… а! Ламфрен Рогге и Кассий Хольцер…

На фоне этих признаний вчерашняя ссора Мордача и Дедули несколько полиняла. У Конрада Бакера было свое небольшое дело по снабжению учеников разными недозволенными товарами. Откуда, интересно, ученики брали деньги? Может, кому-то родители давали?

Фоули страшно разозлился, обнаружив недопустимую деятельность у себя по носом.

– Ну-ка перечисли всех клиентов истопника, – прошипел он, нависнув над бедным парнем, тот даже голову в плечи вжал, – давай, давай, поименно! Всех, кого знаешь!

– Так я ж сказал…

– Кто еще? Девчонки? Какие девчонки?

– Нан из первой старшей. Ну которая Нантруда Мезьер. Только я ничего про нее не знаю, может, она просто так с Дедулей ругалась, она со всеми ругается!

Директор с места в карьер принялся вещать, что все дармоеды и бестолочи покатятся по кривой дорожке и загонят его, несчастного Вотана Фоули, между прочим, ветерана войны и почетного гражданина в могилу, а сами – бессмысленные отбросы общества – пойдут работать дворниками, а потом подохнут под забором. И всех их ждет карцер! И он, Вотан Фоули, еще доберется до них, закрутит гайки и задаст всем шороху!

Госпожа Эмилия Ковач заохала, Юлио Дюбо, напротив, отчего-то развеселился и зафыркал в кулак. Инспектор дотянулся до директорского графина с водой, налил себе полстакана и сказал устало:

– Давайте следующего.

Матте́о Ма́ллан, рыхловатый парнишка с печальными, темными, как маслины, глазами сел на стул перед инспектором, шмыгнул носом и мрачно заявил:

– Мордача привидение убило. Он его сук спилил. Оно по этому суку могло уйти, а теперь не может. Теперь оно нас всех убьет.

– Какое еще привидение? – нахмурился инспектор.

– Маленькое. Вот такое. – Парень показал ладонью ярда полтора от пола, – девочка с повязкой на глазах. Я ее видел. Она раньше могла выйти из школы по ветке дерева, но… – Он оглянулся на директора, но все же продолжил: – Но господин Фоули приказал сук спилить, Мордач спилил, и вот…

– Интересненько, – сказал инспектор и пошевелил усами, – а кроме тебя кто-нибудь привидение видел?

– Э-э… Габ видел. Ну, Габриил Дефо. Ну, он болтал, что видел. И еще Лысая Лу, но она заливает. В смысле, завирается.

– Привидение, говоришь… – Инспектор посмотрел на директора, и тот пожал плечами. – А что скажет Надзор?

– Да эти паршивцы горазды сочинять, – воскликнул Юлио, – вон Лысая Лу… я хотел сказать, Венарди Бьянка Луиза третьего дня всех до смерти привидением напугала. Набила собственную кофту тряпьем, юбку нацепила, башку из платка сделала и повесила на трубе в подвале. Дети тогда оттуда ломанулись с визгом. Я, господин инспектор, как увидел, сразу того… за пушку схватился. Очень уж похоже получилось.

– И Лысую вашу допросим, – пообещал инспектор и прошелся пальцем по списку учеников. – Давайте следующего. Кто там у нас? Э. Райфелл.

После Маттео в кабинет директора вошел Эмери Райфелл, тощий приютский мальчишка из третьей старшей группы. Сразу за ним вперся Кассий Хольцер. Инспектор нахмурился:

– Я сказал по одному.

– Господин инспектор, я Райфеллу переводчиком буду, – заявил Кассий, старательно делая вид, что не замечает Лео. – Он не говорит. Немой то есть. Он говорит знаками, а я умею их читать.

Лео отвел глаза. На Эмери и на нескольких таких же, как он, детей смотреть было… неудобно. Неловко. Даже больно. Дети все-таки не виноваты, что взрослые передрались. Терять семью… врагу не пожелаешь.

– Видел ли ты, Хольцер, или ты, Райфелл, с кем в последнее время контактировал Рональд Далтон? У него были с кем-то дела? Был ли у него с кем-то конфликт?

Эмери пожал плечами.

– Он не знает, – сказал Хольцер, – я тоже.

– У вас был конфликт с Конрадом Бакером? У тебя конкретно, Хольцер, раз уж ты тут.

– Почему сразу я? – возмутился рыжий Хольцер. – Как конфликт, так сразу я. Я один, что ли, хулиган на всю школу?

Лео хмыкнул, и Кассий покосился на него, сверкнув белками глаз. Лео передернул каретку и снова застучал по клавишам.

– Так был у тебя конфликт или нет?

– Бывало, что и поругаемся иногда. – Хольцер пожал плечами. – Господин Бакер, знаете ли, редко бывал трезв.

– Имели ли вы с Конрадом Бакером какие-то дела? Приносил ли он для вас что-нибудь, давали ли вы ему деньги? Это вопрос к вам обоим.

Райфелл отрицательно качнул головой. Лицо у него было бледное и непроницаемое, губы крепко сжаты, длинная иссиня-черная челка падала на глаза. Он нервно переплетал пальцы. Хольцеру стула не досталось, и он торчал у приятеля за спиной.

– Ну… я иногда просил господина Бакера купить что-нибудь мне. А что, это запрещено?

– Запрещено, – начал снова рычать Фоули, – и ты прекрасно это знаешь, бездельник!

– Господин Фоули, – инспектор поднял ладонь, – давайте отложим воспитательные беседы. Райфелл, когда ты последний раз видел Рональда Далтона?

Эмери поднял руку и пошевелил пальцами.

– Вчера в столовой, – сказал Хольцер, – я тогда же его видел. У нас не было физры вчера.

Допросы займут весь день, а то и вечер. Скоро время обеда, и у незавтракавшего Лео посасывало под ложечкой. Неожиданно он представил, как под давлением инспектора искомое дитя расколется и сознается во всех грехах – вот как этот Газенклевер сознался, – и что тогда делать? А если оно будет таким же хладнокровным и нахальным, как Хольцер, или будет отмалчиваться, как Райфелл, то о нем не узнает вообще никто, включая самого Лео.

Что он, Лео, хотел увидеть, садясь за печатную машинку? Какие такие таинственные знаки, которые не заметят инспектор, Юлио и Фоули?

– Следующего зовите. Б. Л. Венарди.

Вошла Лысая Лу. В дверях они с Хольцером столкнулись локтями, и Лу ожгла его яростным взглядом. Села перед инспектором на стул, одернула юбку, выпрямилась. Скулы у нее пламенели. Уши тоже.

– Бьянка Луиза, будь добра, расскажи, пожалуйста, когда и где в последний раз ты видела Рональда Далтона.

– Вчера, господин инспектор. На последнем уроке. У нас физкультура была.

– Он был спокоен? Вел себя как обычно?

– Он… он… – Лу неожиданно замялась, отвела глаза. – Вроде, как обычно…

– Он – что? Нервничал? Что-то говорил?

Лео поднял голову от листа. Ребята, которых допрашивали раньше, ничего особенного не заметили.

– Я… – Лу принялась теребить край форменного фартука. – Так получилось, я…

– Не бойся, говори, – очень мягко подтолкнул инспектор, – ничего не бойся.

Он наклонился над столом, подался вперед, даже ноздри раздулись, словно учуяли запах тайны.

– Просто я видела у него такую вещь… – Лу облизнула губы и продолжила, запинаясь: – Драгоценную, наверное, с камнями. Браслет. Красивый очень. И большой.

– Ага, – оживился инспектор. – Интересненько.

Фоули, Дюбо и Эмилия Ковач принялись переглядываться.

– Интересненько, – повторил инспектор, – можешь описать этот браслет? Ты рассмотрела его?

Лу кивнула, не поднимая глаз.

– Он такой… похож на браслет для часов, но без часов. Золотой. И белый еще металл. Такой, словно цельный браслет, но на самом деле из кусочков разной формы. Они так плотно друг к другу подогнаны. И еще несколько камней вставлено, голубых и белых. Голубые большие, а белые мелкие, но их много. А на детальках еще всякие знаки, узоры.

– Почему ты решила, что это ценная вещь?

– Красивая очень. И сверкала… прям сверкала! Даже немножко светилась. Камешки светились, я и увидела. Я б ее и не заметила, но она будто светилась, я ее очень хорошо рассмотрела.

Светилась? Лео нахмурился. Обычно драгоценности сами собой не светятся, если… если не содержат толики абсолюта. А если содержат – это уже не просто драгоценности. Это артефакты.

– Хм… и где ты ее видела?

– В подсобке у Мор… у господина Далтона.

– Пойдем, покажешь, где видела. Прошу прощения, господа.

Инспектор поднялся с директорского места и подал Бьянке знак следовать за ним. Та вышла, встревоженно зыркнув на Лео.

Отсутствовали они долго, около получаса. Когда вернулись, то Лео сразу понял, что удача им не улыбнулась – загадочную вещицу отыскать не удалось. Впрочем, ничего удивительного.

– Молодой человек, – инспектор обратился к Лео, – дайте синьорите листок бумаги. Бьянка Луиза, вот карандаш. Нарисуешь, что видела?

Лу взяла протянутый лист, пристроила на столе и принялась черкать. Фоули отлепился от окна, чтобы посмотреть поближе. Юлио и Эмилия привстали со своих мест.

Лео выбрался из-за пишущей машинки и тоже шагнул к ним. На листе под карандашом Лысой Лу постепенно появлялся рисунок – крупный, явно крупнее натуральной величины, но удивительно подробный. Она и правда очень хорошо рассмотрела и запомнила украшение.

Треугольники, вписанные в круги – четыре штуки друг за другом, – поверх каждого – по два трилистника, один с ровными лепестками, другой – с раздвоенными. В центре треугольников – по круглому камню, на простых трилистниках – по три ромбовидных. И весь этот узор запакован в широкую полосу, замкнутую в кольцо, как объяснила Лу.

Тут не надо быть артефактором, чтобы увидеть схему – вот источники, вот рабочий контур, вот трансформаторы, вот всякие дополнительные элементы для видоизменения и контроля свойств энергии абсолюта.

Несомненно, артефакт. И не из рядовых. Изящная компоновка, авторский почерк… Лео осторожно поднял глаза и встретился взглядом с Юлио. Вид у того был кислый. Бытовые разборки поссорившихся подельников, хоть и закончившиеся убийствами, неожиданно превратились в преступление государственного масштаба. Теплое местечко Юлио Дюбо затрещало и приготовилось развалиться.

Покрасневшие глаза Вотана Фоули говорили о том же. Не было печали. Какого ляда эта Венарди так хорошо все запомнила?

Что уж говорить про Лео! Полицейские допросы неожиданно стали милы его сердцу, и он готов был сутками сидеть за пишущей машинкой, лишь бы…

– Господа! – взволнованно воскликнула Эмилия Ковач, стиснув у груди руки. – Господа! Это же авторский артефакт! Видите?! Это же авторский артефакт!

Фоули громко скрипнул зубами. Дюбо сморщился, как от боли.

Безмозглая овца! Чтоб тебе пусто было, старая дура, в каждой бочке затычка.

– Вот как? – Инспектор поднял голову. – Вы уверены в этом, госпожа… госпожа…

– Ковач, господин инспектор. Абсолютно уверена. Мой муж – царствие ему небесное! – собирал открытки с великими артефактами и очень много знал про них. Авторские артефакты – это произведения искусства! У больших мастеров есть свое лицо, свой стиль. Настоящий специалист вам скажет имя автора, только взглянув на этот рисунок. Я абсолютно уверена, что это бесценная вещь!

Лу, застыв с карандашом в руке, хлопала глазами.

– Миленькая, – сказала ей Ковач, – ты настоящая художница! Эксперты немедленно определят по твоему рисунку, что это за артефакт и кто его сделал.

– Вот именно, эксперты. – Инспектор, загрохотав отодвинутым креслом, поднялся. – Это дело экспертов, господа, а не полиции. Я заберу все материалы и приглашу экспертов. Пока они не приедут, прошу всех оставаться на своих местах. Мои люди проследят.

– Каких экспертов? – голос у Лео сел. – Магнадзор?