Козерог и Шурочка

– Жену не разбудим? – спросил вполголоса Петрович, с интересом оглядывая довольно скоромное убранство кухни, которое, тем не менее, было тщательно выстирано и выглажено.

– А нет жинки, – ответил Федот Степаныч, и развёл руками, словно и сам дивясь этому, – померла она в прошлом годе. С дочерью вдвоём живём.

Петрович смущённо кашлянул и больше неудобных вопросов не задавал.

– Ну, садитесь гостёчки нежданные, а оттого особенно и желанные, – предложил через пару минут Федот Степаныч, расположившись, как и подобает хозяину, во главе стола, ловко опрокинул стаканчик в рот, крякнул и с удовольствием разгладил свою седую бороду. – Дай Бог не последнюю.

Проголодавшись за день, мы с молчаливой сосредоточенностью принялись хлебать горячие щи деревянными ложками.

– Калечная она у меня, Варька-то, – разоткровенничался Федот Степаныч, когда самогон ударил ему в голову. – С измальства такая уродилась. Больше детей мы не могли иметь с Дусей. Одна девка уродилась, да и та дефектная, – горестно вздохнул он и повёл по нам тоскливыми глазами, как бы ища сочувствия. – Должно быть, и супруга раньше времени оттого и убралась, что всю жизнь за неё переживала. Это понимать надо. Стесняется моя Варька чужих, вот и сейчас в комнате своей затаилась и молчок.

Федот Степаныч приложил к губам тёмный очерствелый от работы палец.

– Сидит как мышка в норке и ни гугу. А вообще-то весь дом на ней держится, вся в мать, так и крутится по дому, как юла заводная. А ещё она у меня любит шить разные платья. Только шить-то не из чего, так она все материны платья под себя перешила. Рукодельница, каких поискать. Телефон ей было надумал купить, да в нашей глухомани телевизор иной раз не ловит, чего уж про телефон говорить.

Много у нас раньше молодых мужиков было, да гребовали они брать ей замуж. Кому же захочется иметь жену хроменькую на одну ногу и криворотенькую? А теперь и мужики перевелись, одни старухи горемычные остались. А скоро и деревня вся вымрет, и сам я умру. Останется моя тридцатишестилетняя Варька старой девой, вот мне и печально за неё. А девка она кроткая, добрая да желанная.

Он ещё что-то говорил, но мы сморённые сном и усталостью, быстро задремали, сидя за столом. А вскоре видно и сам хозяин уснул, потому что наступила тишина. Сквозь сон я слышал, как кто-то вошёл на кухню, шлёпая босыми ногами, постоял, должно быть, нас разглядывая и ушёл, скрипнув дверью.

Проснулись мы с Петровичем рано, а Федот Степаныч уже возился во дворе по хозяйству, и только продолжал беззаботно дрыхнуть Чуня, откинувшись на спинку стула. Он был заботливо накрыт байковым одеялом, притеплился и сладко посапывал.

– Видно дочка постаралась, – хрипло проговорил Петрович, кивнув на парня.

Чуня был самый молодой в нашей компании, да и лицом пригож: крепкие скулы, туго обтянутые загорелой кожей с брутальной трёхдневной щетиной, греческий нос и влажные глаза с прозеленью.

Мы вышли во двор, освежились холодной водой из металлической бочки. Подошёл Федот Степаныч.

– Мужики, – сказал он, поглядывая на нас исподлобья, и морща обветренное бородатое лицо, – много я вам наплёл вчера, так вы уж не обижайтесь. Старость не в радость.

Мы пожали ему мозолистую ладонь, и я вернулся в дом разбудить Чуню.

В дверях кухни я столкнулся с Варей. Росточку она была невысокого, с русой косой до пояса и лицом симпатичная, если бы не её рот, заметно скошенный в сторону. Девушка тотчас смущённо прикрыла лицо ладонями и, сильно припадая на левую короткую ногу, скрылась в горнице.

Чуня не спал, с болью глядя перед собой расширенными глаза. Он даже меня не сразу узнал, а лишь тогда, когда я громко сказал, что пора ехать.

– Да, да, – задумчиво пробормотал Чуня, и побрёл следом за мной, поминутно оглядываясь на горничную дверь.

С тех пор Чуня как-то незаметно исчез из поля моего зрения. Давно я о нём не слыхал, за делами как-то не находилось времени, а потом и телефон куда-то его запропастился, а может и не было у меня его никогда. Теперь уже и не помню. Да и особенно мы с ним никогда и не дружили.

А нынче перед самой Пасхой решил я сходить на ярмарку субботнего дня, которую повсеместно устраивали перед Великим православным праздником в областном центре. И там я встретил Чуню. Он был всё такой же поджарый, только стал улыбаться чаще. А ведь раньше, помню, его бывшая жена Анжела про него говорила, что он никогда не расцветает, а всегда угрюмый как бирюк. И далее всё в том же духе, что Чуня он, мол, и есть Чуня.

Сейчас этот самый Чуня торговал в зелёной палатке. Он стоял за прилавком, одновременно отпускал товар, оживлённо балагурил с покупателями и неустанно выкрикивал весёлым голосом:

– Яйца перепелиные, простые и крашеные в разные цвета, копчёные перепёлки, всё задёшево!

Ему помогала невысокая симпатичная женщина в фетровой шляпке с легкомысленным розовым бантом сбоку. Она открыто смотрела на очередь и мило улыбалась. Я долго в неё всматривался, не веря своим глазам, словно вдруг увидел перед собой фею из сказки. Это была Варя. Только она уже была не та Варя с обезображенным лицом и хроменькая, а совсем другая женщина: обаятельная, любящая и любимая. О её прошлой жизни напоминали лишь небольшой шрам пластического хирурга в уголке припухлого рта, да толстая подошва на обуви левой ноги.

Мы встретились с Чуней глазами. Он приветственно помахал мне рукой, словно мы и не расставались, вышел из-за прилавка и направился ко мне. Мы дружески обнялись.

– Мишань, – быстро заговорил Чуня, поминутно оглядываясь на Варю сияющими глазами, – ты даже не представляешь, как я тебе благодарен, что тогда предложил подработать. Я ведь как вернулся из Змеёвки, места себе не находил, всё время думал о Варе, уж больно она мне приглянулась. Понимаешь, душа у неё ангельская. А о лице я тогда не думал, как в тумане находился. А когда съездил к ней и понял, что я Варе тоже понравился, не задумываясь, продал комнату в общаге и в Змеёвку жить переехал. А потом пошло поехало, смастерил парник, сажал тюльпаны, укроп, зелёный лук, в общем, всё, что могло хоть какие-то деньги принести. Теперь вот куропаток разводим, можно сказать, зажиточно живём. Двое ребятишек у нас, семилетняя Варенька и пятилетний Миша. Кстати в твою честь назвали. Дом отгрохали в два этажа, иномарка. Чего это я расхвалился, – вдруг спохватился он. – Я тебе сейчас гостинцев к празднику соберу.

Чуня побежал к палатке, о чём-то пошептался с женой и она, глянув в мою сторону, радостно помахала рукой, не скрывая счастливой улыбки на симпатичном личике.

«Верно говорят люди, – подумал я с лёгкими завистью, – что судьба и за печкой найдёт».

ВСЕМОГУЩИЙ ИНТЕРНЕТ

Макар Кружилин и раньше телевизором особо не интересовался. А с тех пор как внук подарил ему свой старенький ноутбук, совсем его забросил.

Вот покойная старуха, Царствие ей Небесное, та была большая любительница вечерами просиживать у телевизора. Насмотрится, бывало своих долгоиграющих сериалов, а потом выйдет на улицу и давай с другими старухами сплетничать про чужую жизнь: кто кого оставил да на ком женился, изменил, а то и на преступление пошёл из-за ревности. Слушать противно! Другое дело интернет. Много чего интересного там можно найти.

Кружилин в свои семьдесят три года был ещё стариком крепким, нечего зря Бога гневить. Когда другие при нём жаловались на пенсию, Макар лишь посмеивался: раньше надо было думать, теперь-то чего скулить. Сам он получал пенсию хорошую, всю жизнь на железной дороге машинистом трудился, и квартира в двухэтажном доме досталась заслуженно. Но и сегодня Макар на лаврах не почивал, хоть имел на то полное право, а подрабатывал дворником. Сказать по правде, это занятие он и за работу не считал, так – баловство одно.

Макар обожал подниматься до восхода солнца, когда заря едва занималась, и первые розовые лучи касались верха водонапорной башни. Свежий воздух приятно холодил тело, разморённое в тёплой постели. И был воздух какой-то особенный, упругий, вдыхаешь и прямо чувствуешь, как заряжаешься здоровьем.

На узловой станции привычно гудели электровозы, тепловозы, гремели сцепками вагоны, которые спускали с горки, формируя составы. Макар безошибочно мог определить любой поезд: по стуку колёсных пар, по гудку, по работе мощного двигателя. Вот с весёлым перестуком на стыках пробежал пассажирский. Следом, особо не утруждаясь, прошествовал грузовой, который с легким пыхтеньем тянул платформы с техникой. А этому трудяге досталось по полной: натужно рыча, он едва тащил за собой тяжёлые цистерны с нефтью и битумом. Порожняк определялся ещё на подходе к станции по звонкой болтанке.

Солнце ещё не успевало повсюду распространить свой медовый цвет, а у нового дворника на участке уже сияло первозданной чистотой: любо дорого глядеть. В такие минуты Макар радовался, как ребёнок: у людей дома всякое может случиться, от этого никто не заговорён. А выйдут они на улицу, оглядятся вокруг, и на душе станет светлее.

Управившись с делами, Кружилин шёл домой, к своему интернету.

Дома он первым делом садился завтракать. Завтракал Макар плотно, чтобы потом не отвлекаться на такую ерунду, как еда.

Убрав за собой посуду, старик начинал священнодействовать, тут у него был целый ритуал, который он соблюдал неукоснительно. Тщательно мыл руки с хозяйственным мылом, тёр губкой заскорузлую кожу с въевшимся в неё машинным маслом, – впору хоть наждаком скрести. Потом возвращался на кухню, где в последнее дни проводил большую часть времени, расстилал белую скатерть, раскладывал ноутбук и с благоговением садился за стол. Однажды он поймал себя на мысли, что хотел даже перекреститься. Ухмыльнувшись в седые усы, Макар тогда сокрушённо качнул головой, и с замиранием сердца открыл ноутбук.

В интернете у него имелась своя социальная страница, которую зарегистрировал заботливый внук. Кружилин каждый день на неё заглядывал, надеясь встретить кого-нибудь из знакомых. И однажды ему удивительно повезло: увидел свою первую любовь, фотографию которую простодушно выложила внучка. Даже в столь преклонном возрасте Нина выглядела достойно: черные с проседью гладкие волосы, тёмные с поволокой глаза, ещё не успевшие выцвести, и, конечно её очаровательная улыбка, которую он не мог забыть до сих пор.

Макар вспомнил, как первый раз поцеловал Нину у реки, где они прогуливались под луной. Зажмурив глаза для храбрости, он не удержался на крутом берегу, свалился в воду: и смех и грех. А потом на его беду в село приехал Ванька Костылин – симпатяга и балагур, любитель бренчать на гитаре и петь под Высоцкого блатные песни. Макар же в парнях на слова был довольно скуп, всё больше угрюмо молчал, отчего и прослыл на деревне бирюком. Вот и сманил балабол Ванька его ненаглядную. Сам виноват.

Макар вдруг принялся лихорадочно щёлкать «мышкой», пристально разглядывая другие фотографии. Но сколько ни листал, даже и намёка на Ванькино присутствие не обнаружил. Тогда он решил, что соперник скоропостижно умер, как и его Любаша, и сердце царапнула подленькая радость. Макар понимал, что это грех, но поделать с собой ничего не мог. Он вскочил с табурета, опрокинув его на пол, и в волнении заходил по кухне. Мысли сбивались, будто вскачь неслись ретивые кони: «вдова… пригласить к себе погостить… пускай хоть на старости поживёт… надо обязательно поехать… женюсь… старая любовь не ржавеет…»

Пригородный «дизель» остановился на затрапезной станции, одноэтажное здание которой сохранилось ещё с дореволюционных времён. От шпал остро пахло разогретым креозотом.

Сойдя на дощатый перрон, Макар помахал знакомым машинистам, пожелав им доброго пути. Огляделся и, не спеша направился в сторону пыльной площади, примыкавшей к небольшому парку. Разделял их высокий облупленный постамент, с дедушкой Лениным наверху, покрытый бронзовой краской. Отсюда до усадьбы Нины по расчётам Макара было не более трёх километров.

Макар был приодет по-праздничному: шерстяной костюм не маркого коричневого цвета, который выбирала ещё Любаша, светлая фетровая шляпа, с загнутыми по моде полями, чёрные туфли. В руке он с достоинством нёс видавший виды портфель из кожзаменителя, где лежали гостинцы: бутылка хорошего дорогого коньяка и рассыпчатое печенье, которое Нина в девках очень любила. Увидев клумбу, Макар вспомнил, что не купил цветов. На его счастье людей поблизости не было, и он торопливо надёргал небольшой букетик весёленьких цветочков, которые тотчас спрятал в портфель от греха подальше.

Чем ближе подходил к дому Кружилин, тем острее понимал, какими долгими были эти годы разлуки. Предстоящая встреча с некогда любимой женщиной волновала его, пожалуй, даже больше, чем первое свидание.

Он остановился у калитки, поверх ограды оглядел ухоженный палисадник, где бело-розовой дымкой цвели яблони. От них исходил тонкий сладковатый аромат.

Нину он увидел на пороге, по всему видно та убиралась по дому, домывала пол. Почувствовав пристальный взгляд с улицы, она разогнула затёкшую спину, из-под ладони взглянула на старика и сразу его узнала.

– Макар, никак ты? – Нина была рада нежданной встрече. – Ты заходи, Макар.

У Кружилина запершило в горле, неловко кашлянув в кулак, вошёл в ограду.

– Здравствуй Нина! – хрипло пробормотал он.

– Здравствуй, Макарушка! – улыбнулась старуха, продолжая растерянно держать в руках тряпку.

Под её откровенно любопытным взглядом Макар почувствовал неловкость, мысленно костеря себя за пижонского вида шляпу.

– Ой, чего это я стою? – спохватилась Нина, спешно вытерла руки о фартук и тотчас скрылась в доме. Вышла уже в нарядном платье и с запотевшим кувшином. – Макар, попей с дороги холодного кваску. Свойский.

Кружилин трясущими от волнения руками достал из портфеля цветы.

– Это тебе.

Нина поднесла слегка увядший букетик к лицу, задумчиво произнесла:

– Солнцем пахнет.

Макар жадно сделал несколько глотков из кувшина. Вкусный и ледяной напиток быстро охладил нутро, в голове прояснилась, и старик подумал о том, что настало самое время сделать предложение.

– О, Макарка! – вдруг услышал он весёлый мужской голос. – Какими судьбами! По делу али как?

Макар от неожиданности даже поперхнулся, увидев, входящим в калитку живого Ваньку. Рядом он вёл велосипед, с прикреплёнными к раме удочками, на руле висел кукан с трепыхающимися красными карасями, чешуя которых золотом горела на солнце.

– Сейчас нам Нинок рыбки быстренько сварганит, – громогласно объявил Ванька. – Посидим дружненько, за жизнь поговорим! Давненько не виделись!

Скоро они сидели под яблонями за столом. Выпили по первой. Нина, пригубив коньяку за встречу, пристроилась неподалёку чистить рыбу. Сноровисто работая ножом, она с улыбкой поглядывала в их сторону, прислушиваясь к оживлённому разговору. Потом старики выпили по второй, а Нина ушла в дом готовить рыбу, наказав:

– Вы уж тут как-нибудь без меня продолжайте. Скоро вернусь, не скучайте, мальчики!

Бегло взглянув на скромный букетик, на скорую руку пристроенный в пол-литровую банку, Иван как бы невзначай поинтересовался:

– А скажи мне, пожалуйста, Макарка, чего это ты вдруг вздумал цветы чужой бабе дарить?

Кружилин, не ожидавший услышать подобного вопроса, сходу дать внятного ответа не смог, и заметно смутился.

– Да ты никак свататься приехал? – осенило Ваньку, и он даже привстал со скамейки. – При живом-то муже?!

– Я думал, ты уже давно помер, – стал оправдываться Макар. – Чего ж она одна будет свой вдовий век куковать? А у меня хорошая квартира, опять-таки достаток.

– Ты что же это, гад, похоронил меня уже? – разозлился Иван. – Ты смотри, что творит?! Женой моей захотел попользоваться!

Когда хозяйка вышла из дома с горячей сковородкой, где шкворчали жареные карасики, распространяя окрест аппетитный запах, сцепившиеся старики катались по траве, громко кряхтя и матерясь. Нина выронила сковороду, схватила мокрую тряпку, которую недавно повесила сушить, и принялась ловко охаживать драчунов.

– Вот я вас, дураков! Совсем из ума выжили! Ни стыда, ни совести!

Соперники, наконец, расцепились, тяжело дыша, поднялись, не гладя друг на друга. Макар взял свой портфель, молча направился к калитке.

Ванька поддел ногой валявшуюся в траве шляпу, зло крикнул:

– Не забудь забрать свой паршивый чепчик! Жених хренов! – и ушёл в дом.

Макар на ходу подхватил измятую шляпу, водрузил на голову, и размашисто зашагал на станцию. Оторванный рукав пиджака болтался, будто подбитое крыло у птицы.

– Всё из-за этого грёбаного интернета, – хмуро бормотал старик. – Будь он неладен.

Оставшись одна, Нина прижала ладони к лицу и, сокрушённо качая головой, произнесла:

– Это ж надо, чего удумали! Да я не помню, чтобы из-за меня парни в молодости дрались. А тут целое побоище устроили. И кто? Ста-ри-ки!

ЦВЕЛА ЧЕРЁМУХА

Сержант Фёдор Курдюмов вернулся из армии по весне.

В садах бело-розовой дымкой буйно цвели яблони, вдоль изгороди стеснительно распускалась лиловая душистая сирень, а развесистая черёмуха выглядела, словно невеста в белоснежной фате. По деревне плыл волнующий аромат.

Вечерняя заря спелой малиной красила небо за речкой, в прибрежных ивовых кустах заливались соловьи. От привычных с детства родных звуков, запахов, у Фёдора сладко защемило в груди, и тайная необъяснимая радость в душе выжала слезы.

Он рукавом кителя вытер повлажневшие глаза, вошёл в калитку: высокий пограничник в фуражке с зелёным околышем, лихо заломленной на затылок. Начищенные пуговицы и пряжка со звёздами сияли, словно червонное золото. Статный Фёдор, с белыми аксельбантами, белым ремнём и окантовками на парадной форме, смотрелся на фоне цветущего палисадника гармонично, как скульптура в парке.

Неудивительно, что мать в первый момент растерялась и чуть не опрокинула ведро с парным молоком, которое цедила на летней кухне в крынку.

– Ктой-то? – потерянно спросила она, неожиданно увидев перед собой военного с чемоданчиком в руках. Потом угадала, вскрикнула: – Сыночек!

– Мама! – голос у Фёдора дрогнул, он поставил «дипломат» на песчаную дорожку, шагнул навстречу.

Мать уткнулась мокрым лицом ему в грудь, слёзы ползли по щекам, капали на гвардейский знак.

– Федечка, – ласково бормотала мать, не веря в своё счастье, – вернулся!

На взволнованные голоса в палисаднике со двора пришёл отец. За два года он заметно сдал, как будто даже ростом стал меньше.

– А я думаю, кто это там галдит? – с улыбкой сказал отец, протягивая короткопалую широкую ладонь. – А это наш служивый из армии вернулся.

Не успели они друг на друга наглядеться, как на веранду выскочила младшая сестрёнка Анька.

– Братик! – радостно завизжала она, с разбегу повисла у Фёдора на шее, болтая в воздухе ногами. – Как я по тебе соскучилась!

– Радость-то какая, – всхлипнула мать, глядя на них счастливыми глазами. Затем вытерла фартуком заплаканное лицо, мягко предложила: – Сыночек, ты бы молочка парного попил.

Фёдор взял крынку, прямо через край отпил. Давно он не пробовал парного молока.

Краешек малинового солнца окончательно скрылся за речкой, и лишь светилась бледная розовая полоса, медленно затухая. Но и она погасла. Поздние сумерки обволокли деревню, будто гигантский художник смазал картину чёрной акварелью.

– Братик, – умильным голосом, словно лиса, попросила Анька, – составь мне компанию в клуб.

– Сходи, – поддержала и мать. – Чего с нами стариками куковать.

Они вышли из дома. В конце улицы тарахтел мотоцикл, жёлтый тусклый свет метался по сторонам.

– Дружок твой катается, Женёк, – сказала Анька. – На днях пригнал откуда-то свой драндулет и теперь с него не слезает.

Тарахтенье быстро приближалось, и скоро фары осветили их лица. Мотор последний раз чихнул и заглох.

– Дружбан! – жизнерадостно заорал мотоциклист, поднимая над вихрастой головой промасленные руки, сплетённые в крепкое рукопожатие. – Граница на замке! Покатили в соседнее село к девкам! В клубе в будний день делать нечего. Нормальные танцы только по выходным, когда молодёжь из города приезжает. Сегодня там одни малолетки тусуются, вроде твоей сестрёнки.

– Замолчи! – приказала Анька, сердито топнув. А потом взяла, да и стукнула его по спине твёрдым кулачком: – Балбес!

– Что и требовалось доказать! – воскликнул неугомонный Женёк, и завопил, как ненормальный: – По коням, граница!

– Поехали, раз такое дело, – не стал сопротивляться Фёдор, ещё не успев обвыкнуться на гражданке. – Извини, сестричка.

– Да поезжайте уже, – Анька сделала им ручкой, всё же не забыв дать строгий наказ: – Только не вздумай, братик, жениться! А то девчонки там такие пройдохи!

Мотоцикл в это время дико взревел, будто взбесившийся слон и что ответил Фёдор, она не разобрала.

Друзья оставили позади кладбище, колхозный пруд, кукурузное поле, въехали в берёзовую рощу. Деревья мелькали по бокам, сливаясь в сплошную белую стену. Скоро выскочили на простор: впереди виднелись оранжевые огоньки соседнего села. Срезая путь, свернули на тропинку, которая петляла среди лугов, густо заросших ромашками, васильками, одуванчиками, другими неприхотливыми цветами.

Старые фары светили не далее десяти шагов, создавалось впечатление, что ехали сквозь тёмный туннель. Поэтому, когда неожиданно возник крутой поворот, Женёк не смог вовремя притормозить и мотоцикл опрокинулся в овраг. Тотчас мрак окутал неудачливых женихов со всех сторон, наступила непривычная тишина: на пруду сонно квакнула лягушка, в далёком Мажарском лесу ухнул филин, жутким скрипучим голосом прокричала на болоте выпь.

Прошло не менее минуты, прежде чем из лебеды раздался неунывающий возглас Женька:

– А ведь крушение ничего не предвещало!

– Да уж, – неопределённо ответил Фёдор, выбираясь из оврага с фуражкой в руке.

Наверху он ощупал рассеченную о мотоцикл бровь, поглядел на окровавленную ладонь и с усмешливым сожалением произнёс:

– Надо же было так неудачно приложиться.

– До свадьбы заживёт, – обнадёжил Женёк.

Путаясь в прошлогодней сухой крапиве, в каких-то колючих вьющихся растениях, они с трудом вытащили из оврага мотоцикл. При свете выглянувшего из-за облаков месяца, он был похож на безжизненное чудовище. К удивлению друзей мотоцикл завёлся без особого труда, и даже, как им показалось, стали ярче светить фары.

– Вот гад, – пробормотал Женёк. – Мог бы и сразу светить нормально, а не дожидаться, когда в овраг свалимся.

Местная молодёжь собиралась на выгоне, где были свалены толстые брёвна. По утрам хозяева выгоняли сюда к пастуху коров, а вечерами, огрузившихся молоком бурёнок, встречали из стада. Сквозь крону могучего дуба на вытоптанную лужайку сочился рассеянный свет, – неизвестный умник догадался укрепить в листве лампочку, чтобы днём снизу не было заметно, и подсоединил её к электрическим проводам.

Малолеток здесь тоже хватало. Фёдор пожалел, что согласился приехать, но Женёк уже вовсю хохмил и лапал всех девчонок без разбора. Они смеялись и визжали.

Фёдор неуверенно присел на краешек бревна, рядом с грустной девушкой в мамином зелёном жакете и светлом платке. Взглянув на парня в военной форме, она стеснительно улыбнулась. Он улыбнулся в ответ.

– Ой, что это у тебя? – неожиданно воскликнула незнакомка, разглядев на его лице кровь. – С войны, что ль вернулся?

– Типа того, – смутился Фёдор и покраснел.

Девушка вскочила, решительно ухватила его за руку и потянула за собой, озабоченно выговаривая:

– Надо рану обязательно промыть. Может быть заражение.

Фёдору было приятно, что о нём заботится эта милая девчонка с чёрной косой до пояса, послушно плёлся следом и глупо улыбался.

На колодезном створе стояла полная бадья с ледяной водой. Девушка простодушно сняла с головы платок, намочила и принялась осторожно обрабатывать рассеченную бровь. Затем сорвала подорожник, ополоснула в ведре, и приложила к ране.

– Ты как настоящая медичка, – улыбнулся Фёдор, когда её черные глаза оказались рядом, и свежее дыхание коснулось его лица. – Уже ни капельки не больно. Кстати, меня Федя зовут.

– Я и есть медичка, – рассмеялась девушка. – Учусь в медучилище. А имя у меня Варвара. Так мамка пожелала назвать.

– Это случайно не про тебя сказка, – пошутил Фёдор, глядя в её озорные глаза, – Варвара краса – длинная коса?

– Может и про меня, – с лёгким кокетством ответила Варя.

Они сели на скамейку под черёмухой.

Слышно было, как на выгоне продолжала дурачиться молодёжь. Потом там принесли проигрыватель, поставили пластинку, и несравненный голос Анны Герман душевно запел: «… я платье сшила белое, когда цвели сады, когда однажды вечером в любви признался ты… ».

Фёдор притянул Варю к себе, поцеловал в податливо мягкие тёплые губы. Девушка смущённо отвернулась. Влюблённые сидели молча, с трепетом в душе переживая первое робкое проявление нежных чувств.