Полная версия
Сердце Драконицы
Как же мне их все-таки не хватает. Пусть отец и бывал иногда жестким со мной, но я прекрасно понимаю, что он это делал из любви ко мне. Потому что хотел, чтобы его сын вырос достойным человеком. Так что я очень сильно любил их обоих… но маму, разумеется, сильнее!
А потом отца не стало: погиб на той проклятой войне. А мы с мамой старались жить дальше, порою едва сводя концы с концами. Но даже тогда мы старались не падать духом. Да, мама тяжело переживала гибель отца, очень тяжело. Но у нее был я, а она была у меня. Мы старались заботиться друг о друге, как только могли. Я помогал маме по дому, а она, чтобы меня прокормить, ну и себя, конечно, тоже, пошла работать в таверну. Платили там, к сожалению, немного – сущие гроши. Нам едва хватало на жизнь. Очень часто мама приходила поздно вечером настолько уставшая, что сразу, даже не поужинав, «падала» спать. Вставала рано и поздно ложилась. Мне было очень её жаль, но при всем моем желании, я ничего не мог сделать, поскольку был ещё очень мал.
Мне больше всего хотелось, чтобы моя мама снова была счастливой. Снова видеть у неё на лице радостную улыбку, слышать, как она смеется, радуется жизни, но… Тот день, когда не стало папы, навсегда изменил её и её жизнь, как, собственно, и мою. Радостных дней в нашей жизни стало куда меньше, а вот тоски, забот и печалей – значительно больше.
Мама, конечно, старалась делать вид, что все хорошо, но я прекрасно знал, что это не так. Мало того, что она лишилась мужа, так еще и в таверне пришлось работать за небольшие деньги, а местные мужики, которые ранее засматривались на нее, так и норовили поприставать к ней, а иногда даже и сделать непристойное предложение. Разумеется, она мне об этом не говорила. Я случайно узнал об этом, когда к маме пришла её подруга Гертруда, и они разговаривали, сидя на кухне. Мама тогда рассказала ей о том, что происходит в её жизни: как ей тяжело одной меня растить, как тяжко потерять любимого человека. И в этом разговоре промелькнула фраза и о том, что происходит у нее на работе. Сказать, что я был зол – ничего не сказать. Пусть я и был еще недостаточно взрослым, но мне уже хотелось пойти и как следует навалять этим козлам за то, что обращаются с моей мамой, как с какой-то уличной девкой.
В тот вечер мама как обычно зашла пожелать мне доброй ночи и увидела, что на мне лица нет.
– Родной, что случилось? – спросила тогда она.
– Ничего, – стараясь говорить спокойно, чтобы мама ничего не заподозрила, сказал я. Но мать всегда чувствует своего ребёнка. И как бы я не пытался от неё что-то утаить – ничего не выходило. И этот случай не стал исключением.
– Милый, ну я же вижу, что что-то не так. – Она подошла ближе. – Сынок, ты же знаешь, что всегда можешь со мной поделиться чем угодно. Я всегда тебя выслушаю и постараюсь помочь.
Она села рядом со мной на кровать, взяла меня за руку и ласково улыбнулась. Лишь взглянув на нее, я не смог сдержаться – это было бы просто преступлением лгать ей или делать вид, что все нормально:
– Я слышал твой разговор с тётей Гертрудой. – Мама немного напряглась. – Я слышал, как ты сказала, что к тебе пристают разные мужики в таверне.
Тут мама совсем поникла: видимо, она не хотела, чтобы я знал об этом. Она хотела оставить это в тайне: ведь точно знала, что я расстроюсь.
– Сынок… – похоже она не знала, что сказать. – Тебе не следовало подслушивать. Это был разговор только между нами.
– Я и не собирался, но когда ты начала говорить про то, что к тебе лезут эти неотесанные мужланы, я просто не смог уйти. Мне так хотелось в этот момент пойти и поколотить их всех, чтобы больше не смели тебя обижать! – Во мне опять заиграла злость.
Мама чуть улыбнулась, прижала меня к себе и начала поглаживать по голове, как делала это раньше.
– Ах, сынок! Мой маленький защитник… – нежно говорила она, продолжая гладить меня по голове. – К сожалению, я ничего не могу с этим поделать, понимаешь? Мне очень нужна эта работа, а без нее мы просто умрем с голоду.
– Но ты можешь работать где-нибудь еще. Неужели обязательно работать именно здесь. – Мои эмоции не желали униматься.
– Да куда ж меня возьмут, сынок? Кому я в своем возрасте нужна? – Мама уже не была молодой, но и старой я бы её не назвал, а учитывая, как на неё до сих пор засматриваются мужики… так вообще еще юная дева! – Если только служанкой к какому-нибудь лорду, но кто ж меня возьмет, да еще и за большую плату: у меня ведь почти совсем нет опыта. Да даже если бы и взяли, то мне приходилось бы все время проводить на работе, и кто бы тогда присматривал за тобой? Нет, это не вариант! А здесь пусть и небольшие деньги, но зато есть время, которое я могу уделять тебе – моему маленькому сынишке. – Она потрепала меня по волосам.
– Мам, – возмущенно начал я, – во-первых, я не маленький. – Она лишь тепло и немного иронично мне улыбнулась. – Во-вторых, ты никакая не старая, а вполне еще молодая и красивая, и в-третьих, с чего ты вообще взяла, что должна до сих пор работать и терпеть всяких козлов. Я уже не маленький мальчик, чтобы ты меня обеспечивала. Теперь я могу пойти на работу и обеспечивать тебя.
Мама, продолжая тепло мне улыбаться, сказала:
– Родной, мне очень приятно, что ты так переживаешь и хочешь обо мне позаботиться, но ты еще очень юн. Боюсь, тебя не возьмут на серьезную работу. Везде нужны уже взрослые и достаточно опытные мужчины. А ты еще очень молод.
Я насупился.
– Тогда я пойду в рыцари, – выдал я. – Там нужны молодые и сильные ребята. Я понимаю, что сразу меня никто рыцарем не сделает. Сначала побуду оруженосцем, наберусь знаний, опыта. А потом буду защищать покой жителей Крезенфорда и воевать с врагами, которые на него посягают.
Да-а-а, каким же наивным я был. Наивный и глупый мальчишка.
Мама резко переменилась в лице: перестала улыбаться, резко нахмурилась, черты лица заострились, стали жесткими, выглядела она очень напряженной и, как мне даже показалось, злой.
– Даже не вздумай, слышишь?! Даже не вздумай вступать в армию и тем более становиться рыцарем. Они умирают на этих войнах сотнями, а то и тысячами. Твой отец был в армии, и чем это для него кончилось, помнишь?.. – Сейчас мама была такой злой, а в ее глазах я увидел столько печали и боли, сразу стало как-то не по себе: я совсем не подумал о том, что маме может быть больно слышать об этом. Ведь мой отец погиб именно на войне будучи солдатом, сражавшимся с армией жестокого короля Родовида. И конечно мамины душевные раны так и не зажили с тех пор, а мои слова только разбередили их.
– Прости меня, пожалуйста, мамуль. Я не хотел делать тебе больно, просто… Просто я не хочу, чтобы ты терпела такое к себе отношение. Вообще не хочу, чтобы ты работала. Я хочу, чтобы ты была счастлива и ни в чем не нуждалась. Поэтому я сам буду тебя обеспечивать. – Сказал тоном, не терпящим возражений.
Мама, внимательно глядя на меня и что–то явно обдумывая, лишь снова тепло мне улыбнулась, крепко меня обняла, при этом снова гладя меня по голове и сказала:
– Мой маленький рыцарь. – И поцеловала меня в макушку. – Я очень ценю твоё желание заботиться обо мне, но ты еще слишком молод для этого. Сперва тебе нужно получить определенную специальность. А уже потом начинать работать. А до тех пор, я буду тебя обеспечивать и о тебе заботиться. А ты определись, что тебе интересно и чем бы ты хотел заниматься. Обучись этому ремеслу и тогда будешь уже заботиться обо мне. – Последние слова сказала уже чуть более тише.
Положив свою голову на мою, снова прижав к себе и продолжая меня поглаживать, она продолжила:
– Только не иди в армию, родной. Это опасно, а я не хочу потерять тебя так же, как потеряла твоего отца. Лучше займись более мирной деятельностью, где ты будешь не менее полезен для общества, – с мольбой в голосе попросила она.
Мне стало очень жалко мою маму. Я прижался к ней, стараясь как можно крепче её обнять и сказал:
– Хорошо, мам. Я обещаю тебе, что не пойду в армию и не стану солдатом или рыцарем. Я найду более спокойную специальность, которая будет цениться не меньше, и которая позволит мне достойно о тебе заботиться.
Мама ничего не сказала, только шире улыбнулась (это я почувствовал буквально своим затылком), тоже покрепче меня обняла, а потом добавила: – Спасибо!
На душе сразу потеплело: в этом «спасибо» было столько искренности, любви, а главное – успокоения, что я сразу решил во что бы то ни стало не подводить ожидания матери, сдержать обещание и найти такую профессию, которая позволит мне достойно обеспечивать и себя и мою мать, а главное – не будет заставлять её все время за меня переживать.
Прошло несколько лет, и я стал кузнецом. Работа не сказать, что очень почетная, но поскольку оружие и доспехи нужны почти всегда, оплачивалась она хорошо. Я действительно смог начать обеспечивать себя и маму. Поначалу она продолжала работать в таверне, но я буквально силой заставил её уйти оттуда и перестать работать вовсе. Она первое время упрямилась, говорила, что не хочет сидеть у меня на шее, хочет, чтобы я женился и создал свою собственную семью и что не хочет мне в этом мешать и быть мне обузой.
Я тогда искренне обиделся на неё: как она только могла подумать, что она – моя самая любимая и дорогая на всем белом свете женщина, которая не постыдилась ради меня работать в какой-то зачуханной таверне, где ей постоянно досаждали всякие пьяные и вонючие мужики, женщина, которая отказалась от собственного благополучия и готова была так унижаться ради меня, может думать, что она мне досаждает…
В тот день, не скрывая своего негодования из-за её слов, я сказал ей, чтобы она даже не думала допускать таких мыслей! Что ради неё я готов хоть полы в той же таверне драить, хоть улицы мести – только бы она была счастлива. И если она еще хоть раз посмеет сказать что-то в этом роде, то он по-настоящему на нее обидится и… в общем сделает что-то такое, из-за чего ей придется за него переживать. Например, пойдёт в армию…
Да, приём подлый, но зато весьма действенный.
После такой угрозы мама, разумеется, перестала возмущаться и пытаться снова пойти работать. Но я видел, что она все равно считает себя обузой, и что её мнение на этот счет не изменилось. И все же она смирилась с тем, что её единственный сын не успокоится, пока не сделает свою мать самой счастливой женщиной на свете. Я ей неоднократно на это намекал и старался, чтобы она ни в чем не нуждалась. Дарил ей всевозможные подарки: украшения, платья… однажды даже накопил денег и заказал ей очень дорогой парфюм, которым обычно пользовались дамы из высшего общества. А она все время только и говорила мне:
– Я и так самая счастливая женщина, ведь у меня есть такой сын.
Мне было невероятно приятно слышать эти слова от моей самой любимой женщины на свете – моей мамочки. Но потом случилось непредвиденное – моя мама тяжело заболела. Это была доселе неизвестная и малоизученная болезнь. Никто не мог сказать, что с ней. Даже наш лекарь, который обладал немалым опытом и знаниями ничего не мог сделать – разве что продлить её жизнь совсем ненадолго и облегчить её мучения.
Моя мама затухала буквально на глазах: похудевшая, бледная, с осунувшимся лицом, потухшими глазами, под которыми залегли тени, она почти все время лежала, так как силы почти полностью покинули её. Я пытался хоть что-то сделать: нанимал разных лекарей из соседних городов и селений, надеясь, что они хоть что-то смогут сделать. Правда самые лучшие обычно были в столице, но они мне точно были не по карману. Обращался ко всевозможным травникам, просиживал часами за чтением книг, изучая разные заболевания и способы их лечения – все бестолку.
Мама боролась чуть больше года, а потом её не стало. До сих пор вспоминаю наш последний разговор:
– Сынок, не надо.
Мама лежала, а рядом с ней стоял наш лекарь Козимир. Я же стоял на коленях рядом с маминой постелью, держал её за руку и плакал.
– Не надо, – повторила она. – Родной, смерть – это еще не конец. Когда я умру, я снова увижусь с твоим папой, мы с ним снова будем вместе.
– А я, как же я?.. Обо мне ты подумала? – с нестерпимой болью и горечью в голосе выдавил я.
– А от тебя я хочу, чтобы ты жил и был счастлив. Твое время еще не пришло. У тебя вся жизнь впереди. И я хочу, чтобы ты прожил её так, чтобы не о чем было жалеть в конце. Найди себе хорошую жену, заведи детей и живи, ни о чем не жалея!
Чувствовалось, что слова даются ей тяжело. Эта болезнь буквально высосала из неё все силы.
– Как же я буду жить без тебя?.. Ведь ты – это все, что у меня есть в этой жизни. Мне больше ничего не нужно. Прошу тебя, не оставляй меня. Останься со мной!
Она подняла руку и снова потрепала меня по волосам.
Раньше меня это немного раздражало, а сейчас всё бы отдал, чтобы она трепала меня вот так (как маленького) хоть всю жизнь.
– Сынок, родной мой… ты же знаешь, что это неизбежно. Болезнь убивает меня, и лекарства от неё нет…
Она продолжала говорить, а для меня каждое её слово было как нож в сердце. Я понимал, что она ни сколько говорит, сколько прощается со мной, чувствует, что конец уже близок.
– Мама, послушай… – держать эмоции под контролем становилось все сложнее, – ты всегда была сильной, всегда умела бороться. Помнишь, сколько мы с тобой пережили после смерти папы?.. Как мы голодали, как мучились, во всем себе отказывали… Но мы выдержали – ты выдержала, слышишь?! Выдержала, несмотря ни на что. И после всего этого ты не можешь так просто сдаться!.. – Я почти перешел на крик, а слезы лились водопадом: я уже не пытался их сдерживать, эмоции окончательно начали сдавать.
Мама смотрела на меня каким-то необъяснимым взглядом. Казалось, в нем было все: и сожаление, и тоска, и взаимная боль, и отчаяние… – почти все, что испытывал я в этот момент. Она будто отражала все мои эмоции. Я опустил голову поскольку смотреть ей в глаза стало нестерпимо больно: помимо всех прочих эмоций, в её взгляде отчетливо читалось… прощание!
Перестав гладить меня по голове, она мягко приподняла мою голову за подбородок и уже более решительно, глядя на меня сказала:
– Ты должен пообещать мне, что будешь жить дальше… Что не позволишь этой боли отравлять свою жизнь. Не станешь жить воспоминаниями обо мне, не дашь им утянуть тебя в прошлое… Пообещай мне, что во что бы то ни стало продолжишь жить и найдешь своё счастье в жизни! Пообещай мне это, здесь и сейчас.
Я смотрел на неё, а моему отчаянию уже просто не было предела. Дать такое обещание для меня, казалось, было тяжелее, чем видеть её такой.
– Я не могу – шепотом сказал я.
– Нет, ты можешь и должен пообещать мне это. – Уже более тверже и решительнее повторила она. – Если я тебе и вправду дорога, то ты пообещаешь мне, что будешь строить свою жизнь, а не жить прошлым. Я не хочу, чтобы так ты прожил свою жизнь. Тебе ясно?..
Я внимательно смотрел ей в глаза и видел, что в них тоже скопилось немало слез. Ей тоже было тяжело – не только из-за болезни. Она понимала, что оставляет меня одного, и оттого ей тоже становилось горько на душе. Она прекрасно чувствовала всю мою боль и испытывала сейчас нечто подобное. Но также она понимала, что, несмотря на все эти чувства и эмоции, которые сейчас буквально полыхали в нас, я должен жить дальше. А живя одной лишь болью… это будет не жизнь. Потому она и говорила все это, стараясь быть тверже.
– Я не допущу, чтобы ты страдал, слышишь? – почти шепотом спросила она.
Не в силах ничего больше сказать, я приблизился к ней и крепко её обнял, положив её голову себе на грудь. Продолжая прижимать её к себе, я нежно поцеловал её в висок.
– Всё будет хорошо, обязательно… Разве может быть иначе?.. – казалось, я больше пытался убедить себя, нежели её.
Она отстранилась, и снова, твердо и решительно глядя мне в глаза, повторила:
– Пообещай мне. – Её тон не терпел даже малейших попыток что–либо возразить.
– Я обещаю. – Немного поколебавшись, выдавил из себя я.
Только тогда мама, с явным облегчением легла обратно. Немного помолчав, она добавила:
– Я люблю тебя, родной мой. Ты – лучшее, что было в моей жизни. – Её голос становился все тише и тише. А я, слушая её, кажется, даже дышать перестал. – Пусть твоя жизнь будет лучше моей… – Она говорила сбивчиво, с перерывами, – и пускай… никакие невзгоды… не смогут тебе помешать… Будь достойным человеком… будь лучше, чем многие в этом жестоком мире… Будь счастлив, любимый.
Сказав это, она замолчала. А я изо всех сил держал её за руку, словно тем самым пытаясь удержать её здесь – в этом мире, в этой жизни.
Я всматривался в её лицо, вслушивался в дыхание, до последнего надеясь, что это еще не все – не конец… Но уже в следующую минуту стало ясно – её не стало.
Дыхания не было, лицо не искажала гримаса боли, а её сердце просто больше не билось. В эту минуту я почувствовал, что вся моя жизнь, весь мой мир канули в небытие вместе с ней.
Как раз в этот момент Козимир снова вошел в комнату и, осознав, что моя мать умерла, попытался вывести меня из помещения, чтобы я не видел этого. Но я сопротивлялся. Не хотел отходить от неё ни на шаг, все еще наивно надеясь, что она может очнуться, что это все не взаправду…
Поняв, что я никуда не пойду, Козимир решил оставить меня с ней наедине. Как только он ушел, я снова кинулся к матери, и теперь я уже не просто плакал, я просто выл от боли. Сейчас меня уже ничто не сдерживало. Моя душа билась в агонии, слезы водопадом лились из глаз, а моё собственное сердце, казалось, само вот-вот перестанет биться.
Я тряс тело своей матери, кричал, чтобы она очнулась. Молил всех богов вернуть её мне. Разумом я понимал, что этого уже не случится, но сердце… оно просто отказывалось в это верить.
Через какое-то время – не знаю, час, а может быть и два, я совершенно потерял счет времени – вернулся Козимир. Я лежал рядом с кроватью уже не в силах рыдать или что-либо вообще делать. Было ощущение, будто меня самого начала покидать жизнь: я ничего не чувствовал, словно разом во мне закончились все эмоции, не было больше слез, криков и даже боли… Я словно ушел вслед за матерью, выгорел изнутри.
Козимир подошел ко мне:
– Вставай, сынок, ты должен подняться, – говорил он, поднимая меня под руки.
А я болтался у него в руках безвольной куклой, не в силах издать даже звука.
Козимир поднял меня с пола и буквально потащил в мою комнату. Уложив меня в кровать, он сделал настойку из ромашки и листьев базилика и дал её мне. Судя по всему, он туда добавил еще и немного снотворного. Поскольку, выпив настойку, я почти сразу отключился.
Через некоторое время после того, как я пришел в себя, Козимир снова принялся отпаивать меня разными успокаивающими настойками, но, к счастью, уже без лишних «успокаивающих» добавок. Пока я хлебал их, он всячески пытался подбодрить меня, говорил: «Это еще не конец, ты должен держаться, борись, живи ради своей матери, найди своё счастье в память о ней» и подобные фразы. А мне было совсем не до поиска счастья, ведь главный источник своего счастья я сберечь не смог.
Потом были похороны. Я старался держаться достойно, не показывать, насколько мне было плохо. Присутствующих не сказать, что было много. В основном присутствовали Козимир, пара-тройка моих друзей и мамина подруга Гертруда. Они все пытались меня подбодрить и хоть как-то утешить. Благодаря их за попытку меня поддержать, я слабо улыбался и кивал, стараясь делать это как можно искреннее, чтобы они не заметили, что мне от их слов вовсе не становится легче, а даже совсем наоборот… Нет, мне было приятно, что они пришли и изо всех сил стараются меня поддержать – дело было не в этом. Просто они не могли сказать ничего, что могло бы избавить меня от той боли, что терзала мою душу. Таких слов просто-напросто не существовало.
Возвращаясь к себе домой, я по-прежнему старался держаться, быть сильным. Но стоило мне лишь переступить порог своего дома, как эмоции вновь захлестнули в меня с новой силой. Обычно, когда я возвращался домой, меня всегда встречала мама. А даже если и не встречала, то я всегда слышал, как она копошится на кухне или занята другими делами по дому, а сейчас… В доме была кромешная тишина: не было слышно звуков ходьбы, копошений на кухне или уборки в доме, когда мама начинала двигать все столы и стулья, даже треска дров в камине, была только абсолютная тишина.
Вот тут-то меня и накрыло. Слезы опять полились ручьем, силы в мгновение начали покидать, сердце вновь заныло с небывалой силой –началась банальная истерика, от которой меня аж колотило.
Моя жизнь потеряла для меня всякий смысл. Я начал опаздывать в кузню, а мог и вообще не прийти, целыми днями мог торчать дома, лежа на кровати и громко рыдая, уткнувшись в подушку. А еще я стал частым гостем в таверне, где тоже мог торчать часами, напиваясь чуть не до потери сознания. Моя жизнь превратилась в самое обычное и банальное существование, когда ты уже не чувствуешь радости, не видишь смысла в жизни, и когда никто и ничто не может доставить радости.
Не знаю, где бы я оказался, если б не мои друзья. У меня их было не так уж и много, но они были со мной до последнего. Почти день и ночь они безустанно пытались привести меня в чувство. Часто вытягивали меня из таверны, буквально силой отбирали кружку с алкоголем, пытались подбодрить, отвлечь, утешить – делали все, что было в их силах. Козимир варил для меня различные отвары: когда для восстановления сил, а когда и просто для отрезвления. Постоянно напоминал мне об обещании, которое я дал своей матери. Говорил, что она не хотела бы видеть меня таким, что я предаю саму память о ней, нарушая свое обещание, данное ей…
Его слова причиняли мне боль, но, возможно, именно они и заставили частички моего сознания, моего здравого смысла пробудиться.
Через какое-то время, благодаря помощи верных друзей, я сумел взять себя в руки, бросить пьянство, которым я пытался заглушить свою боль, и жить дальше.
Козимир на поверку оказался не только отличным лекарем, но еще и весьма неплохим психологом. Он сказал мне, что глушить боль, тем более алкоголем – это не лучший выход. Что, напиваясь до потери чувств, я не решал проблему, а только усугублял.
«Боль нужно не глушить, а принять её и научиться с ней жить. Сделать её своей силой. Понять, что не все в этой жизни зависит только лишь от нас. И вопреки всему идти по жизни дальше, учась наслаждаться и радоваться тому, что у тебя есть – даже мелочам!» – сказал мне однажды Козимир.
Таким образом, я и начал жить дальше, стараясь больше не позволять светлым воспоминаниям о дорогом и любимом мне человеке, становиться ядом, отравляющим мне душу. Так я и стал собой!
Выныривая из тяжелых воспоминаний, я даже не сразу смог сориентироваться в пространстве, пребывая в какой-то непонятной прострации.
Надо же, как глубоко я ушел в свои воспоминания! Пять лет уже прошло с того дня, а воспоминания оказались такими яркими и живыми, будто это было только вчера. Даже эмоции, которые я тогда испытывал, вновь нахлынули на меня с новой силой, пусть даже и не в такой степени, как раньше… Так, всё, хватит о плохом! Меня ждёт Рагнара, а я тут воспоминаниям тягостным, видите ли, предаюсь! Пора возвращаться.
Я взял наиболее подходящее по размеру платье, захлопнул сундук, сунул платье в вещмешок, чтобы никто его не заметил и не стал задавать лишних вопросов, и отправился обратно в лес. На ту поляну, где меня наверняка уже заждалась юная драконица.
Мне удалось выйти из города незаметно: так, чтобы ни у кого не возникло лишних вопросов насчет того куда я иду, зачем и что в мешке. Рагнара ждала меня на той же поляне, сидя на небольшом срубе поваленного дерева. И выглядела при этом такой спокойной, умиротворенной и даже уязвимой, что, если б не видел лично, ни за что бы не подумал, что эта «милая» девушка может быть грозным зверем.
Увидев меня, она вновь стала серьёзной и сосредоточенной. Хотя недоверия в её взгляде было куда меньше. По крайней мере мне хотелось в это верить.
– Я принес платье, как и обещал. Надеюсь, оно не сильно помялось. Просто пришлось сунуть его в мешок, чтобы скрыть от любопытных глаз. Вот, посмотри…
Я вынул из мешка платье и продемонстрировал его Рагнаре. Она не спешила его брать. Судя по тому, как она рассматривала его, ей этот наряд явно не понравился. Она смотрела на него весьма придирчивым и немного недовольным взглядом. Скажу честно: мне было обидно. Это платье принадлежало моей дорогой и горячо любимой матери, а эта высокомерная и гордая ящерка смотрит на него так, словно я принес ей какие-то лохмотья, а не платье. Конечно, я понимал, что этот наряд королевским назвать трудно – наверняка Рагнара привыкла носить более изысканные наряды. Но всё же… Что этой гордячке опять не понравилось?!
– Тебе что-то не нравится? – решил спросить прямо.
– Да нет, просто… Я не совсем привыкла к таким нарядам. У нас носят совсем другие. – Чуть помедлив она продолжила: – А ты уверен, что мне следует его надевать? Может, лучше какое другое примерить?..