Ошибки, которые мы совершили

Открылась дверь с моей стороны, и офицер Томас поторопил меня выйти и встать перед взрослыми.

– Здравствуйте, миссис Олбри, – говоря это, я смотрела в землю.

Миссис Олбри тепло мне улыбнулась.

– Зови меня Сэндри.

Я нервно теребила старую футболку. Мать Истона должна была решить, что со мной делать: оставить на крыльце в ожидании родителей, которые за мной не приедут, или же отвезти в наш темный дом.

Оба варианта превращали значение ее улыбки в жалость.

– Ее зовут Эллис. – Позади меня Истон перелез через сиденье и вышел из машины.

– Элвис? – переспросил Диксон. Его лицо было почти точно таким же, как у брата, за исключением отразившегося на нем непонимания.

– Тихо, – оборвала его миссис Олбри.

– Эллис, – повторила я, пытаясь придать голосу уверенности.

Диксон с разочарованным лицом повернулся к Такеру:

– Мне больше нравится Элвис.

– Да не сомневаюсь, Дикси, – рассмеялся Такер, уворачиваясь от удара Диксона.

– Эллис, солнышко, ты хочешь есть? – спросила меня Сэндри.

Я хотела, но стеснялась в этом признаться. Кажется, она все поняла.

– Ты любишь пироги? У меня там есть немного.

– Все любят пироги, мам, – ответил за меня Диксон.

Вслед за семейством Олбри я поднялась на крыльцо и вошла в дом, где пахло лимонами и сахаром. Как только моя нога опустилась на пушистый голубой ковер, я словно очутилась в другом мире. У двери в светлом холле со столом, заваленным почтой, громоздились огромные ботинки. Через спинку светло-серого дивана перекинут мягкий белый вязаный плед. На письменном столе раскиданы школьные бумаги и книги. За островным столом на кухне мальчишки уже вгрызались в пирог, царапая вилками керамику. Я провела ладонью по прохладной мраморной столешнице и вспомнила сколотый ламинат у меня дома.

Миссис Олбри отогнала мальчиков от пирога и вздохнула.

– Ну как звери прямо, – едва слышно отругала она их. – Эллис, отрезать тебе кусочек?

Такер протянул мне вилку – проверка. Она повисла в воздухе в ожидании, когда я решу, каким человеком хочу здесь быть. Внутри дома с огромными ботинками и мягкими пледами.

Мои пальцы обхватили столовый прибор, и я откусила кусочек пирога. Магические чары над братьями рассеялись, и они вернулись к еде, стуча металлом о металл в битве за кусочки фруктов или масляной корочки. На четвертой вилке я подняла взгляд на Истона, что не сводил с меня глаз. Его губы были плотно сжаты.

Я опустила вилку.

– А ты не такая, как я думал, Эллис Трумэн.

Я пожала плечами, но не смогла не отметить про себя, что Истон Олбри думал обо мне.

3

Между рассветом и закатом на самом деле нет особой разницы.

Небо раскрашивают одни и те же цвета. Тот же свет борется с темными небесами, истертыми и потускневшими. Проблема с небом в том, что иногда невозможно сказать, что начало, а что конец.

Мой фартук лежит на столе, весь в пятнах кофе и молока после смены, а я смотрю на письмо о предоставлении общежития от Калифорнийского университета. Я не могу сказать, закат сейчас или рассвет.

– Ты уже все?

Я подпрыгиваю, хотя голос мне знаком. Позади меня стоит Уилл, на груди у него значок с именем, а в руках тряпка.

– Ага, – отвечаю я, глядя на океан.

Он отодвигает стул рядом с моим и садится.

– Ты забыла чаевые, а еще я подумал, что ты не откажешься от кофе. – Уилл придвигает ко мне стопку однодолларовых купюр и бумажный стаканчик, на боку которого черным маркером нацарапано мое имя. Он всегда приносит мне кофе. – У меня такое ощущение, что я не видел тебя целую вечность. Как прошел выпускной? Как ты и ждала?

Его тирада звучит настолько странно, что я смотрю на него, думая, что он шутит, но, как и всегда, Уилл искренен.

Истон сказал бы, что он ужасно раздражает.

Я провожу ладонью по шее и приказываю себе перестать вспоминать Истона.

– Все прошло хорошо.

– Я видел фото. Ты отлично выглядела, – он не краснеет, произнеся это, и я спрашиваю себя, каково это – просто говорить такое. Без страха. – Моя семья закатила на мой выпускной большую вечеринку. Бабушка напилась, а мама рыдала. Это было вообще не то, чего я ждал.

– Правда? – спрашиваю я, по большей части потому, что вроде бы надо.

Он начинает рассказывать, и я смотрю, как двигаются его губы, с восторгом произнося слова. Его рука по привычке тянется к моему стакану, чтобы чуть подвинуть, и я представляю, как эти пальцы касаются меня, как его губы приближаются к моим и шепчут мое имя.

Я спрашиваю себя, смогла ли бы другая я, та, что никогда не встречала Истона, полюбить его? Уилл не бросил попытки даже после того, как сдались все остальные, кто пытался со мной подружиться. Он хороший, надежный и добрый.

Он заслуживает лучшего друга, чем я.

Уилл улыбается, и я понимаю, что меня застукали: я не слушала.

– Прости, – бормочу я, на самом деле не испытывая стыда.

Он с запинкой произносит:

– Я закончу через час. Не хочешь сходить куда-нибудь перекусить? Как насчет тако?

– У нее уже есть планы на ланч. И ей больше нравится буррито! – Я поворачиваюсь и вижу Такера, что стоит сзади и улыбается. Он в шортах, шлепанцах и футболке, из-под которой видны татуировки, покрывающие его руки.

– Такер, – с натянутой улыбкой здоровается Уилл.

Такер в знак приветствия приподнимает свой стакан с кофе и отодвигает еще один тяжелый металлический стул. Тот громко скрежещет по бетону, но Такер, не обращая на это внимания, усаживается.

Уилл сдвигает брови, глядя на Такера, с комфортом располагающегося рядом со мной, и понимает, что наш разговор подошел к концу.

– До завтра? – спрашивает он.

Я киваю, он встает и уходит на кухню.

– Ты разбиваешь этому парню сердце. – Такер задумчиво поворачивает голову, глядя, как тот уходит. – Он довольно милый, и у него всегда есть кофе. А могло быть и хуже.

– Как великодушно с твоей стороны, – невозмутимо отвечаю я. – Тебе что-то нужно?

Он хмурится, и мне становится еще более неловко, чем я могла себе представить.

– Я отправил тебе несколько сообщений.

Сообщения на моем телефоне копились, словно коллекция тревожных посланий в бутылках.

– Я была занята.

Он закатывает глаза, а потом выражение его лица снова становится серьезным. «Серьезный Такер» заставляет меня нервничать. Я видела его таким лишь несколько раз, например когда мы уезжали из Индианы в Калифорнию.

– Уже почти четвертое июля.

Что за абсурд, он и вправду думает, будто я и не подозревала о приближении этого дня?! Это не просто четвертое июля[3], а день рождения Сэндри Олбри. Все собираются каждый год, чтобы устроить суперпраздник.

– Маме исполняется пятьдесят лет! – Такер проводит руками по столу.

Я молчу. Оставляю все то, что чувствую, при себе.

Он достает из заднего кармана белый конверт и подталкивает его ко мне по столу. Это выглядит так драматично, что я непременно поддразнила бы Такера, если бы не боялась того, что внутри.

– Подарок на выпускной от папы.

Мои крепко сжатые руки лежат на коленях.

– Что это?

– Ты и сама отлично знаешь – билеты на самолет домой.

– У меня работа. Я не могу просто взять и уехать.

– Ну конечно, ведь кто знает, что может случиться, если ты не станешь вытирать тут столы? – Его сарказм такой же преувеличенный, как и весь этот момент.

– Отвали, – огрызаюсь я, но дело не в его издевательских словах, а в том, что он просит меня сделать. – Все не так просто.

Такер проводит ладонью по лицу.

– Очень даже просто! – Он наклоняется ко мне и облизывает нижнюю губу, а потом прикусывает ее зубами. – Я не прошу многого, мне нужно, чтобы ты сделала только это. А потом можешь отправиться в Калифорнийский университет и забыть о нас.

Как будто я смогла бы забыть об Олбри. Как будто Истон исчезнет из моей головы. Но я пытаюсь спрятать обуревающие меня чувства и притвориться, что мне плевать на слова Такера.

– Эллис, ты меня слышишь? – повторяет Такер. – Мама устраивает большую вечеринку. Такую, на которой все нарядные и произносят речи. Полгорода приглашено! – Он знает, что я его слышу. И просто ждет, когда я это признаю.

– Не знаю, хотят ли они на самом деле меня видеть.

Такер указывает на бумагу между нами:

– Ага, все выглядит так, словно они до сих пор не уверены. Может, тебе следует подождать, пока они предложат первый класс.

Такер пользуется моим молчанием, чтобы сфотографировать наши стаканы с кофе и билет, а потом выкладывает снимок в Сеть. Секунду спустя мне приходит уведомление, что меня отметили в посте с подписью «Строим планы», и я испепеляю Такера взглядом.

– За что ты меня так ненавидишь?

– Мне нужны доказательства, что разговор состоялся, чтобы прикрыть собственную задницу. – Он смотрит на меня с язвительной ухмылкой. – Кроме того, ты уже фактически согласилась.

Я стискиваю зубы.

– Я не еду.

От мысли, что я увижу всех, увижу его, у меня разрывается сердце, и я ненавижу Такера за такое предательство.

– Эллис, прошел целый год. Ты вообще не собираешься возвращаться? Не хочешь видеться ни с кем из дома?

– Я вижу тебя почти каждый день. И с осени мы будем учиться в одном колледже.

– Это не то же самое. – Такер откидывается на спинку стула и пристально смотрит на меня. Его длинные пальцы касаются татуировки на левой руке – нервная привычка, характерная и для его братьев. – Ты боишься?

Я смеюсь, но это пустой звук даже для моих ушей. Такеру всегда удается добраться до тех сторон моей души, которые я пытаюсь скрыть. В моем ответе звучит отчаянная нужда, и я ненавижу себя за это.

– Они сказали, что я должна приехать?

– «Они»? – переспрашивает он. Такер хочет, чтобы я объяснилась, потому что считает: если я произнесу имя Истона вслух, это станет своего рода прорывом. – Эллис Трумэн, на билете на самолет стоит твое имя.

– На билете, который купил твой отец, – уточняю я.

– Я уже говорил тебе, мама просила тебя приехать домой на все большие и маленькие праздники, которые отмечают в Америке. Она хотела быть на твоем выпускном. Ты и правда думаешь, что мне сойдет с рук, если я не привезу тебя домой на ее день рождения?

Я рассматриваю свои ногти. Выпускной – словно натянутый нерв между нами. «Эгоистка и нахалка» – так назвал меня Такер, когда я сказала, что не хочу, чтобы его мама приезжала. Потребовалось несколько недель, чтобы наш обоюдный гнев утих. Тот факт, что он снова напомнил об этом, означает, что он решил: это стоит борьбы.

– Знаю, выглядит так, будто она хочет меня там видеть, но…

Такер открывает и закрывает рот. Потом снова открывает.

– Я размышляю о том, чтобы стукнуть тебя. Ты превращаешь меня в плохого человека.

Такер никогда не сделал бы мне больно.

– Я все еще не знаю, как быть с работой.

Он смеривает меня взглядом, а потом проводит пальцем по стакану с кофе.

– Истон не приедет.

Я поднимаю голову – мне не удается сдержаться. Как бы я ни старалась! Целый год попыток не обращать внимания на то, как у меня внутри все сжимается, как я поворачиваюсь, когда мне кажется, что я слышу его имя. Но некоторые вещи просто неотделимы от нас, подобно дыханию.

– Какая мне разница, будет он там или нет?

Он тычет в меня пальцем.

– Вот это самое раздражающее из всего, что ты делаешь.

– Что?

– Из всего того, из-за чего мне хочется утопить тебя в океане, это хуже всего. Хуже, чем твой храп, чем твои причмокивания, когда ты жуешь жвачку, чем то, как ты брызгаешь на себя абсолютно все духи в дурацком магазине косметики. Я терпеть не могу, когда ты делаешь вид, будто я не знаю про тебя и Истона.

На самом деле он не знает. Никто не знает. Я даже не уверена, что сама понимаю все стоны и вздохи, что составляют меня и Истона.

Такер отпивает кофе, и тот оставляет пенку у него на верхней губе. Он слизывает ее, как щенок.

– Истон тебе писал? Или звонил?

– Нет.

Такер расслабляется, словно я только что сообщила ему отличные новости.

Я сглатываю – по большей части свою гордость.

– Он действительно не приедет? – Надеюсь, что он не услышит в моем голосе разочарования.

На его красивом лице появляется раздражение.

– Конечно, он приедет. Это же пятидесятилетний юбилей его матери. И ты тоже там будешь. Не глупи!

– Такер!

Он меня игнорирует и наклоняет голову.

– Ты точно с ним не говорила?

Я откидываюсь назад.

– С тех пор как уехала.

Он играет желваками.

– Ты должна ему позвонить, Эл.

Он, похоже, замечает страх у меня на лице, потому что в следующую же секунду у него в руке оказывается телефон.

– Что ты делаешь? – Мой голос полон паникующих ноток, которые мне, кажется, не скрыть.

– Собираюсь покончить с этим дерьмом. – Он нажимает три кнопки.

«Неистовый Исти» – имя вспыхивает на экране телефона, который он кладет между нами.

– Такер! – Раздается один гудок, второй. Я чувствую, как у меня в желудке бурлит кислота. – Нет, – произношу я. – Такер, повесь трубку!

Он как будто не слышит меня. Я прошу себя встать и уйти.

– Пожалуйста!

Третий гудок. Я не могу здесь сидеть. Четвертый гудок. Мне надо…

– Что? – Из телефона доносится голос Истона, глубокий и слегка хриплый.

Такер переводит взгляд на телефон и замечает:

– Долгая ночка?

Я слышу, как Истон разминает мышцы после сна, и вспоминаю, как именно это выглядит: его длинное тело вытягивается, грудь расширяется.

– Что тебе надо?

– Как поездка? – Такер смотрит на меня. Ждет, отразится ли у меня на лице удивление.

– Что тебе надо, Дятел? – повторяет Истон, называя брата прозвищем.

Я испытываю боль, слушая, как они разговаривают друг с другом. Я скучаю по этому сильнее, чем готова признать.

– Поздравляю с победой в поэтическом конкурсе! – За этим следует долгая пауза, пожирающая время, пока Такер не задает очередной вопрос: – Тебе Диксон звонил?

– Насчет чего?

– Насчет мамы.

– Звонил, конечно. Я обязан быть дома не позднее третьего числа, иначе он позаботится о том, чтобы мой член больше никогда не заработал.

Мне не удается сдержать водопад мыслей о том, с кем он сейчас. Он с девушкой, поэтому угроза Диксона так страшна для него?

До чего же я глупа!

– Ну то есть ты там будешь, – уточняет Такер.

– Зачем ты вообще задаешь такие тупые вопросы? И какого хрена? Не мог просто написать мне?

Я слышу, как Такер еле сдерживается, и понимаю, что дело во мне.

– Итак, мы все будем там.

– Ну да! Ты что, не в себе?

Меня задевает, что он не понял, о чем говорит Такер. Похоже, Истон обо мне забыл.

– Мы все будем там, – повторяет Такер, – в том числе Эллис.

Звучание моего имени подобно камню, подброшенному в воздух, и на меня падают долгие секунды молчания Истона на том конце линии.

– Клево! – Одно слово – в нем нет ни боли, ни надежды, которые я ждала. Оно звучит… нормально.

Такер не сводит с меня глаз, наблюдая за реакцией. Потом издает безрадостный смешок.

– Клево. И никому совсем не будет неловко, ага. Так весело.

Истон фыркает, и в динамике телефона раздается треск.

– С чего вдруг кому-то станет неловко? Уверен, ей все равно, буду я или нет, да и мне все равно.

– Истон, – теряет терпение Такер.

– Что? Да не переживай, я не собираюсь портить мамин день рождения. У нас с Эллис все в порядке.

Первый раз почти за год я слышу, как он произносит мое имя.

Такер услышал достаточно.

– Я не собираюсь играть с тобой в эту игру, братишка. Мне без разницы, что вы с Эллис поругались…

– Да не ругался я с твоей девушкой, Так.

Он умолкает, и Такер опять смотрит на меня. На его лице отражается печаль, но не из-за меня, а из-за брата.

– Она не моя девушка, Истон. Прекрати нести этот бред!

– Отлично, – его ответ звучит сдавленно, и я вопреки всему надеюсь, это потому, что ему больно. – Я ей не нужен, у нее есть ты. Называй ваши отношения как хочешь. Эллис теперь твоя проблема.

– Ох уж эта ваша гордыня, – с досадой выдыхает Такер. – Папа попросил меня позаботиться о том, чтобы Эллис приехала. Не хочу, чтобы она переживала, что ты… будешь вести себя вот так. Может, ты ей позвонишь?

По голосу Истона я понимаю, что он раздражен.

– Она не цветок.

– Откуда тебе, на хрен, знать, кто она? Ты не говорил с ней уже год! – Эти слова просачиваются сквозь мою кожу и ложатся правдой на кости. – Просто уладь все. Убедись, что ты не станешь причиной, по которой она не приедет. Хорошо?

Звонок завершен, и я смотрю на Такера с одинаковой долей гнева и благодарности.

– Я об этом не просила.

– Знаю, – отвечает он, допивая кофе, – но пожалуйста.

Как бы мне хотелось не ждать вестей от Истона целых шесть дней и чтобы для меня не значили так много два слова, что появились на экране моего телефона, чтобы они не были подобны привязи, что тянет меня домой: «Просто приезжай».

4

Одиннадцать лет

– Ты проблема, – цыкнула мать, прежде чем прикурить сигарету, свисавшую из сжатых губ. Зеленый лак облупился, и под ним виднелись желтые ногти заядлой курильщицы.

«Проблема» – добавила я к списку слов, которыми меня называли за мои одиннадцать лет.

На выдохе у нее изо рта вырвалось облачко, окрасив воздух в комнате пыльно-серой дымкой в фильтрованном солнечном свете. И я поняла, что это то же самое, что и ее слова: яд.

Я уже собиралась открыть книгу, чтобы избежать нотаций матери, как в гостиную вошел отец.

– Да ладно тебе, Анна! Что ты на нее накинулась? Она же не банк ограбила.

Папа подмигнул мне, взглянул на книгу у меня в руках, читая название: «Япония». Потом одобрительно кивнул. Отец дал мне эту стопку всего месяц назад – книги с голубыми корешками, на которых написано название какой-нибудь страны.

– Пока нет. Но именно с этого все и начинается – ложь и воровство, – и снова разочарованный выдох облаком дыма.

Я ничего не крала, ведь комикс принадлежал Истону. Я перевернула страницу книги, открыв картинку с цветущими ветками вишни рядом с заметками для путешественников, изучающих горы.

– Мне не нравится, что она общается с этими людьми, – добавила мама.

Папа расправил плечи и широко распахнул глаза.

Но моя мать только начала.

– Уверена, ты просто в восторге от того, что она спуталась с этим пацаненком Олбри.

Взгляд папы отчетливо говорил, что ему хочется прекратить эту ссору, и я не удивилась, когда он ответил ей:

– Я уже запретил ей туда ходить, Анна.

Я поджала губы, чтобы ничего не сказать. Отец не говорил ничего подобного, когда брал из руки Сэндри пирог и справлялся о матери Сэндри. Он обещал ей, что мы непременно вернемся и искупаемся в озере.

– Я и до этого говорил Эллис, но ты же знаешь, она никогда не слушается, – продолжил он.

Вот только он ничего не говорил.

Когда мама ему улыбнулась, я поняла, почему он так сказал – ее счастье было важнее правды, и он использовал меня в качестве дешевого полироля, чтобы скрыть пятна своей лжи.

Я прочитала слова на странице передо мной.

«Есть две вещи, которые обязан знать каждый путешественник, ступающий на землю новой страны: как сказать “Здравствуйте” и “Спасибо” на местном языке».

Мне стало интересно, как будет по-японски «проблема» и называют ли японцы так своих детей. Приносят ли они их в жертву на алтарь собственной лжи?

Я решила провести остаток дня, читая старые путеводители, и именно за этим занятием нашел меня Истон днем в воскресенье.

Я сидела на складном стуле на крыльце с путеводителем по Коста-Рике. То и дело ерзала, когда пластиковые полоски сиденья слишком глубоко впивались в меня, и читала о самом длинном в мире зиплайне, проходящем мимо водопада.

Мама ушла, не потрудившись сообщить, когда вернется, а отец уехал по делам. Я как раз дошла до рассказа о хостеле, где можно спать в гамаках на пляже, когда услышала, как кто-то говорит:

– Серьезно?

В грязи, что должна быть лужайкой, стоял Истон Олбри в своем лучшем воскресном костюме. Его галстук развязался, а ботинки покрылись пылью после прогулки по нашей подъездной дорожке.

– Что? – спросила я, опуская ноги на землю, и положила книгу рядом со стеклянной банкой с фиолетовым «Кулэйд»[4].

– Ты просто сидишь на крыльце и ничего не делаешь – и это в воскресенье? – В его вопросе помимо неприятного удивления слышалось и обвинение, сути которого я не поняла.

Я посмотрела на дорогу, словно к дому в любой момент могла подъехать мама. Может, я что-то пропустила?

– Ну да, а что?

Лицо Истона скривилось, словно я ляпнула что-то неприличное, а потом он громко рассмеялся.

– Больше не будешь. Меня за тобой отправила моя мама.

У меня в животе нервы свились в тугой комок.

– За мной? А зачем?

– Чтобы я привел тебя на воскресную трапезу. Она не помнит, ходила ли ты на причастие, но пастор уверен, что ты не была на таинстве с тех пор, как… Ну, ты знаешь.

Я знала. Все знали. Моя мама могла быть… моей мамой.

Мы больше не ходили в церковь, но никто не спрашивал почему. Очевидно, всех вполне устраивало, что Трумэны оставались дома.

– Может, мы атеисты, – ответила я.

Он простонал. У нас в городе в церковь ходили даже атеисты.

– Ну сегодня ты пойдешь на трапезу.

– Да все нормально, – я подняла стакан и сделала несколько больших глотков.

Он наморщил нос, глядя на меня.

– Фиолетовый – это не вкус.

– Виноградный.

– Я никогда не ел винограда, который так выглядел бы. – Истон переступил с ноги на ногу. – Ну так ты идешь?

– Мне как-то не хочется идти.

– Ты думаешь, это я прошу тебя прийти на обед?

Мои ребра охватило болезненное чувство неловкости. Может, я ошиблась и он не хотел, чтобы я пошла с ним.

– Я не могу вернуться без тебя.

– Я не хочу никуда идти! – Уверена, ему не удастся меня заставить, более чем уверена.

Он глубоко вздохнул.

– Я тоже не хотел идти сюда, пока пироги не выставят на стол, и все же я здесь. И теперь мои братья съедят самые вкусные, а мне останется только отвратительный ванильный, который испекла миссис Уоллмонт.

Я решила с ним не спорить, чтобы он поскорее ушел. Велика вероятность, что домой вернется отец и увидит, кто здесь.

Истон подошел ближе, смахнул пыль с крыльца и сел.

– Выбирай: либо ты пойдешь со мной, либо я останусь здесь и проведу с тобой весь день.

Меня передернуло от мысли, что Истон так и будет сидеть у меня на крыльце. У отца, когда он появится дома, явно возникнут вопросы. Да и неизвестно, что скажет мать, вернувшись.

– У тебя есть другие книги? – Истон прислонился спиной к старым доскам.

Я встала.

– Ладно.

– Тебе, наверное, лучше переодеться. – Истон вроде бы не пытался меня обидеть, но по тому, как изменилось его лицо после этой реплики, я поняла, что он знает: обидел. От этого мне стало еще хуже.

Я вошла в дом. В моей комнате был бардак: одежда, листы бумаги, игрушки, что уже мне не по возрасту, чашки и тарелки, которые я не унесла на кухню, незаправленная постель и картинка с лошадью в дешевой рамке. Я поискала свою единственную юбку и негрязную кофту. Они лежали в углу моего шкафа рядом со старой парой туфель, которые мне принесла мама и которые мне нещадно жали. Переодевшись, я оставила короткую записку на конверте для папы, а потом вышла на крыльцо, расставив руки в стороны.

– Вот так отлично, – ответил Истон на мой молчаливый вопрос.

Мы вышли на дорогу.

– Тебе не нужно подождать и спросить у кого-нибудь, можно ли тебе уйти? – Истон оглянулся на мой дом.

– Нет.

Мы молчали, пока шли по дороге, ведущей к его дому. У нас под ногами скрипел гравий.

По воскресеньям время будто останавливалось. На дороге ни единой машины, никто не работал во дворе, потому что все были в церкви на воскресной трапезе.

Мы срезали путь через пустырь и вышли к маленькому коричневому дому, что был мне незнаком.

– Куда мы идем? – спросила я, следуя за Истоном.

Он не обернулся, отвечая:

– Мне нужно кое-что забрать.

Мы подошли к заднему крыльцу. В доме явно никого не было, царила странная тишина. Над деревянным крыльцом нависала оцинкованная крыша, а под закоптившимся окном стоял белый морозильник. Истон поднял крышку и порылся внутри.

– Что ты делаешь?

Вместо ответа он вытащил два фруктовых мороженых на палочке, покрытых ледяным налетом от морозильника.

– Это фиолетовое. – Истон протянул его мне, как меч. – Бери!

– Ты воруешь мороженое?

– Да его никто не ест. Оно тут лежит для внуков мистера Коннера, которые к нему не приезжают. Окажем ему услугу!

– Мы берем без спроса чужое. Это воровство.