Юмористические приключения мистера Хокинса

Я не уверен, что мы делали сто узлов в час, но знаю, что никогда не ездил в экспрессе, который бы так спешил, как этот бедный катер, когда П.В. мотор Хокинса начал гнать его по воде.

Рассказ о нашем путешествии по Нарроузу и Нижнему заливу был бы интересен, но излишен. Хокинс сидел рядом со своей адской машиной, похожий на кавалериста, идущего в атаку. Я сидел на корточках в кабине и смотрел, как все проносится мимо.

Главное, что мы добрались до открытой воды, ничего не разбив и ни во что не врезавшись.

– Ну что ж, думаю, можно и развернуться, – сказал Хокинс, взглянув на часы. – Просто замечательно, как я теперь контролирую процесс управления. Все рулевое устройство находится в этом стальном куполе, вместе с двигателем, Григгс. Нет ничего, кроме этого маленького штурвала.

– Вы, наверное, заметили, что я установил его несколько минут назад, чтобы нас не сносило ветром, и с тех пор не трогал его. Теперь обратите внимание, как мы будем поворачивать назад.

Хокинс схватил свое маленькое колесико, выпятил грудь и сильно крутанул.

И штурвал выскочил, оставшись в руках Хокинса!

– Как же так… как же так…, – заикаясь от изумления, пролепетал он.

– Да, ты все же это сделал! – прорычал я. – Как, черт возьми, нам теперь вернуться?

– Ну-ка, Григгс, ну-ка, – сказал Хокинс, – не будьте таким по-детски нетерпеливым. Я просто снова открою этот ящик и буду управлять рулевым механизмом изнутри. Конечно, даже вы должны быть в состоянии понять это.

Спокойное высокомерие его голоса сводило с ума.

Пара моих чувств не поддавалась контролю.

Видит Бог, я не предполагал, что Хокинс будет нервничать, услышав их, но это случилось. Его руки тряслись, когда он возился с ключом от своего стального ящика, а при особо злобном моем замечании он выпрямился.

– Ну, Григгс, на этот раз именно ты загнал нас в яму! – простонал он.

– Каким образом?

– Ты заставил меня так нервничать, что я сорвал ключ в замке!

– Что! – вскричал я.

– Да, сэр. Мотор заблокирован, а топлива хватит на три месяца. Я не могу остановить его или переложить руль, не забравшись в корпус, и ничто, кроме динамита, не сможет пробить этот корпус!

– Значит, Хокинс, – сказал я, и на меня снизошло жуткое спокойствие, – нам придется идти прямо вперед, пока мы не врежемся во что-нибудь или нас не взорвут. Я прав?

– Совершенно верно, – вызывающе прорычал Хокинс. "И это все ваша вина!"

Я впился в изобретателя злобным взглядом, пока он не оставил попытку бравады и не отвел глаза.

– Мы… мы можем вернуться назад, знаете ли, – сказал он неопределенно, обращаясь к бризу.

– Шансы на это особенно велики из-за того, что вы настроили свой жалкий руль в соответствии с нынешним ветром? – спросил я. – Разве мы не можем разобрать деревянную конструкцию и соорудить что-нибудь вроде руля?

– Могли бы, – признался Хокинс, – если бы все не было приклепано моими собственными запатентованными заклепками, которые невозможно снять, как только они установлены.

Заклепки Хокинса действительно являются тем, за что себя выдают. Только одно обстоятельство задерживает их повсеместное внедрение. Их изготовление и установка обходятся чуть меньше одного доллара за штуку.

Но они остаются там, где их ставят, и я знал, что если деревянная конструкция катера держится на них, то вряд ли она развалится до Судного дня.

– Отличный кавардак, не правда ли, Хокинс? – сказал я.

– Могло быть и хуже.

– Гораздо хуже, – согласился я. – Мы могли бы беспомощно барахтаться в этих бушующих волнах, или шторм мог бы изнурять себя в попытках захлестнуть нас. Но, как бы то ни было, мы просто несемся по освещенным солнцем волнам с небывалой скоростью. Через день или два, Хокинс, мы увидим французский пейзаж, если не произойдет никаких происшествий, сойдем на берег и…

– Боже мой, Григгс! – воскликнул изобретатель, мгновенно загоревшись. – Вы знаете, а я и не подумал об этом? Дай-ка сообразить. Да, мой мальчик, при такой скорости мы будем в Бискайском заливе в понедельник вечером или во вторник утром, самое позднее. Подумай об этом, Григгс! Подумай о славе! Подумай о…

Я не мог больше думать об этом. Я знал, что если подумаю об этом еще десять секунд, то брошу Хокинса в море и сойду в могилу с убийством на своих руках.

На носу шлюпки, как можно дальше от ее хозяина, я, раздобыв пальто, сигары и бутерброд, присел на корточки, по возможности держась подальше от страшного ветра, высматривая возможное судно и поглощая пищу с растущим сомнением, вернусь ли я когда-нибудь в тот счастливый дом, где она была приготовлена.

Так я просидел до заката, и это был самый поздний закат, который я когда-либо наблюдал. Когда над одиноким океаном спустились сумерки, я молча вернулся к Хокинсу.

Он был в прекрасном расположении духа. Он беспрестанно болтал о поездке, планировал лекционный тур – "Через Атлантику за сорок часов", – создал акционерную компанию для производства своего мотора, предложил мне работать в лондонском агентстве с невероятным окладом, а на вырученные деньги построил себе роскошный особняк неподалеку от Центрального парка.

Наговорившись вдоволь, Хокинс сообщил мне, что от соленого воздуха его неизменно клонит в сон, и забрался в каюту, чтобы уснуть.

И он заснул. Я перестал что-либо понимать, но этот человек был настолько уверен в себе и своем непреднамеренном путешествии, что мирно храпел всю ночь.

А я – нет. Мне казалось, что последние часы пребывания в стране живых должны пройти в сознании, и я провел это страшное время темноты в более или менее молитвенной задумчивости.

Через несколько веков наступил рассвет. Я зажег еще одну сигару, устало перебрался на нос лодки и осмотрел воду.

Там было судно! Далеко, конечно, но оно шло так, что через пятнадцать минут мы должны были пересечь его путь.

Я сорвал с себя пальто, вскарабкался на маленькую палубу, обхватил одной рукой мачту и стал бешено размахивать руками.

Мы все ближе и ближе подходили к пароходу. Я все больше и больше боялся, что сигнал может остаться незамеченным или быть замеченным слишком поздно. Но это было не так.

На своем веку я перевидал немало отрадных зрелищ, но никогда не видел ничего, что наполнило бы меня хотя бы половиной той радости, которую я испытал, поняв, что на пароходе спускают одну из лодок.

В том, что они это делают, сомнений не было. Через пять минут мы должны были быть достаточно близко к их катеру, чтобы доплыть до него.

Я нырнул на корму, чтобы разбудить Хокинса.

Он уже проснулся. Он стоял, взъерошенный и счастливый, вдыхая свежий воздух, и уже видел приближающуюся лодку.

– Уже готово? – спокойно спросил он.

– Что готово?

– Сообщение, – воскликнул Хокинс, изумленно открыв глаза. – Нам придется повозиться с ним, я полагаю.

– Хокинс, что это за новый идиотизм? – завопил я.

– Разумеется, мы собираемся передать на пароход несколько строк, чтобы рассказать всему миру о нашем путешествии, не так ли?

Прошло несколько секунд, прежде чем до моего мозга дошел весь ужасный смысл его слов.

– Вы хотите сказать, – прорычал я, – что не собираетесь перебраться на этот пароход?

– Разумеется, я хочу сказать именно это, – жестко ответил он. – Дайте мне вашу авторучку, Григгс.

Я бросил один взгляд на лодку. Другой – на Хокинса. Затем я обхватил его за талию и бросился со всей душой выполнять свою задачу – выбросить его за борт.

Хокинс, как я уже говорил, тяжелее меня. Он пыхтел и напрягался, тянул и тащил меня, ругаясь при этом как солдат. Но ни один из нас не сдвинулся ни на дюйм.

Корабль приближался и приближался, все ближе и ближе. Еще тридцать секунд, и мы пронесемся мимо него навсегда. Мысль о том, что мы можем потерять этот шанс на спасение, почти сводила меня с ума.

Я как раз собрал все свои силы для последнего рывка, когда в середине спины возникла самая мучительная боль, которую я когда-либо испытывал. Что-то словно подняло меня над катером с Хокинсом на руках, откуда-то послышался глухой звук, и мы вместе упали прямо на поверхность сверкающего Атлантического океана!

Хокинса подхватили первым. Когда я всплыл на поверхность, два темнокожих моряка тащили его, борясь и ругаясь, и неистово показывали на горизонт, куда со скоростью ветра уносилась его шлюпка.

Честь нашего спасения выпала французскому лайнеру "Ла Франс". В среду утром он доставил нас в Нью-Йорк.

За всем этим рассказом скрываются мучительные воспоминания. Я не боец, но могу с уверенностью сказать, что когда моя жена и миссис Хокинс высказали мне свое общее мнение по поводу невыполненных обещаний, только их пол спас их от личного оскорбления.

Вина, похоже, полностью лежала на мне. По крайней мере, Хокинс в тот момент оказался не при делах.

Как раз в момент этого эмоционального разговора Хокинс был занят в своей мастерской – что-то дорабатывал.

Похоже, что двигатель все-таки стал нашим спасением. Хокинс говорит, что часть энергии наверняка выплеснулась из самой машины и сорвала стальной купол с фундамента.

Уверен, что энергии было предостаточно, когда он ударил меня; в этой части моей анатомии у меня каждый промозглый день возникают боли.

О выходе судна в море ничего не сообщалось, что, вероятно, и хорошо.

Возможно, оно достигло Полярного моря и сейчас разбивается о льдины. Возможно, оно наводит ужас на племя каннибалов в южных океанах, нанося вмятины на береговую линию их острова.

Где бы ни находилась эта маленькая бедная лодка, в ней хранятся одиннадцать моих лучших сигар, большая часть сытного обеда и, что, на мой взгляд, не столь важно, единственный существующий образец того, что Хокинс все еще считает идеальным устройством для получения энергии.

Автоаэромобиль Хокинса

Мы сидели на крыльце моего дома и спокойно курили в лучах заходящего солнца, когда Хокинс вышел из минутной задумчивости и заметил:

– А если бы тело было сделано из алюминия, оно было бы гораздо легче и таким же прочным, не так ли?

– Возможно, Хокинс, – ответил я, – но при этом оно было бы очень скованным и неудобным. Только представьте себе, как будут хрустеть и гнуться алюминиевые колени при подъеме и спуске по лестнице, и какую непосильную работу придется проделывать, приспосабливая свой алюминиевый позвоночник к спинке стула.

– Нет, нет, нет, нет, – нетерпеливо воскликнул Хокинс. – Я не имею в виду человеческое тело, Григгс; я…

– Я рад это слышать, – сказал я. – Не надо изобретать алюминиевого человека, Хокинс. Старые добрые плоть и кости вполне удовлетворяют требованиям последних нескольких тысяч лет, и было бы разумнее, если бы вы обратили свои особые таланты на…

– Вот, вот! Вот так! – огрызнулся изобретатель, резко выпрямившись и отбросив сигару. – Уже не в первый раз ваш дурной юмор мешает вам воспринимать новые идеи, Григгс. Кстати, могу заметить, что я имел в виду корпус автомобиля. Доброго вечера!

После этого Хокинс зашагал по дороге в направлении своего летнего дома, а я на минуту задумался, не являются ли его слова пророчеством будущих неприятностей.

Когда на его изобретательский гений бросают упреки, Хокинс быстро приходит в ярость, но обычно он готов простить и забыть. Поэтому меня поразило, что прошло целых две недели без появления его приветливого лица на моей территории.

Это были действительно две недели спокойствия, но я уже начал подумывать о том, что мне лучше зайти и попросить прощения за свое легкомыслие, когда в одно прекрасное утро Хокинс подъехал к дому на огромном, новом, красном автомобиле.

Он был сконструирован таким образом, что два задних сиденья можно по желанию откинуть, превратив его в экипаж для двоих, и единственной особенностью, на которую я обратил внимание, был странного вида крыша или козырек.

– Ну, как вам она? – спросил Хокинс с некоторой гордостью.

– Отличная машина, – восхищенно ответил я.

– Корпус сделан из алюминия, – продолжил изобретатель. – Прыгайте в нее и прочувствуйте ее действие.

Как я уже сказал, за исключением козырька, машина выглядела как обычный туристический автомобиль, и мне надоело валяться в гамаке. Не раздумывая, я забрался внутрь рядом с Хокинсом, и он повернул обратно к дороге.

Машина действительно работала великолепно. Я никогда не ездил на машине, которая была бы настолько безразлична к неровностям.

Когда мы подъезжали к холму, мы просто перелетали через него. Если мы попадали на неудобный крутой поворот, машина, казалось, поднималась и срезала его, почти не виляя.

Один или два раза я замечал, что Хокинс намеренно съезжал с дороги на большие камни, но машина самым необычным образом просто касалась их и отскакивала, ни разу не ударившись.

Более того, после двух миль езды по довольно тяжелой дороге я вдруг понял, что не ощутил ни малейшей тряски.

– Хокинс, – заметил я, – человек, который сделал рессоры под этой штукой, должно быть, был волшебником.

– Так, так! – сказал изобретатель. – Наконец-то вы поняли, что в этом автомобиле есть что-то необычное, не так ли? Но это не пружины, мой дорогой мальчик, это не пружины!

– Что же это такое?

– Григгс, – сказал Хокинс, глядя на меня, – ты едешь в первом и единственном автоаэромобиле Хокинса! Вот что это такое!

– Еще одно изобретение! – воскликнул я.

– Да, еще одно изобретение. Какого черта ты побледнел?

– Ну, ваши изобретения, Хокинс…

– Не будьте таким трусом, Григгс. Если не считать того, что я сделал кузов из алюминия, это обычный автомобиль. Изобретение заключается в крыше. Это воздушный шар!

– Это… это? – слабо сказал я.

– Да, сэр. Только сейчас это воздушный шар, в котором недостаточно газа, чтобы уравновесить гравитационное притяжение машины и нас самих. У меня есть два баллона со сжатым газом, все еще соединенные с ним. Когда я автоматически пущу их в шар, а затем автоматически сброшу сами железные баллоны на дорогу, мы будем нестись над землей, потому что шар будет просто нести все содержимое.

– Ну, не тратьте зря столько хорошего газа, Хокинс, – поспешно сказал я. – Я отлично понимаю, как нам без него обойтись.

– Не беспокойтесь о топливе, – безмятежно улыбнулся Хокинс. – Он практически ничего не стоит. Вот! Один из баллонов уже разряжается.

Я робко взглянул наверх. Действительно, козырек медленно расширялся и принимал сферическую форму.

Вскоре раздался стук, свидетельствующий о том, что Хокинс сбросил баллон. Тогда он потянул за другой рычаг, и процесс повторился.

Когда упал второй баллон, мы поднялись в воздух почти на фут. При этом мы продолжали двигаться вперед, и это вызывало недоумение.

– Как так получается, Хокинс, – спросил я, – что мы продолжаем двигаться вперед, когда касаемся земли не чаще, чем раз в сто футов?

– Это все пропеллер, – усмехнулся изобретатель. – Я поставил пропеллер сзади, так что машина стала почти дирижаблем. О, могу вам сказать, Григгс, что в автоаэромобиле Хокинса нет ничего недостающего.

Когда я оправился от первого нервного потрясения, конструкция действительно не показалась мне такой уж опасной.

Мы передвигались длинными, невысокими прыжками, машина редко поднималась более чем на фут от земли, и само движение было, конечно, неповторимым и довольно приятным.

Тем не менее я испытывал навязчивый страх перед всем, что было изобретено Хокинсом, и мой разум настойчиво возвращался к мыслям о доме.

– Вы ведь не собираетесь в город, Хокинс? – спросил я с той беспечностью, которую мог изобразить.

– Только на минуту. Я хочу купить сигары.

– Хокинс, – пробормотал я, – вы довольно тяжелый человек. Когда вы выйдете из этого дирижабля, он ведь не взлетит в небо вместе со мной?

– Если бы я вышел, то взлетел бы, – с приятной уверенностью ответил изобретатель. – Но я не собираюсь выходить. Лучше пусть сигарный мастер принесет нам товар.

Значит, она поднимется, если хоть один предмет покинет машину! Это была пища для размышлений.

А что, если Хокинс, управлявший машиной в соответствии с журнальными фотографиями шоферов-гонщиков, наклонившись далеко вперед, вывалится на дорогу? А может быть, шальной ветерок наклонит машину и выкинет какую-нибудь деталь?

Несомненно, мы должны были подняться вверх, и казалось, что там, наверху, открытое пространство, по которому мы можем ехать бесконечно долго, не задевая ничего, что могло бы помешать нашему небесному путешествию.

– Как вы выпускаете газ из воздушного шара, Хокинс? – спросил я.

– О, кран находится внизу, под аппаратом", – коротко ответил тот. "Не волнуйтесь, Григгс. Ведь я здесь.

Вот, вкратце, то, что меня настораживало, но, похоже, сказать больше было нечего. Я снова погрузился в молчание.

Мы вкатились, или вплыли, или впрыгнули, или как это еще можно назвать, в город без происшествий и инцидентов. Люди с интересом наблюдали за кенгуриными выходками нашей машины, а у одной или двух лошадей после первого взгляда на нее тут же развился furor transitorius (скоропреходящее состояние возбуждения); но Хокинсу удалось остановиться перед своим сигарным магазином, который находился на окраине города, не вызвав никаких серьезных беспорядков.

Забрав на борт сигары, я рассчитывал повернуться в сторону дома. Но не тут-то было.

– Сейчас мы спустимся на площадь, – бодро кричал он, – сделаем поворот перед зданием суда, проплывем прямо над городом, а потом унесемся домой. Думаю, это заставит туземцев посудачить, а, Григгс?

– Ваши штучки обычно приводят именно к этому, Хокинс, – вздохнул я. – Но зачем демонстрировать что-то сегодня? Это только первая пробная поездка. Что-нибудь может пойти не так.

– Мой дорогой мальчик, – рассмеялся изобретатель, – это одна из тех пробных поездок, которые просто не могут пойти не так, потому что каждая деталь отработана до совершенства.

На этом все было решено, мы отправились на площадь.

Площадь, надо заметить, находится в центре города. С одной стороны располагается здание суда, с другой – почтовое отделение, а сама площадь представляет собой ухоженную лужайку.

Мы как раз находились на лужайке, когда мне показалось, что я услышал какой-то стук.

– Что это за шум, Хокинс? – спросил я.

– Отставить. Что-то в механизме. Ничего страшного.

– Но мне кажется, что я чувствую необычную вибрацию в машине, – продолжал я.

– Вы, похоже, чувствуете очень много несуществующих вещей, Григгс, – заметил Хокинс с оттенком презрения.

– Но…

– Эй, мистер! – крикнул маленький мальчик. – Эй! У вас отваливается заднее сиденье!

– Что он сказал? – пробормотал Хокинс, слишком увлеченный своим делом, чтобы повернуть голову.

– Эй! Эй! – закричал мальчик, преследуя нас. – Заднее сиденье отвалилось!

– Что! – вскричал Хокинс, крутясь на месте. – Боже правый! Так и есть! Лови, Григгс, лови быстрее!

Я повернулся. Мальчик был прав. Задние сиденья автомобиля успели отсоединиться.

Действительно, когда мы посмотрели на них, оказалось, что они висят на одном болте, головка которого отсутствовала.

– Григгс! Григгс! – кричал Хокинс, пытаясь заглушить двигатель. – Хватайся за сиденья, пока они не упали! Я не прикручивал их гаечным ключом, только руками, но я предполагал, что они держатся очень крепко. Боже! Если они упадут, мы улетим…

Как раз в этот момент резкий толчок отправил сиденья на дорогу.

Двести фунтов твердого материала покинули аэромобиль Хокинса!

Хокинсу не пришлось заканчивать фразу.

Стало до боли ясно, куда именно мы должны направиться.

Мы поднимались вверх!

Вверх, вверх, вверх! От неожиданности мне показалось, что мы летим прямо на полуденное солнце, что еще тридцать секунд – и мы будем жариться в солнечном пламени.

Схватившись за край подушки, я, кажется, вскрикнул от ужаса.

Но Хокинс, как ни был он напуган, не потерял голову. Машина не перевернулась. Она медленно поднималась в обычном положении, и, по правде говоря, мы поднялись не более чем на тридцать футов, когда Хокинс заметил, трясясь:

– Так, так, Григгс! Сиди спокойно! Все в порядке. Мы в безопасности!

– В безопасности! – прохрипел я, когда дыхание восстановилось. – Выглядит так, как будто мы в безопасности, а?

– Неважно, как это выглядит, Григгс. Мы в безопасности. Винт работает.

– И что это нам даст? – спросил я.

– Что ж! – воскликнул изобретатель, взяв себя в руки. – Мы просто долетим до крыши какого-нибудь дома и сядем.

– При условии, что эта проклятая штуковина не снесет нас раньше!

– О, это не так, – улыбнулся Хокинс, снова усаживаясь за свой механизм. – Дорогой мой, Григгс, посмотри, какая толпа!

Толпа действительно была. Они возникли мгновенно и мчались под нами по дороге, совершенно не обращая внимания на знаки "Не ходить по траве".

– Как они будут пялиться, когда мы ступим на крышу, не правда ли? – заметил Хокинс.

– Если мы не ступим им на голову! – буркнул я. – Держись подальше от телеграфных проводов, Хокинс.

– Да, да, конечно, – сказал изобретатель, нервно оглядывая тридцать или сорок проводов, протянутых прямо через наш путь. – Странно, что эта штука не реагирует более энергично!

– Ну так заставьте ее реагировать! – взволнованно воскликнул я, так как провода находились в опасной близости.

– Я делаю все возможное, Григгс, – ворчал изобретатель, крутя то одно, то другое колесо и дергая за рычаг. – Не волнуйся, мы проплывем над ними. Мы просто… черт!

Мягко покачиваясь, машина остановилась. Мы заземлились, так сказать, на телеграфные провода.

– Вот и конец этой пробной поездке! – едко заметил я. едко заметил я. – Эпилог будет состоять из картины, которую мы создадим, разбрасывая наши мозги по зеленой траве внизу.

– Ой, тьфу, тьфу! – сказал Хокинс. – Ничего серьезного. Я просто включу пропеллер на реверс, и мы поплывем назад.

– Ну, подожди минутку, прежде чем запустить его, – сказал я. – Они что-то кричат.

– Не прыгайте! Не прыгайте! – кричала толпа.

– Кто, черт возьми, собирается прыгать? – сердито ответил Хокинс, перегнувшись через борт.

– Дураки! – заметил он обращаясь ко мне.

– Крюк и лестница уже на подходе! – продолжал задорный голос.

– Ну, что ж, они получат по заслугам, – огрызнулся Хокинс. – Мы будем на земле раньше, чем они сюда доберутся.

– Почему бы не подождать? – сказал я. – Так мы точно спустимся в целости и сохранности, и неизвестно, что можно натворить, запуская механизм. В нем запутались провода, и они могут оборваться и утащить нас вниз, или покалечить нас, Хокинс.

– Кряк! Кряк! Кряк! – кисло ответил Хокинс. – Продолжай крякать до самой смерти, Григгс. Если кто-нибудь когда-нибудь объявит конкурс на пессимистичного алармиста, послушайте моего совета и участвуйте в нем. Вы выиграете. Я собираюсь запустить двигатель и выбраться из этого места.

Он потянул за рычаг заднего хода, и двигатель весело зажужжал. Машина издала серию нездоровых судорожных содроганий, но не сдвинулась с места.

Из толпы донеслось: "Эй! Эй!".

– О, посмотрите, о чем они сейчас воют, – прорычал Хокинс.

Причина их воя стала очевидной.

Пинг! Пинг! Пин! Один за другим, перерезанные машиной на две части, телеграфные провода обрывались!

– Прекратите! Прекратите, Хокинс! – кричал я. – Вы портите провода!

– А что, если так и будет? Это позволит нам выбраться, не так ли?

– Видите ли, – сурово сказал я, – если вдруг мудрое Провидение убережет нас от того, чтобы нас сорвало вниз и разнесло на куски, подумайте о счете за ремонт, который вам придется оплатить. Остановите двигатель, Хокинс, или я сделаю это сам.

– Хорошо… – с сомнением произнес изобретатель. – Ну вот! Теперь будьте довольны. Я остановил его, и мы будем ждать, пока нас спустят по лестнице, как пару сбитых с толку итальянок во время пожара в доходном доме.

Хокинс сидел, угрюмо нахмурившись. Я с облегчением вздохнул и стал осматривать местность на предмет появления лестницы.

Однако ее долго не было. А пока мы висели в пространстве: над нами – резвящийся воздушный шар, а внизу – мотор Хокинса, предусмотрительно оставивший невредимым небольшую часть имущества телеграфной компании, шесть телеграфных проводов и бурлящая толпа.

Но лесница была уже не за горами, и мы казались в полной безопасности, пока…

– Что это шипит, Хокинс? – спросил я.

– Не знаю, – мрачно ответил он.

– Тогда почему бы вам не попытаться выяснить это? – резко сказал я. – Мне кажется, что мы очень сильно зависим от этих проводов.

– В самом деле?

– Да.

Я бросил взгляд на полог воздушного шара.

– Великий Скотт, Хокинс, шар пропускает воздух!

– А? Что? – вскричал он, внезапно воодушевившись. – Где, Григгс, где?

– Я не знаю. Но именно это и происходит. Посмотрите, как провисают провода – с каждой секундой все больше и больше.