Эдгар Аллан По. Причины тьмы ночной

Происхождение По тоже оставило отпечаток. Он впитывал любую информацию, полученную от своего брата Генри, который жил у родственников в Балтиморе и строил планы на кругосветное путешествие по морю. Его младшая сестра Розали, за которой по-прежнему следили Маккензи, повзрослела физически, но не умственно, и замуж она так и не вышла. Один из одноклассников, отмечая «аристократические» взгляды По, сказал: «Об Эдгаре По известно, что его родители были актерами, и что он зависел от щедрот, которые полагаются приемному сыну». Эта репутация придавала ему «свирепость, которой он иначе не имел бы».

Хотя Эдгара По и поощряли считать себя членом аристократии, ему постоянно напоминали об отсутствии прав на наследство. Будучи неусыновленным подопечным Джона Аллана, он на всю жизнь приобрел чувство обиды за ожидаемую, но отвергнутую привязанность. Его чувство высокого положения соседствовало с осознанием полного отсутствия безопасности. Он вырос конкурентоспособным, даже агрессивным, убежденным в собственной исключительности, что казалось ему и удачей, и проклятием.

К 1825 году, глядя на звезды с крыльца Молдавии, он все еще был угрюмым подростком – ссорился с приемным отцом, стремился уехать учиться в университет и мечтал отправиться в плавание.

Глава 2

Эксперимент Джефферсона

Летом, в год своего шестнадцатилетия, Эдгар бродил по конторе Аллана, выполняя работу клерка и посыльного. Аллан писал брату По: «Он ничего не делает и кажется совершенно несчастным. Со всей семьей он довольно груб. Я даже не представляю, чем мы могли вызвать подобное поведение». Аллан считал, что Эдгар вел себя неблагодарно, несмотря на то, что ему обеспечили гораздо лучшее образование, чем когда-либо было у самого Аллана. Друзья По в Ричмонде, по мнению Аллана, привели его к «образу мыслей и жизни, совершенно противоположному тому, что он вел в Англии».

Одним из поводов для разногласий послужил выпад Аллана против матери По: мол, Розали – потомок любовной связи. Обвинение (хотя, возможно, и правдивое) привело Эдгара в ярость. Все кругом знали, что Аллан оплачивал обучение незаконнорожденного сына. В конце концов, он станет внебрачным отцом близнецов. Морализаторство Аллана – обидный и лицемерный жест, а слова об измене – оскорбление приемной матери По, Фрэнсис.

Тем летом По ненадолго воссоединился со своим братом Генри. Тот проезжал через Ричмонд, чтобы сесть на корабль, направлявшийся в Южную Америку, а затем в Грецию и Россию. Эдгар позже приукрасит свою биографию приключениями брата.

Британские журналы питали юношеские навязчивые идеи По: история, путешествия, наука, литературные знаменитости, поэзия. Он оставался в курсе европейских событий благодаря изданиям, которые Аллан держал в своем магазине, включая The Spectator, The Edinburgh Review и, что самое впечатляющее, Blackwood’s Magazine – эдинбургский журнал, полный пикантных «сенсационных рассказов», литературных сплетен, научных открытий и философских дебатов. На его страницах Кольридж, Карлайл, Де Квинси и другие эссеисты знакомили читателей с немецкими идеалистами – Кантом, Фихте, Шеллингом и братьями Шлегель – и романтической поэзией.

Поэзия – какая прекрасная идея! Погрузиться в мир, такой же яркий и реальный, как этот, найти образы и звуки, чтобы привести других в совершенное, интимное пространство и вернуть обратно преображенными. Во время прогулок по сельской местности Ричмонда По нашел уединенное место, «прекрасное своим одиночеством»: «дикое озеро с черными скалами». Оно внушало ему особенный по своей природе ужас:

Я часто на рассвете днейЛюбил, скрываясь от людей,В глухой забраться уголок,Где был блаженно одинокУ озера, средь черных скал,Где сосен строй кругом стоял.Но лишь стелила полог свойНочь надо мной и над землейИ ветер веял меж дерев,Шепча таинственный напев,Как в темной сонной тишине,Рождался странный страх во мне;И этот страх мне сладок был —То чувство я б не объяснилНи за сокровища морей,Ни за любовь, что всех сильней, —Будь даже та любовь твоей.Таилась смерть в глухой волне,Ждала могила в глубинеТого, кто здесь, томим тоской,Мечтал найти душе покойИ мог бы, одинок и нем,У мрачных вод обресть Эдем.[9]

Он представлял водоем как «могилу» – для себя или для любого существа, достаточно странного, чтобы чувствовать успокоение при виде жуткого пейзажа. В невозделанном лесу за фасадами Ричмонда и в эмпатическом сне поэзии он обнаружил смесь удовольствия и ужаса, где смерть обещала утешение и надежду.

Хотя По следовал примеру Байрона, изображая изможденного миром изгнанника, его уныние имело реальные причины. Позже он написал сонет «К Елене» в память о Джейн Стит Стэнард, матери друга, которую он навещал, когда «был несчастлив дома (что случалось часто)». Она сошла с ума и умерла в 1824 году, присоединившись к растущей череде прекрасных покойных женщин в жизни По. Его любовь переключилась на Сару Эльмиру Ройстер, пятнадцатилетнюю девушку с темными кудрями, которая жила через дорогу от Алланов. Летом 1825 года они тайно обручились.

Смерть Галта, дяди Аллана, в начале того же года еще больше омрачила положение Эдгара. Болезненная Фрэнсис мало что могла сделать для защиты Эдгара от гневных вспышек Аллана, усиливавшихся после приступов пьянства. Как позже писала Сара Эльмира Ройстер, По «был приятным, но довольно печальным молодым человеком… Он был предан первой миссис Аллан, а она – ему».

По возлагал свои надежды на грядущие перемены. В начале 1826 года он собирался начать учебу в Шарлотсвилле, где только что открылся новый университет Томаса Джефферсона. Если Аллан признает его сыном, он сможет продолжить эрудированную жизнь, а если нет, тогда он последует за братом в море и погрузится в жизнь, полную приключений.

Лафайет, Гумбольдт и небесные маяки

В 1824 году в Соединенные Штаты вернулся маркиз де Лафайет, француз, сражавшийся во время Американской революции. Теперь он совершал турне по стране. Старого солдата и государственного деятеля приветствовали в столице Вирджинии юные стрелки Ричмонда во главе с лейтенантом Эдгаром Алланом По, который представил войска и обменялся словами о своем деде, старом квартирмейстере Лафайета в Балтиморе, могилу которого, как выяснилось, генерал только что посетил.

Поездка Лафайета по Соединенным Штатам почти через полвека после 1776 года ознаменовала момент национального оптимизма. В десятилетие после войны 1812 года вражда между демократическо-республиканской партией Джефферсона и городской, централизаторской федералистской партией, которую первоначально возглавлял Александр Гамильтон, ослабла. Война убедила президента Мэдисона, союзника Джефферсона, в необходимости более сильной национальной координации в области финансов и производства: после заключения мира он утвердил спонсируемый федералистами Второй национальный банк и защитный тариф. Джеймс Монро (президент с 1817 по 1825 год) не имел соперника на выборах 1820 года. Политический антагонизм возродился в ходе напряженных выборов 1824 года, на которых Джон Куинси Адамс с большим трудом обошел Эндрю Джексона, выиграв Коллегию выборщиков, но проиграв народное голосование.

Лафайета потрясли «огромные улучшения, восхитительные коммуникации и невероятные творения» новой республики. Во время инаугурации Джон Куинси Адамс объявил о планах по дальнейшему совершенствованию страны. Он обещал огромные инвестиции в коммуникации – дороги, каналы, железные дороги и научные ресурсы, основанные на «Американской системе» Генри Клея о внутренних улучшениях. Адамс предложил создать сеть астрономических обсерваторий, чтобы следить за «небесными явлениями». Европа обладала «ста тридцатью небесными маяками», в то время как американцы узнавали о «новом астрономическом открытии лишь из вторых рук». Адамс, бывший профессор риторики, сокрушался по поводу того, что американцы лишены маяков (обсерваторий и наблюдателей), хотя «Земля вращается в вечной темноте для наших непросвещенных глаз».

Противники Адамса высмеяли фразу о «небесные маяках». Джексон победил на всенародном голосовании, но проиграл выборщикам, и его последователи изводили Адамса, препятствуя его планам по улучшению страны. В частности, джексонианцы отвергали научные учреждения как аристократическую роскошь. Однако планы Адамса по организации национальной науки направили в нужное русло широко распространенную жажду знаний.

После 1812 года публичные лекции и экспериментальные постановки оказались на подъеме. Лекторы ездили из города в город, рассказывая о том, как интересно собирать и классифицировать растения, камни и окаменелости, наблюдать за птицами и другими животными, обитающими в Америке, изучать процессы образования почв. Некоторые привозили машины с грузами на шкивах для демонстрации законов Ньютона. Другие приносили стеклянные диски для создания статического электричества, чтобы шокировать аудиторию. Третьи проводили химические эксперименты, производящие дурные и ароматные запахи, искры и взрывы. Кто-то использовал оптические приборы, например, цветные слайды, проецируемые свечой или масляной лампой. Некоторые демонстрировали изобретения, включая автоматы, сложные музыкальные шкатулки и калейдоскоп, изобретенный в 1816 году эдинбургским оптиком Дэвидом Брюстером, который представлял взору фантастическую, симметричную игру цветных огоньков.

По всей стране появлялись лектории, предназначенные для информирования и поднятия настроения местных жителей. Бостон и другие города Новой Англии проявили особую активность в лицейском движении. Одним из первых стал нью-йоркский Лицей естественной истории, открытый в 1819 году. Женщины играли важную роль – как слушатели, организаторы и ораторы. Лицейское движение показало, что «интеллектуальные, моральные и социальные способности не ограничиваются лишь избранными представителями нашей расы, что наука не сосредоточена в каком-то благоприятном месте под небесами, что интеллект и привязанности присущи всему человеческому роду, и что наука безгранична, как земля и небеса». Непосредственный опыт науки – через образцы, приборы, свет и звуки – позволил мужчинам и женщинам, не имеющим достаточного образования, выйти на сцену знаний. Один теолог увидел, что «страна нашего рождения и наших связей так же быстро поднимается в научной славе, как в богатстве и политической власти».

В 1803 году научные проекты Америки получили мощный импульс благодаря визиту еще одного представителя европейского Просвещения – эпатажного прусского эрудита Александра фон Гумбольдта. В качестве последней остановки после своей многолетней экспедиции по испанской части Америки Гумбольдт причалил в Филадельфии и продолжил путь в Вашингтон для встречи с Джефферсоном. Исследовав реку Ориноко дальше, чем любой европейский предшественник, поднявшись на головокружительную вершину горы Чимборасо (вернее, почти), преодолев бури, болезни, враждебность испанских чиновников и настороженность коренных американцев, теперь он отдавал дань уважения «стране будущего».

Пользуясь ошеломляющим арсеналом точных приборов, некоторые из которых потерялись в море, и потрясающей сокровищницей растений, животных, карт и тетрадей для наблюдений, Гумбольдт излагал свои мысли и наблюдения в Американском философском обществе и кабинетах президента. В своих монологах он рассказывал о формировании облаков, разнообразии почв, повадках ящериц, магнитной энергии Земли, об унизительном обращении испанцев с коренными жителями и африканскими рабами, а также о своих надеждах на революцию в Европе. Гумбольдт выступал против рабства, и, будучи ярым республиканцем, он позже станет призывать Симона Боливара возглавить революцию в Новой Испании.

Подход Гумбольдта к изучению природной среды был одновременно локальным и глобальным. Он анализировал изменения флоры, фауны и атмосферных явлений – температуры, давления, состава воздуха, голубизны неба – в зависимости от широты, долготы и высоты над уровнем моря. Он изобразил эти среды в их вариациях, выявив закономерности в распределении растений, геологических образований, животных, а также погоды, беспрецедентно используя диаграммы и карты. Одним из его открытий стали «изотермические полосы», регионы на планете, которые имели схожую температуру – например, северная Европа и северная часть Соединенных Штатов, – что впоследствии использовалось для обоснования экспансии белых поселенцев в Северной Америке. Джефферсон хотел услышать отчеты Гумбольдта об испанских владениях и о том, могут ли они поддаться влиянию – или вторжению – со стороны Соединенных Штатов.

Во время своего визита в 1803 году Гумбольдт поразил как ученых, так и государственных деятелей, включая Альберта Галлатина, Чарльза Пикеринга и молодого Джона Куинси Адамса. Двадцать два года спустя планы президента Адамса по созданию сети «небесных маяков» и единой национальной научной инфраструктуры совпали с видением Гумбольдта о будущем международной науки. Глобально распределенные сети приборов и наблюдателей образовали бы динамичное, живое целое, сплетающее воедино природу и знания. Благодаря этому визиту Гумбольдт стал крестным отцом американской науки. Четыре десятилетия спустя По посвятит ему свою космологию «Эврика».

Гумбольдт для американской науки являлся тем же, кем Лафайет для американской политики. Каждый из них способствовал формированию просвещенного, республиканского видения, характерного для бывших колоний и в то же время связанного с прогрессивными движениями в Европе. Джефферсон принял старшего государственного деятеля так же тепло, как и молодого исследователя. Он видел, что они указывали путь к будущему страны.

Самая либеральная учебная программа

Когда в 1809 году Джефферсон перебрался на свою плантацию в Монтиселло, он сосредоточился на улучшении состояния образования в Соединенных Штатах. Венцом его плана стал Вирджинский университет в Шарлотсвилле, куда По поступил в 1826 году.

Это был смелый эксперимент: национально ориентированный университет с современной учебной программой и без теологического надзора. По плану Джефферсона начальные школы переходили в колледжи, где преподавались навигация, геодезия, языки и «высшие разделы числовой арифметики». На вершине этой «лестницы обучения» находился университет. В письме, предлагая профессорскую должность астроному из Массачусетса Натаниэлю Боудичу, Джефферсон объяснил свой замысел: «Это будет некая «академическая деревня» из зданий, каждое в своем стиле, все расположены на открытом четырехугольнике, образуя миниатюрное, независимое, гостеприимное, корректное и добрососедское общество». По совету архитектора Бенджамина Латроба Джефферсон разместил в центре библиотеку: миниатюрный Пантеон, повторяющий форму Монтиселло, его близлежащего дома. Красный кирпич и белые деревянные рамы ротонды перекликались с колониальным стилем, а приверженность Джефферсона и Латроба классическому рационализму проявилась в колоннах, куполе и пропорциях.

Аксиома Декларации независимости о том, что «все люди созданы равными», противоречила терпимости Джефферсона к рабству и его вере в «естественную аристократию», основанную на наследуемых различиях в талантах и добродетелях. Хотя Джефферсон считал европейские аристократии почвой для коррупции, в его университете предпочтение будет отдаваться тем, кто «создан для ученых профессий» и «богатым, которые, обладая независимым состоянием, могут претендовать на участие в управлении делами нации» – то есть сыновьям плантаторов и рабовладельцев.

В отличие от колониальных колледжей, в учебном плане Вирджинии акцент делался на естественные науки, хотя языки и риторика по-прежнему поощрялись. Университет Джефферсона позволял студентам «выбирать лекции, которые они будут посещать», и требовал «элементарной квалификации». Как и в Берлинском университете, недавно основанном Вильгельмом фон Гумбольдтом (братом Александра), руководящим принципом в Шарлотсвилле стало «позволение каждому приходить и слушать все, что, по его мнению, улучшит состояние ума».

На Западном рубеже

Молодой человек с таким социальным положением, образованием и талантами, как у По, мог рассчитывать на блестящее будущее. После окончания университета он мог жениться на Саре Эльмире Ройстер и заняться каким-нибудь мелким делом – возможно, юриспруденцией или политикой, – а если повезет, то унаследовать состояние отца и поступать по своему усмотрению.

Однако его отношения с Алланом уже несколько месяцев оставались натянутыми. В феврале 1826 года он приехал в Шарлотсвилл в экипаже, которым управлял порабощенный Алланом слуга Джеймс Хилл. Шел второй год обучения По в университете. В Шарлотсвилле он присоединился к богатым молодым белым мужчинам, которые наводили последний джентльменский лоск перед возвращением к управлению унаследованными поместьями. Они выезжали на лужайку в экипажах, сопровождаемые слугами-африканцами, в дорогих одеждах, с дуэльными пистолетами и большими пособиями.

По стал свидетелем грандиозных амбиций эксперимента Джефферсона в области свободы и добродетели, а также его первых неудач. Его учили профессора, нанятые из Европы: он изучал древние языки у Джорджа Лонга из Кембриджа и современные языки у немца Георга Блеттермана. В библиотеке он брал труды по древней истории, тома Вольтера и учебник Дюфифа с примерами из астрономии, естественной истории и математики. По вступил в Литературное и дискуссионное общество Джефферсона. Вероятно, он даже обедал с Джефферсоном, который регулярно приглашал студентов в Монтиселло, а также стал свидетелем похорон этого великого человека в 1826 году.

Студенты университета играли в азартные игры, сквернословили, выходили на дуэли и устраивали пьяные бунты. Раннее произведение Эдгара По «Мистификация» – жанр литературных подделок, призванных заставить читателя пересмотреть свои предубеждения, – написано на основе университетского опыта. Хотя действие повести происходит в немецком университетском городе Гёттингене, эти же события могли происходить в Шарлотсвилле в 1826 году, где «ничего не делалось помимо еды, питья и веселья», дуэли были в моде, а один лишь намек на то, что «чье-то мнение не соответствует статусу джентльмена», становился поводом для вызова.

По писал Аллану:

«Колонны портика достроены, что значительно улучшает внешний вид дома. Книги убраны в библиотеку (у нас, к слову, очень хорошая коллекция).

В последнее время у нас много драк – вчера вечером факультет исключил Уиклиффа за плохое поведение, вернее за то, что во время перепалки он укусил за руку одного из студентов. Я видел своими глазами: все происходило прямо перед моей дверью. Хотя Уиклифф намного сильнее, останавливаться он и не думал – как только соперник оказался в его власти, он начал кусаться (я видел руку – похоже, дело серьезное)».

Вот так обстановка классической эстетики и образованности разрушается актом безжалостной жестокости: это и станет фирменным стилем По. Кроме того, это была точная транскрипция ранней американской действительности.

Сокурсник считал По «очень возбудимым и беспокойным, временами своенравным, меланхоличным и угрюмым, но в лучших своих настроениях веселым, жизнерадостным и самым приятным собеседником». Он прославился тем, что «цитировал поэтов и читал поэтические произведения собственного сочинения, которыми наслаждались его друзья», пока «внезапно в нем не произошла перемена», и он не стал рисовать на стенах общежития «причудливые, фантастические и гротескные фигуры». Среди набросков оказались и иллюстрации к произведениям Байрона, автора бестселлеров в Шарлотсвилле в те времена.

В лаконичной, мелодичной поэзии Байрона нашли отражение остроумие, тоска и болезненная печаль. Славу ему принесло «Паломничество Чайльд Гарольда», длинная поэма, повествующая о путешествии смелого и чувствительного героя, втянутого в скандальные дела и во многом непонятого. Последующие произведения, включая «Манфреда» и «Дон Жуана», писались в трагическом и сатирическом направлениях. Байрон играл со своей публикой, разжигая вокруг себя слухи, в том числе о кровосмесительной связи со своей сводной сестрой. В конце концов он бежал на континент. В Женеве, во время сессии рассказов о призраках с Мэри и Перси Шелли, родился Франкенштейн. После того как Перси утонул, Байрон скончался от лихорадки во время участия в греческой революции.

В университете По вжился в байроническую роль беспутного, одержимого поэта. Чтобы выглядеть соответствующим образом, он купил в кредит три ярда синей ткани, набор «лучших позолоченных пуговиц» и «бархатный жилет». Кроме того, он часто принимал предложение выпить. Как сказал один друг: «Чтобы утихомирить чрезмерную нервную возбудимость, от которой он страдал, По слишком часто подвергал себя влиянию невидимого духа вина».

Алкоголь, особенно персиковый бренди, который любили студенты, оказывал пагубное воздействие. По словам одного из однокурсников, «на него влиял не вкус напитка; не желая смаковать или хотя бы распробовать вкус, он брал полный стакан – без воды и сахара – и за один присест отправлял его в желудок. Эта привычка часто доводила его до изнеможения». Даже небольшое количество спиртного влияло на По не самым лучшим образом. Кроме того, первые месяцы он играл в азартные игры – привычка, более простительная для тех, у кого имелось состояние. Однажды, обнаружив книгу гравюр Хогарта, которую он очень хотел, По заключил пари, но в итоге ему пришлось купить ее другому человеку.

В более поздней повести Эдгара По «Уильям Уилсон» подтверждается обращение героя к разврату во время обучения в Оксфорде:

«Нерасчетливое тщеславие родителей снабдило меня таким гардеробом и содержанием, что я по желанию предавался роскоши, уже столь дорогой моему сердцу, – соперничать в расточительстве с самыми высокомерными наследниками богатейших графств Великобритании. Возбужденный возможностью грешить, я мог придаваться пороку, отчего мой пылкий нрав вспыхнул с удвоенной силой. Отбросив все приличия, я бросился в омут разгула. Я изобрел множество новых безумств и тем самым дополнил длинный список пороков, которыми славился в то время самый развратный университет Европы».

Двойник рассказчика – воплощение нечистой совести – разоблачает его в карточном шулерстве, с позором изгоняет из университета и побуждает к дальнейшему вероломству.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Notes

1

Перевод К. Бальмонта

2

Илл. 1

3

Перевод В. Брюсова

4

Илл. 2

5

Перевод В. Брюсова

6

Перевод В. Брюсова

7

Илл. 3

8

Илл. 4

9

Перевод Г. Бена