Камыши на краю космоса

Кур завела не я, а моя дочь-авантюристка. Я бы на это не решилась. Теперь, когда дочь в отъезде, ухаживаем за птицами мы с мужем, но я нисколько не жалею. Оказывается, жить вместе с животными всегда приятно, пусть это даже и не собака вовсе, а просто куры. Даже синицы в кормушке приносят радость, ну а если залетит снегирь, это вообще праздник. Летают сойки, таскают желуди с нашего дуба. Изредка прилетают совсем неизвестные птицы. На этот случай у меня всегда под рукой определитель. Заходят перекусить соседские и просто ничьи кошки, протаптывают утром следы на снегу. Крысы тоже оставляют следы и норы и не спрашивают, любишь ты их или нет, хочешь ли жить с ними по соседству. Мыши тоже не спрашивают, но куда же без них.

Наша замечательная и любимая собака овчарка погибла под колесами электрички. Она была слишком любопытна и свободолюбива, сбежала из дому погулять, когда мы ненадолго отлучились. Но это уже совсем другая история, в ней о любви, о том, как замечательно было вместе и как больно потом.

Диалектика. Те, кто приносят самое большое счастье, несут и самую большую боль.

Не хотелось бы заканчивать на печальной ноте, но…

Может быть, что-нибудь придумаю позже. Какой-нибудь жизнеутверждающий финал.

Хотя радость от жизни на природе (пускай вынужденно), от тех же кур, соек и синиц – это и есть жизнеутверждающий финал этого куриного нехитрого повествования.

Я – Джерри

Я – Джерри, молодая овчарка двух лет от роду. Я дворовая собака, потому что круглый год живу на улице, у меня есть будка и небольшой загон. Я не люблю сидеть в загоне, и мне нравится, когда хозяева отпускают меня погулять по участку. Хорошо, что в последнее время они делают это часто. Жизнь в загоне невыносимо скучна. Жизнь на воле прекрасна и удивительна.

Я люблю, когда хозяева ходят со мной на прогулки. Но еще больше люблю, когда раз в неделю приезжают взрослые хозяева, те, что приходятся родителями моим молодым хозяевам. Они берут меня с собой, когда идут в лес, надев на ноги странные длинные палки. В руках у них тоже палки, но этих палок я не боюсь, потому что они никогда не причиняют мне вреда. Вот тогда я счастлива, я бегаю по снегу и радуюсь лесу, сугробам, движению и свободе.

Иногда старшая хозяйка берет меня с собой на прогулку. Прогулки по лесу – самое счастливое мое время. За эти прогулки я просто обожаю свою взрослую хозяйку.

Она открывает калитку, и я стремглав выбегаю на улицу. Волна новых запахов идет мне навстречу. Нет, на участке у меня все тоже пронизано запахами. Особенно это чувствуется, когда сходит снег, появляются травы, листья и запахи. Но здесь, за воротами, много новых запахов, которых нет на участке: вот повеяло запахом жареного мяса откуда-то издалека, люди называют это «шашлык». Вот мимо кустика прошел знакомый пес и оставил на нем свою записочку: «Здесь был я». А вот записочка с незнакомой подписью, вот любовное послание от кавалера. Я молода и красива, немудрено, что кавалеры оставляют мне свои страстные послания. А раз или два в году бывает время, когда они просто кружат вокруг моего забора и прилагают все усилия, чтобы добиться свидания со мной. Моя кровь тоже играет в это время. На меня наваливается вдруг какое-то странное беспричинное беспокойство и томление. Мне становится грустно или хочется убежать от хозяев.

Однажды я убежала. Кто-то вовремя не закрыл калитку, и я вырвалась на волю, движимая непонятным мне зовом. Правда, меня быстро нашла взрослая хозяйка. Нашла на том же месте, где мы с ней обычно гуляли, возле леса. Я побежала туда, потому что уже знала эти места, там было хорошо и вольно и была разбросана целая россыпь любовных записочек.

Я люблю гулять в лесу. Хозяйка всегда отпускает меня с поводка, и я бегу по тропинке, веселая и свободная. Здесь, в лесу, навстречу мне несется целая лавина запахов, океан запахов. Я купаюсь в этом разноцветном океане и вылавливаю из него отдельные, прочувствовав их, отпускаю. Вылавливаю следующий, и так бесконечно. Это увлекательнейшее занятие. Оно захватывает меня полностью, я погружаюсь в него, живу в нем, каждым волоском ощущаю волнующую жизнь во мне и вокруг меня.

Здесь я могу вдоволь набегаться, ощутив всю упругость и силу своих молодых мышц.

Мне становится хорошо и радостно от этих, нахлынувших на меня сплошным потоком, лесных запахов, от этой веселой беготни.

Еще лучше бывает бегать кругами по лугу. Я ощущаю удовольствие во всем теле от долгого, мощного движения, когда каждая мышца радуется во мне. Вот она, моя настоящая жизнь. Она в нахлынувшем на меня цветной волной океане запахов и в этом мощном, веселом, непрерывном, радостном движении – движении, которое и есть сама жизнь.

Хозяева кормят меня сухим кормом. Я ем эти сухие хрустящие лепешечки, когда голодна, но люблю я другое. Я люблю разнообразие, поэтому, как только приезжает старшая хозяйка, я устраиваюсь у нее под окном. Я сижу и внимательно смотрю в окно, навострив уши, и бывает, мне перепадает какой-нибудь вкусный кусочек. Мне даже не очень важно, что именно это будет, кусочек хлеба или сыр. Мне все в новинку и все интересно и вкусно, но сыр все же лучше. Иногда старшая хозяйка варит мне кашу. Эту праздничную кашу я вылизываю до последней крошки, к ужасу хозяйки, которая переживает, что я вечно голодна.

Иногда я зарываю кусочки в землю. Тогда у меня весь нос становится испачканным землей.

Как-то при мне моя старшая хозяйка тоже зарывала что-то вкусное в землю, какие-то свои припасы.

Я любопытна и, когда она отвлеклась, пошла и посмотрела, что там у нее зарыто. Честно говоря, я хотела сама этим поживиться. Но к своему удивлению, раскопала я только какую-то непонятную мне луковицу. Похоже, это было какое-то растение. Растений полно вокруг, какой смысл прятать их в землю?

Я даже попробовала луковицу на вкус. Ничего особенного, невкусно и несъедобно. Я выбросила остатки недогрызенной луковицы.

Хозяйке не понравились почему-то мои исследования.

Когда уезжают мои хозяева, я лежу у калитки и поджидаю их обратно.

Когда они возвращаются, я прыгаю им на плечи и целую в губы.

Я радуюсь, как ненормальная, вернее, как всякая нормальная собака.

Больше всего я люблю играть с людьми. Люблю, когда мне бросают палку, а я ее поднимаю и не отдаю назад. В этом и заключается моя игра.

Люблю ловить зубами снег, когда зимой хозяин чистит дорожки и крышу, люблю бегать с детьми и хозяйкой. Я люблю все игры.

Я люблю своих хозяев.

Я сама сгусток любви, движения и привязанности.

Хозяева почти всегда улыбаются, когда меня видят. Особенно старшая хозяйка. Они радуются, значит, я приношу им радость. Я – что-то живое, любопытное и подвижное, вызывающее у людей радость. Вот что я такое – генератор радости. Хотя слова «генератор» я не знаю. Я просто это чувствую и думаю без слов своими собачьими мыслями.

Больничные хроники

Ровно две недели осталось до Нового года. Давняя приятельница пригласила меня в ресторан. Меня и компанию сотрудниц с нашей прежней работы. Моя первая работа – это «Проектстальконструкция», проектный институт, куда я попала сразу после учебы. Стальные конструкции – мосты и всевозможные опоры – иногда рушились, причиной была коррозия или усталость металла. Меня, как молодого специалиста, посадили тереть шлифы (это означало – изготавливать металлические образцы для дальнейшего исследования) и считать зерно на фотографиях с этих самых образцов.

Всего в компании нас пятеро «девочек». Это всегда так говорят – «девочки», несмотря на то что девочкам уже всем за пятьдесят в лучшем случае. Ресторан назывался «Белый кролик», находился в центре Москвы на Смоленской площади, располагался на крыше нового торгового центра, и из него открывался замечательный вид на город. Специфика этого заведения была такова, что там не кормили, а показывали фокусы из еды за большие деньги.

Просмотрев меню, я поняла, что есть там нечего, но развлечься можно. Предусмотрительно прочитав в интернете о ресторане, я испугалась его пафосности. Мне представились разодетые гламурные девицы с накачанными губами и распущенными белокурыми волосами, охотящиеся за богатыми мужчинами, таких я видела по телевизору. Устрашившись своего несоответствия девицам и месту, я тут же поехала на известный мне вещевой рынок в Коньково за кофточкой. Куда еще можно поехать, я не знала, потому что все предыдущие походы по магазинам в поисках нужной одежды, как правило, заканчивались ничем. Кофточку я с трудом, но купила, но мало того, меня по моей доверчивости ушлые продавщицы уговорили еще взять шубу из бобрика за вполне приличные для меня деньги. Когда я покупала шубу, на улице было ноль градусов, но вскоре температура понизилась, и оказалось, что шуба и греет только в ноль градусов, а при минус пяти-десяти в ней можно дуба дать. Короче говоря, это была ошибка. Помог мне совершить ее муж, который и раньше, было дело, толкал меня на спонтанные необдуманные покупки, которые я сама делать опасалась. Ему в этот момент надо было показать перед продавцами свою платежеспособность, а деньги тем не менее были взяты с моей карты.

И так, благодаря поездке на рынок, я ехала в ресторан в новой шубе из бобрика и чувствовала себя вполне в тренде. И вот я поднимаюсь в ресторан. По пути мне вручают бумажную полосочку с пробником нового запаха духов с игривым названием «Шпильки». Пока мне все нравится. Вот уже зал. Сидят мои «девочки». Цветы, красное вино, фото, необычная еда. Праздник начался. Я оглядываюсь по сторонам. Напротив нас за соседним столиком две пожилые женщины, на плечах платки, очень простая повседневная одежда. Они едят суп из горшочков. С ними молодая женщина, она просто зашла покормить своих пожилых родственниц. Это ответ на мои страхи по поводу несоответствия месту и времени. Сидят просто люди и просто едят.

Не буду описывать меню, кому интересно, может посмотреть отдельно в интернете.

Ресторан был в субботу. В воскресенье мы поехали на дачу к дочери. У нее и у зятя день рождения одновременно, два дня друг за другом. Там тоже угощение: селедка под шубой, гусь, слоеный наполеон. В понедельник мы дома. На ночь я выпиваю таблетку баралгина – у меня уже болит бок. Во вторник утром я просыпаюсь. У меня сильная боль в боку. Боль так сильна, что я чуть ли не теряю сознание. Муж вызывает скорую. Скорая приезжает удивительно быстро. Мне делают укол, но боль ничуточки не ослабевает. Я прошу у врача другие лекарства, но мне говорят, что у них ничего другого нет. Врач советует выпить еще одну таблетку баралгина. От боли я не могу даже одеться. Кое-как делаю это, и мы едем в больницу.

Приемный покой. Какие-то обследования, анализы. Меня кладут в реанимацию. Четыре дня в реанимации. Положение тяжелое. Капельницы, капельницы, чуть ли не круглосуточно. Обходы врачей два раза в день. Хорошие сестры. Сердитые сестры. Сердитые иногда хамят. Сердятся, что я нездорова и иногда доставляю им неприятности в виде перестилания постели, например. Сердятся, что муж не принес салфетки и пеленки, хотя и ходит каждый день. А кто-нибудь сказал мне о том, что надо что-то принести? Я же наивна, недавно только от телевизора, где в больницах все так красиво. Я необоснованно полагаю, что пеленки купило правительство Москвы. Нет, мне совсем не жалко тратиться на пеленки. Я готова тратить сколько угодно и на что угодно, лишь бы поправиться, но ведь мне никто ничего не сказал, а теперь меня же за это и отчитывают. А это несправедливо. В больнице ты перестаешь быть взрослым, самостоятельным человеком. Ты беспомощен и бесправен, к тому же тебе больно. Ты превращаешься в объект, над которым работают другие люди. Поэтому больница – это сплошной непрекращающийся стресс.

Но вот пришло время переводить меня в палату.

«Вам повезло, что в палате освободилось место, – сказала мне на прощанье медсестра. – А то бы залежались здесь».

По правде говоря, я лучше бы осталась на выходные в реанимации, чем переходить в палату. Здесь все бегают вокруг тебя, а в палате ты становишься уже сам по себе. Ты уже мало кому интересен, и со всеми возникающими трудностями надо справляться самому. А трудности представляет весь процесс жизни, потому что пока нет сил подняться. Я лежачая больная. Начинается процесс борьбы за внимание и помощь нянечек. Завоевываются они довольно просто, старым дедовским способом.

Я лежу в палате. Нас шесть человек. В основном это взрослые, если не сказать пожилые, женщины. Справа от меня молоденькая девушка после аппендицита. Позже я узнаю, что она ординатор в этой же больнице. Девушка стройная, белокурая красавица. К ней приходит мама, такая же стройная и красивая, даже еще лучше. Две русские красавицы, только одна из них в полном расцвете своей среднерусской красоты, а второй еще предстоит расцвести в полную силу.

Напротив меня лежит бабушка. Рядом с ней дежурит сиделка – худенькая молодая женщина с Украины. Для сиделки она слишком много и громко говорит. Но окружающие не сердятся, прощают ей громкие разговоры, потому что у нее трудная судьба. Таня – так зовут сиделку – вьется вокруг своей подопечной: то протирает ее влажной салфеткой, то будит, чтобы покормить, не давая ей спать, то находит еще какое-нибудь занятие. Я завидую, мне тоже хочется внимания и влажную салфетку. Параллельно Таня сидит в телефоне, скачивает и смотрит какой-то шумный фильм чуть ли не со стрельбой на всю палату. Вечером начинает звонить Танина дочка – ученица начальной школы. Дочка проходит суффиксы, на украиньской мове, и они с Таней долго разбираются с суффиксом -чк: черевички, спидничка. Я слышу ридну украиньску мову, и мне становится тепло на сердце. Но Тане не позавидуешь. Дочка чего-то не понимает. Таня возмущается, что-то бестолково объясняет. Дочка плачет.

У Тани вообще тяжелая жизнь. У нее на родине остались двое детей, она разведена с мужем. Кто там за ними присматривает, кажется, старший за младшей. Таня зарабатывает на жизнь. Вечером оказывается, что она и спит тут же в палате на раскладушке рядом со своей подопечной. Таня работает круглые сутки без отдыха, и платят, как потом выяснится, ей совсем не много. На следующий день Таня начинает звонить по телефону и искать себе новую подопечную. Ее бабушку забирают домой, и Таня там больше не нужна.

Муж договаривается, и несколько дней до отъезда Таня помогает мне. Я вижу, как она старается. Бабушку выписывают. На ее место тут же кладут новую больную. Свято место пусто не бывает. Больных очень много, и они постоянно меняются. Новая пациентка тоже лежачая. Очень грузная пожилая женщина. У нее что-то болит, и она не может не только встать, даже повернуться.

Грешно смеяться над больными людьми, но медики – люди без сантиментов. Таких, как я, располневших с возрастом женщин моя подруга врач-терапевт называет обидно «кастрюлями». А эта еще толще, эта целая «квашня». Я вспоминаю эти обидные названия, потому что вижу, как страшно дойти до такого состояния, когда ты не владеешь собственным телом, не можешь повернуться без посторонней помощи, да и с посторонней не очень.

Приходящие доктора и нянечки спрашивают большую женщину: «У вас есть родственники?»

Она всегда отвечает, что родственников у нее нет. Это не мешает ей регулярно звонить сыну, который живет и работает в Питере. Понятно, что в беспомощном состоянии и в отсутствие родственников Большой (назовем ее так) необходима сиделка. Появляется нянечка. Нянечка сообщает, что в больнице есть официальные платные услуги, но она возьмет меньше. Большая предлагает нянечке скинуть цену еще рублей на пятьсот, та не соглашается.

Время от времени Большая звонит сыну и всем своим знакомым. Она жалуется и в конце разговора говорит, что хочет одного – поскорее умереть. Параллельно с этими разговорами идет торговля с нянечкой, та не уступает. Со стороны кажется странной эта упорная экономия пятисот рублей человеком, готовым отойти в мир иной. Что-то не стыкуется. В своих телефонных разговорах с близкими Большая ведет себя как манипулятор, откровенный и неприкрытый, хотя ее, кажется, тоже надо пожалеть. Заканчивается все хорошо. Нянечка ухаживает за Большой. Сын переводит сиделке деньги. Все довольны.

Слева от меня женщина средних лет, ухоженная, симпатичная, интеллигентная, летом путешествует на пароходе. Я давно ищу попутчицу по путешествиям, вот она наконец найдена. Мне несказанно повезло. Позже я понимаю, откуда эта ухоженность. Моя знакомая всю жизнь проработала в бухгалтерии. Дама приятная во всех отношениях. Снова я ошиблась. Мой типаж подружки несколько иной.

Напротив меня еще две женщины: одна пенсионерка, бывший работник НИИ, другая просто добрая бабушка. Она самая добрая в палате и поэтому самая хорошая. Обеих выписывают. Их место занимают другие: совсем молоденькая семнадцатилетняя девушка, назовем ее Белоснежка, и пенсионерка, поклонница ЗОЖ.

У Белоснежки светлая кожа, темные как смоль, слегка вьющиеся волосы, она похожа на итальянок с картин Карла Брюллова. Белоснежка учится в милицейском колледже. Она очень женственна и совершенно не похожа на защитницу правопорядка. Белоснежка рассказывает, как во время обеда их поднимают по стойке смирно и заставляют стоять всем взводом, или как там это у них называется. Если обед закончился и поесть они не успели, то так и отправляются в класс полуголодными. У местных начальников принято ругать учениц матом. Это хрупкую Белоснежку-то матом! От таких порядков у Белоснежки обострились хронические желудочные болезни, и в этом нет ничего удивительного. Теперь ее здесь обследуют. Я пробую намекнуть Белоснежке, не сменить ли ей специальность. Но она ни за что не хочет уходить из злополучного колледжа. У нее папа работает в милиции в метро. Папа поможет, и она обязательно станет юристом, а там хорошие перспективы.

Вторая пациентка – любительница ЗОЖ. Каждую зиму она с мужем ездит по бесплатной от собеса путевке на юг. Вот и недавно они отдыхали где-то в Абхазии. Лежали в горячих источниках, грели косточки, смотрели в небо и наслаждались жизнью. Правда, по приезде в Москву обнаружилось, что подхватили в источниках чесотку, но это мелочи жизни. Все равно жизнь прекрасна. Любительница ЗОЖ любит поговорить. Своей жертвой она избрала Белоснежку, та молода и не может противостоять натиску пенсионерки, поэтому ей все время приходится выслушивать ее поучения и рассказы. Советы, если им следовать, очень полезны для здоровья. К примеру, совет, что терпеть, если вдруг приспичило, нельзя, и если поблизости нет туалета, нужно найти кустик. Совет, конечно, хороший. Но где бы, интересно, она нашла подходящий кустик в центре Москвы? Женщина выдает куски текста о том, что можно, что нельзя, что полезно, а что вредно. Я понимаю, что все это уже много раз слышала и читала, и поражаюсь, до чего стандартны эти тексты. Моя соседка говорит стандартным языком проповедников ЗОЖ. Похоже, что ЗОЖ – это уже почти религия, правда, неимоверно устаревшая. А их тексты – это уже почти молитвы, но невероятно скучные.

Я болею. Я борюсь. Мне возят яблочный компот вместо еды. Наконец мне разрешают есть больничную пищу. Она кажется мне невероятно вкусной. Наверное, это потому, что неделю я питалась через капельницы, но и не только поэтому. Просто в этой больнице очень хороший повар и очень вкусная еда. Я впервые вижу вкусную и притом диетическую еду в городской больнице. Для меня, изголодавшейся во время болезни, еда идет просто на уровне хорошего ресторана. К чести повара скажу, что это больница имени Виноградова.

После положенных двенадцати дней меня выписывают. Это лучше, чем встречать Новый год в больнице, хотя я уже и к этой неприятности готова.

Дома я лежу в постели и смотрю подряд все старые фильмы. Это у меня впервые такой Новый год. Праздник в кровати.

Камыши на краю космоса

Нас засыпало снегом. Снег идет три дня не переставая. Доехали на лыжах до водохранилища. Там не видно горизонта, только белая бесконечность. Камыши растут на краю космоса. А у орешника зеленые почки, и верба зацветает. Весна на пике зимы. С крыши нашего дома свисают сосульки до земли. Это невероятно красиво, но значит лишь то, что плохо утеплена крыша.

Капли

Вера приехала в Москву учиться сразу после школы. До этого она жила вдвоем с мамой.

Вера была домашним ребенком и была очень привязана к маме.

Закончилась жизнь школьная, началась студенческая. Веру поселили в общежитие к девочкам-старшекурсницам. Общежитие было совсем новое, квартирного типа. В каждой квартире было по две комнаты со всеми удобствами, кроме кухни. Кухня была общая в коридоре. В одной комнате жили три девочки, а в другой жила Вера с соседкой. Соседка была старше, опытнее, и Вера воспринимала ее как взрослую женщину, хотя на самом деле это было не так.

Соседку звали Лена. Она все время рассказывала Верочке о своей любви к Угуру – восточному мальчику из ее группы. Иногда Лена брала Верочку собой на концерты в Дом ученых.

Девочки все время шутили и много смеялись. Смеялась с ними и Вера. Ей никогда потом не жилось так весело, как в те годы.

Время от времени в общежитии устраивались танцы. Иногда на танцы ездили в дом Коммуны. Это было второе, старое общежитие института, где жили мальчики. Общежитие представляло собой большое здание в духе конструктивизма с невероятной длины коридорами и являлось памятником архитектуры.

На таких танцах Вера и познакомилась с первым мальчиком.

Мальчик пригласил Верочку. Они протанцевали весь вечер, а потом пошли гулять до ближайшего метро.

Была уже поздняя осень, на улице было морозно. Вера замерзла, и когда вошли в вестибюль метро, мальчик отогревал замерзшие Верины пальцы своим дыханием.

Этого было достаточно, чтобы влюбиться. Мальчик учился на курс старше Веры. Он был среднего роста и откровенно некрасив, но это было неважно. Он был лучше и желаннее всех, ведь он первый отогрел Верины руки. Теперь Вера иногда видела его в институте, здоровалась, но мальчик уже не обращал на нее внимания. Ему не могло прийти в голову, что его скромная особа может чем-то заинтересовать красивую девушку, поэтому первая Верочкина любовь оставалась безответной. Это была первая институтская любовь, потому что в школе Вера постоянно была в кого-нибудь влюблена. Объекты любви менялись, но состояние влюбленности оставалось постоянным. Иначе просто и не могло быть.

Вера тихо мучилась от неразделенной любви, писала письма маме, рассказывая о своих чувствах, но ничего не менялось.

Кроме танцев, были еще коньки, походы и выставки. На коньках катались всей группой в парке Горького. Катались по превращенным в ледяные дороги аллеям парка. Было хорошо и весело.

Ходили на выставки в Музей Пушкина. Отстаивали несколько дней, подменяя друг друга, длинную очередь на «Джоконду». «Джоконда» потом забылась, а воспоминания о стоянии в веселой очереди остались почему-то навсегда. В сущности, это было даже и не весело. Просто собиралась вместе группа студентов, стояли на холоде, пили что-то из термосов, чтобы согреться. Почему-то это отпечаталось в памяти сильнее, чем шедевр Леонардо. Загадки восприятия.

Иногда ездили в гости к своим ребятам в Коммуну. Ребята выпивали, как и положено студентам, и взрослые ребята с ПО (подготовительного отделения, где учились производственники) спаивали недавних школьников. Там, в Коммуне, знакомились иногда с мальчиками с параллельных потоков. Однажды так, в гостях Вера познакомилась с мальчиком из Тольятти. Он был высокого роста, хорошо сложен и невероятно красив. Мальчик так же, как Вера, носил очки, и Вера не влюбилась в него только потому, что ей казалось, что двое очкариков на одну влюбленную пару – это уже слишком.

Вера не влюбилась, но все равно они вечером пошли гулять в Нескучный сад. Они бродили по аллеям, а потом мальчик спросил разрешения поцеловать Верочку, а Верочка не разрешила.

Она не хотела размениваться на поцелуи без любви, а берегла себя для чего-то большего.

Тем более что она никогда еще не целовалась.

Красивый мальчик послушался Верочку и не стал целоваться. Мальчик был такой же молодой и неопытный, как и Верочка. Ну кто же спрашивает разрешения на поцелуи!

На этом роман и закончился. Вера осталась равнодушной к красивому мальчику. Хотя если бы не две пары очков, как знать, может быть, что-нибудь и получилось бы… Позже взрослую Веру это уже совсем не смущало.

Было еще одно знаменательное знакомство. Иван Орлов – фамилия и имя говорили сами за себя и вполне соответствовали их хозяину. Именно на это и клюнула Верочка, Иван Орлов действительно был хорош.

Они гуляли на Ленинских горах, разговаривали. Иван жил не в общежитии, а на частной квартире.

– Но ты же будешь приезжать ко мне? – бросил Иван в разговоре. Видимо, этот вопрос его волновал.

«С какой это стати?!» – возмущенно подумала Верочка и ничего не ответила.

Разговоры Ивана Орлова были скучны Вере. Они прогуляли один день вместе и расстались. В Верочкиной группе у них был общий знакомый, и потом они каждый по очереди жаловались ему друг на друга. Оба одинаково друг другу не понравились.