Крест над Глетчером. Часть 1

Мариетта не заставляла себя угощать, мысленно решив отблагодарить Альфреда радушным приемом у отца. Между ними скоро завязалась оживленная болтовня, изредка прерывавшаяся с обеих сторон пытливыми взглядами.

Весь поглощенный впечатлением неожиданной встречи, Альфред только теперь предался созерцанию окружавшей их природы. Расстилавшаяся внизу долина замыкалась необъятным полукругом гор. На фоне их мертвенно-серой поверхности отчетливо обрисовывались чернеющие полосы леса, сплошь покрывавшие склоны от самой подошвы и переходившие по мере приближения к вершинам в ряды редкого, низкого кустарника. Бесцветные, серые силуэты боковых хребтов, частью изгибавшиеся в причудливых, извилистых очертаниях, частью группировавшееся мощными скалами и остроконечными верхушками, казалось, упирались в голубое небо. Ниже плыли прозрачные облака, отражая обнаженные каменистые склоны с последними отпрысками растительности. На противоположной стороне долины виднелась спускавшаяся из-под высокой крутой вершины марэна (массы камней, наносимых в долинах движением вод от тающего глетчера). Начинаясь узкой полосой, она расширялась по мере спуска и оканчивалась в самой долине целыми массами нагроможденных камней. Белевшие вдали горные тропинки пересекали по всем направлениям редкий, тернистый кустарник и змейками извивались дальше по обнаженным склонам, сливаясь с белыми верхушками, выделявшимися на фоне синевато голубого неба. На камнях местами залежался зимний снег. Еще величественнее была природа окрестности, ближайшей к каменному выступу, на котором сидели Альфред и Мариетта. Он походил на гигантски придаток, выделявшийся на серебристом скате одного из отрогов Элендглетчера и окруженный со всех сторон льдом и снегом, так что свободным оставался только узкий скалистый хребет, через который пришлось перейти Альфреду. В самых крутых частях ската, под рыхлым снегом, виднелись наслоившиеся льдины, рассеченные голубоватыми трещинами. Под таявшей местами мутной, снежной поверхностью, с шумом спускалась к долине широкая марэна, увлекая за собой груды камней. Выше самый глетчер был весь окован льдом и распростирал кругом целую пустыню вечных снегов.

Альфред был совершенно ослеплен великолепием и величием всей этой панорамы и невольно выражал свое восхищение в неоднократных возгласах. Мариетта же была в восторге, глядя на своего спутника. Она называла ему каждую вершину, описывала каждый хребет. Ей были равно знакомы и обнаженные скалы и глетчеры, по которым скользили их взоры.

Этот милый полу-ребенок, еще даже не вполне сложившиеся в молодую девушку, поражал Альфреда рассказами о горной природе. Она с такой точностью намечала, некоторые места своих прогулок, что он тотчас же угадывал, о чем именно шла речь. С почти художественным уменьем описывала она своему спутнику в ярких красках красоты видов, открывавшихся с горных высот. Особенно восхищалась Мариетта Юфной, поперечной долиной, которой, по ее словам, она уже не раз любовалась с ледяных высот одного глетчера. Суровый хвойный лес сменялся там роскошными каштановыми рощами, а склоны гор были сплошь покрыты виноградниками. Ни разу еще, прибавила она с сожалением, не удалось ей спуститься в эту долину.

Вдали, где виднелся дом Добланера у опушки редкого соснового леса на свежей бархатистой поляне. Там – в этом идиллическом уголке среди мощной горной страны – родилась Мариетта. Чудная страна, расстилавшаяся на необозримое пространство кругом и казавшаяся такой необъятной зашедшему сюда чужестранцу, была в сущности очень узкой сферой для этой молодой девушки, которая видела в ней весь Божий мир и вверяла ей всю свою внутреннюю жизнь.

Мариетта рассказала Альфреду, что, провожая отца, ей случалось бывать и по ту сторону долины, в селе, что и замок Карлштейнов хорошо знаком ей, так как после смерти матери она несколько раз ходила к графине Леоноре, которая была очень ласкова и добра к ней. Восемнадцать лет тому назад, ее мать, тотчас после замужества, поселилась в этой долине, а отец вскоре купил небольшую усадьбу, оставшуюся после смерти прежнего владельца. С тех пор он сделался известным по всей местности как собиратель редких камней и проводил всю жизнь в неутомимых поисках за кристаллами и минералогическими редкостями. Смерть матери еще более сблизила ее с отцом. Для того, чтобы хоть сколько-нибудь облегчить ему одиночество, она не отлучалась из дому на долго и никогда не уходила дальше выступа, на котором они оба сидели теперь. Очень уж манила ее сюда прелесть глетчера, не смотря на его недобрую славу, гласившую о том, что уже не одна жертва погибла в его расселинах.

Альфред внимательно вслушивался в безыскусственную речь юной девушки, и в ее простодушные ответы на его вопросы. Едва познакомившись с ней, он знал уже всю ее спокойно протекавшую жизнь, ясную, как поляна, на которой стоял дом ее отца, а все же омрачавшуюся по временам набегавшей темной тучкой.

Альфреду казалось, что он годами знал Мариетту, так ясно и просто поведала она ему о своем юном существовании. И когда она собралась идти домой, он последовал за ней чрез узкий скалистый хребет и затем по каменистой тропинке вдоль края мароны. Она шла вперед мелким, твердым шагом и только от времени до времени слышались удары ее острой палки о камень. Альфред любовался ее белокурыми косами и украдкой заглядывал ей в глаза, когда она оборачивалась, заботливо указывая на самые трудные места перехода. Они пересекли ветвь марэны, где местами клокотала вода в образовавшихся в снегу воронкообразных углублениях. Здесь пришлось обойти одну большую трещину, из глубины которой веяло ледяным холодом. Видя, что Альфред хотел подойти ближе к краю, чтобы заглянуть туда, Мариетта испуганно удержала его своей маленькой ручкой. Ниже виднелись из-под оттаявшей мутной снежной поверхности массы льда, спускавшиеся с глетчера к долине. Только начиная отсюда, можно было идти рядом. Минуя громадные скалы, сдвинутые когда-то ледяными потоками глетчера и перейдя с каменистой тропинки, пролегавшей вдоль ручья на зеленые лужайки, они дошли, наконец, до опушки реденького хвойного леса, где был расположен на открытой поляне приветливый домик Добланера. Проворной козочкой перебежала девушка через лужайку и исчезла за входной дверью дома. Ее отец, с коротенькой, почерневшей деревянной трубкой в зубах осматривал в эту минуту притупившиеся шипы своей горной обуви. Едва переводя дух, Мариетта сообщила ему, что за дверью ждет молодой граф, и разгоревшимися глазками указала на коралловую нитку, которую ей прислала в подарок графиня.

Альфред осматривал между тем приветливый домик с зелеными ставнями. Ему особенно приглянулось угловое окошечко в верхнем этаже с ярко-красной геранью и бледно розовой дикой гвоздикой на подоконнике, и он невольно подумал, что это была комнатка Мариетты. К дому прилегал садик, огороженный забором и насаженный цветами и овощами. В одном уголке цвела высокая верба и крупный яркий мак с черными сердцевинами, свешивающий свои головки за забор.

Дверь растворилась и Альфред увидел шедшего к нему Добланера. Он приветствовал графа своим низким горловым голосом, протягивая широкую мощную руку, в которой совсем исчезла рука гостя. Масса густых волос покрывала его голову. Из-под нависших бровей добродушно и честно глядели на Альфреда острые серые глаза. Широкий кожаный пояс обхватывал сильную плотную фигуру. Короткие черные кожаные брюки были спущены ниже колен на толстые шерстяные чулки. Ноги были обуты в тяжелые башмаки.

Когда Мариетта показалась в дверях, отец велел ей принести ключевой воды из источника, который бил из-под камней среди корней большой сосны. Затем он просил гостя войти в нижнюю комнату, куда Мариетта подала ему свежее питье. Поспешно выйдя в сени, она скрылась в кухне. Здесь хозяйничала ключница Фефи. Она хлопотливо подкладывала хворосту в огонь, над которым висел на тяжелой цепочке выпуклый котелок. «Господи, Боже мой!» – воскликнула она в испуге, узнав о приходе графа. Это был ее обычный возглас в минуты сильного волнения. Она поправила красный платок, надвинувшийся на ее костлявое лицо, и, окинув зорким взглядом свой синий передник, поспешно сняла его и надела чистый. Затем, по приказанию Мариетты, она выбежала к рыбной сажалке, устроенной на этом роднике, вода которого была пропущена через нее. Альфред беседовал между тем с Добланером и был крайне поражен впечатлением, вынесенным им из этого разговора. Оно совершенно противоречило, его ожиданиям: судя по занятиям и по одежде, он считал Добланера поселянином, тогда как из его речи и из интереса к чисто умственным и возвышенным вопросам, он не мог не усмотреть в нем до известной степени образованного человека. Альфреду было небезызвестно, что Добланер слыл оригиналом, но в данную минуту он никак не мог припомнить, что именно рассказывалось по этому поводу. Это было тоже противоречие, которое он нашел и в Мариетте. Оно сказывалось даже и в ее имени. По матери-итальянке, ее нарекли Мариеттой, а в долине она была известна под именем Добланеровой Мойделе. Отец сам колебался между этими двумя именами; когда он бывал строг или даже сердит, он называл дочь Mapиеттой, в минуты же нежности она была для него Мойделе. Также звала ее и старая Фефи, которая, только говоря о ней с посторонними, упоминала имя Мариетта, так как оно казалось ей более внушительным.

Внимание Альфреда было отвлечено приходом Мариетты, которая хлопотливо занялась приготовлением к обеду. Она накрыла скатертью тяжелый дубовый стол и поставила на него вынутые из стенного шкафчика тарелки, стаканы и круглый хлебец на деревянном блюде. Затем явилась старая Фефи с продолговатым оловянным блюдом форелей, ломтями нарезанного сала и выпуклой кружкой вина.

Все это было очень вкусно. В открытые окна уютной чистой комнаты, освещенной солнцем, врывался прохладный горный воздух, изрядно возбуждавший аппетит.

Улыбка не сходила с уст Мариетты, прислушивавшейся к разговору мужчин. Добланер помнил графа еще мальчиком, а теперь нашел в нем вылитый портрет отца, который так часто бывал у него и беседовал с ним о таинственной силе – камней и кристаллов, зная, что Добланер специально занимался составлением их коллекции. Он был исключительно сведущ по этой части и много зарабатывал этим делом, не смотря на несколько небрежное и скорее любительское отношение к нему. Ему случалось иногда получать заказы издалека, но самые редкие и драгоценные экземпляры камней он оставляет для собственной коллекции, которой очень гордился.

Тотчас же после обеда он повел графа наверх в угловую комнату Мариетты, конечно ни мало не думая смутить ее этим. Там стоял старинный сундук с рядами мелких ящиков, в которых сохранялись достопримечательные разноцветные камни. Все было в большом порядке: при каждом экземпляре находилось соответствующее описание, как это обыкновенно бывает у ученых собирателей. Показывая коллекции Альфреду, Добланер вставлял от времени до времени свои примечания касательно места нахождения и особенных свойств некоторых экземпляров.

Но молодой граф интересовался этим, по-видимому, только из учтивости. Все внимание его было обращено на уютную комнатку, которую он уже не раз окинул беглым взглядом. С двух сторон вдоль стены стояли деревянные скамейки. В одном углу помещалась широкая кровать с пологом, в другом была большая зеленая изразцовая печь. У окна с цветами стоял рабочий столик. Порядок и опрятность бросались в глаза, и при всей своей простоте, комнатка казалась такой уютной, что, наверное, понравилась бы Альфреду, далее если бы он и не был сосредоточен на мысли о той, которой она принадлежала.

Мариетта все это время оставалась внизу. Когда на лестнице снова послышались гулкие шаги и в комнату вошли Добланер с графом, она даже испугалась, видя, что отец, согласно своему ежедневному обыкновению, надел сумку и взял палку, прицепив свою горную железную обувь к крючку на кожаном поясе. Он простился с гостем без всяких дальнейших церемоний, крепко пожав ему руку и проронив мимоходом словцо по адресу Мариетты. Добланер пошел по направлению к горам мерным шагом, не оборачиваясь. Посмотрев ему вслед, она сочла нужным извинить его перед графом, пояснив, что в это лучшее время года он не пропускал ни одного дня в своих странствованиях. Не менее смутило Мариетту, что отец оставил ее с гостем одну. Чтобы вывести ее из этого неловкого положения, Альфред показал ей свою эскизную тетрадь и сообщил о своем намерении снять несколько живописных видов с окрестностей долины Элендглетчера, которая пользовалась такой известностью в мире туристов. Оказалось, что Мариетте было кое-что знакомо по этой части. Она рассказала, что несколько лет тому назад у ее отца гостил некоторое время один дальний родственник их – живописец: он собирал разные эскизы головок и разных архитектурных украшений, он пробовал снимать также и ландшафты. Тогда то ей и приходилось показывать ему красивые места в окрестностях долины. Но молодой человек скоро уехал в Рим, и год спустя они получили грустное известие о том, что он умер там в чахотке. Мариетта была видимо расстроена этими воспоминаниями. Как бы желая отогнать их, она тряхнула своей маленькой головкой и указала на одно местечко вдали, где на сером каменистом грунте стояла ель. Оттуда, по ее словам, он не раз снимал вид с их домика и широкого полукруга гор, видневшегося в перспективе. Нельзя было сделать лучшего выбора для начала эскизов. Дом Добланера находился в самом центре роскошных красот природы, расстилавшихся на неотразимое пространство кругом. Дойдя до указанного Мариеттой местечка, Альфред расположился на камне, выделявшемся среди лужайки и поросшем мхом. Смелыми верными штрихами набросал он приветливый домик с группой хвойных деревьев и высившихся за ними в дальней перспективе седые горные хребты. Мариетта села в стороне на лужайке и, все еще немножко чуждаясь, заглядывала в глубокие глаза молодому художнику, который отвечал ей от времени до времени приветливым взглядом. Привольно было Альфреду с простодушными и сердечными хозяевами срисованного им домика и его неудержимо манило почаще бывать у них.

Мариетта много говорила об отце, на котором сосредоточился весь интерес ее жизни со смерти матери. Ее постоянной заботой было облегчить ему тяжелую потерю, что удавалось ей, конечно, только отчасти. Замкнутость и уединение тесно связывали ее с отцом, который, по-видимому, понял мало-по-малу на сколько он был необходим для подрастающей дочери, и перестал предаваться горю, как бывало прежде. Матери он ей, конечно, заменить не мог. Не мог так бережно следить за ее хорошей, прямой натурой и, вместе с тем, так умело направлять ее в учении. В белокурой, еще полудетской головке девушки был целый запас полезных знаний, чего она сама не сознавала за полным отсутствием соревнования со своими однолетками.

Мать Мариетта вышла замуж ниже своего положения: она была дочь одного зажиточного сельского хозяина. Отец мечтал о несравненно лучшей партии для нее и остался крайне недоволен ее выбором. Он видел в Добланере, и отчасти не без основания, нечто среднее между господином и поселянином. Добланер посвятил себя первоначально изучению естественных наук, откуда и возникло его пристрастие к минералам, но затем, и независящим от него обстоятельствам, он должен был отказаться от определенного призвания. Ни эта неудача, ни необходимость вести замкнутую и уединенную жизнь в долине Элендглетчера не могли заставить жену его раскаяться в своем выборе. Она часто говаривала Мариетте, что главное условие для счастья молодой девушки – любовь, и что чем проще жизнь, тем легче она достигается. Девочка, конечно, не очень много понимала об этом тогда, но все, что она слышала из уст матери, западало в ее головку и ожило в памяти после смерти ее.

Болтая с Альфредом, Мариетта мало-по-малу совсем повеселела. Но временам раздавался ее звонкий смех, когда он в свою очередь что-нибудь рассказывал ей. Но эти веселые минуты снова прерывались воспоминаниями о хорошем прошлом, когда в доме Добланера царило беспечное веселье, которое вносила в их маленькую семью беспредельная взаимная любовь. И даже, когда мать Мариетты задумывалась иногда над ее будущим, отцу всегда удавалось развлечь ее своим неисчерпаемым юмором, от которого теперь не осталось и следов. Тут молодая девушка рассказала об одном очень смешном случае: незадолго до последней болезни матери, они втроем отправились в город; в купе они случайно встретились с бывшим претендентом на руку ее матери, который сделался зажиточным сельским хозяином. В отместку за полученный когда то отказ, он всю дорогу подтрунивал над профессией своего счастливого соперника и намеками сравнивал его скромное существование со своей собственной привольной жизнью. Всего забавней при этом было спокойствие, с которым отец Мариетты давал сдачи своему противнику. На одной из станций поселянин вышел из вагона и громогласно потребовал себе вина. На его зов никто не явился, и он во всеуслышание выразил свое неудовольствие за беспорядки. Зная, что богатый поселянин в первый раз ехал по железной дороге, Добланер, видевший все происшедшее, высунулся в окно вагона и надоумил его позвонить в большой колокол, подававший звонки к отходу поезда. Поселянин, не задумавшись, принялся трезвонить пока его не обступили поездные служащее и не потащили к станционному начальству. Попавшись впросак, он беспомощно погрозил кулаком Добланеру, который любезно кивнул ему на прощанье, когда тронулся поезд.

Альфред чистосердечно расхохотался, когда Мариетта окончила рассказ. Он нашел, что она очень мило передала его, и что юмор Добланера целиком перешел к дочери. Но молодой девушке было грустно при мысли о перемене, происшедшей в отце, который теперь уж больше никогда не шутит.

О чем бы ни зашла речь, Мариетта все сводила на разговор об отце. Хоть она и не жаловалась на свою жизнь, а Альфред все же понял, что она была для Добланера только милым ребенком, которому он уделял всю любовь, на какую был только способен, отдаваясь всецело своей профессии. Все занятия с Мариеттой сводились к его любимому предмету. Добланер, казалось, забывал, что имел дело с девочкой, и что ремесло это не могло быть доступно ей. Мариетта часто сопровождала отца в его странствованиях преимущественно по самым непроходимым местам в горах, вроде каменистых скал и марэн. Особенно неутомим бывал Добланер в своих поисках после сильной грозы, сопровождавшейся обыкновенно значительным движением в каменных породах. И только изредка удавалось ему обогатить свою коллекцию какой-нибудь ценной находкой, большей же частью похождения эти оставались безуспешными. Дело доходило иногда до того, что ночь застигала их в горах, и им приходилось ночевать в одном из сенных амбаров, разбросанных по косогорам.

Вечерние досуги свои Добланер проводил за чтением древних книг со старинной печатью, исследуя сокрытую в них мудрость и от времени до времени бормоча что-то про себя. Мариетта же работала, или сидела так, отдаваясь воспоминаниям о прошлом; незабвенный образ матери живо восставал в ее памяти.

Девушке вспоминались чудные сказки, которыми мать так умела заинтересовать ее маленькую детскую головку. Она в воображении переносилась в далекий мир, о котором так много слышала от нее, и где неведомые люди веди иную жизнь, трудовую, беспокойную, совсем не похожую на ту, которая была суждена ей. А все же ее никуда не влекло из родной долины. Ее жизнь протекала так ровно, что перемена казалась ей совершенно невозможной. И если даже Мариетта иногда и мечтала о чем-нибудь, то это бывало обыкновенно бессознательно и не проявлялось никогда определенными желаниями. День ее слагался так: самое короткое время уходило на хлопоты по хозяйству; затем она часами сиживала на скамеечке перед домом, болтая с отцом, пока тот курил трубку, а иногда и засыпала на солнышке. Когда отец не бывал дома, Мариетта бродила по лесу и возвращалась домой с полной корзинкой отборных грибов. Случалось также и читать, сидя под деревом, или уходить в горы иногда одной, а иногда с козочкой, оставшейся после смерти матери на ее попечении.

Соседи наезжали очень редко: они все жили далеко. Когда же Мариетте случалось по большим праздникам бывать в селе, ей не было привольно там, и ее тянуло назад в свою долину, к снеговым вершинам гор.

В долгую зиму время проходило в чтении и шитье, а иногда и в размышлении. Восторженной радостью приветствовался первый прилет ласточек, который вили гнездышки на доме Добланера. С их появлением возобновлялись прогулки по знакомым милым местам. Так проходила жизнь из года в год и, как казалось Мариетте, не могла измениться пока, пока – но о далеком будущем она никогда не думала. Вот какою представилась Альфреду простая, идиллическая жизнь Мариетты отчасти с ее слов, отчасти и из собственных догадок, которыми он пополнял пробелы в ее рассказе.

Болтая со своей спутницей, он незаметно окончил эскиз, который удался как нельзя лучше. Снятый вид изображал дом Добланера на фоне зеленой лужайки с выделявшимся на ней стогом сена. Тут же возле – садик и выходившие в него из комнаты Мариетты угловое окошечко с геранью и гвоздикой, которое он срисовал особенно тщательно. За домом виднелся хвойный лес, а в дальней перспективе каменный выступ, окаймленный со всех сторон глетчером, где Альфред встретился со своей спутницей – в общем, вышла прехорошенькая картинка. Мариетта встала и, наклонив свою грациозную белокурую головку над работой молодого художника, окинула ее радостным взглядом. Воодушевленный обаянием красоты этого юного, невинного создания, Альфред восторженно воскликнул: «Не существует доли завиднее призвания художника, которому дано созерцать и воспроизводить все прекрасное!» Смущенная упорным, нежным взглядом Альфреда, Мариетта встрепенулась и убежала, сказав, что хочет нарвать цветов для букета графине Леоноре.

Твердо и смело ступала она своими маленькими ножками по крутому, каменистому косогору вверх, наклоняясь направо и налево и срывая альпийские розы, темная листва которых вилась по каменистому склону. Альфред собрал между тем краски и тетрадь и любовался грациозной фигуркой Мариетты, которая искусно связывала нарванный букет. Легким прыжком спустилась она с горы и, поспешно вручив букет Альфреду, попросила передать его графине Леоноре.

«А я?» – спросил Альфред, не поясняя свою просьбу, которую Мариетта тотчас же поняла. Ее щечки слегка вспыхнули. Робко опустив головку, она взглянула на маленький пучок гвоздики, пришпиленный к корсажу. Подумав с минуту, она сняла цветочки и молча отдала ему. Затем быстро повернулась и убежала по каменистой тропинке. Оглянувшись только издали, она увидела Альфреда, стоявшим все на том же месте и смотревшим ей вслед. Он высоко приподнял шляпу с приколотыми к ней цветами и, приветливо крикнув ей: «До свидания Мариетта!» пошел, удаляясь скорым шагом. Девушка долго смотрела ему вслед, пока совсем не потеряла его из вида.

III

На другой же день Альфред, с помощью умелого камердинера Франца, занялся устройством рисовальной мастерской в одной из нежилых комнат обширного замка. Недостатка во всевозможных принадлежностях соответствующего убранства, разумеется, не оказалось, и комната неузнаваемо преобразилась. Ее украсили старинные доспехи, огромное копье, которое «золотой граф» употреблял на турнирах. Тяжелые кресла, обитые кожей или разными старинными материями, выцветшие от времени драпировки, готические ящички, бокалы и тому подобные украшения. Высокое окно было обвито плющом, а в одном из углов поместили покойное кресло под остролистной пальмой.

Затем было отведено подходящее место для мольберта и тут же уголок для работ графини Леоноры, которая рисовала пока только карандашом. Брат с сестрой проводили целые часы в этой уютной мастерской. Леоноре очень понравился эскиз дома Добланера с величественной перспективой. Она разглядела намеченные на нем очертания двух фигур: Добланера, с короткой трубкой в зубах, сидевшего на скамейке перед домом, и стоявшей возле молодой девушки с пышной белокурой косой, спадавшей ей на грудь.

Оживленный разговор сменялся по временам продолжительным молчанием, которое Альфред первый нарушал обыкновенно каким-нибудь замечанием по адресу Добланера или Мариетты, и Леонора инстинктивно поняла, что очаровательная девушка произвела сильное впечатление на ее брата.

Когда Альфред оставался в мастерской один, его любимым препровождением времени было всматриваться вдаль, где ущельем начиналась долина Элендглетчера, обрамленная темной полосой лесов, над которыми высилась, в виде груды развалин, обнаженная горная вершина. В ней Альфред признал вершину горы, ближайшей к дому Добланера. Он любовался этой замечательной гигантской скалой, еще сидя на каменном выступе. В очертаниях своих трех вершин она походила на огромные окаменевшие огненные языки, почему Мариетта и назвала ее горою пламени. По соображениям Альфреда, дом Добланера должен был быть расположен у подошвы именно этой горы, почему ему и был особенно мил вид, открывавшийся на нее из окна мастерской. В воображении молодого художника отчетливо рисовался образ прелестной девушки с загорелым личиком и белокурыми косами, ему слышался ее серебристый голосок, а всего живее представлялось, как она отдала ему пучок гвоздики грациозным движением маленькой ручки и, смущенная, быстро убежала. Что делала в это время Мариетта? – Дни ее проходили по-прежнему. Она еще раз побывала на каменном выступе, и вновь пережились впечатления встречи с Альфредом. Вспомнились смущения при виде его и его ласковая приветливая речь. Мариетта была полна мысли об этой встрече, но не проронила ни одного слова об Альфреде и только в душе радовалась, когда Добланер, совсем не замечая ее молчаливости, не раз упоминал об обаятельном впечатлении, произведенном на него красивым молодым графом, и о поражающем сходстве его с покойным отцом.