Суета сует

Старая дама говорила тихим голосом из опасения, что соседи подслушивают, наверняка уже шушукаются на кухне по поводу гостей у Зубовой.

Матвей доверительно наклонился в ней:

– Послушайте, Валентина Васильевна, не поймите меня неправильно, вы слышали про «Фальшберже»? Нет? Я вам объясню. Во всем мире подделывают шедевры Фаберже, их начали, причем не безуспешно, подделывать еще при жизни ювелира, тем более в наше время, когда за произведения мастера можно получить… – Матвей уловил предостерегающий взгляд Станислава, – скажем, довольно большие деньги. Известны случаи, когда самые известные в мире музеи покупали фальшивки, я уже не говорю про анекдотичный случай, когда французская национальная Академия купила фальсификацию некоего одесского умельца. Станислав Алексеевич – известнейший искусствовед и среди коллекционеров авторитет по антиквариату, без его заключения не покупается и не продается ни одна мало-мальски стоящая вещь. Несмотря на свою занятость, он сделал мне одолжение – согласился поехать в такую даль.

Валентина покачала головой, по ее лицу прокатились волны сомнения, она нервно теребила пальцы. Наконец, приняв решение, встала.

– Ладно, подождите, я сейчас вернусь.

Прошло минут десять, в течение которых Станислав деловито осматривал со всех сторон старинное кресло, Матвей вяло листал потрепанный журнал «Работница» с несколькими выдранными страницами, а Никита энергично жевал печенье, припасенное в дорогу.

Зубова вернулась с небольшой коробкой в руках, бережно развернула пожелтевшую упаковку из старых газет, осторожно вынула предмет и бережно поставила на стол.

Матвей увидел фигуру яйцевидной формы, сантиметров десять высоты. Поверхность яйца, словно меридианы на глобусе, пересекали золотые полосы, между которыми красовались миниатюры, разрисованные на белой опаловой эмали. Яйцо опиралось на серебряный треножник, одна из опор расширялась в изображение двуглавого орла с распростертыми крыльями.

У Матвея захватило дух, то же самое почувствовали остальные, перед ними, несомненно, предстало подлинное произведение искусства. Фаберже во всей красоте.

Станислав присел на корточки, осмотрел раритет со всех сторон, достал из кармана пиджака увеличительное стекло, посмотреть на нижнюю часть предмета. На ноге орла он разглядел миниатюрную табличку с выгравированными инициалами HW – Henrik Wigström. Все яйца Фаберже по задумке мастера скрывают в себе сюрприз, данное тоже не стало исключением. Валентина нажала на невидимую точку, потайной замок щелкнул, верхняя половина плавно поднялась. Ошеломленным взорам зрителей открылась миниатюрная золотая скульптура – четыре крошечные фигурки девушек держатся за руки, образуя круг.

– Подарок предназначался для дочек царя Николая Второго, Ольги, Татьяны, Анастасии и Марии, заказала его жена царя Александра Федоровна, царство им небесное.

К удивлению присутствующих, Валентина несколько раз перекрестилась.

– В нашей семье про царскую семью всегда говорили с большим уважением. Отец мой как-то сказал, что Карл Густавович учил мастеров выполнять работу с любовью, вкладывать душу, только так можно добиться совершенства в работе ювелира. Если работа выполнена лишь ради мастерства и показухи, она не стоит выеденного яйца.

– Красивая парафраза, – задумчиво отозвался Никита, плотоядно поглядывая на предмет искусства. – Вы не расскажете, каким путем оно у вас оказалось, так сказать, в небольших подробностях?

– Рассказывать-то и особенно нечего. Незадолго до смутных событий семнадцатого года, отец мой, Василий Зубов, получил очередной заказ от Фаберже – разрисовать пасхальное яйцо по заказу императрицы, по какому поводу – точно не скажу. Отец успел нарисовать почти все миниатюры, но тут начались бурные события, фирму Фаберже закрыли, сам хозяин уехал за границу, а мастерская, в которой создавались шедевры, – в голосе Валентины прозвучали презрительные нотки, – превратилась в артель. Во всеобщей суматохе Генрик Вигстрём, главный мастер, даже не вспомнил про заказ. Когда папа спросил его, что делать с неоконченной работой, тот махнул рукой: оставь у себя, пока ситуация прояснится. К нам в дом несколько раз наведывались посланники от разных комитетов, не то комиссары, не то чекисты, все допрашивали, знает ли отец, куда подевались несколько работ, у них не совпадало количество заказов с записями в книгах. Когда все поутихло, отец тайком, по ночам, дорисовал несколько миниатюр по имеющимся эскизам, утвержденным самим Фаберже.

Матвей почувствовал неудержимое желание завладеть шедевром, вот он прямо перед ним, на расстоянии вытянутой руки. Он готов немедленно заплатить любую сумму, сумасшедшие деньги за обладание уникальным шедевром. С этой минуты его будет преследовать только одна мысль – стать единственным хозяином произведения искусства с четырьмя танцующими девушками.

Москва. 1972 год

Анатолий и Золушка

Бывших одноклассников и ровесников Анатолия начали призывать в армию, но Введенский-младший после медкомиссии получил «белый билет». В детстве он болел инфекционной болезнью, не то воспалением легких, не то ангиной, температура поднялась до сорока и выше. В больнице дежурный врач дал указание сделать больному инъекцию пенициллина. Последствия укола отказались катастрофическими: в считанные минуты все тело мальчика покрылось красной сыпью, он начал задыхаться, руки и ноги скрутило спазмами. К счастью, срочно вызванный заведующий детским отделением моментально установил анамнез: анафилактический шок на почве аллергии к лекарству. Толю срочно перевели в отделение детской реанимации, где интенсивным лечением спасли ему жизнь. Кроме пенициллина, у него обнаружили повышенную чувствительность еще к ряду аллергенов – пыли, пыльце растений и некоторым продуктам.

Хромой взял шефство над Анатолием. Спустя несколько дней после разговора во дворе они направилась на Измайловский рынок. Между магазинчиками, ларьками и торговыми точками, официально продающими галантерейные товары, сигареты и алкогольные напитки по государственной цене, втиснулась барахолка, где множество людей торговали домашними поделками: вязаными кофтами, носками, фуражками, деревянными фигурками, матрешками, шкатулками, картинами с лебедями и пейзажами диковинных гор с дымящимися вулканами, подержанными электротоварами, потрепанными книгами, мелкой домашней утварью, кастрюлями, мясорубками, тарелками всевозможных размеров и прочей дребеденью.

– Не отставай! – приказал Хромой, штопором уверенно ввинчиваясь в шумную, взбудораженную толпу.

Несмотря на хромоту, предводитель быстро и ловко пробирался в толкучке, расталкивая живые помехи, перекидывался приветствиями и шуточками со знакомыми, одновременно подавая условные знаки разбросанным по всему рынку парням. Словно паук, он уверенно проверял зыбкую сеть: все ли подданные на месте?

Из магазина с вывеской, украшенной изображением кота в сапогах и надписью «Обувной центр», выскочил коренастый мужчина кавказской внешности с маленькими усиками под солидным носом и в фуражке с большим козырьком, прозванной в народе «аэродромом». Кавказец схватил Хромого за руку и громко потребовал возврата какого-то долга, перемешивая мат с недвусмысленными угрозами расквитаться по понятиям.

Хромой выслушивал угрозы усатого с невозмутимым видом, несколько раз кивнул в знак согласия, тщетно пытался вставить несколько фраз, не слышных из-за воплей кавказца. Он развел руками, показывая бессилие перед натиском одностороннего диалога, сунул два пальца в рот и коротко свистнул. Из окружившей спорщиков толпы выскользнул худенький парнишка в кепке, надвинутой чуть ли не на нос, и на глазах остолбеневшей толпы несколько раз воткнул длинное тонкое, как спица, лезвие ножа кавказцу в спину.

Усатый широко открыл глаза, из уголка приоткрытого рта полилась красная струйка, он опустился на колени и повалился на бок, придавливая телом нож, брошенный парнишкой, которого и след простыл. После секундного молчания толпа взорвалась бурей возгласов, несколько свидетелей произошедшего подбежали к раненому, другие поспешно покинули арену, расталкивая встречный поток любопытных, привлеченных криками.

Хромой кивком приказал Толе сматываться.

– Следуй за мной на расстоянии, понял?

Прошагав некоторое расстояние, он нырнул в подземный переход, на другой стороне улицы пересек покрытый брусчаткой двор, вошел в средний подъезд и позвонил в квартиру на втором этаже. В ответ на условный звонок дверь открыла женщина лет сорока, одетая в поношенный махровый халат бывшего синего цвета. Она впустила приятелей в прихожую, увешанную одеждой на все сезоны.

– Ну что снова натворил? – набросилась хозяйка на Хромого. – Задницу, небось, прибежал спасать? Как что, сразу под крылышко тети Клавы. – Женщина косо посмотрела на Толю: – Кого в этот раз привел?

Послышался дверной звонок. Клава вопросительно посмотрела на Хромого, тот в ответ недоуменно пожал плечами.

Хозяйка взглянула в зрачок, сразу после этого провернула ключ, впуская худенького паренька, которого Толя видел раньше на рынке с ножом.

Парнишка весело ухмыльнулся:

– Общий привет, господа и дамы, вы, прямо как в «Ревизоре», замерли в тупом молчании. Спешу сообщить, ревизора не будет, застрял, милостивые господа, в общественном сортире, поскольку дебет и кредит туалетной бумаги, нарезанной из газетных передовиц, не совпадает.

– Заткнись, Золушка, и так до смерти напугала, – недовольно выругался Хромой. – Тебя кто просил пером размахивать, терпения не хватило? Теперь придется в подполье уходить, а у меня вон сколько дел незаконченных, с одним только Клином надо счета свести.

Паренек снял кепку, под которой удивленному взору Анатолия открылось симпатичное девичье лицо с короткой «под мальчика» стрижкой.

– Брось молотить, – отмахнулась Золушка, с любопытством рассматривая Толю, – лучше познакомь с приятелем. Кто таков и каким ветром прибился к нашим берегам?

На следующий день Анатолий проснулся с пересохшим ртом, головной болью и смутными воспоминаниями о прошедшем вечере, который продолжился с прибытием в квартиру дополнительных гостей, дружного выпивона под громкие звуки радиолы, на которой со скоростью 33 оборота в минуту крутились по очереди пластинки с романсами Вертинского, Майя Кристалинская шептала о нежности, Муслим Магомаев пел «Come prima più di prima t’amerò». Притушив свет темной тряпкой, наброшенной на люстру, парочки разошлись по углам, откуда слышались смешки и бормотанье.

Толя вначале чувствовал себя неловко среди неизвестных людей, но, выпив пару рюмок водки, расслабился, особенно после того, как Хромой многозначительно представил его как «сына Матвея Ивановича, того самого». Золушка откровенно прижималась к нему, накладывала еды в тарелку и подливала водки в рюмку.

Толе было приятно сидеть вот так, наравне с мужчинами и женщинами намного старше, ощущать бедро Золушки, пару раз как бы невзначай девушка провела рукой у него между ног, вызывая легкое возбуждение. Когда после полуночи большая часть гостей разошлась, она потянула его за собой на закрытый балкон, забитый предметами домашнего обихода, проворно расстелила на полу матрас, набросила на него простыню и подушку и так же проворно разделась догола. В свете уличного фонаря, мерцающего через пыльные стекла, Толя увидел худенькую фигурку с торчащими сосками, похожими на две монеты, но в то мгновение, когда его голова коснулась подушки, он, к своему стыду, отключился. Поздним утром девушка притянула Толю к себе получить компенсацию за вчерашнее недоразумение.

Теперь они отдыхали, прижимаясь друг к другу, как две чайные ложки.

– Почему тебя называют Золушкой?

– А я и вправду Золушка. Мама умерла, когда мне стукнуло пятнадцать, отец вскоре женился на разведенной с двумя дочерями, они переехали к нам и в без того тесную квартирку. С первого же дня мачеха начала притеснять меня, в отсутствие отца издевалась надо мной, временами била, а когда я жаловалась отцу, то утверждала, что это мои выдумки. Не выдержав, я сбежала из дому, шестнадцатилетняя дура, пошла шляться по городу. Не прошло и пару часов, как меня подловил опытный карась, специалист по малолеткам. Мужик лет сорока с ласковой улыбкой и доверчивым голосом привел меня к себе на квартиру, накормил, чаем напоил, обещал поговорить с отцом. Я, по наивности, уши развесила, подумала: дядя хороший, не зря говорят, мир не без добрых людей. «Добрый» человек в чай заправил бодягу, голова моя поплыла, словно дым сигаретный, волнами, вот он меня и оттрахал, издевался надо мной как хотел… – Золушка криво улыбнулась. – Через пару дней привел приятеля, такого же садиста, потом еще одного. Я уже порядком озверела, поняла, что если сама себя не спасу, то будет мне капец. А он почувствовал, что мысли у меня в голове бродят, уходя из дому, запирал меня в чулане, без окон и дверей, как скотину в хлеве. В один из вечеров он вернулся и девицу привел с собой, малолетку, если судить по платьицу школьному, это я в дверной щелке усмотрела. Пока мужик девчонку приговаривал, я после многократных попыток ухитрилась замок открыть, момента жду подходящего. Смотрю, поволок он девчушку в спальню, у той ноги подгибаются, как у куклы тряпичной, выбралась я наружу – и к входной двери на цыпочках. Потом думаю себе, это что ж такое, он и дальше будет заниматься деяниями своими, свинья недорезанная. Слово «недорезанная» мелькнуло в башке моей, как вспышка, просветление на меня нашло, я шмыгнула на кухню, нож достала из выдвижного ящика самый здоровый, в полруки, в спальню дверь открыла. Мой дружок в самый раз пристроился на малолетке, она мычит, как корова, извивается под ним, он ей рот лапищей заткнул. Я подняла нож двумя руками и всадила насильнику в спину, потом еще раз, еще раз, не помню сколько, девица визжит, вся в крови, а я радость почувствовала необыкновенную, очищение, словно кровь моя оскверненная вышла через него.

Толя недоверчиво смотрел на подругу, ее рассказ, манера держаться, речь, пересыпанная блатными словами, казались ему чем-то диким, неправдоподобным, произвели на него впечатление. Он вырос в тепличных условиях, дома никогда не поднимали на него голос. С малых лет в детский садик и до третьего класса его сопровождали няни, за годы взросления их поменялось несколько. Он воспринимал это как само собой разумеющееся, пока в классе его не обозвали «маменькиным сыночком». Это было далеко от истины, он не был ни маменькиным, ни папенькиным сынком. Единственному ребенку в семье родители уделяли минимальное внимание. Отец с утра и до ночи пропадал на работе, а мать никого, кроме себя, не видела. Ему никогда ни в чем не отказывали, при первой же просьбе покупали игрушки, игры, наборы «Юный техник», модели самолетов.

– По тебе не скажешь, что ты такая решительная. Чтобы человека убить, надо смелость иметь. Тогда на базаре ты не боялась, что схватить могут или убьют?

– А мне все равно, для меня момент, когда нож прорывает оболочку телесную, словно оргазм, наслаждение неописуемое.

Золушка резко уселась и посмотрела Толе в глаза:

– С сегодняшнего дня ты мой, понял? Будешь возле меня двадцать четыре часа в сутки, неотлучно.

– Но…

– Никаких «но», иначе зарежу.

В доказательство девушка, непонятно откуда, вытащила нож, похожий на тот, который Толя видел на рынке, и провела языком по лезвию.

Москва. 1973 год

Майор Никитин и Анатолий Введенский

Главный следователь межрайонного следственного отдела майор Никитин недовольно постучал пальцами по столу, словно проиграл неслышную мелодию на клавишах пианино. С первого класса родители сопровождали его в музыкальную школу учиться игре на пианино, но семья в очередной раз переехала вслед за отцом, кадровым служащим. Остались любовь к музыке и привычка проигрывать импровизированные опусы на любой поверхности, особенно в моменты раздражения и недовольства.

– Ну что, Введенский, на этот раз влип ты в говно по уши, думаю, загремишь в тюрьму лет на пять, а может, и больше. Не жалко себя губить из-за девки? Молодость-то бывает одна, – философски заключил майор.

Никитин пробежался взглядом по содержанию папки с данными арестованного. Несколько приводов как члена бандитской группировки, подозрения в грабежах и вымогательстве. Прямых доказательств не было, в основном косвенные улики, свидетели видели Анатолия тут и там в компании с другими подозреваемыми. Единственной зацепкой была несомненная связь между парнем и девушкой по кличке Золушка, настоящее имя и фамилия неизвестны, как и место проживания.

Непонятно, почему КГБ заинтересовалось малозначимым, по его мнению, парнем. Два дня назад Никитина неожиданно вызвали на Лубянку, где он получил инструкции, касающиеся Анатолия Введенского. Там же ему намекнули, что в случае успешного выполнения задания его повысят и переведут на работу «в органы».

Анатолий посмотрел на портрет генсека над головой майора. Главное – не смотреть начальству в глаза, лучше сосредоточиться на любом постороннем предмете. С первой встречи с Золушкой прошло больше года, он заметно возмужал, раздался в плечах, приобрел особую манеру разговора, даже походка изменилась. Домой приходил редко, переодеться, поговорить с матерью, узнать, пришло ли письмо от отца с намеком на местонахождение тайника с деньгами.

Все остальное время уходило на прожигание жизни в обществе Золушки. Подруга любила полдня валяться в постели, запоем читая все подряд: книжки, газеты, журналы, энциклопедии. Вечерами девушка усаживалась напротив телевизора и с не меньшим интересом просматривала все передачи подряд, включая детские, пока не появлялась сетка настройки, затем тащила друга в постель. До этого момента Анатолий часами бесцельно болтался по квартире, читать он не любил, передачи по телевизору его мало интересовали, кроме спортивных, да и секс с Золушкой потерял свою новизну, не то что вначале – по два-три раза за ночь.

Между ними установилось четкое распределение ролей. Золушка была лидером, а он при ней в роли подручного. Получив задание от очередного заказчика, они добиралась на метро до определенной станции, затем она исчезала в неизвестном направлении. Спустя час-два и больше Золушка внезапно появлялась, как бы кристаллизуясь из воздуха, в прекрасном настроении, с горящими глазами, на щеках румянец, руки горячие. Когда они возвращались домой, не успев закрыть за собой дверь, она бросалась на Толю, как голодная собака на свежее мясо, кусала губы до крови, царапала кожу длинными ногтями, в экстазе притягивая друга к себе. Потом она сутками спала, свернувшись в клубок, как маленький ребенок, а проснувшись, медленно возвращалась в действительность. О том, чем она занималась, пока он ждал ее, словно верный пес, у какого-нибудь памятника, на лавочке в скверике или на выходе из метро, можно было только догадываться. Криминальная хроника практически не проскальзывала в сводки по радио, в ежедневные газеты и телевизионные новости.

В последний раз Золушка спала дольше обычного, несколько раз она просыпалась, звала к себе Анатолия посидеть рядом, вновь засыпала, подложив его ладонь себе под голову.

– Спасибо тебе, рыцарь мой, за помощь верную, – Золушка постаралась придать своему голосу оттенок романтичности. – У меня для тебя хорошая новость: Хромой дает мне отпуск, мы с тобой едем в Крым, на заслуженный отдых. Что скажешь?

Анатолий пожал плечами, не выказывая особой радости.

– Не знаю. Когда ты собираешься закончить свое ремесло? Ты постоянно рискуешь жизнью, у тебя нет планов на будущее, мы с тобой проводим время в ожидании очередного вызова. Каждый раз, когда ты уходишь, мне кажется, что мы больше не увидимся. Мне скучно, надоело целыми днями ходить от одной стены к другой. Мелкие поручения Хромого тоже надоели: пойди туда, передай тому, принеси оттуда.

Золушка удивленно посмотрела на Толю:

– Я почему-то думала, что ты доволен жизнью. Не надо торопиться на работу, денег хоть отбавляй, живем в центре, до метро рукой подать, никаких забот.

– Научи меня делать твою работу, а вдруг получится.

– Не сможешь, кишка тонка. Одно дело, нарезать колбасу, а другое – резать человека, как свинью, или протыкать, как воздушный шар. Самое главное, не заклиниваться на увиденном, иначе в психушку попадешь.

Анатолий знал, что она права.

– Ты мне рассказала, как убила того «карася». А что было дальше, как ты стала профессионалом?

Золушка неохотно ответила:

– Я расскажу, но при одном условии.

– Да, я знаю, никому и никогда.

Девушка утвердительно кивнула головой.

– Я встретила Хромого в тот самый день, когда рассчиталась с «карасем».

– Из огня да в полымя.

– Не совсем. В отличие от садиста, Хромой не пытался ко мне приставать, предлагать постель и прочее. Он увидел меня, когда я, как полоумная, шла по улице, не замечая, что одежда, руки и лицо – все в крови. Хромой привел меня к тете Клаве, она позаботилась обо мне, как о родной дочери, помыла, переодела, накормила и посоветовала не обращаться в милицию. У нее я прожила несколько дней не высовывая носа, пока не пришел Хромой и рассказал, что в убийстве обвинили малолетку, но как самозащита, таким образом, дело не получило дальнейшего хода.

– Так ты стала Золушкой, только принца не хватает.

– Кончай вредничать. Ты мой принц, вот тебе хрустальная туфелька.

Девушка резво швырнула в него домашней тапочкой, Толя с трудом успел уклониться от «стеклянного» предмета, который мягко шлепнулся о стену.

– Лучше рассказывай дальше, – миролюбиво предложил он, посадив подружку к себе на колени.

– Недели через две после знакомства мы с Хромым поехали электричкой в маленький поселок, километров пятьдесят от Москвы. Неказистое место, у тех, кто побогаче, шифер на крышах, во дворах живность, куры, свиньи и прочее. Зашли мы в один такой двор. Грязищи! К счастью, деревянный настил от калитки прямо к дому ведет. Заходим, а там старичок в кресле дремлет под звуки радио «Маяк», как раз позывные звучат. Хромой мне подмигивает: смотри, что сейчас будет, наклоняется к старичку и во весь голос кричит: «А теперь перед вами выступит знаменитый маэстро Декалон!» Старичок вскочил, словно невидимая пружина выбросила его из кресла, и махнул рукой. Нож со свистом пролетел в воздухе, лезвие почти до половины вошло в деревянную стенку, рукоятка дрожит в воздухе, как рыбий хвост.

Декалон оказался бывшим циркачом, метателем ножей. После того как он окончательно проснулся, угостил чаем и рассказал пару баек из цирковой жизни, повел нас в переделанный под мастерскую сарай. Такое нигде не увидать: стены мастерской сверху донизу увешаны ножами разной величины, рукоятки ручной работы и клинки на выбор – прямые, кривые, короткие, длинные, широкие, тонкие, как спица. Не сарай, а музей.

Декалон не только один из лучших в мире метальщик ножей, просветил меня Хромой, он еще и мастер по изготовлению холодного оружия.

Бывший циркач с дурацким поклоном протянул мне нож, который на первый взгляд выглядел вполне обычно: матовое лезвие, покрытое тонкими насечками, рукоятка из шершавого дерева, волнистая на ощупь.

– Что в нем особенного? – Я осторожно провела пальцем по острию лезвия.

– Попробуй, узнаешь, – предложил Декалон.

Я, недолго думая, метнула, вернее сказать, бросила нож в сторону деревянного столба, подпирающего крышу сарая.

Нож, не долетев нескольких сантиметров до столба, взмыл вверх и воткнулся в потолок.

Я удивленно посмотрела на Декалона:

– Он что, управляемый, как радиомодель?

Хозяин поставил меня возле стены, приказал не двигаться, отошел на несколько шагов, поднял руки и одновременно выбросил кучу лезвий. От страха я зажмурила глаза, вот-вот наделаю в штаны, слышу мелкую дробь втыкающихся ножей, тах-тах-тах. Когда наступила тишина, я осторожно открыла глаза, хочу и не могу оторваться от стены, Декалон буквально пригвоздил меня лезвиями к доскам, как он сказал, его коронный номер в цирке. Когда я у него осталась в качестве ученицы, он много рассказывал о цирковых гастролях, поездках по стране, встречах с известными цирковыми артистами, как в далекой Сибири влюбился в зрительницу, дочку местного партийного бонзы, короче, массу интересных историй.

– Я начинаю тебя бояться, – то ли шутливо, то ли всерьез заметил Анатолий, – случится, разозлишься на меня, метнешь железяку, не успею глазом моргнуть, как ангелочки понесут меня в небесную высь.

– Не волнуйся, дорогуша, для тебя припасен особенный нож.

– Какой?

– Он не убивает, а кастрирует.

Анатолий перевел взгляд на Никитина, майор смотрел на него выжидающе.

– Вы что-то спросили, товарищ майор? Я задумался.

– Не спросил, а предложил, задуматься тебе есть над чем, пять лет тюрьмы минимум.

– А что вы предложили?

– Введенский, сосредоточься. Я тебе предлагаю помощь, план, как выбраться из шваховой ситуации.