Нанкинская резня

Еще бо́льшую силу этому вновь возникшему движению активистов придали события на площади Тяньаньмэнь в 1989 году, подтолкнувшие выходцев из Китая по всему миру к образованию сообществ в знак протеста против действий Китайской Народной Республики. Движение за демократию оставило после себя обширную замысловатую сеть взаимоотношений в интернете, из которой и произросли сообщества, распространявшие правду о Нанкине. В городах с высокой концентрацией китайцев – Сан-Франциско, Нью-Йорке, Лос-Анджелесе, Торонто и Ванкувере – китайские активисты организовывали конференции и просветительские кампании, распространяя информацию о преступлениях японцев во время Второй мировой войны. Они демонстрировали фильмы, видеозаписи и фотографии Нанкинской резни в музеях и школах, выкладывали статьи и фотографии в интернете и даже размещали полностраничную рекламу на данную тему в таких газетах, как «Нью-Йорк Таймс». Некоторые из активистских групп были столь технологически подкованы, что могли нажатием кнопки отправлять сообщения более чем четверти миллиона читателей по всему миру.

То, что Нанкинская резня из моих детских воспоминаний была не просто неким народным мифом, но реальной историей, стало мне окончательно ясно в декабре 1994 года, когда я побывала на конференции, спонсировавшейся Всемирным альянсом за сохранение истории Второй мировой войны в Азии и проводившейся в память о жертвах нанкинских зверств. Конференция проходила в Купертино, штат Калифорния, пригороде Сан-Хосе, в самом сердце Кремниевой долины. Организаторы подготовили в конференц-зале фотоплакаты Нанкинской резни – самые страшные фото, которые я когда-либо видела в жизни. Хотя я столько слышала о Нанкинской резне в детстве, я оказалась не готова полностью к этим строгим черно-белым изображениям отрубленных голов, вспоротых животов и обнаженных женщин, которых насильники принуждали принимать разнообразные порнографические позы, с застывшими на их лицах незабываемыми выражениями мук и позора.

Вдруг в одно мгновение я осознала всю хрупкость не просто жизни, но и самого человеческого исторического опыта. Все мы в детстве узнаём о смерти. Мы знаем, что любого из нас может сбить грузовик или автобус, мгновенно лишив жизни. И, если только наша религиозная вера не говорит иначе, мы рассматриваем подобную смерть как бессмысленную и нечестную. Но мы также знаем об уважении к жизни и смерти, которые разделяют большинство людей. Если вас сбил автобус, кто-то может украсть вашу сумочку или бумажник, пока вы лежите раненый, но многие другие придут вам на помощь, пытаясь спасти вашу драгоценную жизнь. Кто-то позвонит в «911», кто-то со всех ног помчится по улице, чтобы позвать полицейского. Кто-то еще снимет пальто, свернет его и подложит вам под голову, чтобы, даже если это в самом деле последние мгновения вашей жизни, вы могли умереть хотя бы с небольшим комфортом, зная, что кто-то о вас позаботился. Фотографии на той стене в Купертино иллюстрировали, что не просто один человек, но сотни тысяч могут лишиться жизни по прихоти других и на следующий день их смерть будет лишена всякого смысла. Но еще более впечатляло то, что причинившие все эти смерти (самую ужасающую, пусть даже неизбежную, человеческую трагедию) могли еще и унижать своих жертв, вынуждая их погибать в муках и с позором. Меня внезапно охватила паника при мысли, что подобное жуткое неуважение к смерти, подобный атавизм в эволюции человеческого общества может стать лишь исторической сноской, воспринимаемой как некий безобидный сбой в компьютерной программе, который может больше не вызвать никаких проблем – если кто-то не вынудит мир навсегда о нем запомнить.

Во время конференции я узнала, что в работе уже находятся два романа о Нанкинской резне («Небесное дерево» и «Шатер оранжевого тумана», оба опубликованы в 1995 году)[19], а также иллюстрированное издание («Нанкинская резня: неопровержимая история в фотографиях», опубликована в 1996 году). Но в то время никто еще не написал полноразмерного популярного изложения о Нанкинской резне на английском языке. Углубляясь далее в историю резни, я узнала, что исходный материал для подобной книги всегда существовал и был доступен в Соединенных Штатах. Американские миссионеры, журналисты и военные оставляли для потомства в дневниках, фильмах и фотографиях свой собственный взгляд на эти события. Почему же никто из других американских авторов или ученых не разрабатывал эту богатую жилу, чтобы написать документальную книгу или даже диссертацию, полностью посвященную Нанкинской резне?

* * *

Вскоре я получила частичный ответ на странную загадку, почему Нанкинская резня остается относительно неизвестной в мировой истории. Она не проникла в мировое сознание так же, как холокост или Хиросима, потому, что продолжали хранить молчание сами ее жертвы.

Но каждый ответ предполагает новый вопрос, и мне стало интересно, почему жертвы этого преступления не призывали к справедливости. Или если все же призывали, то почему их просьбы никто не услышал? Вскоре мне стало ясно, что хранителем завесы тишины была политика. Китайская Народная Республика, Китайская Республика Тайвань и даже Соединенные Штаты причастны к историческому пренебрежению данным событием по причинам, корни которых уходят в холодную войну. После коммунистической революции 1949 года в Китае ни Китайская Народная Республика, ни Китайская Республика не потребовали военных репараций от Японии (как Израиль от Германии), поскольку оба правительства соревновались за торговлю с Японией и политическое признание с ее стороны. И даже Соединенные Штаты, столкнувшись с угрозой со стороны коммунистических режимов Советского Союза и материкового Китая, стремились обеспечить дружбу и лояльность своего бывшего врага, Японии. Таким образом, напряженность времен холодной войны позволила Японии избежать той интенсивной критики, которой вынуждены были подвергнуться ее военные союзники.

Более того, атмосфера страха в Японии сдерживала открытую научную дискуссию о Нанкинской резне, еще больше подавляя распространение информации об этом событии. В Японии высказывание истинного мнения о китайско-японской войне могло – и до сих пор может – угрожать карьере и даже жизни. (В 1990 году Мотосима Хитоси, мэр Нагасаки, был застрелен за слова, что император Хирохито несет некоторую ответственность за Вторую мировую войну.) Подобное всепроникающее чувство опасности не способствовало желанию многих серьезных историков посещать японские архивы с целью проведения исследований по данной теме. И мне неоднократно говорили в Нанкине, что Китайская Народная Республика редко позволяет своим ученым поездки в Японию из-за опасений за их физическую безопасность. В таких обстоятельствах получение доступа к японским архивным источникам о Нанкинской резне стало крайне сложным для людей, не принадлежащих к островной нации. Вдобавок большинство ветеранов, участвовавших в Нанкинской резне, по большей части не проявляют никакого желания давать интервью о тех событиях, хотя в последние годы некоторые отважно бросили вызов остракизму и даже смертельным угрозам, опубликовав свои рассказы.

Больше всего озадачивал и огорчал меня в процессе написания этой книги настойчивый отказ японцев признать собственное прошлое. Дело не только в том, что Япония выделила пострадавшим менее одного процента от той суммы, которую выплатила Германия в качестве военной репарации своим жертвам. Ведь, в отличие от большинства нацистов, которые, если даже не оказались за решеткой за свои преступления, то были, по крайней мере, исключены из общественной жизни, многие японские военные преступники продолжали после войны занимать влиятельные должности в промышленности и правительстве. Тем более, что, пока немцы неоднократно приносили извинения жертвам холокоста, японцы похоронили своих военных преступников в храме в Токио – поступок, который один из американцев, ставший военной жертвой японцев, назвал политическим эквивалентом «возведения собора в честь Гитлера посреди Берлина»[20].

В процессе этого долгого и тяжелого труда движущей силой для меня был постоянный отказ многих известных японских политиков, ученых и промышленников признать, несмотря на многочисленные свидетельства, что Нанкинская резня вообще имела место. В противоположность Германии, где учителям запрещено законом вычеркивать холокост из программы по истории, японцы в течение десятилетий систематически убирали упоминания о Нанкинской резне из своих учебников. Они изъяли фотографии Нанкинской резни из музеев, отредактировали оригинальные источники и вычеркнули из популярной культуры любые упоминания о ней. Даже уважаемые профессора-историки вступили в ряды правых сил, чтобы совершить то, что они считают своим национальным долгом: дискредитировать любые сведения о Нанкинской резне. В документальном фильме «Во имя императора» один японский историк целиком отрицает Нанкинскую резню со словами: «Даже если бы погибли двадцать или тридцать человек, это стало бы громадным шоком для Японии. До этого времени японские войска вели себя образцово». Именно эта преднамеренная попытка некоторых японцев исказить историю больше всего утвердила меня в необходимости данной книги.

Однако сколь бы мощным не являлся этот конкретный фактор, данная книга является также реакцией на нечто совершенно иное. В последние годы искренние попытки вынудить Японию повернуться лицом к последствиям ее поступков стали называться «избиением Японии». Важно отметить, что я вовсе не утверждаю, будто Япония была единственной империалистической силой в мире или даже в Азии в первой трети XX века. Китай сам пытался расширить свое влияние на соседей и даже вступил в соглашение с Японией о разграничении зон влияния на Корейском полуострове, так же как европейские державы в свое время делили коммерческие права на Китай в XIX веке.

Что еще важнее, было бы плохой услугой не только мужчинам, женщинам и детям, лишившимся жизни в Нанкине, но и самому японскому народу заявлять, что любая критика поведения японцев в определенное время и в определенном месте является критикой японцев как народа. Цель этой книги не состоит в том, чтобы унизить японский характер или генетический код народа, способного на подобные поступки. Это книга о могуществе пропагандистских сил, способных либо превратить всех нас в дьяволов, лишив тонкой оболочки социальных ограничений, которая делает людей людьми, или, напротив, укрепить ее. Германия во многом изменилась к лучшему, поскольку евреи не позволили этой стране забыть о том, что она сделала во время Второй мировой войны. Американский Юг изменился к лучшему, признав зло рабства и законы Джима Кроу, последовавшие за освобождением чернокожих. Японская культура не сделает шаг вперед, пока также не признает не только перед всем миром, но и перед собой, насколько недостойными были ее действия во время Второй мировой войны. Несомненно, меня удивило и обрадовало количество японцев, присутствовавших на конференциях на тему Нанкинской резни. Как высказался один из них: «Мы хотим знать об этом столько же, сколько и вы».

* * *

Эта книга описывает два взаимосвязанных, но различных злодеяния. Одним из них является сама Нанкинская резня, история о том, как японцы истребили сотни тысяч невинных мирных жителей в столице их врага.

Второе – сокрытие истины, история о том, как японцы, поощряемые молчанием китайцев и американцев, пытались стереть факты о Нанкинской резне из общественного сознания, лишая таким образом ее жертв надлежащего места в истории.

На структуру первой части моей книги – историю резни – во многом повлиял «Расёмон», знаменитый фильм, основанный на рассказе («Ябунонака», или «В роще») японского писателя Акутагавы Рюносукэ об изнасиловании и убийстве в Токио X века. Внешне сюжет рассказа выглядит просто: бандит подстерегает странствующего самурая и его жену; жена изнасилована, а самурая находят мертвым. Но сюжет становится сложнее, когда он рассказывается с точки зрения каждого из персонажей. Бандит, жена, мертвый самурай и свидетель преступления излагают разные версии происшедшего. Читателю предоставляется свести вместе все их воспоминания, доверяя или не доверяя каждому полностью или отчасти, и создать на основе субъективных и часто своекорыстных показаний более объективную картину того, что произошло на самом деле. Этот рассказ стоило бы включать в программу любого курса по уголовному судопроизводству. Суть его уходит в самое сердце истории.

О Нанкинской резне рассказывается с трех различных ракурсов. Первый из них – японский. Это рассказ о запланированном вторжении – о том, что, как и почему было приказано выполнить японским военным. Второй ракурс – с точки зрения китайцев, жертв резни. Это рассказ о судьбе города, правительство которого было неспособно защитить своих граждан от вторгшихся захватчиков. Этот раздел включает отдельные рассказы самих китайцев, истории о поражении, отчаянии, предательстве и выживании. Третий ракурс – с точки зрения американцев и европейцев, оказавшихся на какой-то момент героями, по крайней мере, в китайской истории. Горстка оказавшихся на месте событий представителей Запада рисковала жизнью, помогая китайским мирным жителям во время резни и сообщая остальному миру о происходивших прямо у них на глазах зверствах. Лишь в следующей части книги, относящейся к послевоенному периоду, мы рассмотрим равнодушное отношение американцев и европейцев к тому, что рассказывали им собственные сограждане, присутствовавшие на месте событий.

В последней части моей книги исследуются силы, тайно сговорившиеся о сокрытии Нанкинской резни от внимания общественности в течение более чем полувека. Я также опишу недавние усилия, направленные на то, чтобы подобное искажение истории не осталось без ответа.

Любые попытки прояснить ситуацию должны пролить свет на причины, по которым японцы как нация впадают в коллективное беспамятство – и даже отрицание фактов, – когда заходит речь об их поведении в тот период. Их реакция – не просто вопрос оставленных в книгах по истории пробелов в слишком болезненных для них местах. Самые уродливые и жестокие стороны поведения японских военных во время китайско-японской войны действительно исключены из программы обучения японских школьников. При этом также замалчивается роль нации в развязывании войны посредством тщательно культивируемого мифа, будто бы японцы были жертвами, а не зачинщиками Второй мировой войны. Ужас, который испытал японский народ во время атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки, помогает этому мифу смягчить историю собственных зверств.

Когда речь идет о раскаянии за собственные действия во время войны перед судом мирового общественного мнения, Япония и поныне остается нацией-отступницей. Даже в период непосредственно после войны, несмотря на судебные процессы о военных преступлениях, признавшие виновными ряд их лидеров, японцы сумели избежать морального осуждения со стороны цивилизованного мира, которое пришлось принять немцам за их поступки в то кошмарное время. Продолжая избегать осуждения, японцы стали зачинщиками другого преступления. Как предупреждал много лет назад нобелевский лауреат Эли Визель, «забыть холокост – значит убить дважды».

Я очень надеюсь, что данная книга вдохновит других авторов и историков на исследования свидетельств выживших в Нанкине, до того как последние голоса из прошлого, число которых сокращается с каждым годом, смолкнут навсегда. Что, возможно, еще важнее – надеюсь, что она пробудит совесть японцев, вынудив их признать ответственность за случившееся.

Эта книга была написана с мыслью о бессмертном предупреждении Джорджа Сантаяны: «Кто не помнит своего прошлого, обречен пережить его вновь».

Часть первая

1. Путь к Нанкину

При попытках понять мотивы поступков японцев самыми очевидными становятся вопросы, громче всего требующие ответа. Что именно из случившегося на месте событий позволило японским солдатам полностью отринуть все ограничения, свойственные большинству людей? Почему японские офицеры позволяли и даже поощряли подобный беспредел? Какова была в этом роль японского правительства? По крайней мере, какова была его реакция на доклады, которые оно получало по своим собственным каналам, и к чему оно прислушивалось из зарубежных источников с места событий?

Чтобы ответить на эти вопросы, нам придется слегка углубиться в историю.

Японская идентичность XX века возникла в условиях тысячелетней системы, в которой социальная иерархия устанавливалась и поддерживалась посредством военного соперничества. С незапамятных времен могущественные феодальные властители островов использовали частные войска для ведения нескончаемых сражений друг с другом. К Средневековью эти войска эволюционировали в специфический японский класс воинов-самураев, кодекс поведения которых назывался «бусидо» («Путь воина»)[21]. Умереть, служа своему господину, было величайшей честью, которую только мог заслужить в своей жизни воин-самурай.

Подобный кодекс чести определенно не является изобретением именно японской культуры. Римский поэт Гораций первым определил понятие долга юношей каждого поколения перед их правителями – «Dulce et decorum est pro patria mori» («Сладка и прекрасна за родину смерть»). Но философия самураев намного выходила за рамки определения военной службы как чего-то подобающего мужчине и единственно правильного. Их кодекс был настолько жестким, что наиболее примечательной его чертой являлось моральное требование совершить самоубийство в случае невозможности достойно исполнить обязанности военной службы, что часто сопровождалось церемониальным и крайне болезненным ритуалом харакири, когда воин, не дрогнув, встречал свою смерть, вспарывая себе живот на глазах свидетелей.

К XII веку глава правящей (и, соответственно, наиболее могущественной) семьи, называвшийся теперь сёгуном, предлагал императору, которому поклонялись как прямому потомку богини Солнца, военную защиту своих самураев в обмен на божественную поддержку всего правящего класса. Заключался договор. Со временем самурайский кодекс, которому вначале следовал лишь небольшой процент населения, глубоко проник в японскую культуру и стал моделью наиболее достойного поведения среди всех молодых мужчин.

Время не повлияло на силу этики бусидо, впервые появившейся в XVIII веке и практикующейся даже в наши дни, вплоть до самых крайних проявлений. Во время Второй мировой войны печально знаменитые самоубийственные вылеты камикадзе, когда японские пилоты направляли свои самолеты прямо на американские корабли, впечатлили Запад готовностью молодых японцев жертвовать своей жизнью за императора. Но это была не просто небольшая элитная группа, придерживавшаяся взгляда, что лучше умереть, чем сдаться. Поражает тот факт, что в то время, когда войска союзников сдавались в соотношении один пленный на каждых трех погибших, японцы сдавались в соотношении лишь один к 120[22].

Другим фактором, придавшим Японии ее своеобразный характер, стала ее изоляция, как географическая, так и самостоятельно возложенная на себя. В конце XV и начале XVI веков Японией правил клан Токугава, полностью отрезавший островную нацию от иностранного влияния. Подобное уединение, целью которого было обеспечение защиты от внешнего мира, в итоге изолировало японское общество от новых технологий и происходившей в Европе промышленной революции. За 250 лет японская военная технология не продвинулась дальше лука, меча и мушкета.

К XIX веку неподконтрольные Японии события выдернули нацию из кокона, в котором она пребывала, оставив ее в опасном и отчаянном положении, полном ксенофобии. В 1852 году президент США Миллард Филмор, проявляя недовольство из-за отказа Японии открыть свои порты для торговли и оправдывая европейскую экспансию распространенной в то время идеей «бремени белого человека», решил покончить с изоляцией Японии, отправив на острова командора Мэтью Перри. Перри, тщательно изучавший японскую историю, решил вынудить японцев покориться, продемонстрировав им всю мощь американской военной силы. В июле 1853 года он послал в Токийский залив флотилию изрыгающих черный дым кораблей, впервые показав народу Японии мощь паровых машин. Окружив себя 60 с лишним агрессивного вида мужчинами с саблями и пистолетами, Перри вошел в столицу сёгуна, потребовав встречи с самыми высокопоставленными официальными лицами Японии.

Сказать, что японцев ошеломило прибытие Перри, было бы серьезным преуменьшением. «Аналогично бы выглядела ситуация, если бы астронавты объявили, что к Земле летят странного вида космические аппараты»[23], – писал о случившемся историк Сэмюэль Моррисон. Перепуганные аристократы Токугавы приготовились к сражению, попрятали свои драгоценности и в панике совещались между собой. Но в итоге у них не осталось иного выбора, кроме как признать превосходство американской военной технологии и принять делегацию. Посредством этого единственного визита Перри не только вынудил Токугаву подписать договор с Соединенными Штатами, но и открыл двери для японской торговли с другими странами, такими как Британия, Россия, Германия и Франция.

Унижение, испытанное этим гордым народом, оставило после себя осадок в виде яростного негодования. Некоторые члены японской властной элиты тайно выступали в поддержку немедленной войны с западными державами, но другие призывали к благоразумию, утверждая, что эта война ослабит лишь Японию, но не иноземцев. Те, кто занимал последнюю позицию, убеждали власти умиротворить пришельцев, учиться у них и спокойно планировать возмездие:

Поскольку мы не равны иноземцам в механическом искусстве, следует установить взаимоотношения с другими странами, учиться их умениям и тактике, а когда [японские] нации станут едины, как одна семья, мы сможем отправиться за границу и отдать земли в иноземных странах тем, кто отличился в бою; солдаты будут соперничать друг с другом, показывая свое бесстрашие…[24]

Хотя подобный взгляд не преобладал, слова эти оказались пророческими, поскольку описывали не только стратегию, которой следовала Япония, но и долгосрочные горизонты для тех, кто рассматривал жизнь с точки зрения государства, а не отдельных людей.

* * *

Не имея перед собой четкого плана, клан Токугава решил наблюдать и ждать – и этим решением подписал смертный приговор своему правлению. Проводившаяся сёгуном политика умиротворения, столь отличавшаяся от того, что он ранее требовал от своих преданных сторонников, вызывала у многих недовольство и служила оружием для его противников-ястребов, которые считали благоразумную реакцию сёгуна не более чем подобострастным раболепием перед иностранными варварами. Убежденные, что сёгун лишился своего мандата на правление, мятежные кланы заключили союзы с целью свержения режима и восстановления власти императора.

В 1868 году мятежники одержали победу под флагом императора Мэйдзи и разожгли революцию с целью преобразовать лоскутное одеяло враждующих феодальных владений в современную могущественную Японию. Они возвели культ солнца Синто в ранг государственной религии и использовали императора как национальный символ, чтобы покончить с межплеменными распрями и объединить все острова. Полное решимости достичь в конечном счете победы над Западом, новое имперское правительство приняло самурайскую этику бусидо в качестве морального кодекса для всех граждан без исключения. Внешняя угроза стала дальнейшим поводом для очищения и единения кланов. В эпоху, известную позднее как «революция Мэйдзи», по всей Японии звучали националистические лозунги, такие как «Почитай императора! Изгони варваров!» или «Богатая страна, сильная армия!».

С удивительной быстротой японцы устремились в современность – в научном, экономическом и военном отношении. Правительство отправляло лучших студентов изучать науку и технологии в западные университеты, подчинило себе промышленность, создавая военные заводы, и сменило разрозненные феодальные войска на национальную призывную армию. Оно также тщательно анализировало военные системы Соединенных Штатов и Европы, отдавая предпочтение немецкой. Но знание западных технологий и оборонительных стратегий, привезенное обучавшимися за рубежом студентами, разрушило былую уверенность страны в японском военном превосходстве, вызывая глубокие сомнения в неизбежности победы в ее будущем поединке с Западом.

* * *

К концу XIX века Япония была готова поиграть мускулами, проверяя свою новую силу на азиатских соседях. В 1876 году правительство Мэйдзи отправило в Корею флотилию из двух канонерок и трех транспортов, вынудив корейское правительство подписать торговый договор, – это очень напоминало то, к чему Перри вынудил Японию.

Затем последовало столкновение с Китаем из-за Кореи. По договору 1885 года Корея становилась совместным протекторатом Китая и Японии, но не прошло и десятилетия, как разразилась война после попытки Китая подавить корейский мятеж, поддерживаемый японскими ультранационалистами. В сентябре 1894 года, всего через шесть недель после объявления войны, японцы не только захватили Пхеньян, но и сокрушили в море китайский северный флот. Правительство Цин было вынуждено подписать унизительный для себя договор Симоносэки, по которому китайцы должны были выплатить японцам 200 тысяч лянов в качестве репарации и отдать Японии Тайвань, Пескадорские острова, провинцию Ляодун в Маньчжурии и еще четыре порта. Позднее эти события были названы первой китайско-японской войной.