Соответственно, рассматривая личный миф эссеиста, можно заметить, что он обладает (подобно гештальту в психологии) некоторой степенью незавершённости (и незавершимости) относительно высшего образа «Я» автора. Этот образ, как показывают исследование автобиографий и творчества ведущих эссеистов, в частности, самого Честертона, часто связанного с религиозными переживаниями детства – христианским преставлением о том, что человек есть «образ и подобие Бога» (Экклезиаст, Честертон, Розанов). Иногда – просто с обобщённым представлением об идеале человека: Сей Сёнагон, Монтень, большинство современных авторов-эссеистов. И эссеистическое творчество с этой точки зрения представляет собой «закрытие» гештальта под названием «вписание имени личности в книгу Бытия»: попытку преодолеть неполноту собственного «Я» (экзистенциального вакуума).

Одним из важнейших свойств эссе как рефлексивно-эвристической формы мышления выступает возможность формирования основы для порождения новых («вторичных») смыслов, отсутствовавших в изначальных обстоятельствах проблемной ситуации. Подобная система новых смыслов, возникающая в процессе поисковой интенции, задаёт как границы условности («заданности»), так и допустимый спектр интерпретации проблемы, а также параметры оценки «правильности» вариантов решения. «Заданность» при этом определяется возможностью принятия результатов «опыта» эссеистом для себя, степенью применимости их в своей собственной личной жизни.

Эссе – экзистенциальная рефлексия автора.20 Экзистенциальная – значит связанная с внутренним, личностным (ментальным) бытием эссеиста, с поиском решения в критических, драматичных обстоятельствах – «как мне быть в данной ситуации?».

Соответственно, с определёнными оговорками можно говорить о потенциале нарративной эссеистики как эвристической, поисковой творческой стратегии и потому представляется важным рассмотреть, чем же определяется сама потребность эссеиста в поиске, в экзистенциальной (смысложизненной) рефлексии? Выскажем два основных соображения.

1) Можно утверждать, что эссеистика есть свойство личности выходить за свои первоначальные (собственные) границы и пределы, осуществлять уровневую экспансию и стремиться к расширению (способность человека преодолевать себя как биологическое существо мы называем духовностью). Это расширение происходит как за счёт внешних факторов – расширения круга знакомств, путешествий, посещений выставок или концертов, создания семьи и воспитания детей, то есть покидания/перестройки зоны комфорта, так и за счёт внутренних – более доверительных и искренних взаимоотношений с близкими и друзьями, экзистенциальных размышлений и интеллектуальных бесед с мудрыми (или опытными) людьми. Естественно, что наиболее мощный всплеск развития даёт труд по налаживанию и развитию глубоких взаимоотношений, «высоких» чувств, поскольку человеческая личность, Другой – практически неисчерпаемый источник познания, с одной стороны, и детерминанта саморазвития, преодоления себя, с другой (необходимость «соответствия»).

Это подтверждают и труды Виктора Франкла, считавшего любовь, наряду с творчеством, переживанием прекрасного и принятием неизбежного (непреодолимого), основой полноценного развития личности, создания ею некой «жизненной избыточности», позволяющей действовать, жить, творить и любить. Обретение подобного смысла жизни (Сверхсмысла) – резко расширяет «жизненное пространство» человека, масштаб его личности, его «энергетическую» составляющую. В книге «Человек в поисках смысла» Франкл писал: «Жизнь каждого человека уникальна в том, что никто не может повторить её. Нет универсального смысла жизни для всех людей, есть лишь уникальные смыслы индивидуальных ситуаций жизни каждого конкретного человека».21 Поиск смыслов и их последующая реализация создают необходимое напряжение человеческой жизни.

К аналогичной мысли, размышляя о философской сути эссе, приходит и эссеист Александр Любинский: «Эссеизм – это способ существования. Я говорю не о тех, кто занят мумификацией стиля, игрой в судьбу. Я веду речь о немногих, чья абсолютная свобода была оплачена нищетой, изгнанием, гибелью… <…> Что это – проза, поэзия, клиническое описание выздоровления? А может быть, философия, поскольку речь идет о вещах глубочайших? Глубочайших – и трудноопределимых. Именно поэтому то, что мы – весьма приближенно – называем эссеистическим стилем, есть не что иное, как попытка выйти за пределы прежнего, затверженного знания; назвать, угадать, закрепить летучим словом некий новый опыт».22 В доказательство своей мысли автор приводит слова Ницше, ставшие гимном свободе человеческого духа:

«…И кажется ему, что его глаза только сейчас открылись тому, что вблизи. Он удивленно молчит. Где же он был? Эти близкие, ближайшие предметы. Как изменились они! Какое цветение, магия… Он благодарно оглядывается назад: благодарно вспоминает свои поиски, свою жесткость, самоотдаление… Его взгляду открыта даль и птичий полет в холодных высотах. Как хорошо, что он не всегда оставался «дома», «под своей крышей», словно деликатный, апатичный бездельник… Как он любит сидеть неподвижно, плести кружево терпения, лежать на солнце. Кто поймет, что он ловит счастье зимой, эти пятна света на стене… И вот, наконец, может случиться, что в мгновенном озарении еще подавленного, еще нестойкого здоровья свободный, вечно свободный дух начинает разворачивать загадку этого освобождения, которое до поры ждало в путанной, почти недосягаемой темноте его памяти…».23 Действительно, столкновение с «установленным порядком мира» выбивает человека из привычного, размеренного бытия. Нужно отдёрнуться, понять: что случилось? Почему? Как быть? «Компенсация» жизненной трагедии – наиболее частый побуждающий мотив творчества лучших эссеистов: Монтень был смертельно болен; Сэй Сёнагон – получила отставку от двора императрицы; Розанов был вне закона, поскольку «жил в блуде», т.к. не получил развода и, хоть и обвенчался тайно, считался властями и церковью изгоем; Честертон с детства жил в своём, волшебном внутреннем мире и компенсировал творчеством проблемы со здоровьем, и так – кого из крупных эссеистов ни возьми.24

Исследуя данную проблему, мы обозначили её как феномен «драконов Честертона», многократно утверждавшего в своих эссе, художественных произведениях, трактатах и статьях: необходимо противостояние «гибели мира», ведь даже самый белый столб надобно красить, иначе он станет чёрным. Поддержание, укрепление мира, так сказать «сотворчество Богу» – важнейшая обязанность каждого из нас, ибо мир держится на вере людей в его (мира) незыблемость и потому веру эту надо крепить. Всё, что ведёт к разрушению мира, или допускает таковое, он ещё в юношеском учебном эссе назвал «драконами» и поклялся сражаться с ними до последнего вздоха. И сдержал клятву.

Об этой внутренней разорванности, личностной незавершённости эссеистического (в частности, русского) сознания, цинично, но довольно точно высказался Виктор Ерофеев в эссе «Секрет русского человека»:

«Секрет русского человека в том, что у него есть щель. Или – дыра. Или пробоина, если прибегнуть к морскому сравнению. Во всяком случае, в нём определённо нет герметичности. Нет осознания себя как целостности, как законченной, завершённой формы. Где щель, там расколотость, разбитость, опустошённость. Звук, если постучать, не звонкий, странный, глухой, загадочный. Цельная вещь не вызывает стольких вопросов. Она есть. Плохая или хорошая, она существует, и все. А здесь: кто разбил? когда? с какой целью? или с самого начала, от природы – с щелью? Замучаешься отвечать».25 У каждого более или менее заметного эссеиста такой «дракон» легко обнаружим.

Наличие «внутреннего демона», «мучительной идеи» (Ф. Достоевский), незавершённости Личного мифа – является истоком, причиной, «двигателем», вдохновением (или разжигателем?) эссеистического творчества. Но зачастую случается и так, что эссеистами становятся люди без «внутреннего огня». Они представляют собой жалкое зрелище, о чём писал ещё Белинский: «В литературном, или, лучше сказать, журнальном, мире Западной Европы часто случаются презабавные истории. Как известно, там журнал может существовать и держаться только мнением, и потому там стараются иметь литературное или политическое мнение даже такие люди, которые способны иметь только кухонное или туалетное мнение. Многие с умыслом хватаются за какую-нибудь явную нелепость и всеми силами поддерживают её, вопреки приличию, нравственности и здравому смыслу, чтоб только казаться людьми с мнением. О таких людях нечего и говорить: ясно, что это бессовестные промышленники».26

2) Механизм действия феномена драконов Честертона хорошо описывает другое направление психотерапии, гештальтпсихология (от нем. gestalt – структура, образ, форма, целостность).27

Целостный гештальт состоит из взаимно влияющих друг на друга личности и окружающего её пространства. Соответственно, каждый человек реализует свою жизнь в зависимости от собственных потребностей и представлений, связанных с различными уровнями его личностной структуры, одному из которых он отдаёт предпочтение (который «прорабатывает» – от «работать над собой»). Его действия направлены на удовлетворение нужд и реализацию той образной структуры, что составляет цель его стремлений. После того как желаемое достигнуто (потребность удовлетворена), гештальт завершается и как ментально-образная структура перестаёт существовать, разрушается.

Согласно гештальтпсихологии, когда у человека не решена какая-либо задача/потребность (образ который формируется умозрительно) – гештальт не закрывается (не исчезает). Состояние незавершённости переживается как тревога, подавленность, депрессия («стресс»). Как «дыра».

«Абсолютная» личностная целостность (цельность «Я») достигается только с выходом на уровень Абсолюта (обретением Сверхсмысла), когда и возникает та витальная полнота, избыточность «психической активности» (Курек), ощущение которой человеком воспринимается как эйфория (чувство счастья, возможность «свернуть горы», вера в собственное бессмертие, творческое всемогущество и т.д.).

Воспользуемся простым примером: мы смотрим захватывающий фильм. Если прервать его на середине, недосмотренный кусок будет мучить нас до конца дней, ведь как только мы узнали о фильме и «захотели» его посмотреть – гештальт сформировался и «устремился» к завершению. Эта жажда завершённости и не даст забыть недосмотренное кино, потому что гештальт окажется «не закрыт». И наоборот, самый интересный фильм, но досмотренный до конца, довольно скоро начнёт забываться, ведь сформированный гештальт удовлетворён, «закрыт», и быстро разрушается.

Причина связана с научением и механизмами памяти: попав в критическую ситуацию, человек, не имеющий решения, будет снова и снова переживать массу волнений и страхов по этому поводу и, как минимум, запомнит «опасные» рубежи для избегания их в будущем. В идеале у него включится тот самый механизм поиска решения, который – пусть долго и мучительно – но выдаст ту или иную тактику поведения, чтобы субъект, столкнувшись с подобной проблемой снова, смог максимально эффективно её разрешить.

Кроме того, по той же схеме строится механизм удовольствия: нарастание потребности (возникновение проблемы) – угроза (голод, усталость, опасность для жизни, страх одиночества, боязнь неизвестности и т.д.) – активный поиск решения – избегание кризиса (удовлетворение потребности) – наслаждение, покой.

Интересно, что поскольку находиться в состоянии стресса (напряжённого размышления, поиска) человек постоянно не может, отыскание решения часто «уходит» на пред- или подсознательный уровень, созревая до поры до времени. И когда наступает удобный момент (обусловленный сознательным обращением к проблеме, либо спровоцированный каким-либо случайным внешним событием), понимание проблемы неожиданно «выстреливает» в виде озарения, инсайта. Вот, например, как это описано у американского эссеиста М. Эпштейна:

«ТОЛСТОЕВСКИЙ В ФИЛАДЕЛЬФИИ

В Филадельфии только что прошел большой международный съезд славистов. И вот, выйдя погулять, наткнулся на воплотившийся дух наших бдений и споров. Скульптура как будто олицетворяет фигуру русского бородача – могутного, коренастого мыслителя и писателя, плоть от плоти родной земли. Прямо-таки собирательный облик Толстого-Достоевского, а также философа Н. Ф. Федорова, м.б., и позднего Вл. Соловьева (в том возрасте, до которого он не успел дожить). А нога, выглядывающая в разрезе «хитона», выдает в этом персонаже и русского пана – лешего.

В общем, литература и философия, дух и земля далекой страны соединились в этом странном, безымянном изваянии в самом центре первой американской столицы… Впрочем, недаром «Филадельфия» – город «братской любви»: она и нашу «могучую кучку», обычно настроенную на яростную полемику, слюбила и побратала.

24 ноября».28

Скрытые, до поры не видимые, возможности решения задачи задают реальное поле и границы поиска ответа. Важнейшим условием выступает цель: она формирует интенцию, побуждающую эссеиста к активности в выискивании и нахождении латентных вариантов решения. Причём тех, что могут быть обнаружены именно в данных условиях, поскольку если решения нет, то экзистенциальная задача превращается в экзистенциальный абсурд (в эссе, кстати, тоже иногда являющийся «решением»):

«Ну, читатель, не церемонюсь я с тобой, – можешь и ты не церемониться со мной:

– К чёрту…

– К чёрту!».29

4. Этапы работы над эссе

Весьма плодотворной видится мысль, что основу эссеистского поиска составляет мыслительная задача – общепринятая категория в психологических науках и столь же давно и успешно исследуемый феномен. В отечественной психологии одним из первых определение мыслительной задачи дал ещё А.Н.Леонтьев.30 По его мнению, мыслительная задача – это цель, поставленная в определённых условиях, препятствующих её достижению. Сам процесс решения связан с достижением уже заданной, психологически очерченной целью. Его суть – в поиске необходимых для этого средств (не данных изначально) в границах, намеченных условиями задачи (при психологическом эксперименте) или определяемых обстоятельствами проблемной ситуации (в жизни).

Понятно, что подобная задача в научном опыте целиком условна: во-первых, условия задаются идеальные (скорости поездов равномерны и постоянны, яблоки одинаковы и взаимозаменяемы, рабочие не допускают брак и т.д.). Во-вторых, зачастую те или иные значимые условия или ограничения могут оговариваться сразу, но о других «решателю» приходится догадываться самому по ходу дела (например, что спичечная загадка может быть решена не в двух, а в трёх плоскостях). В-третьих, учебная задача не нуждается в проверке на «правильность»: полноту условий, непротиворечивость, решаемость.

В жизни всё иначе: вызванный мастер может не только не починить трубу, но и испортить дело ещё больше; поезда задерживаются и отменяются; человек, попросивший о помощи – внезапно «передумать»; ситуация кардинально перемениться; а острый насущный вопрос отпасть сам собой, либо, наоборот, перейти в критическую фазу.

Соответственно и решения, получаемые в процессе мыслительного поиска, принимаются или отвергаются на основе конвенций, складывающихся по ходу формулирования ответа. Учитывая, что реальная жизнь переменчива и текуча, для эссеиста, тем не менее, подобная ситуация является позитивной, поскольку таит в себе скрытые возможности: ведь многие важные условия, задающие проблему, хоть и скрыты до поры до времени от его ума, в любой момент могут быть обнаружены, послужив основой для яркого и неожиданного, зачастую парадоксального, разрешения сомнений («ответа», «озарения»). Можно вспомнить Василия Розанова, к которому его «листья» приходили в самых разных ситуациях и которые ему столь же внезапно приходилось записывать на чём попало: манжете, салфетке, обрывке обоев или обёрточной бумаги, на полях книг и корректурах, «на обороте транспаранта»…

Рассмотрим сам механизм осуществления такого поиска. Современный представитель когнитивной психологии пишет:

«Процесс решения мыслительной задачи организован как построение (вторичной) моделирующей системы (термин В.А.Успенского). Она не присутствует в готовом виде до его начала и может не возникнуть в его ходе – тогда решение останется ненайденным. Решатель образовывает вторичные значения ключевых аспектов задачи (данное и искомое – термины С.Л.Рубинштейна) – они постепенно оказываются увязанными в единую структуру и определенными друг через друга. Так реализуются возможности, заложенные в условиях задачи. Это обеспечивает решателя ориентирами для дальнейшего движения: возникающая система все строже и последовательнее определяет и „подсказывает“ допустимые способы действия, помогая различать осмысленные и ошибочные шаги».31

Особо стоит отметить, что 1) моделирующая система не присутствует изначально и постоянно в сознании эссеиста, но формируется параллельно с началом поиска решения. Важно также то, что 2) само решение будет задаваться рамками складывающегося целого этой системы. Эту особенность мышления принято связывать с его общей порождающей функцией и относить к его разновидности – эвристическому мышлению. И, наконец, то, что 3) обстоятельства и ответ, взаимодействуя и взаимоопределяя друг друга в структуре целого, обусловливают допустимые и возможные вероятные действия и мысленные ходы.

Традиционно под эвристикой (от греч. heurisko – обнаруживаю, открываю) понимали универсальную установку сознания исследователя (изобретателя, творца, решателя) на поиск и решение проблем в условиях неопределённости. Использование термина связывают с древнегреческим философом Паппой Александрийским (III век до н.э.), первым сформулировавшим особое собрание принципов, предназначенных для тех, кто желает научиться решать математические задачи. Его «Секреты искусства» были тайной, не поддававшейся написанию и разглашению. Тем не менее, подобные попытки предпринимались (Г. Лейбницем в «Искусстве изобретения»; Б. Спинозой и другими), но безрезультатно.

Проблема, видимо, заключалась в том, что эвристика не сводима к аналогии или подражанию, то есть комбинаторике уже известного материала, а чаще связана с переживанием, вдохновением, инсайтом. Закономерно, что сегодня под эвристикой понимается «область научного знания (психология, кибернетика, искусствознание и др.), изучающая процессы творческой деятельности людей, животных и различного рода искусственных интеллектуальных систем. К числу основных категорий этой области знания относятся: творчество, новое, интуиция, инстайт, гештальт, открытие, субъективное и объективное, принятие решения, воля, самоутверждение, риск, пробы и ошибки и др.».32

Западными исследователями выделяются три группы теорий, объясняющих эвристическое мышление:

– теория «тихой воды», или усреднённого труда;

– теория блицкрига, или инсайта;

– теория лучшей мышеловки, или оптимального методологического регулятива. «Как мера творческого риска эвристичность всегда приветствовалась в качестве неотъемлемой компоненты развития научного знания, а в постнеклассической картине мира качество эвристичности теории выдвинуто на роль критерия научного знания, который позволяет изменить и сам процесс трансляции знания, сделать его творческим, проблемным, игровым».33

Одной из важнейших категорий эвристики выступает категория инсайта. Инсайт (англ. insight – проницательность, понимание) трактуется в интуитивитивизме как «акт непосредств. постижения, „озарения“ и т.п.; одно из осн. понятий гештальтпсихологии, означавшее – в противовес представлению бихевиоризма о постепенном и „слепом“ научении – внезапное понимание, схватывание тех или иных отношений и структуры ситуации в целом, не выводимое из прошлого опыта субъекта».34

Как методология эвристика предъявляет ряд практических требований:

Во-первых, она опирается на методы, связанные с эффективностью, существенным сокращением времени на разрешение проблемы (в отличие от простого перебора вариантов). Если говорить об эссеистике, то в глаза бросается очевидный факт методологической схожести: помимо парадоксальности (часто становящейся самоцелью иных писателей), эссе отличает оригинальность, уникальность взгляда на привычные вещи, проникновение в суть сквозь любые условности. Само по себе написание эссе связано с желанием автора поделиться с аудиторией как раз обнаруженным им противоречием, расхождением между представлениями большинства и реальностью.

Более того, если говорить об эссе как публицистической форме, то мы увидим его мощный философский потенциал. Публицистика занята не просто описанием социальной реальности («делать дело публицистов – писать историю современности»), но и анализом глубинных процессов экономического, политического и культурного планов. И здесь общественная функция и роль публициста самым определённым образом совпадает с ролью и функцией социального философа, политолога и культуролога. Ничего удивительного здесь нет: опираясь на Экзистенциальную теорию журналистики, мы давно говорим о том, что методологией публицистического анализа социальной реальности выступает философия и, в частности, социальная философия и эстетика.35 Так, магистерская диссертация одного из самых ярких русских публицистов Н.Г.Чернышевского называлась как раз «Эстетические отношения искусства к действительности». Традиция трактовать публицистику с позиций социальной философии была заложена ещё первым теоретиком, историком и ярким практиком отечественной журналистики – В. Г. Белинским. Эту же идею поддерживал второй теоретик и практик отечественной журналистики – В. И. Ленин.

Но вернёмся к методологии эвристики.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

текстовая расшифровка одноимённой видеолекции для конкурса общества «Знание» «Лучший лектор России» 2017 года. Режим доступа: https://www.youtube.com/watch?v=Atv03VmMPSk

Социальная реальность существует, утверждал американский социолог и философ Джон Сёрль, лишь потому, что мы СЧИТАЕМ её существующей, в отличие от реальности физической. Это краеугольный камень современной американской социальной философии.

Перевозов Д. Н., 2007. Эссеизм в современном информационно ориентированном обществе // ВЕСТНИК ВГУ. Серия: Филология. Журналистика. – №1. – С.201—202

Там же

См.: Дмитровский А. Л., 2007. Книга Экклезиаста как протоэссеистика// Журналистика и медиаобразование-2007: сб. трудов II Междунар. науч.-практ. конф. (Белгород, 1—3 октября 2007 г.): в 2 т. – НИУ БелГУ. – С. 129—132.

См.: Дмитровский А. Л., 2001. Мифологическое сознание как сущность жанра эссе // Средства массовой информации в современном мире. Тезисы науч.-практ. конференции. – СпбГУ, 2001.

Перевозов Д. Н., 2007. Эссеизм в современном информационно ориентированном обществе // ВЕСТНИК ВГУ. Серия: Филология. Журналистика. – №1. – С.204

Лямзина Т. Ю. Жанр эссе (К проблеме формирования теории) [эл. документ]. Режим доступа: http://psujourn.narod.ru/lib/liamzina_essay.htm (01.10.2013г.)

Terrasse Jean, 1977. Rhetorique de l’essai litteraire. – Montreal: Les presses de Funiversite du Quebec.

См. подробнее: Дмитровский А. Л., 2006. Категория «личного (индивидуального) мифа» как наиболее адекватный метод анализа публицистического творчества с точки зрения философской антропологии // Коммуникация в современном мире. Материалы Всероссийской науч-практич. конференции. – Воронеж, ВГУ.

Там же.

Бузальская Е. В., 2015. Функции концепта в современном эссе // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. – №2. – С.77

Там же.

Там же: 81

Дмитровский А. Л., 2007. Книга Экклезиаста как протоэссеистика// Журналистика и медиаобразование-2007: сб. трудов II Междунар. науч.-практ. конф. (Белгород, 1—3 октября 2007 г.): в 2 т. – НИУ БелГУ.

Мишель Монтень. Опыты: в трёх книгах / Пер. с фр.: Ананий Бобович, Надежда Рыкова, Ф. А. Коган-Бернштейн. – М.: РИПОЛ КЛАССИК, 1997. – Т.1: Книги первая и вторая. С.469; 471.

<1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

3 из 4

Другие книги автора

Методика и архитектоника медиаисследования. Учебно-методическое пособие для студентов, аспирантов и исследователей медиа

Андрей Леонидович Дмитровский