Кластер-1

Вторым оприходовал добрую животину Тосю номер второй среди собравшихся здесь служивых бандитов. Кличка Кольт, в миру – Виктор Николаевич Петриевич. Этот бесстрашный хищник когда-то был совершенно кротким агнцем. Владел портняжно-швейной мастерской, шил людям и начальству джинсовые куртки и штаны с красивыми иностранными заклёпками и нашивками. Вспоминают, что был он в те времена, вполне покладист, даже добр и отзывчив. Но потом вдруг бросил издеваться над своей натурой. Вырвался в люди. Даже в большие. В начальство. Как бы сказать – совсем озверел. Сделал своим жизненным девизом известную американскую байку про то, как бог создал больших и маленьких людей, а вот мистер Кольт уравнял их шансы. Ставка на сверх-жёсткое управление силовыми операциями, решающими любые проблемы, оказалась куда эффективнее швейно-джинсового производства. Более всего нравилось мистеру Кольту, а именно, Петриевичу то, что теперь своим клиентами ему не нужно было улыбаться. Это они теперь как могли заискивали, но как правило безуспешно.

Тут и сравнивать нечего. Петриевич и в самом деле почти сравнялся со многими большими людьми, о чём в швейном бизнесе, да и в простом ментовском, он не мог даже помечтать. Прежнего скромного, доброго и отзывчивого пролетария-бизнесмена, ставшего пошлым отморозком Кольтом, теперь было не узнать. Даже не подступиться, разве что на пьяной козе подъехать, но только в строго определённый день и час. В свободное от утех и от работы время. Этот самый некогда открытый и доступный, а ныне сильно напыженный и надменный садист Кольт руководил крутой «дельтой» от другой фирмы, которая называлась «Таун электроникс». Вторая фирма также принадлежала магнату Сиротинину. В её охране, как и в первой, собрались сплошные дауны, однако здесь вообще особенные, в смысле на редкость отборные дебилы. У каждого при себе имелся безнадёжно свинцовый взгляд, такой же кулак и два килобайта примитивной оперативки за душой. Больше ничего. До такого уровня ещё надо суметь опуститься, не каждому дано. Однако без этих качеств на столь ответственную работу не принимали. Даже по рекомендации. Про них так честно и говорили: «В «Тауне» – только дауны!»

Для чего на самом деле все-все они здесь так здорово собрались – никто в точности сообразить не мог. Кроме того и соображать им никогда не было положено. Личные отношения их самого главного шефа Сиротинина с ещё более главным начальником, губернатором Холмогоровым по кличке Железный Шурик – в силу их скрытости не считались за реально существующие. Они, естественно, были и зачастую определяли все другие отношения. Взаимодействие удельного правителя и его спонсора, а одновременно основного стражника в контексте разворачивающихся событий как бы и вовсе не числилось, хотя именно на нём всё как всегда и стояло.

Формально не существовало даже договорённости о совместном проведении означенного якобы охранного мероприятия. Ни о действительной охране его, ни тем более о лукавом спонсорстве. Просто собрались как-то невзначай старо-правильные ребятишки вместе со своей не менее правильной охраной, потусоваться, перетереть дела-делишки, вспомнить Альма Матер, славный Бочаров Ручей. В какой-то момент, захотелось вознести здравицу суверенной Вертикали и её остролицему блюстителю, то да сё. Вдруг узнает, да похвалит. Заодно провести какое-нибудь новое и сильно важное совещание по некоторым аспектам взаимовыгодного сотрудничества – и между собой и между кем-нибудь ещё. Кто попадётся. Или кого просто так поймают.

Ни по одному пункту повестки дня – ни бумажек, ни договоров, ни даже протоколов. Всё на честном купеческом, то есть, бандитском слове, Исключительно на устных договорённостях братков. Всё по понятиям! Поэтому всё правильно! Ни один аудит не накроет, даже если и очень пожелает на свою голову. Впрочем, он и сам сюда не пойдёт. Всегда лучше оставаться при своих. Целее будешь.

В ряду всех тех, кто успел засветиться или ещё только неспешно засвечивался, малозаметными оставались лишь два главных действующих лица. Разумеется, вполне преднамеренно они так сделали. То есть, по собственному желанию. Они и вправду очень и очень старались быть как можно более неприметными. Отсюда сознательная невыраженность поведения, избирательная контактность и даже определённая отчуждённость со всеми, с кем вступали в контакт.

Держались они абсолютным особняком – долговязый мрачноватый субъект по фамилии Шахов и пожилой, медлительный господин с энергичной речью, утомлённой поволокой в глазах a la «многия знания – многия печали» – и с пока ничего не говорящей фамилией Авксентьев. Профессор, доктор нескольких наук, университетское прозвище «Мудрый Авк», хотя с годами не бывало и дня, чтобы этот мудрец как-нибудь или во что-нибудь не умудрился. Числился двуличный, но всё же по своему гениальный старец личным советником губернатора на общественных началах. Отрабатывал в правительстве региона какую-то очень важную, никому до конца не ясную функцию. Соответственно, продолжал преподавать. Числился в федеральном университете профессором-консультантом. Никто ничего конкретного о нём сказать не мог. Настоящий человек-невидимка, исподволь вертящий всей округой. Его просто и незатейливо уважали, то есть, откровенно побаивались. Поговаривали, что даже сам губернатор.

Шахов, бывший студент профессора Авксентьева, имел репутацию под стать. Следователь по особо важным делам известного федерального сыска. Сравнительно молод, но весьма высокопоставлен и опытен. Экстренно прибыл на главную тусовку региональной элиты с огромными полномочиями и с ещё большими подозрениями по предмету сыска. Сразу высказался о далеко идущих предположениях себя и своего ведомства насчёт реальных целей проводимого здесь мероприятия. По его мнению, атмосфера здесь была какая-то не та, не обычная. Мол, чем-то загодя потрясающим веяло отсюда куда как более явственно, чем положено. Да столицы доставало. А её такие дела всегда нервируют.

– Не зомбировать же всех этих чинуш сюда привезли в самом-то деле?! Или на какие-нибудь изуверские психофизические трансплантации к неведомому доктору Зло.

Вбросив в стремительно развивающуюся неравновесность событий столь сакраментальный вопрос, притом попав в самую девятку, Шахов сходу ушёл в тень. Даже почти исчез из поля зрения. Причём, внезапно. Как и положено одному из главных действующих лиц. Канул в полутьме, словно мышь летучая.

Профессор по всей вероятности тоже чувствовал, как словно из преисподней поддувало. Временами со всех непонятных сторон сквозило просто наповал. Но Авк пока и на этот счёт помалкивал. Мало ли – тронь лихо пока оно тихо. Потом не оберёшься. Сказано ж – мудре-ец.

Глава 3. Этюд в бомжовых тонах

– Доцент, а доцент, вот ты вроде как сильно умный, да?! Тебе, наверно, даже череп давит. Так вот. Не слабо ли тебе, умный ты наш череп, взять да и поведать народу, кто такие ВИПы?! А то бают по ящику и по радио, да и среди людей не один раз слышали – ВИПы да ВИПы, а чо почём не поймём. Люди это, не совсем люди, или совсем не люди, то есть, крутяки какие – залётные или ещё как?! С чем их хоть есть-то?! Вернее – им нас?!

– А пожалуйте, ребятки, всё вам расскажу, честное слово, всё-всё, что знаю про ВИПов про этих самых треклятущих, из-за которых я собственно и в камышах окаянных очутился, а потом и вот здесь, в сиих благословенных чертогах. – И Фредди былинно обвёл глазами величественно нависающие бетонные своды полуподвала и подпирающие их ряды ещё прибранных коек. Были бы гусли – точно тренькнул.

– Ух ты! Расскажи, почём купил. За что они тебя так?!

– Нет-нет. Про то отдельный разговор. И за тот отдельный разговор и магарыч отдельный будет. А вы его вряд ли потянете. Так что отвечаю по существу первого вашего вопроса, господа, про так называемых… м-м-м… ВИПов. Хотел с чем-нибудь срифмовать, но что-то даже при упоминании о них красная пелена глаза застилает. Ф-фу, ладно, прошло. Так вот, господа бомжики, ВИП – это на самом деле аббревиатура, то есть набор заглавных букв нескольких слов, обозначающих какое-либо понятие. Это понятно! Ясно. Теперь едем дальше. В аббревиатуре ВИП три буквы, каждая обозначает отдельное слово. Надеюсь, и это ясно?! Хорошо. Едем ещё дальше.

– Ты как на лекции! – Ухмыльнулся сыщик. – Давай, лучше партейку сгоняем. Я тебе фору две пешки дам. Как нашему местному ВИПу. В смысле по блату.

– Не мешай. Сыграем. Подожди. А ты, Жорик, и ты, Колик, и остальные господа-товарищи – слушайте и смотрите сюда ещё внимательней. В глаза смотреть, я сказал!!! И постарайтесь вникнуть. Такое даже студенты понимают. Вот эти три буквы «В», «И» и «П» – обозначают не наши, а вредные английские слова. Всего их три – Вери импотент персон. Запомнили?! Три слова – и три буквы, по букве на каждое слово. Въехали! Отлично. Ещё дальше едем. Первая буква «В» – заглавная в английском слове «Вери», она его и обозначает. В переводе на наш великий-могучий означает – «очень». Очень что-то… Нечто, что очень «очень»! Ясно?

– Очень что? Не очень что-то ясно. Ты запарил, доцент!

– Неважно. Просто «очень».

– Ладно, гони базар дальше. Всё равно делать не хрена. «Очень» так «очень». Мы согласны.

– Вот. А вторая буква – это «И». Она обозначает английское слово «ИмпОтент», в котором является заглавной. Что такое импотент, я полагаю, вы и без меня знаете… Завяли?! Перевод про импотента нужен?! Говорите!

– Да уж… – приуныли собеседники. – Ты не томи. Гони, Цицерон. Не смущайся! Мы тебе тоже фору даём.

– Так вот. – Доцент принялся расставлять шахматные фигуры на доске. – Последняя буква, если вы запомнили её в аббревиатуре «ВИП», это буква «П». Она и означает слово «персона». Понятно? Запомнили? Читаем дальше, что же обозначает это странное обозначение трёх английских слов – ВИП – «очень импотентная персона». Или «персоны», если во множественном числе на них смотреть. Видите, как всё просто в нашем мире. ВИПы – это на самом деле все те гады, которые над нами. И с которыми мы не можем ничего поделать. Для нас, так вообще всё остальное человечество из ВИПов состоит. Можете сразу успокоиться, нам в них не бывать, даже если мы все дружно из штанов выпрыгнем. Прежде всего потому, что хоть мы и вторая буква, да ещё и с тройной приставкой первой, но уж точно не третья. Не пидоры, успокойтесь.

Но Жорик всё равно не успокоился.

– Да ну-у… Ни в жисть не поверю в эту хренотень. Какие же они импотенты, эти бугры?! Да мы, согласен, на их фоне импотенты, каких свет ещё не видал. Это они нас, а не мы хоть кого-то… Тем более их.

– Так я тебе о чём говорил?! Вспомни по буквам! Балда ты!

Сыщик не переставал ухмыляться, приступая к партии:

– Эй, лингвист-юморист! Я иду королевской, заметь. Уж она точно импотент. То есть, не в нашенском смысле, а импотент в английском. С ударением на второй слог – она именно – импОтент. Въехали в ударение?! Чего вылупились? В глаза смотрите?.. Ладно, отбой! Можете зажмуриться.

– Вот умники собрались тут! – Возмутилась хилая бомжачья оппозиция. – Все мозги обделали. Пошли на хрен, господа бывшие начальники! Валим отсюда, бичи. Нехай эти импотенты сами занимаются между собой, чем хотят, хоть по-нашенски, хоть не по-нашенски. Эй?! Кто с нами?!

Однако прочий народ всё равно остался около шахматной доски, с ленивым интересом разглядывая замурзанные деревянные фигурки или даже с умным видом обсуждая некоторые ходы соперников. Разговор затем ушёл в сторону и стал сугубо профессиональным, практически гроссмейстерским, но и его удавалось слушать, поскольку делать-то и вправду было совершенно нечего. Так отчего ж и не послушать очередную бодягу, может хоть что-нибудь станет понятно?! Да и голову надо же чем-то занимать!

Сыщик, сделав ход, нравоучительно поднял палец:

– А ты помнишь, что ещё Каспаров заявлял Крамнику в Женеве? Когда ещё играющим был? Вот то были ВИПы так ВИПы, причём – оба! Не чета нам!

– Не уважаю.

– А кого? Древнего Ананда или ещё более дремучего Карпова, что ли?! Доцент, ты и вправду спятил.

– Тогда шах тебе! Шах-шах! Именно! Разуй глаза! А ещё фору хотел давать!

– Да? Так быстро? Верно…– Сыщик задумался: – И всё-таки ты не совсем прав, доцент. В принципе, это я должен шаховать, а не ты. Природа у меня, понимаешь, такая, от рода моего. Это я только внешне кажусь бабайкой или ястребом каким-нибудь полуподвальным. А в действительности самый настоящий голубь. Был слух, Пикассо с меня рисовал свой всемирный символ мира. Пока я был в отрубях. Если не веришь – всмотрись повнимательней. Давай-давай, не бойся, смотри! Я разрешаю. Теперь попробуй вот так – в профиль. А?! Угадывается?!

Умело и правильно заговаривая зубы, сыщик Осклизкин опять двигал вперёд свою коронную, королевскую пешку, прикрывался от шаха, а сам говорил, говорил-говорил, как по радио или по ящику пургу гнал. Но эти уловки против Фредди не срабатывали, тот знал товарища как облупленного. И потому ещё раз прижал. Тогда после очередного шаха сыщик ещё раз замолчал, да и призадумался, теперь надолго, шах-то никак не отступал. Поэтому делать было нечего – приходилось чем-то жертвовать, чтобы избежать быстрого поражения. Тем временем в разговор вступила группа поддержки, правда, неизвестно кого, не исключено, что всех и сразу. Весёлый, разбитной денди-бомж господин Норкин, не замедлив, вставил в паузу, образовавшуюся в разговоре двух гроссмейстеров:

– Вспомнил! Анекдот слушай. Пока не забыл. – И принялся быстро воркотать, жуя улыбочку, и с деланым кавказским акцентом. – В горах новый хищный птица появился. Понял? Это как бы аксакал говорит другому саксаулу… блин, аксакалу. Понял? Говорит, значит, что новый хищный птица появился… ага, в горах. Дельтаплан называется. Всех кушаит. Вчера смотрю – опять человека несёт. Три раза стрелял, два рожка стратил, пока не бросил. Вах-вах. Хи-хи.

Сыщик поморщился, потом быстро сделал ход и вопросительно просветлел:

– А я вот сюда. И цел останусь. Ты как себя почувствуешь в данном случае?!

Фредди, он же доцент, тут улыбнулся, тоже сделал ход и приятельски похлопал соперника по эталонно костлявой спине:

– Всё так же, так же. Шах-шах, говорю, природный ты мой, зашахованный, да зацалованный.

Бомжик Мухортов вдруг перестал болеть за игроков, выздоровел и показал всем, какой же он на самом деле чуткий, да прислушивающийся:

– Всё верно, правильно зверьки обещали. Образцовая ячейка общества заявляется. Прячь вещички!

– Обмолкни! – Рявкнул сыщик, отхлёбнул крепкий кирпичный чай и вдруг замер с фигурой в руке. – О, мадонна, да кто ж этой такой?!

Тут разговор завис повсеместно, не получив продолжения, потому что в этот самый момент подтвердилась невероятная чувствительность бомжика Мухортова – в полуподвал взяла да и отворилась дверь. В новообретённом жизненном пространстве принялись передвигаться и устраиваться непосредственно под высоким, у самого потолка, оконцем ночлежки, на самом престижном, заранее прописанном для них месте новые постояльцы: то были бомж, бомжиха и ихний ребёночек, то есть, как бы бомжоночек. Ребёночек тот выглядел чрезмерно рослым, не по годам вовсе, сильно похожим на взрослого карлика или непонятно для чего и как переодетого пятиклассника. Однако по причине несусветной убогости или наоборот невероятной продвинутости – такое существо и поныне вроде бы ещё на руках носили, как совсем-совсем маленького или наоборот очень важного мандаринчика. Или русского царя.

Во рту у него, может просто больше негде было, родители держали потрясающе массивную соску, да не простую соску и даже не гаванскую сигару, а почти крупнокалиберную установку, но только стволом вовнутрь. Лялька-пятиклассник этот непонятный свой агрегат показательно и на редкость энергично мутыскал, то есть, сосал. Втягивал в себя все-все боезаряды какие там только могли быть. Да и не просто вытягивал он её до упора, а прямо таки терзал дудолю, рвал и гонял взад-вперёд. Настоящие искры сверкали и трещали за ушами. Никто ни сразу ни потом так и не смог догадаться – для чего он так всегда делал. Одной этой энергии хватило бы на обогрев половины жилого квартала, как минимум. Может и вправду какие-нибудь снаряды глотал?! Или таблетки от жадности?! Однако этого никто и никогда так и не понял!

Впечатлил потрясающе красивый детёныш, всех, сразу и навсегда. Но нескоро ещё бомжики стали признаваться в этом. Даже каждый сам себе. Потому что по любому такую информацию, такой образ ещё надо было переварить. Успокоиться. И немудрено. Как посмотрел кто на ворвавшегося к ним младенца, как перехватил невинный детский взглядик – так сразу у него мурашки и побежали в определённом направлении, наперегонки помчались, практически давя друг друга. Воистину какой-то мутант, а не хлопчик. Просто вылитый трансформер, то на маму он похож, то на папу, то на весь полуподвал сразу. Вот едва только взглянул в кого-нибудь этот обаятельный паренёк своим студёным, пронзительным оком, как словно бы выстрелил из травматического пистолета. Каждому в песик. При этом у парня, но правда без скрипа, ещё и отпала его ротвейлерова челюсть. Вниз полетела та самая термоядерная, крупнокалиберная соска. Прямо на пол, на подметённый, на ещё сравнительно чистый. Но всё-таки она его не проломила. Бомжомамка немедленно подняла драгоценный артефакт, облизала, выплёвывая соринки, и опять в ротище, стволом вперёд, втолкнула своему мутанту, демонстрируя всему обществу, до чего же трепетно боится она его потерять. Как было не вздрогнуть и не посинеть от столь замечательной картинки?!

Папа-бомж тем временем гремел и гремел узлом с семейным барахлом-скарбом, с привязанным к нему чайником, облупленным ночным горшком и тазиком для стирки белья и варки обеда. Ещё затем ставил-ставил этот самый узел на тумбочку, да кое-как укреплял его, чтобы не упал, куда не надо. Процесс тем временем продолжал идти по нарастающей. Свиристел до изнеможения. Отчего события размножались словно кролики. Загадочный карлик, старательно изображавший из себя человеческого младенца, с энтузиазмом подвывал, сноровисто, как профессиональный массовик-затейник, заводил окружающую среду. Сходу, фактически без предварительной подготовки раскручивал общество на что-то, ведомое только ему одному. Вряд ли на одну только продажу гербалайфа.

– У-у-у-у. Мням-мням. Пись-пись.

Папа-бомж весело скомандовал:

– Кажись, дождик собирается. Ставь тару!

Бомжомамка принялась быстро развязывать путы на чайнике, добираясь до ночного горшка где-то под ним, и в сердцах зачертыхалась:

– К-ка-акой каз-зёл чайник поверх вазы вяжет? – Наконец сдёрнула чайник и отвязала долгожданную посудину. – Ну-у, каз-зёл!.. На! Подставляй!

Подставлять что-либо было поздно. Папа-бомж внезапно подпрыгнул с ребёнком на руках, потому что с того потекло. И не просто потекло – а как специально, с мощным напором понеслось, словно сквозь прорванную трубу. Реакция мгновенно обмоченного, но всё-таки и видавшего виды папы также оказалась практически мгновенной, потому что натренированной. Он немедленно выдал интегрированный сгусток речевой совершенно непереводимой идиоматики с заимствованием ряда терминов из некоторых земных языков и ненормативных лексик. За словами тут же последовали и дела, то есть, они их подкрепили. Лёгкий парашютный хлопок вздувшейся рубашонки – и родная бомжачая кровь оказалась очень быстро катапультированной на ещё несмятую и пока невиданно сухую кроватку. Дитё на скорости зарылось своей огромной головёшкой в матрасик с простыночкой, застенчиво хрупнув шейными позвонками. Но фюзеляж таки выдержал приземление. Ясно, что далеко не первое подобного рода. Потому и выдержал.

Тут как тут мать. Сдёрнула с хлопчика мокрые как бы штанишки, словно с пузатенького танчика. Бросила те чехольчики где-то рядом и затем продолжила развязывать узел с добром, нажитым неимоверным трудом. Взросленький карлик, самостоятельно суша кверху мокрую попку, старательно сосал свои мокрые пахучие тряпочки и глядел-глядел неотрывно на обитателей полуподвала бездонными глазками совёнка, как бы слегка приослепшего на свету. Словно бы чуток извинялся. Мол, пардон, господа, вот, обломался невзначай, – попробовал слететь с гнезда на реактивной струе, да как-то немножко неудачно вышло. Бомжики, посматривая на гигантского и откровенно беспардонного младенца, поёживались, хотя по номиналу зачисления в штат ночлежки считались вроде бы и первоцелинниками, то есть, народом калёным, тёртым, мятым и где-то местами даже клятым, а вот погляди ж… Вон – и мурашки принялись считать по разным своим местам. Некоторые даже ловить их.

Папа-бомж, лишь слегка вытершись от обильных сынулькиных потёков, подвинул табуретку, по-свойски присел к шахматным игрокам и их болельщикам. Не приветствовал – нет-нет, он лишь спокойно закурил сигарету из мятой пачки с надписью «Памир». Но ни на кого старался особенно не смотреть. Важничал. А вот Фредди, мельком глянув на него, не удержался и спросил, по-доцентски интеллигентно, смышлёно шмыгая носом и кивая на ребёнка:

– Твоё произведение искусства?

Папа-бомж дымнул и стал попеременно расширять зрачки, словно дымные колечки:

– А то? Обломись, ежели по морде?!

Бомжик Мухортов, стоя грудью за спинами шахматистов, нагло добавил к вопросу доцента:

– А что он такой карла?.. В смысле малой, а такой огромный?! Перепихан?! Сын полка?!

Папа-бомж быстро подошёл к нему и уверенно ткнул двумя пальцами в направлении глаз:

– Гавкни ещё раз! В ротике покарябаю, глазки на базар снесу. Здесь и закопаю.

Бомжик по имени Толик тут вздрогнул, представил и сразу прервал свою поэтическую задумчивость и, наконец, после дополнительного раздумья вставил любимую присказку, больше которой он, как попугай, никогда, ничего не произносил, да, пожалуй, и не знал:

– Ой, как же я дико писюнею, Клава!..

Доцент Фредди невозмутимо рокировался, уверенно поменял фигуры местами:

– Да всё так же, так же тебе, сыщик. Получай, фашист, гранату от советского солдата! Шах-шах! Всё равно я тебя уделаю. Отдавай офицера, а то и ладью прихвачу, ты у меня ещё подёргаешься!

– Фредди! Всё-таки ты определённо Крюгер. – Не реагируя на выпады приблудного рейнджера, мрачно отозвался сыщик Осклизкин. – Так и тянешь костлявые ручонки к моему горлышку! Чикатила супротив тебя, оказывается, попросту щенок!

Некоторое время тянулось сравнительное безмолвие, больше никто ничего пока не говорил. Тем более про выходку новоприбывшего жильца. Переваривали. А может, как Толик, тоже пока адресовались исключительно к Клаве. Потому что главное было ещё впереди.

По кадру прошёл небольшой спектральный сбой, но автоматика пилот-камер принялась быстро корректировать помеху. По звуку – осталась норма.

В тишине повизгивали внутрикроватные металлические сетки, потому что это карлик опять суетился, кряхтел, потому что на самом деле «а-а» хотел, золотой высокогорный птенчик. Не сиделось дьяволёнку в новом гнездышке и всё тут. Сердце алкало великих деяний. И он заранее присматривался, на ком бы их провернуть.

Темнело. За окном, вверху, какое-то прохожалое радио засвиристело, засюрчало, приблизилось, а потом вдруг на ходу взяло да и сказало – очень даже всех напугав – вполне многозначительно, да ещё и с нажимом, со значением, словно бы пароль на явочной встрече: «Добрый вечер, господа. Начинаем концерт для тех, кто в пути» и словно бы ушло куда-то в этот путь, словно в бесконечность провалилось, вместе с владельцем того подозрительного радио, то есть, с прохожим. И словно бы за собою властно поманило. Бомжики смятенно переглянулись и опять кто смог пересчитали у себя мурашки. Комплект пока что полный. Однако они всё время продолжали ожидать какой-то пакости от пребывания в непривычных, комфортных условиях. Ясень пень, что так просто никогда ничего не бывает. Тем более бесплатный сыр. Подлянку ожидать в таких делах всегда не только можно, но даже и нужно!

Изображение опять приблизилось к уверенной чёткости, контрасту и глубине пятнадцатого межгалактического стандарта.

Бомжомамка в уголке, не скрываясь и нисколько не таясь, растирала жилистые ляжки, выставив их напоказ, и опять несколько неинтеллигентно покричала мужу, или кто он там ей был на самом деле:

– Эй ты, каз-зёл. Гоняй сюда! Жрать наверно будем.

Папа-бомж вновь обиделся, теперь на «козла» со стороны своей нежной половины, и решил внести коррективу. Вновь с нацелом для всего общества, чтоб хоть что-то ему прояснить. Почесал давно перебитый, а спереди ещё и разодранный нос и с вызовом заявил:

– Это я – командир эскадрильи!

– Ты-ты, урод, заткнись!

На это опять с непривычки прошёл сбой межгалактической связи. Какой эскадрильи? Где эскадрилья? Кто командир? Почему командир? Почему это надо было сказать?! Где логика? Причинно-следственная связь?.. В исказившейся слуховой и зрительной картинке помещения тишина теперь зависла совсем непонятная. Накладка в этот раз прошла даже по семантике звука. Однако техконтроль ближайшей станции перемодуляции импульса на Альфа Центавре быстро поправил брак. Тем не менее, дежурный оператор с Большого Магелланова Облака его всё-таки зафиксировал и сделал соответствующую пометку в журнале, в графе: «логические особенности туземной коммуникации». Под угрозой стоял весь исходный инфопоток с уникальной планеты где-то там, трудно даже припомнить, где именно.