Рутинная работа

Я стоял в больничном коридоре напротив двери минут пятнадцать. В голове все время вертелся этот диалог. И я так и не нашел в себе сил зайти в палату. Мне не хватило сил увидеть Риту, взглянуть ей в глаза. Я просто бросил букет ее любимых цветов на пол около палаты и ушел прочь.

Ведь сегодня умер наш малыш. Мы еще даже не знали, кто это, мальчик или девочка. Но уже успели его полюбить. Мы смотрели по энциклопедиям, как он выглядит на определенной неделе, а на холодильнике в коридоре (на кухню он не влезал) висели снимки со сканирования внутренних полостей. Мы полюбили его, а теперь его нет из-за того что Рита не сумела поступиться своими интересами ради чего-то большего. Я теперь думаю, что она могла бросить альпинизм в любой момент, но ей просто нравилось бесить меня. Уверен, она так своеобразно мстила мне за то, что я скоро улечу. Это вполне в ее духе.

Я больше не видел Риту, уже на следующий день мне позвонили из агентства и я принял приглашение на Япет. Собрав вещи я провел все время до старта на космодроме, никому из близких не говоря, откуда будет дан старт. Сначала я жил в служебном помещении, потом я познакомился с Пересом, которому положена была комната на космодроме, поскольку он обязан был работать здесь еще до старта, и поселился у него.

И вот теперь я здесь, лежу в какой-то пещере, медленно умирая. Все новости о Рите я знаю из того что мне рассказывали родители. Она поправилась, и вроде как, даже до сих пор жила в той же квартирке. Она не оставляла попыток связаться со мной, но пока это у нее не очень хорошо получалось. Однако она всегда была настырной, сейчас она настроила моих родителей на то, чтобы они подговорили меня пообщаться с ней. Что она придумает дальше, я не знал. А, хотя ничего, я ведь скоро уйду на покой, значит все, конец.

Вот такая история, можете начать рассказывать мне свои замечательные нравоучения о том, как важно уметь прощать и тому подобное. Мне не интересно. Я простил ее прямо сейчас, лежа на дне этой чертовой пещеры. На самом излете своей жизни я готов сказать, что простил ее, и жалею о том, что не сказал все это ей раньше. А теперь все это надо обратить в несколько самых важных слов:

… « знаешь, не так уж и важно, что я скажу сейчас. Если я скажу что прощаю тебя, то это, во-первых звучит невероятно пафосно, а во-вторых неправда. Но дело в том, что сейчас на дне пещеры совершенно один, я действительно чувствую горечь, и мне больно, причем не столько физически сколько морально. Я сожалею о том времени, что не общался с тобой, сожалею, что оставил тебя. Да, пожалуй, это будет самым честным признанием.

Я не смогу простить тебя, но я абсолютно и бесповоротно не прав в том, что решил оставить тебя в тот момент и отказался преодолеть все это вместе. Я все это время боялся поговорить с тобой, сама память о тебе, как катализатор будоражила воспоминания о той трагедии. Я убежал, бросил тебя и вот за это-то мне и стыдно. Если я выберусь отсюда, я обязательно свяжусь с тобой. Хотя если я выберусь, то первым делом, конечно, сотру все эти видео. Но… надежды маловато.

Знай, здесь в темноте, совершенно один, на пороге скорой смерти я осознал, как мне тебя не хватает. Почувствовал, что жалею о том, что просто выкинул полтора года из нашей жизни. Ведь когда я был уверен, что проживу еще долгие десятилетия, прошедшее время казалось незначительным, а теперь, когда счет пошел на дни и часы я чувствую, как много я упустил из-за своего страха.

Ладно, пора прощаться. Пойми меня, если сможешь. Если ты плачешь, то прекрати. Если нет, то тут все-таки человек умирает, в конце концов!

Прощай».

Я резко прервал запись, и остался один на один с самим собой. Точнее так: я тот, что медленно, но верно клонился к смерти остался один на один с тем, что прожил беззаботно почти тридцать лет и даже не заметил. Я корил себя, на чем свет стоит. Я ругал себя за все. Я даже вспомнил, как в детстве разбил мамин стеклянный поднос и свалил все это на собаку, которой из-за этого пришлось ночевать на улице под дождем.

Если так подумать, то не таким уж хорошим человеком я был. Бросил любимую в беде, оставил свою семью ради неизвестно чего, из-за собственной невнимательности подвел коллег. А они теперь лезут в этот чертов желоб, пытаясь меня достать. И вполне реально могут угробить себя на этом пути. И все из-за меня.

Это если брать мои крупные недостатки. А ведь есть и так по мелочи: дергал за косичку красавицу Нарине, подставил собаку, убивал майских жуков ради забавы.

И как вообще меня терпит мироздание? Ах да, оно и не терпит, ему надоело.

Так за самобичеванием я сумел задремать. Но действие обезболивающего заканчивалось, и я очнулся от липкого сна, в котором какие-то тени пытались поймать меня, а я жутко боялся их и просил самого себя поскорее проснуться, но не мог.

Я даже не посмотрел на время, просто сделал себе две инъекции и не глядя отшвырнул шприцы подальше от себя. В тот момент я поднял глаза и увидел то, что повергло меня в «легкое недоумение». Пещера была заполнена желтым дымом. Причем это был не туман, у тумана равномерная структура, он не клубиться. А здесь был именно дым, как от костра. Только желтый, как будто кто-то неподалеку жег старые глянцевые журналы. Он клубился по комнате и поднимался так, будто я был на Земле. Только вот самого костра не было видно. Да и вообще определить источник дыма мне не удалось.

Я даже помотал головой, вдруг этот дым у меня под забралом. Например, сломалась система фильтрации воздуха, или что-то искрит в электропроводке скафандра. Но нет, дым клубился именно в пещере. А других логичных предположений кроме неисправности скафандра я никак не мог придумать.

Тем временем дым густел. Иногда масса дыма начинала смешиваться, будто дул ветер. Ага, ветер, в безвоздушном пространстве!? Но я это видел. В моей голове с диким хрустом проворачивались шестеренки пытаясь встать на положенное место и хоть как-то это объяснить. Но логика сейчас продолжала отказывать мне, ну не может здесь быть ни тумана, ни дыма. Откуда дым, если нет кислорода поддерживающего горение? Это же самый настоящий бред!

И тут вдруг до меня дошло. Догадка осталась настолько очевидной, что я недовольно подобрал губы и несколько обмяк. Что ж надо задокументировать для потомков. Подумал я и включил запись:

«Кириллов. Заметка для медиков. Из-за сильного болевого синдрома я вкалываю себе обезболивающее намного чаще, чем это предписывает инструкция. В связи с этим у меня начались выраженные проблемы с психикой. Я, очевидно, наблюдаю галлюцинации. Например, сейчас мне кажется, что меня окружает дым, как от костра, что естественно невозможно. Предыдущие записи были выполнены в объективном состоянии и представляют хоть какую-то ценность. С этого момента и далее я не могу ручаться за правдоподобность описанного мной…»

– Привет, с кем общаешься?

Я остолбенел. Я был настолько напуган, что у меня даже перестала болеть нога. В горле пересохло, я сумел только издать горлом пару невразумительных звуков. Прямо передо мной, посреди этой самой пещеры в клубах желтого дыма стоял мужчина и разговаривал со мной.

Он выглядел почти как обычный человек, только очень высокий. Этот парень был высотой добрых два метра, одетый в самый обычный деловой костюм. Он стоял и просто смотрел на меня, терпеливо дожидаясь, когда мой шок немного пройдет. Я лежал, пытаясь выдавить из себя хоть что-то. А он стоял и совершенно спокойно смотрел на меня, сдержано улыбаясь, он старался выглядеть как можно более дружелюбным.

«… кажется, галлюцинации усилились, я вижу человека! Конец записи!»

– Это не очень-то вежливо с твоей стороны. – Сказала галлюцинация, но осеклась и продолжила терпеливо улыбаться мне.

Я внимательно смотрел на него. Кроме огромного роста он ничем не выделялся. Ну, естественно если не учитывать то, что он находился без скафандра в безвоздушном пространстве. Да, еще мне кажется строгий деловой костюм, безукоризненно белая сорочка и галстук в мелкую серо-черную полоску не спасает от минусовой температуры. Но парень не выглядел так, будто ему холодно, наоборот, ему, кажется, было вполне комфортно.

Никогда раньше не сталкивался с галлюцинациями, я думал они не такие явные и не содержат столько деталей. Мужчине было лет тридцать на вид. Неприятное узкое лицо, покрытое оспинами. Узкие глаза, настолько узкие, что даже нельзя определить какого они цвета. На голове редкая рыжая шевелюра, уже наклюнулась лысина. Но он еще морально не дошел до того чтобы побриться наголо и все оттягивал расставание с волосами. Это же галлюцинация! Он никогда не побреет голову, его только что создал мой мозг. Однако странно, что мой мозг создал такого неприятного типа, а не, например сексуальную девушку в купальнике, которая подошла бы ко мне и сказала что-то вроде: «Я сделаю для тебя вся, возьми меня, давай раздевайся».

Я смотрел на свою галлюцинацию с плохо скрываемым интересом. Он же, как самый настоящий человек заметно смутился и начал переминаться с ноги на ногу. Пару раз он потрогал нос, а затем неловко провел рукой по волосам, выдавая свою неуверенность. Надо же, мой мозг не сумел на экзамене по высшей математике толком взять не самый сложный определенный интеграл, но сумел создать столь полноценную иллюзию человека. Поразительно!

Раньше я искреннее удивлялся, когда слышал жуткие истории о том, как люди разбивали камнем своему коллеге забрало шлема, выполняя указания своих видений в минуты помешательства. Я считал этих людей самыми настоящими психами, ну серьезно, как можно поверить своей галлюцинации? Особенно когда она предлагает убить человека, с которым ты работаешь и живешь, бок о бок прорву времени. А сейчас я смотрел на этого мужика и вполне допускал, что если бы я увидел его еще более вымотанным и уставшим, то вполне мог поверить в его существование, невзирая на логику.

– Ладно, хватит меня разглядывать! Ты удивлен? – наконец нетерпеливо сказал мужчина.

– Ну, как тебе сказать… – Эй, друг, это же галлюцинация, зачем отвечать?

– Думаешь, что я не существую?

– Разумеется!

– Вообще вывод вполне логичный. Те, кого я встречал до тебя тоже неохотно шли на контакт.

– Много людей встречал?

– Да, весьма прилично. Трудно даже представить сколько, скажу, к примеру, миллиард. Но знакомство как-то не срасталось.

– Мой мозг – дегенерат. На Япете за все время человек пятьсот бывало. И то я думаю что переборщил.

– Ну, я же не только на Япете бываю, я здесь не живу. – Мой собеседник явно был расстроен тем, что я назвал его создателя дегенератом.

– А где еще бываешь?

– Везде. Везде где люди… попадают в «беду».

– А, ну да. То есть ты ко всем приходишь, кто умирать собирается? И что делаешь? Советы даешь? Или тебя зовут Петр?

– Знакомлюсь.

– А потом? Порекомендуешь мне вколоть себе сразу все, что осталось в аптечке?

– Алекс, ты всегда был немного фаталистом. Но, даже учитывая твой характер, сейчас ты перегибаешь.

– Эй, у меня галлюцинации, что ты удивляешься, в самом деле?

– Тебя даже не удивляет то, что я знаю твое имя?

– Ты же у меня в голове, баран?!

– У меня нет личных мотивов, – сказал рыжий, после паузы. – Но сейчас кое-что произойдет, прости, но это часть своеобразного ритуала. Надо понять, можешь ли ты создавать.

Вдруг он резко рванул в мою сторону и со всего маху ударил меня кулаком в шлем. Удар был прямо таки нечеловеческий, ибо мою голову от расставания с телом спасло только то, что шлем сзади страхуется специальной подушкой закрепляемой на скафандре, как раз для таких случаев. Я на какое-то время потерял сознание, а когда очнулся, увидел что все забрало теперь покрыто паутинкой мелких трещин. Истечения кислорода не было, но одного маленького тычка теперь хватит, чтобы оно началось.

Шлем делают с хорошим запасом прочности. Но не безграничным. И уже больше века именно стекло является слабым местом всего скафандра. Скафандры двух последних модификаций вообще не имеют стекол, только встроенные камеры с датчиками и экран внутри. Правда, людям тяжело в них работать, в том числе психологически, поэтому конструкция дорабатывается по сей день, и пока новые модификации не стали массовыми. Однако разбить такой шлем просто невозможно физически, от такой опции я бы сейчас не отказался. Да кого я обманываю, если бы даже везде уже использовали такие скафандры, у нас бы их все равно не было, мы же тут пользуемся морально устаревшей техникой, ведь финансирование на Япете… ну я уже говорил.

Бедный мой шлем, я здорово поцарапал его, когда падал. А теперь вот еще и этот казус. Главный факт дня, еще один такой удар от галлюцинации и я труп.

Так вот как это происходит!? Тебе кажется, что ты не сам бьешь себе в шлем, а кто-то другой разбивает его. Обидно, ведь я знаю, что это галлюцинация, но очевидно уже не могу что-то сделать. Очень печально, сознавать, что я сам себя погублю, пребывая в кажущемся моральном здравии.

– Знаешь не очень-то вежливо вот так при знакомстве бить людей. – Сказал я вновь спокойно стоявшему чуть поодаль от меня глюку.

– Прости, но мне требовалось это проверить.

– Что проверить? Оторвешь ли ты мне голову или нет?

– Ты же считаешь меня галлюцинацией. Как я мог тебя ударить? – хитро ухмыльнулся рыжий.

– Так это же я сам себя ударил. Сейчас тебе еще что-то не понравиться и я вообще себя убью.

– Нет, тебя спасут. Они уже рядом.

– Меня отпускает? Или что? С чего вдруг ты так подобрел?

– Вы люди вообще ограничены в своих знаниях, но ты при этом еще и упорный до предела. Меня это поражает в тебе. Как ты думаешь, зачем вообще я пришел?

– Чтобы мне весело было умирать?

– Браво! – он фальшиво взмахнул руками. – Впрочем, тебе все равно не понять, зачем я здесь. Тяжело объяснять что-то тому, у кого о предмете обсуждения даже нет подходящих слов в языке. Отложим это на потом.

– Ничего не понял.

– Как ты объяснишь обезьяне то, что ей надо воспользоваться палкой, чтобы облегчить себе труд? Ведь палка просто за пределами ее понимания.

– Не знаю.

– А вот у нас с тобой сейчас вышло.

– Молодцы. Глюки учат обезьян, занимательно.

Рыжий лишь хмыкнул и зачем-то принялся расхаживать по пещере. Мне его присутствие было в тягость. Я начал понимать зверей, которые уходят подальше от места обитания, чтобы умереть. И не понимал этого инстинкта, но ясно его чувствовал. Мне хотелось, чтобы галлюцинации оставили меня в покое, и я спокойно отошел.

– Слушай, я ведь все равно умираю. Может ты пойдешь еще куда-нибудь, к другому умирающему, со мной уже не так весело, не так ли?

– Тебя так пугает смерть? Тебе это простительно.

– А, клевая тактика, теперь ты предложишь мне помереть, чтобы все понять? Что предложишь? Тайны мироздания? Вечная загробная жизнь? Единороги с сиськами?

– Я не рассчитываю на понимание, но мне начинает нравиться твое остроумие в столь критический момент. Это необычно.

– Слушай, а ты можешь выглядеть иначе?

– Не понял тебя?

– Я был женат, там на Земле. Может, тогда будешь выглядеть как моя жена. Мне будет приятно, а тебе наверно все равно.

– Не совсем понял тебя. Ладно, мне пора. Признаюсь, я вполне доволен результатами нашего знакомства. Хоть ты пока не понимаешь всей его сути.

– Все, теперь я умру.

– Нет. Тебя спасут, я же говорил.

Едва он успел договорить, как тут вдруг, откуда сверху упал некий небольшой предмет, он приземлился слегка поодаль от меня и со своего места я не мог его толком разглядеть. Я силился подняться на руках или вытянуть шею, но любое движение телом вызывало боль в ноге, которую я не мог стерпеть. Предмет немного полежал и вдруг загорелся ярким бледно-зеленым химическим светом. Это же походный светильник! Ребята здесь, они меня вытащат!

– Алекс! Алекс! Прием?! – я услышал голос Гарсона, слышно было, что он упорно кричал в микрофон уже не первый час, голос его то и дело подводил, а сам крик уже больше был похож на громкий шепот.

– Гарсон! Я тут! Я здесь! На дне пещеры!

– Алекс! Я слышу его! Он здесь! Травите дальше, быстрей!

Я засмеялся. От радости слезы покатились по щекам. Я орал, смотря куда-то вверх, будто именно так Гарсону будет лучше меня слышно. В голове, конечно, крутилась мысль, что это тоже могут быть галлюцинации. Но тогда это хотя бы будут счастливые последние минуты, а не мучительная смерть от скуки наедине с этим рыжим типом. Да, кстати, где он?

Рыжий тем временем стоял там же где и в самом начале. Но теперь он улыбался.

– Так приятно видеть человеческую радость.

– Ой, иди уже отсюда!

– Понимаю, тем не менее, рад знакомству. Скоро увидимся.

Он скрылся в очередном плотном дымном султанчике и в этот момент сверху и пещеру неуклюже упал Гарсон. Падая, он развеял все эти туманные иллюзии, пропал и желтый дым и рыжий великан, в пещере все вернулось к тому состоянию, в котором пребывало, когда я сюда свалился. Видимо мой мозг мобилизовался, когда появилась реальная вероятность спасения, и вымел из моего сознания все эти галлюцинации. Ну, или это новый виток галлюцинаций, я уж не знаю чему верить.

Может Гарсон и галлюцинация. Но он так мило неуклюже упал на дно пещеры, повалившись на пятую точку. А потом, поднимаясь так заливисто и по родному матерился по-французски, что я любил его больше всех на свете, даже если он и был галлюцинацией.

– Гарсон! Гарсон! Это ты? Это, правда ты? – кричал я, смотря как он поднимается на ноги и подходит ко мне.

– Все совсем плохо? – Гарсон осторожно осмотрел забрало моего шлема, одновременно находясь в такой стойке, чтобы быстро отпрыгнуть от меня, если вдруг я что-то выкину.

– Да, нога… Я явно переборщил с обезболи…

– Твою мать! – заорал Гарсон, видимо только сейчас заметив мою ногу. – Фрам! Фрам! У Кириллова тяжелая травма. Нога… она… все очень плохо. Также у него явная передозировка обезболивающего, по крайней мере он так говорит.

Очевидно, Фрам что-то Гарсону диктовал, это можно было понять, потому что Гарсон постоянно говорил что-то вроде «Ага-понял-хорошо» и кивал. Я не мог слышать этих инструкций, так как мой передатчик улавливал только то, что говорил Гарсон. Чтобы услышать Фрама при условии того что мой общий передатчик сломан мне надо было находиться рядом с крупным передатчиком установленном например на «Мальте» или рядом с базой. Тогда мой передатчик местной связи соединится с коммутационным узлом, и будет ловить общую связь. Вообще это сделано для экономии энергии. Но для меня это была вообще единственная возможность общаться с удаленными собеседниками.

Наконец Гарсон перестал кивать и обратился ко мне.

– Сколько ты сделал себе уколов?

– Кажется три. Но я какое-то время был не в себе, может больше. – Гарсон повторял мои слова, чтобы кто-то на той стороне их слышал.

– Алекс, мы тебя выключим. В сознании ты такой подъем не осилишь.

– Гарсон, да я только рад буду уснуть.

Я почему-то подумал о том, что возможно именно сейчас я галлюцинирую, и Гарсон-галлюцинация наконец, решила меня убить. Но мне почему-то было плевать. Лучше меня, убьет ненастоящий Гарсон, чем ненастоящий рыжий мужик.

Гарсон, тем временем поковырялся в моей аптечке и пересчитал шприцы. Видимо его не удовлетворил результат. Затем он рассказал об увиденном кому-то с базы и достал с пояса какую-то кобуру. Наверно это был медицинский набор для экстренных ситуаций. В идеале им пользоваться мог только медик. Но медики не ходили в дальние вылазки по планете и поэтому назначался формальный «медработник», по-простому – человек, которому медик вешал на пояс этот набор и объяснял, как им пользоваться. То есть сам «походный медработник» не решал, что и сколько дать пострадавшему, а только выполнял инструкции. Нашими традиционными «санитарами» были Гарсон и Раджич. Гарсон даже уверяет, что за это доплачивают. Раджич уверяет, что этой доплаты хватает на ящик вина раз в два года.

Тем временем Гарсон сделал мне целую серию каких-то уколов и я сам того не замечая медленно погрузился в сон. Сознание еще не полностью покинуло меня, и я слышал, что Гарсон что-то говорит, но все менее четко. Будто его голос находился на строго определенной радио-частоте, а кто-то медленно вращал ручку настройки приемника, отчего голос медленно, но верно забивался помехами. Так за попытками пробиться сквозь помехи я проворонил момент, когда этот самый кто-то что сбивал настройки, вообще отключил приемник.

6

Я пришел в себя уже на базе, и кажется, с момента как меня нашел Гарсон, прошло огромное количество времени. Я спал, я был в полной отключке, но у меня как будто сохранилось чувство времени. Я живо, будто наяву, чувствовал те дни, что провел без сознания.

До этого момента я никогда не бывал в глубоком наркозе. Так вот оказывается, как он ощущается? Вовсе не приятный и легкий сон, а всеобъемлющая липкая пустота. Абсолютный мрак и тишина. Я будто плавал в густом эфире, в чертовом нигде, четко осознавая, что я – это я, и каждая минута тянулась невообразимо долго.

Поэтому я был безмерно рад, что, наконец, вернулся из забытья. Я открыл глаза и тут же яркий свет ослепил меня. Я ничего не мог разобрать. Только белое зарево окружало меня. Но одного факта того, что я был без шлема, а воздух имел характерный аромат очистительной системы столь родной теперь базы, было достаточно, чтобы я почувствовал себя счастливым.

Наконец, когда я уже весь истек слезами, глаза привыкли к столь яркому свету. Я разглядел окружающее помещение и с удовольствием подтвердил догадку о том, что нахожусь в послеоперационной на Базе-2. Рядом со мной на табурете для осмотра сидел Перес и спокойно спал громко храпя.

Серхио Перес – врач дальних экспедиций, «мужчина в расцвете сил». Загорелый мексиканец с белоснежной улыбкой, «гроза баров и главная угроза женской чести» если верить его словам.

Однако и бары и женщины могли здесь Пересу только сниться. И если на чистоту, в этом теле эдакого мачо на самом деле существовал весьма скромный и приятный человек. В космосе, как и на Земле, врачи сначала обучались в институте, затем летели на пару сроков на ближние рубежи стажироваться интернами, а затем улетали на предельные рубежи, чем дальше, тем лучше. Там они практиковали в самых экстремальных условиях и возвращались домой уже с научными степенями, либо преподавать, либо на исследовательскую работу.

Я не знаю точно, когда Перес достиг «рассвета сил», но ему сейчас было немного за сорок, а выглядел он, будто совсем недавно ему стукнуло двадцать. Единственное что выдавало его возраст, это глаза. Темные, отличные от черного всего на пару тонов, уставшие глаза. Когда он моргал, веки медленно опускались, и на долю секунды казалось, что они вообще больше не хотят подниматься. Картину завершала целая паутинка морщин, расходящаяся от глаз.

Когда на космодроме я попросился к нему пожить, то думал, что он как я, только окончил институт и собирается на первую смену. Только как-то вечером, оставшись один на один в непринужденной беседе, я впервые обратил внимание на эти глаза и понял, что сильно недооценил возраст нашего экспедиционного врача.

Перес на деле был еще одним человеком жизнь которого космос перелопатил по своему усмотрению. В пору юности ему «повезло» застать первую эпидемию Марсовой лихорадки. И это произошло на первом же его сроке в космосе. Сейчас достоверно известно, что эта болезнь вызывается обычным вирусом гриппа мутировавшем в условиях главной базы на Марсе, которая к тому времени как раз уже больше напоминала небольшой город, нежели исследовательское сооружение.

Но, это сейчас всем ясно, что это был просто немного видоизмененный грипп и лечится он точно так же. Но тогда никто этого не знал. Никто просто не предполагал, что на крупной базе может вообще вспыхнуть очаг какого-либо вирусного заболевания. В то время врачей готовили быть в космосе скорее только травматологами, хирургами и самую малость психотерапевтами, но никак не эпидемиологами.

Сейчас Перес охотно рассказывает истории, которые ему довелось пережить в ходе той битвы с болезнью. Эти истории не всегда так уж радостны и неизменно пропитаны немного черным космическим юмором. Однако они имеют неизменный успех во время всеобщих посиделок в кают-компании. Но вместе с тем Серхио непременно приговаривает, что так легко ему вспоминается то время ему только теперь, по прошествии пятнадцати лет, а тогда на базе ему было невообразимо страшно, и он очень боялся облажаться.

Итак, Перес отработал на Марсе, затем на Луне, потом два срока на орбите Венеры. Потом три срока к ряду на дальних рубежах. Он работал на Умбриэле, темном состоящем изо льда и камня спутнике Урана. После вернулся домой, в дань традиции он решил продолжать карьеру уже на Земле. Собираясь написать мемуары о Первой Марсовой Лихорадке и защитить докторскую диссертацию на тему связанную с заболеваниями глаз на Умбриэле. Да и семьей он еще так и не обзавелся, о чем искренне мечтал все эти годы.