Лефортово и другие

Лефортово и другие

Дмитрий Барабаш

Редактор Адель Барабаш

© Дмитрий Барабаш, 2023

ISBN 978-5-0060-4935-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЛЕФОРТОВО

I. Хиромантия

Если гадать по ладони правой руки,положив на неё Москву,то у ложбинки под большим пальцем —стечение важных линий,определяющих продолжительность жизни,женитьбу, судьбу,рисующих кресты, треугольники, звёзды,хвост павлиньих возможностейиз-под большого пальца, показывающего ништяк.В той ложбинке – Таганка,Андроников, доски Рублёва,и выше, по жилке —лефортовских тополей вороньи гнёзда,лохматые гнёзда на звёздах,почти не касаясь ветвей.Москва, как перчатка лайковой кожис подкладкой из красного бархата,не согревает руку январской ночью.Большая Коммунистическая,Товарищеский переулок,Малые Каменщики, архивы НКВДв чугунных воротах храма,на площади – казино, оно же джаз-клуб,Высоцкого несут по Садовому,из-под моставыползают человеческие тысяченожки,Котельническая высотка свистит у вискамотивчик из Визбора, Галича, Градского.Спичечный коробок синагоги, лезвие Яузы,носовой платок,одурманенный бульварным жасмином,сигареты в другом кармане —Мальборо или тонкий More.В баре у театрав коктейле плещется Аравийское море.Эскалатор спускается в преисподнююпо трубке, по мрамору, по полировке,из которой пылающие губки сосутсукровицу с ликёром.Церкви отряхивали перышки, золотились по новой.Я любил Таганку из горлышка. Голойхолодной бутылкой розового вермута.Где она вера та?Красным язычком высовывается изо ртадвуглавого беркута,кремлёвского сокола, леденцового петушка?Трёхпалая баранья варежкас указательным на крючке,завиток гостиницы Россия щёлкает косточкой,выворачивая сухожилие.Справа, в непроглядной нежностипрячется Старая площадь.Там, в закрытом ЦеКовском рядуторгуют запрещёнными книгами по спецпропускам,ноябрями выставляют оцепление,ловят полами шинелей вьюгу,которая навывает Визбора, Галича, Градского,вяжет узорчики шёлковой ниткой,свистя в лафетные дырочки под гробами,листья шелестят,на глазах истлевая до чёрных стеблей,до лефортовских тополей,закинувших вороньи гнёзда в звёздное небо.Кремлёвские соколы зорко следятза крикливыми стаями,не позволяя спускаться в границы режима.

II. Оглянись

Так вот, мельком, прожив одну жизнь молодымдо какой-нибудь старости,оглянешься оттуда туда, где как будто бы молод,и кивнёшь себе вновь,будто знаешь, что будет и было,и оттуда себе подмигнёшь с неуклюжей печалью.И поди разберись кто ты, где ты, в какие эпохи,что ты видишь насквозь, что пронзает тебяот рожденья до смерти,и обратно от смерти к рожденью,и снова пронзает тебя.Где ты молод, где стар,где ты весел, где грустен, печален,где влюблён, где обманут,где пьян, где предательски трезв.И натянешь Москву, как перчатку на девичью ручкуи пытаешься снова холодным дыханьем согреть.Красный бархат шершав и назойлив,как и память о байковом прошлом,пальцем водишь и водишьпо тем же знакомым местам,на себя озираясь,себе представляешься пошлым,и от взгляда оттудапытаешься спрятаться сам.

III. Воронообожаемый

Отец сетовал, что его обожают вороны.Пойдёт прогуляться с дамой в тени тополей,так они обязательно насрутна фуражку или погоны —счастливили, бля, безжалостно,что в Киеве, что в Москве или опальном Оше.Потому, подходя к ветвистым деревьям,он грозно кашлял, хохотал, хлопал в ладоши.Они взлетали. Кружили над ним и над ней.И прицельно серили, знать, чтобы водились гроши.Отец был жизнелюбив и радостен неспроста.Его пометили белым серой эпохи каркающие гады.Когда он умер, его наградыя продал нумизматамоколо таганского моста,чтобы дотянуть до следующей зарплаты.

IV. Москварек

Под мостом таксопарк,где и в сухой закон, и в промозглую скуку ночь,можно белой купить у водил за червонец драный.А Москва-река – огромадный живой крокодил,под Кремлёвской набережнойшевелит пупырчатой кожей.Хищный гад ползёт,вихляя ленивым на вид хвостом,в фонарях двоится, Лужники огибает нежно.Ничего не подозревая влюблённые парочкицелуются у реки.Целовался когда-то и яв гормональном бреду, конечно,чтоб зачать себя же, ха, и снова ему скормить,любоваться речкой, мраком ея упиться,то шерстить по суше, то в жиже болотной плыть,то собой притворяться, то с земноводным свыться.Крокодилы, вы скажете, в наших краях не живут,от морозов мрут в ильичовых горахи от страха дохнут в виссарионовых чащах…Милой сердцу отчизне вечно пророки лгут,но как же мерзавцы врут безупречно,лучше, чем настоящее.Наша, признаться, самая,из выпавших мне земель,напитками цвета радуг,ласками асфальтовых осязаний,жаром пустых побед,мелом святых Емель,грузом хмельных планид,трепетом притязаний.Алчущий неба спрут.Щупальца шарят в бездне…Как тут пророки врут —верится, хоть ты тресни!

V. Свинья и жёлудь

Здесь гармонично всё: и жёлудь, и свинья;работа и семья; Ромео и Джульетта;и море, и Гомер.Нет спичек в коробке. Так что же в нём гремит?!Тряси и слушай страшные секреты.Встречал ли ты свинью хоть раз в тени дубрав?Средь вековых стволов бродил один по воле?Живую гладил фрю?Прикуривал от спички на ветру?Да, были свиньи в наше время.Не то, что нынешнее племя…Теперь у каждой свиньи —отдельный апартамент с гаджетом.Жмёшь мокрым пятаком на диодную кнопку —и сразу из хромированного раструба в стразах,из цифрового рога изобилия, образно говоря,вываливается кормовой брикетс полным букетомпитательного вещества и витамина.Жри – сколько поместится,набирай продуктовый вес.Свет и тепло комфортного порядкачутко дозируется электронными датчикамидля каждой особи персонально —по упитанности, возрасту и прыти.Счастливые хрюшки в кибернетическом блаженствежиреют на радость добропорядочным свиноедам.Наконец-то сбылись революционные мечтылюмпенов всех времен и наций.Гламурный век!Уютный инкубатор!Москва моя, цветущий Улан-Батор,свободой опьяняющий Пхеньян.Купи – продай. Назови букву, угадай 6 цифр,играй и выигрывай в мобильном раюконтракт-хрю, грант-хрю,нобелевскую премию-ю-ю-ю.Маркетинг – всемирная религия успеха,общечеловеческая идеология позитивавсасывает в себяразношёрстные прежде прослойкинародонаселенийи выдувает из обратного отверстиямоно-фактурное серое полотно высокой плотности.Вот он!Идёт с вывернутыми для нежности наружуботексными губами, вцеловывая конфессии,культурности, национальные интересыи сексуальные ориентации без разбору!В узбекском TV вещании – узбекскиебитлы, меркури, пугачевы, блестящие.В туркменском – туркменские.В монгольском – монгольские.Макдональдс – законодатель модов.Работа и семья, Ромео и Джульетта —поголовная графомонетизация масси частная перкуссия бочки,осуществляемая изнутри:бом-бом-бом-бом…Вечерний звон.Представь,решишь пройтись по Александровскому саду,восхититься скульптурамимегрельского Боттичелли,присесть с эскимо на скамеечку,в тени векового дуба,весь такой – с оттопыренным мизинцем,в штиблетах, слепящих солнце.Прикусишь антикварную спичку,романтично поцыкиваясоседним фарфорным зубом,и кривишь рот в мужественной полуулыбке.Чуть поодаль секьюрити любуются одуванчиками,закатив глаза слушают трели чижиков,и среди этой идиллиииз пузырей фонтанной радости,вдруг выпрыгивает взаправдашняярозовая свиньяразмером с гиппопотама московского zoo,подмигивает тебе понимающе,урчит бесстрашно, вертит башкой,окропляя твоё лицо и штиблетыискристыми брызгами,прёт, причмокивая, в тень того самого дуба,под которым ты гармонируешь с жизнью,летит, можно сказать, на крыльях желанияк своему, изнывающему от сладострастиядолгожданному жёлудю.То-то же!Тут, конечно, как же иначе, пуф-пах, стрельба,свинью изрешечивают, героев награждают,вручают почётно, под музыку, стуча каблуками,со всей помпезностью, подобающей случаю,и, как это принято, откуда ни возьмись,выплывают столы со скатёркамина тоненьких белых ножках,изящно в коленях присогнутыхв барочном реверансике,под песнопения и пляскиместных эстрадных див, королей рок-н-ролла,лауреатов Голоса,победителей рэперских баттлов;приглашённая элита, чинненько так,помявшись с туфли на туфлю для приличия,рассаживается,все излучают подобострастную прелесть,приноравливаются к вилкам и ножикамзолочёного серебра,беря их пальцамис осторожной аристократичностью,проговаривают быстренько, про себя,заготовленные шутки и здравицы,если, вдруг, случаем, огреет вниманием Он,подсядет нечаянный рядомили поведёт в твою персоньжёлтой своей бровищейи, мало кто, понимаешь ли, позволит себеаж целую рюмку запрокинуть залпом– пригубливают в щёчку,как первоклассницуна торжественной линейке города ХрюнинскаХрюнинской же школы специального назначения,имени того самого Хрю.Короче,силовые министерства озадачены инцидентом,вводится красный режимтеррористической опасности,нашествие свиней, возникающих ниоткуда,в неподобающих местах,приравнено к национальному бедствию,учреждаются департаменты по отловуи скоропостижному обезвреживаниювольных нежвачных парнокопытныхво всех губерниях и весяхснисходительно демократичнойи безжалостно бдительной державы,тут же, разумеется:штат, бюджет, сметы, гранты, контрактыи пр., что следует.Здесь гармонично всё.И жёлудь, и свинья —всё движимо любовью.Да что б я так шутил!Мне вовсе не до шуток,постмодернистских слёз с весны идут дожди,когда б я знал, когда пускал газетных уток*, —что те обрящут плоть и встанут у кормил.Вот делай вид теперь, что так оно и надо,что, вроде, всё путём, и ты здесь – ни при чём.Как школьник тупишь взгляд и мнёшься виновато,и жмёшь к щеке плечом, и жмёшь к щеке плечом.

* Когда б я знал, в юношеском запале, воображая политических селезней и важных газетных клуш, что они материализуются в средневековом отчаянии человеческого величия, сказочно воспарят на олигархическом или чиновном поприще и станут в отместку усталым смыслам прагматично выжимать из реальности диковатое всеядное фантасмагорическое о ней представление, цинично и чудовищно-справедливо утверждая его одиноко возможным в бушующей мировой многополярной раздвоенности.

VI. 90-е

О, девяностые!Паранойя моей безутешной радости.Утром, что, жив ещё.Вечером – до беспамятства.Адреналин черпай жестяными вёдрами.Когда братцы с холуйскими мордамиполучают в лапы наган и бейсбольную биту —враз становятся сильными, умными, гордыми.Те, кто наверху управляли людскими потоками(как им казалось),не обладали стальными коками(как оказалось).Так – пофукали, сяк – поокалии очко сжалось.Грязевые потокистали вилять высокимидяденьками, отстёгивая им на старость.В банде должен быть вожак,которого боится стая,на каждый шорох – пух-пах,за прямой взгляд – Косая.Она-то, всё, что начиналось весело,в конечном счёте и уравновесила.

VII. Осень Богов

Герман* рисовал осень,чавкающую грязь, голые ветки,скребущиеся в каменное небо, сдирая ногти.Герман рисовал первый боязный снег и мороз,прихвативший слегкасмрад коричневый пастбищ людских.Мы озимые сеем.А зимы здесь жутко длинны…Доживут ли ростки в мёрзлой хлябидо дальнего лета?Кто увидит их там, за пределами смутных веков?

* Алексей Герман, режиссёр фильма «Трудно быть Богом».

VIII. Допрос

Вызвали. Стул привинчен к полу.– Присаживайтесь.Сами сознаетесь или помочь?– В чём? – спрашиваю. – Я не противпризнаний. Только ими и разговариваюсам с собой, поскольку остальнымобитателям наших геополитических раздолийи лингвистического бурления на согласныхне хватает терпения до конца фразы,ищущей выход из ею же сложносочинённыхкоридоров,создающих кристаллические вкрапленияв монолиты чёрного бесконечного.Записывайте, пожалуйста, можно без знаков,без препинаний, опуская вводные,я всё с удовольствием после заверю.Так вот, с той стороныцеллофан истерзан иголкамичистого разума,словно я в чёрном помятомпакете из гипермаркетанесу флуоресцентную лампус мобильным зарядным устройством,и сквозь микроскопические проколы наружупробивается её шизофренический светс голубоватым оттенком районной поликлиники.Если вчитаться в рисунокна шелестящей поверхности,то из блистательных дырочекпроступят будущие вершины созвездий,соединённые грубым резцомдопотопной фантазии,символизируя тайнуюот себя самой закономерностьнаскального граффити большихнепреложных доселе беспорядковых чиселтак, что оказываешься не снаружи,а внутри того чёрного пластика,наблюдающим свет, цедимый вовне,сквозь микропроколы бессознательной тишины.Так происходит перетекание,просеивание внешнегов сокровенное и обратноиз внутреннего, замкнутогов то, что по ту, неведомую, казалось бы, сторону,до тех пор, пока не становится неотличимымодно от другого и только тонкая плёнкачёрного пластикового пакетаиз перекрёстка, пятерочки или диксиформирует реальность, овеществляет иллюзии,задаёт им границыконкретных потребностей,отметая абстрактные нагромождения,притянутые за уши для того,чтобы сотворить, наконец-то, нечтоиз абсолютного ничего,сжимая его протяжный свиств осязаемую весомость.Подозреваю, что такое сотворениеможет случиться только благодаряналетевшим в дверную щелкупылинкам прошлых воплощений,развеянных сквозняком блуждающей иронии.Вы пишите?Сразу, пока не забыл,хочу пожелать вам искреннегоспасибо за стул,судя по всему, жёстко привинченный к полу.Надеюсь, и стол закрепленчугунными скобами к доскам,и лампа приклеена эпоксидной смолойк белотелой столешнице.Вижу, дверь на надёжном засове,потому и не клацает челюстью.Только держите, пожалуйста, крепко илихотя бы прижмите рукой,облокотитесь, как бы в пытливой задумчивости,на папку с моим личным делом.Весьма ненадёжная субстанция, надо заметить.Вспорхнёт – и лови её всюду, разом по всемзакоулкам хохочущей памяти,склонной к тому же кривлятьсяна волнах неприличных созвучийи прятаться там, где ни в коем нельзя, даже вам.Пока не поймают за крылышки в сахарной пудреи не приторочат булавкой к фанерной основехранители вектора времени в трёх перспективах.

IX. Казанский причал

Одиночество – счастье или наказание?Перебирая жизнь по ниткам и узелкам,ни с того ни с сего очутился в Казани я,бредущим по гранитному скату на речной вокзал.Держу равновесие, помахивая руками.Чёрная речка плещется в белой пене —окурки, стаканчики из-под мороженного,рыбьи потроха,нога скользит по камню, и я,как лыжник с трамплина,съезжаю в пучину, цепляясь глазами за облака,за блестящие радостью бортики теплохода,за моряка в снежном кителес пуговицами из латунных солнц…Плюх, и мокрая темнота, гнилью пахнущая свобода,Волга-матушка в радужных катушкахи разводах мазутных кольцнадо мною смыкает время, играя лучистой гладью,ни желаний, ни страха, смиренно иду ко дну.Но хватают за волосы, тянут наружу, гады,неужели не видят, как здорово я тону.

X. Лениниана моего детства

В детской книжке про Ленинапомню картинку: одиночная камера,похожая на каюту космического корабля,из серого пластика, эргономичная,без острых углов. Там он лепил из хлебачернильницу, наливал в неё молока,макал в него обгрызенную спичкуи убористо писал ею на полях,втискивал беглые мыслимежду каменных строчек разрешённойк прочтению Библиии, ехидно похихикивая,сочинял грозные революционныевоззвания к массам рабочих, крестьяни особенно к тем из них,кто сумел чему-нибудь поучитьсяв церковно-приходских школах,либеральных гимназияхи запальчивых университетах,но если, на цыпочках, охранникподкрадывался к двери космолётаи клацал оцинкованным глазком,Ленин быстро засовывал чернильницу в роти, блаженно жуя, бормотал «Отче наш»,упираясь лукаво глазами в священную книгу.Молоко высыхало, скрывая курчавые страстимолодого вождя между ветхозаветных развалин.А когда он потом возвращал эту Библию Крупской,навещавшей его в казематах по праву супруги,и, согласно режиму, охранники мяли страницы,корешок отрывали, форзац подрезали ножами,проверяя на случай,запрятанной в толщах крамолы,он смотрел на них с нежной улыбкой,мальчишеским взоромполным святости кроткой, раскаяния,простоты,прикусив кончик спичкибольными от ссылок зубами,мол, всё так, да не так,ха-ха-ха, хе-хе-хе, хи-хи-хи.Получив тайный труд,дама в чёрном в ближайшую церковьзалетала, крылатыми юбками хищно шурша,чтоб на десять копеек купитьшесть елейных свечей,а потом занавесив окнопыльной комнаты красных вечерей,заперев трёхпудовую хриплую дверьна чугунный засови заткнув замочную скважинуштопаным синим подследником,жадно над свечкой нагреваластраницы, исписанные молоком,пока не проступал стремительный,по-вороньи картавящий почеркреволюционного вождянад тополиными, голыми,остриженными веткамибиблейских литер в революционных бескозырках,равняющихся налево, на знамя,и по-матросски гордоповорачивающих головывслед за глазами,плывущими вдоль строгих рядов и колонн:– Здравствуйте, товарищи, бранибранцы!– УУУ-рррр-а! УУУУУ-ррр-а! УУУУ-рррр-ааааа!Разносилось над площадью эхо далёких парадов.Крупская старательным, школьным почерком,где каждая «о» разевала рот от восторга,от удивления или коварных прозрений,переписывала слово в слово,чтобы часами позже,когда спустится на Петербургпромозглый вечер,и к ней сбредутся мрачные тенив надвинутых на сверкающие глаза кепках,читать им вполголоса, раскашливая шипящие,а страшные гости будут судорожношевелить желваками на мускулистых лицах,сжимать кулаки и то и делопомахивать ими грознонемому, непроглядному, чёрномуцеллофановому пакету, из которогосквозь микроскопические дырочкипробивается наружу светфлуоресцентной лампы…Как вдруг, затрясётся земля,и пойдут купола малиновой зыбью,и Ленинв своём одиночном космическом броневичище,круша на взлётегранитные стены буржуйских чертогов,скажет: «Поехали!»И махнёт рукой,и воспарит над Петропавловкой,вознесётся над Лефортовопо-бесьи хихикая и бесцеремонно будя,задремавших было, усталых казённых ворон.– Просьбы, пожелания есть? – спрашивают.– Есть, – говорю, – выдайте мне, пожалуйста,хлеба, молока, спички и Библию.Стандартный набор узникадля искреннего покаяния.

XI. Междометия

Мой то ли двоюродный, то ли троюродный дедушка(не по крови дедушка, а по его жене),в славном русском городе Киевеизобрёл-таки хеликоптер,чудо-машину,приснившуюся Леонардо да Винчи задолго до…О!Сикорскийдосматривал сны Леонардо, довинчивал.И в далёком от нас, роковом,кровооком девятисот таком-топоднялся на пару метров,распугав генеалогических ворон,восседавших на чёрных прутьяхтополей и липутомлённой Империи.Кар!Бритый март ворочаетсяв солдатской серости,земля – в кислом облаке тоскипо набухшим почкамвертится, боже мой,в шулерских заусенистых пальцахтёртым рублем.То нищенской решкой мигнёт,то хищным орлом одарит.Блиц.Так быстро,что из плоскости возникает объём,и сфера видится,и в человекаверится.Да?!

XII. Русский блюз

В одиночной камере сходишь с внешнего ума,нарезанного по стальному стержню сюжета,густо смазанному солидоломважных дел, встреч, решений, поступков,постукивая о металлическую ножку кроватиалюминиевой ложкой аллюзийнадоедливо медленный джазтолстогубого афроамериканцаи вращаешь с ним во ртуодну и ту же натужную нотуууурлиуууууууу.Солидарность узников одиночных камер,отшельников, пустынников, душегубов,маньяков, пророков, революционеров,провозвестников нового света и всякихпускателей крови из переполненныхпузырьками змеящихся томно вен,цирюльников человечества —затягивает в одну чернокожую песнюпо-русски звучащуюподсвистывающим на иголке басом Шаляпина:«Эгей, ухнем, ещё ухнем пшшш,Эгей, ухнем пшшшш, уууууууухнем,пшшшш, ухнем,ууууууууу…»Выскакивают, было, расписные балалаечники,но время тянет их в обратнуюи вместо радостных тринь-динь-динь, бренди-брей,шери-бренди, шери-бренди,боже ж мой, завываетскулящий низами сахарный тростниковый блюзууууууууур-лююююю-лююююю…Досадное замедление.Почему православие, а не вуду? —Оттопыривается от стержняострый стальной завиток.И тут же резьба начинает винтиться шипче:Пш-пш, чпок-чпок, опс-опси вступает, что бы вы думали?Правильно! – Милый уму и совести русский рэп:ритмические позвякиванияне рабских-арабских, а золотых цепейна шоколадных шеях, изрезанных потными рекамиоколокриминальных дрыгов…Афрокорни России торчат из пушкинских ноздрей.Не туда, не туда вы бежитеот корпоративных побоищ,дети древних племёни по-прежнему юных народов.

XIII. Кузнечики Мо

Моцарт, выпрыгивающий за пределынахлобученного на лоб неба,зелёным кузнечикомс декорными глазками фабержеи усами дали длиннющими,и там-тадам,куда взмыл,в запредельерассыпается в саранчу,на тысячи сереньких особейпляшущих хачатурянасаблями задниц, сверкающих злобнонад границами предосознаний,в тучу сгущаетсяна золотые посевы,кружитнад розовосолнцеворотом,разинутым в нежность,твердея,обретает предметность,допустим,ленинской кепки,насупленной на миганиеалчущих всего, чего зуб неймёт,запрыгивает ему на пимпочкутонкопятьем цепливым,бьёт мускулистыми лапками,и вокруг собственной,взвивается ловко,куда нам и не,наворачивает спиралькитрелями металлических певчих,но неизменно весело:тир ли тир ли тир ли тьююююююсь.Замирает,как будто, и нет.И там уже, в том,надвселенинском тьююююсьпо капельке выстукивает:ту-та,типа, живой,и опять измываетсянад обалдевшими в своём занизовьеразявками.Издевательский Моцарт.Есть и у мысли эмоции,спектр которых несчётен.

XIV. Фрэш

Спичечный коробок синагогитрясётся над ухом Бульварного,над красной раковиной кремлёвской стены.Слышите треск?Это спорят вполголоса, меряясь коленамиИзраилевы сыны.Мавзолей – мраморная беруша,с резиновой куколкойAcherontia atropos* в сердцевине,ватные шарики склепов – хранители тишины.То вьюга свистит, то звенит проводами стужаи лыбится Стиксом по площадиботоксный рот луны.Пушка на мочке уха торчит серёжкой,Гоголь пугает мальчиков из кустов.Вот она! Кажется, грянет сейчас свобода,дунет в стекляшки арбатовских парусов!…и пронесется в Кутузовский, злобно лая,вой красно-синих лампочек, скрежет жал…Кто вам сказал, что она должна быть другая?Кто вам все эти глупости обещал?– Я обещала!– А кто ты скажи такая?Песенка, девка с хвостиком, дым костра?Я не такая, скажешь опять, другая,типа не с этой улицы, дочь посла?!Поздно вихляться, деточка, ты попала,здесь не канают сказки про то добро…– Я ничего такого им, дяденьки, не обещала,всё что хотите дяденьки, камешки, серебро.Только не надо, пёрышками не надо,я ведь люблю вас, дяденьки, я ведь для вас на всё.– Девочке сотку виски и плиточку шоколада…Вот и всего романтики: выжатые инстинкты —фреш на подносе к завтраку.Бросишь нечаянный взглядна своё отражение в том подносе,в тонких морщинках, вырезанных по металлу,под игривыми капельками разбрызганных страстей,подумаешь, зачем ты здесьнарисовался полусогнутый,в белых перчатках, в облегающем ляжки трико,в напомаженном парикерасфуфыренный нелепее официантаресторана «Турандот» на Тверском?Неужели вот ради этого случайногоэксгибиционистского изгиба,еле заметной улыбки в уголке безучастных губи стоило всё придумывать, завивать в сюжеты,наблюдать внимательно как растут,делать засечки по каждому из поколенийна камне, на глине, на обоях, на дверном косяке,по миллиметру, по дюйму, до сорока колен,

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.