Это я тебя убила

– Я так больше не смогу… – пробормотал Лин, сжав край скамьи.

– Сколько ты уже на этом?

– Второй год… – Голос брата дрогнул, а Эвер схватился за голову.

– Ты хоть понимаешь…

– Это ты не понимаешь! – Лин попытался оттолкнуть Эвера подальше, но тот схватил его за плечи, встряхнул. Никогда я не видела у него такого застывшего лица.

– Лин. – Голос звучал хрипло, но ровно и уверенно. – Чувства и воспоминания, которые ты притупляешь, все равно тебя настигнут. Это так не работает. Пора прекращать. Бери пример с сестры. Она же как-то справляется, а ведь она значительно младше.

Ответа все не было – Лин лишь смотрел во все глаза, смотрел то ли испуганно, то ли завороженно, как мышь на змею. В этом было что-то тревожное, что-то неправильное, ведь это же славный, добрый Эвер. Зато… он похвалил меня! Он меня похвалил! Понять бы еще за что, с чем я «справляюсь»… Интуиция снова зашептала ответ. Я сделала шаг вперед и намеренно громко хрустнула веткой. Мой король и мой гаситель обернулись, и я прижала палец к губам. Лин хотел вскочить. Эвер поймал его и посадил назад. Он выглядел замученным и как никогда усталым.

– Не понимает. – Кажется, Эвер… жаловался мне? Как взрослой, которая может помочь? Наверное, я зарделась, как гранат.

– Это вы не понимаете, оба! – рявкнул Лин, снова попытавшись вскочить и впившись в меня взглядом. – Орфо! Ты… хотя бы ты, ведь ты тоже это пережила…

Он запнулся, выдохнул хрипло и рвано. Я поскорее подошла, удержала его за плечи и прижала к себе. Взрослая, взрослая… я сама это знала. Он был выше, но сейчас, когда я стояла, а он сидел, смог уткнуться мне в грудь. Затрясся. Может, даже заплакал, только без всхлипов. Я гладила его по волосам, а в нос мне снова бил запах горьких трав – знак, что сегодня брат переусердствовал. С дозой.

Свойства состава, лежащего в основе сонного зелья, меняются в зависимости от температуры. Прохладное зелье действительно усыпляет, подогретое на огне – действует как дурман. Оно бодрит и снимает тревогу, придает сил и отвлекает от невзгод. Оно веселит и заставляет ум работать быстрее, оно постепенно делает тебя не тобой и иногда, словно вспомнив об основном свойстве, начинает усыплять – в момент, когда само захочет. Зато тебе вроде как становится проще жить, конечно, пока ты совсем не превратишься в безмозглое чудовище. Испарения от подогреваемого зелья можно вдыхать, а можно – если хочешь совсем сильный эффект – пить. Сегодня Лин явно выпил. Как и в тот день на пляже, когда разрушил храм. Он нарушил правило – людское, а не божеское, но очень важное. Зелья-дурманы запрещены. Каждый, кто пойман на их употреблении, должен сдаться властям и пройти наказание плетьми, а потом очищение – два месяца пить козью мочу.

– Давай, Эвер, – выдавил Лин. Он намертво впивался в мою тунику. – Давай, иди, расскажи отцу. Он точно тебя похвалит. И плевать ему, что без этой штуки я не смогу нормально сопровождать его, и держать столько имен в голове, и не думать о… о…

– О маме, – прошептала я. И тогда он задрожал и заревел в голос, словно это ему, а не мне было десять лет.

Думаю, он вспомнил все их… путешествия в военный год. Вспомнил день, когда она, в алом платье, в последний раз вошла к нему спальню, ласково взяла его за руку и позвала: «Пойдем погуляем к дальним скалам». Вспомнил, как там, в штормовой тишине, когда чужие корабли уже маячили на горизонте, кир Илфокион приказал: «Отпустите принца», а мама отрезала: «Он умрет со мной, он не будет унижен» – и попыталась ударить Лина ножом, но не успела. Думаю, он вспомнил и мой сломанный от падения с лестницы нос. И то, как я теперь улыбаюсь, рассматривая в зеркале свою легкую, почти невидимую горбинку.

Я утешала его, а Эвер молча сидел и глядел в крепостную стену. Вдоль нее уже разрослись ландыши, смешались с земляникой. Воздух чудесно пах, так и звенел свежестью. Может, он и успокоил в конце концов Лина: мой бедный брат выдохнул, отстранился, яростно вытер туникой глаза. Тогда Эвер сказал:

– Я ничего ему не выдам. Но ты должен немедленно это прекратить.

Лин усмехнулся, мотнул прилипшими к лицу волосами. Я стала отводить черные локоны, стараясь не вдыхать глубоко. Эвер все смотрел на него. Он смотрел на Эвера. Наконец тихо спросил:

– Ты тоже это принимал?

– Попробовал несколько раз, – неопределенно ответил Эвер. Его рука потянулась к шее. – Чтобы… не обращать внимания. Но, как ни странно, именно хозяин и смог вполне доходчиво объяснить мне, что потом со мной станет. И стал… иногда давать вино.

Или использовать то же зелье, но законно. Как я. Об этом продолжении я догадалась сама.

Мы с Лином переглянулись. Он прошептал:

– Мое тело зависимо от зелья? Я просто не понимаю, не контролирую себя, идя к сестре…

Эвер покачал головой:

– Твой разум. Только он. Ты уже привык спасаться так, придется отвыкать. – Он снова слабо улыбнулся и кинул взгляд на меня. – Но мы поможем. Давай для начала попробуем просто проводить больше времени вместе. И разговаривать. В том числе о твоей матери и твоем страхе быть королем. А там посмотрим, понадобится ли тебе еще помощь.

Лин сжал зубы. Я знала: он вспоминает давние слова на берегу, слова о сложных и легких путях. Он долго шел легким. Теперь предстояло выбрать сложный. Он боялся. Я взяла его за руку.

– Король и его волшебница.

Лин вздрогнул, но вцепился в меня в ответ. А я подумала и поправилась:

– Король. Его волшебница. И ее гаситель. На веки вечные.

С того дня мы наконец по-настоящему стали друзьями. Жаль, ненадолго.

Чудовище

Ненормальная физическая сила покидает меня вместе с ознобом – с каждым шагом сквозь колышущуюся завесу. На ощупь эта дрянь тугая, немного липкая и теплая, как человеческая кожа, – хочется просто вспороть ее ногтями, разодрать в клочья и скорее вылезти на свет, но, увы, руки заняты. В ушах свистит: пещерные сквозняки не хотят меня отпускать.

Вряд ли в чью-то голову вообще поместилась бы такая картинка – я, грязная, окровавленная, всклоченная, гордо выхожу прямиком из прибрежной скалы. Она вся в багровой гадости, больше похожа на прорванную девственную плеву, а через мое плечо небрежно перекинут огромный, в полтора раза меня крупнее, Монстр. Монстр Преисподней, впрочем, так его зовут подземцы. Мы-то даже не знаем, что за место Преисподняя, наши боги ни о чем таком не рассказывали.

Силы окончательно иссякают, стоит ногам впервые ступить на пляж, и я спешу скинуть черно-серую тушу, до того как захрустит моя спина. Не успеваю: падаю рядом, так неловко, что набираю полный рот песка. Проклятие! Ну ладно… Некоторое время просто лежу тряпкой, уткнувшись в него. Мышцы ноют, ободранная шея саднит, да еще и клеймо горит, будто рисунок раз за разом прижигают раскаленной иглой. По-видимому, так возвращается волшебство.

– Вставай, потомок обезьяны, – подначивает меня Скорфус. Судя по ощущениям в позвонках, по ним прохаживаются с выпущенными когтями. Изворачиваюсь и скидываю его, даже пытаюсь придавить собой. – Тихо-тихо, ты ведь помнишь, как я ценен?

Тут есть доля правды: фамильяры отличаются от обычных питомцев не только фантастической красотой. Они потомки животных, по своей или божьей воле покинувших Святую Гору и породнившихся с обычным зверьем. Большая загадка нашего мира – сами-то боги не могут сходиться со смертными существами, пламя в их крови и семени сжигает всех нас заживо, даже их поцелуи для нас смертельны. А вот фамильяров развелось уже множество, и почти каждый обладает как минимум одной волшебной силой, а порой целым букетом. Большинство говорят. Некоторые что-то предвидят. Другие умеют обращаться в людей, раздваиваться, выдыхать огонь, ходить сквозь стены. Скорфус чует и восстанавливает единожды открытые порталы, а его слюна облегчает боль. Но это не единственное и, пожалуй, не главное, на что он способен. И все равно мне есть чем встретить его наглость.

– Уже нет, – хмыкаю я, переваливаясь на бок. Подпираю рукой голову и начинаю внимательно наблюдать, как он избавляется от песчинок в лоснящейся шерсти. – Портал ты открыл и закрыл. Дело сделано. И к тому же…

Внутри что-то сжимается. Я не продолжаю.

Мой гаситель вернулся ко мне.

Вернулся ли?

Монстр глубоко спит, хриплое дыхание почти неразличимо. Я торопливо подползаю, оглядываю его, хватаю за руку – серую, болезненную, едва знакомую руку с обломанными когтями. Поворачиваю запястье внутренней стороной к себе. Стрела там, была все это время. Дальше я спотыкаюсь взглядом о бирюзовое колечко – свой давний, детский подарок, – выпускаю эту уродливую конечность и обессиленно закрываю глаза. Правда обессиленно, потому что именно сейчас, на другом воздухе, я понимаю: смотреть на это невозможно, держаться бодро невозможно, соображать невозможно. Реальность, которую я раскроила своей отчаянной идеей, сомкнулась и срослась. Вот они, последствия. Скоро мне предстоит как-то исправить то, что я натворила четыре года назад, хотя бы попытаться, а еще рассказать об этом правду хоть кому-то. Как минимум отцу. Ему будет больнее всех, но да. Стоит это сделать.

– Так, не реветь, не реветь! – Скорфус пролетает где-то передо мной: крыло нагоняет воздух. – Слушай, ну мы же молодцы, почти все сделали, осталась малость.

– Осталось очень много, Скорфус, – возражаю я, с усилием сев попрямее и посмотрев на него. – Ты не представляешь. Ты тогда еще не был со мной.

Его это не впечатляет; он только весело кувыркается в воздухе и плюхается мне на колени, чтобы свернуться в клубок. Из черноты почти идеального мехового шара сверкает желтый глаз.

– Зато я с тобой сейчас. И у меня большие планы.

Вздохнув, я привычно чешу его между ушей. Он издает вполне обычное урчание, совсем немного похожее на грохот медных труб. Все это время на Монстра я не смотрю. И не думаю, вообще не думаю о том, что делать дальше. Сонное зелье будет действовать до зари. По крайней мере, я уверена: в ближайшие часы он не проснется.

А когда проснется, будет уже другим. Прежним.

– Пур-р-р-р, – блаженно повторяет Скорфус в который раз. И я снова переключаю мысли на него.

Я нашла Скорфуса, когда мне было плохо – омерзительно плохо. Это случилось на берегу, в вечер, когда я почти ничего не соображала и потому приняла его за обычного кота. Потащила бы я домой фамильяра, зная, что некоторые из них опасны? Не знаю, я не отвечала за себя. А Скорфус, как позже выяснилось, только недавно свалился за борт корабля, на котором к нам добирался, еле выплыл, уснул на пляже среди водорослей. Он родом с отдаленного острова Игапты, где фамильяров-кошек целое племя. Почти все они любят свою землю до умопомрачения: местные их обожествляют как ставленников доброй Гестет. С острова их не выманить, а вот Скорфус – хотя фамильяры не рождаются с клеймами – всегда ощущал себя странником, тем, кому на роду написано путешествовать. Поэтому он пробрался на торговый корабль гирийцев. Но, к сожалению, как оказалось, он не переносит качку, теряет из-за нее ориентацию.

Я нашла его без сознания, мокрым и замерзшим. Окоченелые крылья были так прижаты к облепленному водорослями телу, что я их даже не заметила, приняв за какое-то увечье. Неладное я почуяла, только когда дома он раскрыл глаз и истошно заорал. Впрочем, засыпать и видеть очередные кошмары мне не хотелось, поэтому я отсрочки ради решила выяснить, что за тварь неосмотрительно притащила домой. Мы поговорили. Узнав, что я принцесса, Скорфус мгновенно перевозбудился, без церемоний запрыгнул мне на руки, принялся вовсю тереться, повторяя: «Давай, давай дружить, у нас даже имена похожи, ну давай!» Орфо и Скорфус. Действительно, есть что-то общее. Мой разум был все еще затуманен, по сути, мне было плевать, и я просто сказала: «Давай», чтобы он скорее заткнулся. Потом я легла спать, и он нагло забрался в мою постель. А уже наутро стало понятно: у Скорфуса, пусть в зачаточном виде, есть дар гасителя. Ведь кошмары я пережила куда спокойнее, чем переживала все предыдущие месяцы, а еще через ночь они кончились.

Да, именно так, месяцы. Мое наказание больше не ограничивалось неделями.

Так я узнала, почему некоторые волшебники, не нашедшие гасителей, но подружившиеся с фамильярами, достаточно долго оставались живыми и здоровыми. Я сомневалась, что это светит мне: я нарушила слишком много правил. Но Скорфус дал мне надежду. И – куда важнее – стал другом. Кажется, даже первым настоящим другом, ведь что Лин, что Эвер были для меня не такими друзьями. А может, и не друзьями вовсе, я зря использовала это слово, мои чувства к обоим были… чуть иными. Я этого уже не знаю. Не знаю ничего.

– Может, поцелуй? – вкрадчиво спрашивает Скорфус, приподняв голову.

– Что, прости? – уточняю я, недоуменно глядя в его хитрый глаз. Решив, что поняла, склоняюсь чмокнуть это наглое недоразумение в темя.

– Нет, нет, не меня! – Он тут же уворачивается.

– Тогда о чем ты? – Теперь чую неладное.

– Ну, одно из правил, – не унимается он, расплываясь в ехидном оскале. – Поцелуи всегда работают.

Вот же маленький уродец.

– Угу, только нигде не уточняется, как именно в каждом конкретном случае они работают, – мрачно напоминаю я, передернув плечами. В волосах спящего Монстра уже нет червей: пришлось вынуть всех по одному, потому что тащить их с собой было нельзя. Зато на уродливое лицо успел сесть какой-то не менее гадкий жук. Сбиваю его щелчком. – Хотя, если хочешь, можешь попробовать, я не осужу никакие твои предпочтения, я вообще не осуждаю своих друзей.

– Я не… – начинает он, но сам хлопает себя лапой по рту. – Ну да, ну да. Ирония.

Какое-то время мы сидим молча, потом Скорфусу это надоедает, и он слетает с моих колен. Лениво идет к Монстру, запрыгивает уже ему на грудь, выпрямляется там, расправив одновременно крылья. Спина выгибается дугой. Есть в этом что-то хищное.

– Точно нет? – спрашивает он, неестественно, под очень сильным углом вывернув голову, чтобы на меня посмотреть. Серьезно, ненавижу эти его выходки в духе «Я бог».

Снова пожимаю плечами, а потом делаю жест «Мой рот зашит и не годится для поцелуев».

– Тогда лучше тебе отвернуться. – Весь Скорфус, но особенно его глаз, хребет и когти, начинает светиться слепящим золотом. – Я серьезно. И это… хорошо, что ты его усыпила. Правда. Все, давай, отворачивайся.

О подобном он просто так не просит. Я слушаюсь сразу, но все же успеваю заметить, как его силуэт растет, как перекатываются под шерстью обычно незаметные мышцы. В воздухе что-то начинает потрескивать и гудеть, по отдаленному морю пробегает тревожный громкий плеск, тут же, впрочем, утихнув. А вот по телу бежит знакомый колючий озноб, и приходит внезапное желание – выкопать себе ямку в песке, переждать все там. Вместо этого я просто подношу к глазам ладони и прижимаю как можно крепче, ведь золотое сияние уже режет глаза.

Меня нет. Я ни в чем не участвую. Я ни за что не отвечаю. Я спряталась.

Но от звука, с которым звериные когти обдирают чужую кожу, пытаясь отыскать под ней прежнее обличье, спрятаться сложнее.

Принцесса

Все стало меняться, когда мне исполнилось двенадцать. Я не сразу это заметила: слишком радовалась, что у Лина наконец появились еще друзья, и, может, поэтому не приглядывалась к ним пристально. К тому же я не разрешала себе забывать простую правду: Лин – принц. Будущий король. И далеко не всем, что происходит в его жизни, он должен делиться со мной.

Мы правда сблизились больше, когда Эвер догадался о его зависимости. И Лину правда повезло: он сумел оставить зелье в прошлом без посторонней помощи, тем более без козьей мочи. Мы приучили его вслух говорить простые слова: «Мне тяжело и плохо». Делиться дурными снами. Он рассказал почти обо всем, через что мама проводила его за войну, – о трупах с развороченными ранами, о пленных на виселицах, о красном платье, летевшем на ветру, о словах в день перемирия: «Я слишком люблю тебя, чтобы оставить». И еще много разного. Страшного. Мы слушали, и я удивлялась тому, как Эвер владеет лицом. Ведь Лин повторял в том числе все проклятия, которые мама обрушивала на Физалию.

Пары зелья мы заменили на пары обычных эфирных масел – постепенно Лин привык нюхать пихту, лаванду и вербену, чтобы успокоиться, а иногда натирал ими виски. Мы начали совершать вечерние пробежки у моря, а еще завели несколько ритуалов – например, перед каждой важной встречей с папиными придворными я сама надевала Лину кольца на пальцы, а Эвер проговаривал примерные планы того, куда может свернуть беседа. Мы нередко встречали Лина и провожали, порой нам даже удавалось напроситься его сопровождать – обо мне еще не говорили как о будущей придворной волшебнице, но до этого было недалеко. Папа ведь впился в идею. Ему теперь казалось, что мы придумали все гениально: близость волшебницы и гасителя не позволит Лину повторить мамины ошибки. Наверное, брат вообще теперь чувствовал больше поддержки, чем прежде. Меньше одиночества. И ему не нужно было зелье.

Но вдруг оказалось нужно что-то еще, чего мы дать не могли. Шторм продолжался.

Лин менялся на глазах, очень быстро взрослел. Лицо твердело, волосы становились пышнее, руки сильнее. Его красота теперь притягивала даже мой взгляд, он начинал говорить увереннее, а слушать его начинали с большим интересом. Порой, красуясь, он повторял странные философские тезисы Эвера – например, вот тот, про трудные и легкие пути, – но Эвер не обижался на эти кражи, только невинно уточнял: «Понимаешь ли ты все, что говоришь?» Лин смеялся и твердил одно: «Что бы я без тебя делал». Переводил взгляд на меня, добавлял: «И без тебя».

Но вскоре оказалось, что без нас он может делать очень много. И будет.

Двадцать королевских лет отца истекали через четыре с половиной года. Все его патриции, командующие, эпистаты[7] и прочие большие люди уже понимали: пора занимать места впрок. Новый король, конечно, продолжит курс старого, все будет нормально, но… новый король точно захочет новых лиц в ближнем окружении. Молодых лиц. И лучше, если эти лица будут свои.

До пятнадцати лет с Лином дружили менее рьяно – ну, точнее, к нему по-настоящему не навязывались. Он общался с детьми как знати, так и прислуги, он влюблялся в дочерей как патрициев, так и поваров, на днях рождения и больших праздниках вокруг него вертелись толпы юношей и девушек. Но никогда раньше они – прежде всего, богатые, конечно, – так не старались задержаться рядом, обратить на себя его внимание, оттеснить других. Не дарили таких дорогих подарков, не напрашивались на танец, не звали то на охоту, то на скачки, то на какое-нибудь еще состязание. Мне все это казалось гадким. А вот Лину, прежде довольно замкнутому и застенчивому, теперь, кажется, льстило внимание. И, наверное, он боялся, что подведет отца, если не станет… как там называет это Скорфус… «более социально удобным», что бы это ни значило.

Одна из Кошмарных недель прошла для меня особенно сложно, в нее у меня еще началось женское кровотечение, – и все это время Эвер носился со мной. А когда оба мы, порядком потрепанные, вновь вылезли на свет, то оказались перед свершившимся фактом: у Лина появилось что-то вроде постоянной, не отходящей от него почти ни на шаг компании. Человек восемь юношей и девушек его возраста и возраста Эвера. Шумные, резкие и мнящие о себе так много, будто родились от королей.

В честь моего выздоровления Лин потащил и их, и нас на берег, чтобы вместе поужинать у воды. Они оглушительно смеялись, много пили, неаккуратно – в основном руками! – ели, говорили друг другу постельные пошлости и постоянно швыряли друг друга в воду. А еще они странно смотрели на нас. Нет, никто не спрашивал, что мы делаем рядом с Лином, но этот вопрос читался, и разговоров между ними и нами все никак не получалось. В следующий раз Лин пошел гулять с друзьями один. А еще через несколько дней, в дождь, попросил нас куда-нибудь исчезнуть. Ну, пока он посидит в экседре с этими ребятами.

– Будете играть в петтейю? – с надеждой спросила я. С нами Лин не играл давно.

– Нет, – небрежно ответил брат. – Это же скучно.

– А во что тогда? – Я не стала спорить, хотя и растерялась. Петтейю Лин всегда любил, особенно сложные комбинации вроде гамбитов, которым научился у папы и Эвера.

– Будем просто разговаривать, – пояснил брат все так же равнодушно. – Об оружии. И о лошадях. Тут мне подарили жеребенка, помнишь?.. Надо обсудить, как его воспитывать.

– А чем тебе помешаем мы? – совсем удивилась я.

И в оружии, и в жеребятах мы разбирались не хуже, а где-то и лучше Лина. И между прочим, оба, в отличие от него, носили оружие, что ковалось из настоящего, могучего Святого железа с горы богов. Мое еще и Фестус выковал! Лин пользовался обычным: Святое дается не всем, не сразу. Чтобы овладеть мечом, секирой, перчаткой, чем угодно из него, пусть даже не живым, металл должен сам тебя выбрать. С царственными особами это рано или поздно происходит, но вариантом Лина, видимо, было «поздно» – еще одна вещь, из-за которой он сердился и переживал. Конечно, он мечтал короноваться – а коронуемся мы всегда с оружием – с великолепным двуручным мечом себе под стать. Чтобы обрести его, брату оставалось четыре года. Пока все живущие в замковой оружейной мечи наших предков и великих героев глубоко его презирали.

Лин смутился. У него забегали глаза. Он посмотрел на Эвера, снова на меня, отвернулся к столу, на котором стояли кувшин с вином и некоторое количество кубков, и тихо ответил:

– Вообще-то, ты, Орфо, можешь остаться. А вот ему придется ненадолго уйти.

Не говори о нем так, будто его тут нет. Лин забыл правило. Забыл!

Меня словно прошила холодная иголка с ниткой – я даже рот открыла. Беспомощно посмотрела на Эвера и сразу заметила то, что всегда меня страшило и расстраивало, – как застыли его глаза и как еще сильнее побледнело лицо. Сжались губы. Чуть ближе сошлись у переносицы брови. Но удивленным он не выглядел. Совсем нет.

– Понятно, – только и сказал он, бесшумно развернулся и вышел. А я, не подумав и секунды, побежала за ним. Брат меня не удерживал.

Дойдя до угла коридора, остановившись и присев в самой большой оконной нише, Эвер стал задумчиво смотреть на дождь. Он был… таким, не знаю, как описать это, но очень несчастным. Я опустилась рядом, и наши колени соприкоснулись. Я было потянулась к его руке, но она задрожала, что напугало меня еще больше. Какое-то прошлое вернулось. Что-то, от чего я отвыкла и не собиралась привыкать назад. От этого во мне зашевелилась злость.

– Почему он тебя… – Я не смогла произнести слово «выгнал». Это было бы унизительно. Унизительно даже в отношении раба или слуги. У нас так не делали.

Эвер очнулся и тепло посмотрел на меня. Как и всегда в дождь, его глаза казались еще ярче.

– А ты как думаешь? – только и спросил он, но я упрямо пожала плечами.

Такого никогда не было. Мы же дружили. Такого не было, даже пока Лин скрывал от нас правду о зелье. И это не говоря уже об изначальной причине, по которой Эвера приставили к нам. Лин не только обижал нас, но и пренебрегал страхом отца за его жизнь. Нарушал запрет, оставляя волшебника и избавляясь от гасителя!

– Орфо, – Эвер прервал тяжелую тишину, – все эти ребята, с которыми он общается, очень разные. Совершенно разные. Но их объединяет одно: как и большинство гирийцев, они считают, что гасители – ниже, чем рабы. Такие… придатки к волшебникам.

– Неправда! – возмутилась я. Теперь, через несколько лет нашего знакомства, я и не вспоминала мерзкое слово «обслуга», не говоря уже о чем-то упомянутом в законе. Эвер покачал головой и прислонился к окну. Казалось, он пытается спрятать взгляд.

– Так или иначе, в их представлении мне нельзя находиться в комнате, где король и его… Боевое Братство разговаривают.

– Боевое Братство, – прошептала я. Не такой Круглый стол, или как там это называется, я представляла. – Он, значит, рассказал тебе о своей детской мечте?..

– Да, – просто ответил Эвер. Помедлил. – Пару лет назад. – Вздохнул. – И сказал, что я обязательно буду в Братстве тоже, но, видимо, нет. Я ведь еще и физалец, а среди его… друзей есть «дети героев». Те, чьи семьи погибли в той войне. Боюсь, это важно.

Я чуть не заскрежетала зубами. «Дети героев»! Что-то вроде золотых сироток, ну да. Целых пятеро в любимой компании Лина были именно из таких: без отцов и матерей, но с огромными пособиями и привилегиями. Конечно же, им не хотелось видеть Эвера, это даже можно было немного понять, но… но… Лин! Почему Лин уступил им, а не нам? И разве не его задача как короля – всех подружить и помирить?

– Ты что, Орфо? – Эвер спросил так мягко, будто это меня сейчас выбросили в мусор.

Я сглотнула, сжимая и разжимая кулаки. Мне захотелось обнять его, крепко-крепко, а потом побежать в экседру к брату и надавать ему с десяток пощечин, а то и вызвать на поединок. Мы уже оба неплохо сражались. Не дотягивали до Эвера, особенно когда он хватал любимое оружие – когтистую железную перчатку для правой руки и ловкий хлыст для левой, – но все же многого достигли. Я даже спрыгнула с подоконника, но Эвер тут же посмотрел на меня усталым взглядом: «Не надо, ничего не надо», и я приросла к месту. Ему было плохо. Я не могла его оставить.