Бог примет всех

– Что-то произошло? – спросил ее Петр Петрович.

– Ничего существенного, – холодно произнесла Катя. – Все хорошо.

– Я приглашаю вас в ресторан, Катерина, – предложил ей сосед.

– Извините, но у меня разболелась голова…

Мужчина встал и вышел из купе.

***

Поручик Варшавский прочитал письмо и отложил его в сторону. Письмо было из дома. Мать жаловалась на состояние здоровья отца, который страдал ревматизмом, интересовалась его службой. В заключение письма, она написала о том, что дочка соседей – Катерина была арестована, но бежала из ссылки. Где она сейчас может скрываться, никто не знает. Полиция каждый день посещает ее дом…

«Надо же, Катерина, вот бы не подумал. Была такой обаятельной девочкой, девушкой, – откинувшись на спинку кресла, подумал Евгений. – Да, политика многих ломает, превращая людей в послушных рабов идеи».

Он невольно вспомнил свою последнюю встречу с Катей, когда он посещал ее в тюрьме. Тогда, в годы его юности, он и подумать не мог, что эта проблема приобретет такой размах. Ему нравилась эта девушка с большими глазами, с копной русых непослушных волос. Его родители не раз намекали ему на дочку соседей, похоже, она нравилась не только ему одному, но и его родителям.

«Надо будет поинтересоваться у родителей, где она сейчас, – решил он про себя. – Может еще не поздно вернуть ее на путь истинный».

От размышлений его отвлек шум. Он поднял глаза. В блиндаж вошел штабс-капитан Козин. Не снимая шинели, офицер повалился на койку.

– Что случилось? Почему у вас кровь на щеке?

– Меня сейчас чуть не убили, – тихо ответил Козин. – Нет ни немцы, а наши доблестные солдатики. Надо же! Воевать сволочи, не хотят! Всех бы повесил…

Капитан, молча, подошел к столику и, налив себе полстакана вина, выпил.

– Скоты! Хамло! – не унимался Козин. – Это люди, люди…. Да, какие это люди, быдло одно, а не люди?

Варшавский промолчал. Если честно, то и ему надоела вся эта война. Пока они здесь сидят в окопах, там, в Петербурге происходят главные события века, решается вопрос о власти.

– Кстати, Евгений! Тебя, срочно, просил прибыть полковник Меньшиков.

– Зачем я ему понадобился? Он ничего не говорил?

– Это ты у него спросишь. Мне приказали передать, я и передал…

Козин снова налил полстакана вина и залпом выпил. Евгений поднялся из-за стола и стал одевать шинель. Застегнув ремни портупеи, он вышел из блиндажа. Варшавский невольно зажмурился от лучей октябрьского солнца и, поправив козырек фуражки, двинулся вдоль траншеи. Он проходил мимо солдат, которые сидели кучками и о чем-то говорили. Отдельные из них поднимались на ноги и принимали стойку «смирно», другие же не обращали на него никакого внимания. Варшавский выбрался из траншеи и короткими перебежками побежал в сторону небольшого лесочка, в котором находился штаб полка. За спиной раздалось несколько винтовочных выстрела. Одна из пуль угодила в сосну, выбив из нее крупную щепку. Трудно было определить, кто именно стрелял в него свои солдаты или немцы.

На небольшой полянке, окруженной соснами, около автомобиля стоял полковник Меньшиков. Заметив Евгения, он махнул ему рукой. Варшавский козырнул и посмотрел на полковника.

– Вот что, голубчик! – произнес полковник. – Берите мою машину и направляйтесь в штаб генерала Корнилова. Передайте ему пакет. Донесение секретное, поэтому будьте осторожны и внимательны. На дорогах много дезертиров и всякого сброда. Пакет не должен попасть в чужие руки. В крайнем случае, вы должны его уничтожить.

Меньшиков прикрыл ладонью рот и стал кашлять. По его утробному кашлю, Евгений сразу понял, что полковник серьезно болен.

– Приказ ясен, голубчик? Если приказ ясен, то больше не смею вас задерживать.

– Так точно, ваше высокое благородие.

– Кстати, возьми с собой двух верных присяге солдатиков и отправляйся.

Варшавский отдал честь и, сунув пакет в полевую сумку, направился к ожидавшему его автомобилю.

***

Автомобиль, словно толстая и неуклюжая корова, перевалился с одного бока на другой, катил по лесной дороге. На коленях Евгения лежал ручной пулемет, и это автоматическое оружие вселяло в него определенную уверенность и спокойствие. Рядом с водителем, одетым в черную кожаную куртку, сидел солдат. Похоже, он впервые в жизни ехал на автомобиле и каждый раз, когда колесо машины проваливалось в яму, он тяжело вздыхал и крестился.

– Ваше благородие, – обратился к нему солдат, сидящий слева от Варшавского. – Далеко еще?

– Не знаю, – тихо ответил Евгений, заметив среди придорожных кустов верховых, которые скрывались среди них. – Прибавь газу! Что-то мне не нравятся эти верховые.

Пуля сбила с головы Варшавского фуражку и по касательной зацепила его голову. Из кустов выскочило около десятка всадников, и устремились вслед за автомобилем. Евгений толкнул солдата в плечо, но у того как неестественно дернулась его голова. Он моментально понял, что тот мертв. Несмотря на кровь, которая заливала его лицо, Варшавский прижал приклад пулемета к плечу и нажал на курок.

Первая очередь прошла над головами всадников, сбыв с них атакующую спесь. Второй очередью он срезал двух седоков, которые вылетев из седел и словно куклы повалились на дорогу.

– Гони! – снова закричал Евгений, стараясь поймать всадников в прорезь прицела пулемета.

В этот раз всадники рассыпались по дороге. Рядом хлопнул выстрел, это стрелял второй солдат, сидевший рядом с водителем. Рука Варшавского, плавно нажала на курок пулемета. Один из преследователей, словно, переломился пополам. Из его рук выпала шашка, и он медленно сполз с коня на дорогу. Похоже, в пулеметном диске закончились патроны. Пулемет щелкнул и замолчал. Евгений достал из кобуры «Маузер» и, прицелившись, выстрелил в ближайшего всадника. Пуля сбила с седока папаху, и он испугано вжал голову в плечи. Что-то снова обожгло Евгению руку. Он почувствовал, как по руке горячей струйкой устремилась кровь. Варшавский выстрелил снова, но промахнулся. Резкая боль, словно стрела, пронзила тело. Перед глазами поплыли радужные круги, которые быстро становились черными.

Евгений пришел в себя от резкого запаха нашатыря. Он дернулся от этого запаха и открыл глаза. Перед ним, наклонившись, стояла молоденькая девушка в белом переднике и такой же косынке с красным крестом на ней.

– Господин штабс-капитан! Поручик пришел в себя! – произнесла сестра милосердия, освобождая ему место.

– У меня пакет для генерала Корнилова, – тихо произнес Варшавский. – Он в моей сумке.

Офицер достал из сумки скрепленный печатями конверт.

– Да, это он. Вручите его Корнилову.

Евгения стало мутить, медсестра и офицер медленно растворялись в каком-то непонятном ему мареве. Он снова потерял сознание. Через сутки, Варшавский узнал, что их выручил казачий разъезд, который двигался по дороге им навстречу. Если бы не казаки, то трудно было бы представить, что с ними было.

***

После выписки из госпиталя, поручик Варшавский был направлен в Петроград. Именно там он узнал от отречения от власти царя. Это известие угнетающе подействовало на него. Ему было трудно представить Россию без государя, в руках временного правительства. Поздним декабрьским вечером он находился казарме Преображенского полка. Евгений долго стоял у окна, наблюдая, как мимо зданий складов с оружием, двигаются часовые. За окном было ясно. На небе виднелся серпик луны. Звёзды алмазным крошевом рассыпались по чёрному бархату неба. Было безветренно, но ночная прохлада вызывала у него лёгкий озноб, но от этого у него был еще больший восторг, чем желание одеться теплее

– Варшавский! Вы случайно в монахи не записались? – пожимая ему руку, произнес вошедший офицер. – Давай, Евгений, собирайся, поехали в номера там нас ждет Машенька с подругами. Думаю, будет очень весело…

– Ты как всегда, князь, за свое, – улыбаясь ему, ответил Варшавский. – Когда ты, наконец, успокоишься?

– Эх, Евгений, Евгений, не сидеть же безвылазно в казарме. И кто из нас знает, когда наступит этот конец – сегодня, завтра или через год…

Он снял с плеч шинель и, повесив ее на вешалку.

– Иван! – громко позвал он ординарца. – Принеси нам с поручиком наливочки.

Они сели напротив пылающей буржуйки. Огонь нежно ласкал им колени, а злое завывание ветра за окном придавало им особый комфорт. Заметив конверт на столе, князь улыбнулся.

– О чем пишет? – поинтересовался он у товарища.

Варшавский улыбнулся.

– Маменька с сестрой жалуются, пишут, что отец серьезно болеет. Хочу обратиться к полковнику, может, даст мне недели две отпуска, хочу проведать.

– Я считаю, что Ярослав Иванович правильно поймет тебя. Ты же хорошо знаешь его великодушие. Кстати, ты мне как-то рассказывал о своей знакомой-революционерке, интересно, что с ней…. Наверное, сейчас, празднует победу, ведь им удалось главное – нет царя, нет православия и отчизны. Есть лишь революция и временное правительство.

Евгений улыбнулся вопросу своего товарища. Тот, заметив это, одобрительно произнес:

– Ну не томите же меня, Евгений, расскажите. Мне кажется, что вы влюблены в эту девушку?

– Трудно сказать, Николай, влюблен я в нее или нет. Иногда, мне кажется, что я влюблен в нее, потому, что думаю постоянно о ней. А иногда, начитаю ловить себя на том, что мы с ней абсолютно разные люди. Она разрушитель, а я созидатель, так как считаю, что России не нужны потрясения. Что касается Катерины, то мама пишет, что ее ей не известно ее нахождение. Может, она в Париже или Лондоне, а может, арестована и сейчас находится где-то в ссылке на севере.

В помещении стало тихо, лишь только треск дубовых чурок в буржуйке, нарушал эту тишину. Варшавский взял в руки гитару и стал медленно перебирать струны.

Не говори мне о любви, не говори.

Я всё равно словам твоим не верю.

И взглядом ты со мной не говори.

Твоим я взглядам всё равно не верю.

И не вздыхай ты, глядя на меня.

Твоим я вздохам, тоже не поверю…

Звучит романс старинный о любви.

Словам поэта не могу не верить.

Голос у поручика был красивым, а прозвучавшие слова были настолько искренними, что не вызывали у его товарища никаких вопросов.

– Варшавский! Спасибо, растрогал, – тихо произнес князь. – Однако я все равно настаиваю на том, чтобы мы с вами направились в номера. Брось хандрить, Евгений…

Поручик отложил гитару в сторону и, взглянув на товарища, поднялся с кресла. Через пять минут они вышли из дома и, остановив пролетку, поехали в номера, где их ожидали офицеры полка.

***

Германия. За окном было темно. Дождь монотонно стучал в стекло и мутными струйками стекал куда-то вниз. Было сыро и прохладно. Катерина сидела в кресле, укутавшись в шерстяной плед. Она снова и снова анализировала свою встречу с Ульяновым-Лениным. Катя часто передавала в рабочих кружках привет от Ленина, но до этого дня ей не приходилось встречаться с этим человеком. Владимир Ильич был небольшого роста, лысоват, двигался он резко, заставляя собеседника невольно вращать голову, чтобы удержать его в поле своей видимости.

– Здравствуйте, товарищ, – немного картавя, поздоровался с ней Ленин. – Вот знакомьтесь, это – моя супруга Надежда Константиновна Крупская, а это товарищ Леонид Наумов, как говорят наши друзья, твердый «искровец».

Катя была немного удивлена внешности Крупской. Она выглядела намного старше своих лет.

– Расскажите, товарищ Рысь, как там в России? Скажите, готовы ли рабочие к выступлению против временного правительства?

Они сели друг против друга, и она стала подробно рассказывать Владимир Ильичу о положении подпольных групп большевиков в России. Ленин слушал ее очень внимательно. Иногда он ее останавливал и задавал интересующие его вопросы, получив исчерпывающий ответ, он широко улыбался. Вокруг его глаз образовывались маленькие лучики морщин, отчего лицо его изменялось и делалось каким-то простым и добродушным. Однако она хорошо знала, что это лишь внешняя маска вождя, за которой срывался определенный расчет и острая аналитика мозга.

– Думаю, товарищ, вам нужно срочно вернуться в Россию. Страна на пороге великих событий, я имею, в виду, революции. Мы большевики должны возглавить это революционное движение. Кто как не мы должны повести отряды передового пролетариата на баррикады. Именно там мы должны проверить, чего мы стоим.

Катерина с жадностью ловила каждое слово вождя пролетариата.

– Я готова отдать жизнь за дело рабочего класса, – горячо произнесла она, вызвав у присутствующих улыбку. – Если для революции понадобится моя личная жизнь, я ее отдам, не задумываясь. Передо мной нет ничего такого, чтобы меня могло остановить!

– А как с чужой жизнью? Сможете ли вы распорядиться другой жизнью? – спросил ее Ленин. – Ведь убить человека, не легкое дело, здесь одной фанатичной веры в дело революции недостаточно?

– Будьте уверены, Владимир Ильич. Если будет нужно убить тысячу человек ради победы революции, моя рука не дрогнет. Вы не смотрите, что я женщина…. Вы поверьте мне, это мне по силам.

Это было сказано таким тоном, что в комнате повисла тягучая тишина.

– Скажите, у вас есть семья? – спросила ее Крупская. – Как она относится к вашим взглядам? Разделяет их или нет?

– Да, конечно. У меня родители, сестры и братья, но это к делу не относится. Я думаю, что они не смогут остановить меня.

– Я имела в виду, замужем вы или нет?

Лицо Катерины залилось румянцем.

– Была. Муж умер на каторге. Почему-то не хотел бежать со мной. Я теперь замужем лишь за революцией….

Ленин с интересом посмотрел на нее. Он явно хотел ее о чем-то спросить, но в присутствии жены и товарища по партии, явно не решался. Чтобы как-то разрядить ситуацию, он предложил всем пройти в зал, где мать Крупской уже суетилась вокруг обеденного стола. Роза слышала, что жена Ленина не умела готовить и ее мать, была вынуждена готовить им еду.

– Присаживайтесь, – предложил ей Владимир Ильич и пододвинул стул

– Спасибо, – тихо поблагодарила она вождя.

Крупская посмотрела на нее испепеляющим взглядом. Она явно приревновала ее к мужу. За обедом все молчали, только Владимир Ильич по-прежнему бросал свой взгляд на Катерину, заставляя ее то и дело краснеть. Когда они прощались в прихожей, он помог ей накинуть на плечи пальто и подал зонт.

– Удачной поездки, товарищ Рысь, – произнес он и пожал ей руку. – Думаю, что мы еще увидимся.

– Я тоже на это рассчитываю, товарищ Ленин, – ответила она и вышла в коридор.

Еще раз, взглянув на Ленина, она стала спускаться по лестнице.

***

Море, играя белогривыми волнами, медленно накатывалось на песчаный берег. Словно задумавшись на какой-то миг, с шумом откатывало назад. В метрах ста от берегового прибоя стоял небольшой белый домик с черепичной крышей и зелеными ставнями. В этом доме, уже второй год проживала семья Варшавских, перебравшись в морю из охваченной революции центральной части России. Иван Ильич Варшавский, известный в прошлом врач, в светлом пиджаке, с седыми волосами, вышел на крыльцо и, бросив взгляд на море, почему-то покачал головой и снова вернулся в дом. Во время империалистической войны он пробовал вести своеобразную статистику умерших в госпитале солдат, но затем забросил это дело, так как понял, что она ему ничего не даст, да и местным властям она была неинтересна.

В конце 1918 года, когда в городе установилась Советская власть, он однажды выступил в газете против большевистских расстрелов, которые гремели почти каждый день. Вечером Иван Ильич был арестован сотрудниками ВЧК. Там ему быстро напомнили, кто его сын и на чьей стороне он воюет.

– Мой сын герой войны, полный кавалер Георгиевского креста, – пытаясь выгородить сына, ответил он следователю ВЧК, мужчине средних лет, одетого в старый засаленный на локтях пиджак. – Да, да, он полный георгиевский кавалер с именным оружием, которое вручил ему за храбрость император.

– Мне наплевать на вашего сына, как на его кресты и оружие, – ответил следователь. – Для меня намного важнее, на чьей стороне он сейчас воюет. Как сказал товарищ в газете «Красный меч», что мы не ведем войну против отдельных лиц. Мы хотим истребить буржуазию, как класс. Первый вопрос, который мы должны уяснить, к какому сословию принадлежите вы, какое у вас образование и воспитание, профессия…. Вам понятен мой вопрос?

– Это же просто ужасно, убивать людей за то, что они образованы и хорошо воспитаны, – тихо возразил ему Иван Ильич. – Разве вам врачи не нужны? Химики, физики…

Чекист улыбнулся. Он загасил самокрутку о каблук сапога и посмотрел на Варшавского. В глазах чекиста сверкала злость и ярость.

– Вы не врач, милейший, вы просто контра! А контру нужно давить, как вшей…– закричал он в лицо Варшавскому. – Ты хоть это понял, «козел» бородатый, кто ты?… Ты враг народа! А с врагами разговор у нас короткий – стенка!

Иван Ильич, был просто ошарашен словами представителя власти. В его голове никак не укладывалась модель советской власти, убивающих людей из-за их социального положения. Неизвестно по какой причине, но его с двумя крупными спекулянтами и черносотенцем-генералом почему-то отправили в Москву. По дороге, на одной из станций, воспользовавшись неразберихой, Иван Ильичу удалось бежать. Вернувшись обратно в город, он через друзей добыл себе фальшивый паспорт и, уговорив семью, он с большими приключениями перебрался жить в Крым.

Нарубив дров, Иван Ильич вышел из сарая. Он улыбнулся, увидев супругу, стоявшую на крыльце дома.

– Нарубил? – поинтересовалась у него супруга. – Иди домой, отдыхай, а я пойду в потребительский кооператив. Говорят, что сегодня должны завести муку. Может, повезет….

Она беспокойно заглянула в истомленное лицо мужа, тяжело вздохнула и поспешила к калитке. Иван Ильич, присел на лавочку и, достав из кармана серебряный с монограммой портсигар, закурил папиросу.

«Да, жизнь делает удивительные зигзаги, – почему-то подумал он. – Кто бы мог подумать еще года три назад, что я буду колоть дрова, дочь стирать белье, а жена торопиться в какой-то кооператив за мукой».

Он снова взглянул на море, которое шумело за забором дома. Думы снова вернули его в прошлое. Из дома вышла его дочь Нина и стала развешивать на веревке выстиранное ей белье.

– Папа! Ты только посмотри, какое белое белье у меня получилось! Скажи, как снег под солнцем! Вот видишь, я и научилась стирать…

– Молодец, Нина, – то ли в шутку, то ли в серьез ответил Иван Ильич. – Да, настало время собирать камни. Кто бы, мог подумать, кто бы мог подумать…

***

В дверь дома кто-то настойчиво постучал. Стук был таким сильным и настойчивым, что Иван Ильич вздрогнул и вопросительно посмотрел на супругу. Нина встала из-за стола и молча, направилась к двери.

– Кто там? – спросила она.

– Соседка ваша, Агаша. Что испугались?

– Проходи, – тихо произнесла Катерина, впуская ее в дом. – Садитесь, попейте чайку. Я сейчас запалю самовар.

Агрофена Смирнова – женщина лет тридцати пяти, в теплом платке и нежном румянцем на лице, тихо вошла в дом. У нее были большие чудесные глаза и большой хищный рот. Она, молча, прошла в зал и поставила две бутылки молока на стол. Иван Ильич посмотрел на ее раскрасневшееся лицо.

– Как ваше здоровье, соседка? Ну, что хорошего слышала про большевиков, Агрофена? Где они сейчас? Наступают или нет?

– Вы, наверное, знаете об этом лучше меня, Иван Ильич.

– Откуда же мне знать об этом?

Она хотела что-то ответить, но, немного подумав, произнесла:

– Встретился мне сегодня один знакомый, так вот он говорит, что красные на днях взяли Джанкое. Всех, говорит, офицеров и богатеев постреляли и перевесили…. Говорят не щадили никого, ни старого, ни малого. Вот я думаю, для чего они все это делают?

Она пристально посмотрела на хозяина дома, ожидая от него ответа.

– Джанкое, говоришь, взяли? Быстро она наступают, – словно подводя итог, ответил Иван Ильич. – Звереют. Кровушки много невинной льют…. Не щадят никого, говоришь?

– Быстро, – согласилась с ним гостья. – Большевиков и у нас здесь много. Так и ждут, когда власть сменится. У меня папаша и тот тоже подался к большевикам. Вы сами знаете его, он просто так ничего не делает. Чует он, чья власть будет. Он умный….

Иван Ильич усмехнулся и посмотрел на соседку.

– Скажи, Агаша, а вот ты знаешь, что такое большевизм?

– А, что вы сами не знаете, вы, что меня пытаете? – с нескрываемой злостью произнесла женщина. – Просто представляетесь, смеетесь надо мной неграмотной женщиной…. Отец говорит, что если придут красные, всех буржуев повесят на фонарях…. Может и перейдет ваш дом к нему, к моему папаше. Уж больно он ему нравится.

– Знаю, знаю, – словно шутя, ответил ей Иван Ильич. – Вот придут, начнут дачи и дома грабить. Это они хорошо умеют. А твой папаша давно на наш дом глаз свой положил.

– А почему именно дачников и богатых грабить? – переспросила она хозяина.

– Потому, Граня, что все дачники люди богатые, поняла или нет? Вы ведь вроде тоже не бедные? Дом есть, корова.

– Поняла. А мужики у нас в поселке тоже не из бедных будут. Вот, Сивко той осенью одного вина продал на сто двадцать тысяч рублей. У многих есть живность: коровы, овцы, свиньи. Вот вам до них еще далеко, живете старыми запасами…

– Нет, соседка, твои мужики не считаются богатыми. Скорей всего они середняки по меркам большевиков.

– Да это почему же? Вот у моего отца – две лошади, две коровы, гуси, три хряка, десятка два барашков. А что есть у вас? Ничего! Да и питаемся мы с вашим столом не сравнить. Теперь только мужики и богаты…. Вот вы врач, а что у вас есть?

– Ты неправа, Агрофена, – вступаясь за отца, произнесла Нина. – Мой папа доктор, он людей лечит, в том числе и твоего отца. А большевизм и заключается в том – грабь, хватай, что плохо лежит, не упускай своей выгоды. Для них нет людей, а только классовая борьба.

– Это ты что так разошлась, Нина? – опять со злостью произнесла соседка. – Вот придут большевики и сразу разберутся, кто для них враг, а кто друг. Платите за молоко, мне идти нужно.

Иван Ильич, достал из кармана портмоне и отсчитал ей деньги.

– Папаша велел сказать, что с завтрашнего дня молоко станет дороже.

Жена хозяина дома, всплеснула руками.

– Как так? И сколько же будет стоить ваше молоко, Агрофена?

– Вдвое дороже…

– Нет, мы столько платить не можем, – тихо произнес Варшавский. – Пейте свое молоко сами…

– Дело ваше, – произнесла Агрофена и направилась к выходу. – Вам не нужно, думаю, что большевики от молока не откажутся.

Она вышла из дома, с силой захлопнув за собой дверь.

***

– Мама! Ты не заметила, как опустел наш поселок? – произнесла Нина, входя в дом. – Похоже, вся молодежь подалась в горы. Говорят, что белые объявили мобилизацию в добровольческую армию, вот они и разбежались.

Иван Ильич громко засмеялся.

– Вы видели этих чеченцев из «Дикой дивизии»? Их для этого и прислали, чтобы они выловили всех этих дезертиров. Да, положение с каждым днем осложняется. Говорят, что большевистские агитаторы появились и у нас в поселке. Кипит все, скоро каждый будет рвать на себе рубашку, доказывая, что он не сторонник белой гвардии. Осталось совсем немного. Красная Армия уже около перекопа. В Севастополе тоже не спокойно, я слышал, матросы бунтуют…

– А как же союзники? Они же обещали высадить свой десант в Феодосии…

– Какой десант, милая. Высадили они его не у нас в Феодосии, а в Константинополе.

– Господи, что творится в этом мире! Неужели наши союзники бросят нас на произвол! Мне сегодня сказали, что французы уже оставили Одессу…. Вот придут большевики в Крым, что будет с Евгением? Где он сейчас?

– Надо думать, было раньше. А он, за царя, за родину, за веру…. Где сейчас эта родина, вера? Молчите? Вот и я не знаю…. Всех предали и бога, и царя, и веру…. А ведь крест когда-то целовали. Вы знаете, а я горжусь своим сыном, он верен присяге, которую принимают только один раз в жизни.

– Ты же знаешь, Иван Ильич, что Евгений человек совершенно аполитичный. И зачем он пошел в это военное училище, сейчас бы сидел дома, пил чай с вареньем. Нет, не мог он сидеть дома, ему на войне лучше, там и люди чище. Что сейчас с ним? Где он?

Сильный стук в дверь заставил всех вздрогнуть. Блеснули золотые погоны, молодой, до боли знакомый голос произнес:

– Мир вам! Здравствуйте, мама, папа и Нина! Что не узнали своего сына, брата?

– Женя!! Откуда ты? Мы только что о тебе говорили и вдруг….

Все вскочили и бросились ему на встречу. Чисто выбритый, с тонким обветренным лицом, он стоял в дверях, улыбаясь своей обворожительной улыбкой.

– Вот я и дома, – произнес он, снимая с плеч башлык. – Вижу, что не ждали. Наш полк отвели на отдых в Джанкой, вот я решил навестить вас. Скажу сразу, я ненадолго, утром уеду обратно.