Любовь со странностями и без (сборник)

Тогда Ксения решила не выходить замуж. Она не хотела, чтобы Кирюша ждал в школьном коридоре «друга мамы». Она не хотела, чтобы ее сын думал, что папа уехал, и верил, что он вернется, несмотря на то, что говорит мама.

Кирюша, уже Кирилл, вырос очень быстро. Ксения смотрела на сына и думала, что он очень рано стал взрослым, самостоятельным. Он всегда был беспроблемным ребенком – покладистым, мягким. Даже подростковый возраст они прошли как-то незаметно. Кирилла не тянуло в экстрим, он не хотел сделать тату по всему телу, не играл в рок-группе и вообще ничем особенным не занимался. Учился средне. Но, опять же, не до такой степени, чтобы Ксению отчитывали на родительских собраниях. Да и друзей у сына, можно сказать, и не набралось за все годы учебы. Разве что одноклассник Вадик, сосед по дому. Они с первого класса вместе. Только однажды, Кирилл уже в восьмом или девятом классе учился, решался вопрос о выборе профиля – гуманитарный или технический, Ксения спросила:

– Как там твой Вадик? Куда он решил?

– Он не мой, – буркнул Кирилл.

– Ну вы вроде бы друзья.

– Это ты решила, что мы друзья! Я вообще с ним не общался! – Кирилл вдруг закричал, и Ксения даже опешила.

– Хорошо. Я просто так спросила.

– Он еще в шестом классе перешел в спортшколу, – уже спокойно сказал Кирилл.

– Да, он ведь вроде в хоккей играл.

– В баскетбол. Он играл в баскетбол.

Ксения не знала, была ли у Кирилла первая или вторая любовь. Она не спрашивала, сын не рассказывал. Ксения думала, что нет. Во всяком случае, в школе. Кирилл не приглашал девушек в кино, не просил лишних карманных денег, не замирал с телефоном, если она заходила к нему в комнату. Если у него и случилась несчастная любовь, то Ксения этого тоже не заметила. Вроде бы в институте у Кирилла появилась какая-то Даша.

– Это твоя девушка? – спросила Ксения у сына.

– Нет, у нее можно взять лекции, – ответил Кирилл.

Поступив в университет на социологический факультет, Кирилл нисколько не поменял образ жизни. Он не участвовал в студенческих пирушках, не приходил домой пьяный, не водил друзей. Учился, опять же, средне, но не на грани вылета. Ксения одно время даже переживала – ее сын слишком уж… никакой. Середнячок. Не хулиган, не зануда-зубрила. Даже не что-то среднее, а… Как бы это сказать? Тень. Ничего выдающегося – ни в хорошем, ни в плохом смысле. Бледная тень ее и Алика. Они с Аликом такими не были. Гуляли напропалую, крутили роман, выясняли отношения, дома вообще не появлялись – оставались у друзей в общаге. Ксения была звездой курса – отличница, умница. Алик – главный донжуан, рубаха-парень, заводила. Их пару знали все на факультете. У них была компания, которая готова была сорваться в любой момент куда угодно. Они могли уехать в Крым, в Ленинград – да все равно куда. Денег всегда не хватало. Алик пытался репетиторствовать. Ксения по ночам печатала чужие курсовые и дипломы. Заработанные копейки спускали на гулянки, не думая о завтрашнем дне. Им было весело. Они все время хохотали… А Кирилл уезжал в институт и возвращался домой. Запирался в комнате. Выходил только на кухню и в туалет.

– Слушай, я за него волнуюсь. – Ксения позвонила Алику. Она сама звонила бывшему мужу редко и только по делу. – У него никого нет. То есть я не знаю. Он все время дома. Как-то это странно.

– Да нормальный он! – рассмеялся Алик. – Сейчас нет, завтра будет.

– Это у тебя так. Кирилл не такой.

– Ну тогда женится на первой, с кем… Как бы это сказать, чтобы твой слух не обидеть… – Алик уже хохотал.

– Я серьезно. Ты можешь без своих скабрезных шуточек?

– Разберется.

Ксения хотела сказать, что Кириллу даже разбираться не с чем, но не стала.

Она давно решила для себя, что не будет, не имеет права вмешиваться в личную жизнь сына. Не маленький. Действительно – разберется. Он больше понимает в жизни, чем многие в его возрасте, учитывая развод родителей, новую семью отца. Может, он просто не верит в любовь, не хочет верить – его собственные родители не сумели сохранить брак. Ксения отдавала себе отчет, что они не близки с сыном. Она не стала ему другом. Кирилл даже в детстве с ней не откровенничал, не делился тревогами и переживаниями. У него никогда не было любимой девочки в детском садике, которой бы он на Восьмое марта клал в шкафчик цветочек. В школе он никого не дергал за косички и не говорил, что влюблен в Машу, в которую были влюблены все мальчики в классе. У Кирилла не сложилось такой связи с Ксенией, как у Алика с Диной Самуиловной. Он всегда существовал отдельно, сам по себе. Ни мамин, ни папин. Свой собственный.

Ксения не знала, как вести себя иначе. Она сама в семнадцать лет уехала от родителей, вырвалась из Благовещенска, переехав к бабушке в ту самую квартирку на окраине Москвы (бабуля была не родной и даже не двоюродной, а вообще – седьмая вода на киселе). Бабулю Ксения полюбила, хотя до того никогда не видела, мерила ей давление, бегала за молоком, рассказывала об Алике и об успехах в институте. Родителям Ксения звонила по праздникам. Никакой помощи она от них не ждала. Никаких бесед с матерью не вела. Даже на свадьбу ее родители приехать не смогли. Мать сказала, что дорого, отец болеет, остановиться негде, да и свадьба – некстати, не вовремя. Ксения помнила, что даже не обиделась. Приняла к сведению, только и всего. Бабуля ведь была рядом. Она вытащила из книжки «гробовые» деньги и отдала Ксении на платье. Потом переписала на Ксению квартирку и спокойно умерла во сне.

Ксения до одури любила сына, но боялась задушить, задавить его своей любовью. Особенно после развода. Она не хотела, чтобы Кирилл почувствовал перемены. Не хотела компенсировать уход отца всплеском материнской любви. Для мальчика, как она считала, очень важно в определенный момент разорвать пуповину, связывающую с матерью. Ксения боялась упустить этот момент. Но, как оказалось, упустила и все остальное. Сейчас она бы все сделала по-другому. Залюбила бы за двоих, за пятерых, прицепила бы к юбке и не отпускала. Во всяком случае, не в ту жизнь, которую он для себя выбрал. Кирилл ушел в другую семью и звонил матери по праздникам, хотя жил не в другом городе, а в другом районе.

Дина Самуиловна опять оказалась права – после развода родителей для Кирилла ничего не изменилось. Он видел отца эпизодически, обрывками, яркими вспышками. Хотя Алик стал уделять сыну больше внимания – забирал его в выходные дни: погулять, сходить в кино, в музей, в кафе. Ксения никогда не запрещала. Было ли ей больно? Было. Кирилл ей никогда ничего не рассказывал, зато рассказывал Алик. Звонил и отчитывался. Так Ксения узнавала, что Кирилл хорошо играет со своей сестрой и с удовольствием ест куриный суп, который варит Вера. Ксения не хотела, чтобы ее сын ел суп новой жены своего отца. Но и запретить не считала себя вправе. У Кирилла она никогда ничего не спрашивала. Боялась, что сорвется, наговорит лишнего, устроит скандал, и будет только хуже. Она не хотела услышать, что Кириллу нравится общаться с отцом, что его жена – нормальная, хорошо к нему относится, а сестра – прикольная.

Когда Алик развелся с Верой, Ксения ему сказала:

– Пожалуйста, не знакомь Кирилла со своими любовницами.

– И не собирался, – радостно воскликнул Алик.

– Ты хоть подумал о том, что твой сын может переживать… из-за всего этого?

– Да ладно, он уже взрослый.

– Он не взрослый. Он ребенок. Сначала его папа уходит к другой тете, потом эта тетя кормит его супом, потом он играет с ребенком, который считается его сестрой, а потом его всего этого лишают. Ты хоть соображаешь, что делаешь?

– У тебя всегда все сложно. Все так живут. Кириллу наплевать. Он занят собой. Как и все дети. Дети – эгоисты.

– Да, все так живут. А теперь и мы так живем, – сказала Ксения и заплакала.

Кирилл присутствовал на всех важных для отца событиях, от которых Ксения отказывалась под благовидными предлогами – свадьба с Кариной, дни рождения дочек, новых сестер. Ксения не знала, почему Кирилл принимает приглашения – не хочет обидеть отца? Не умеет говорить «нет»? Ему важно там находиться? Она покупала сыну костюм на очередное торжество. У Кирилла были слишком длинные руки и ноги, узкие плечи и бедра. В костюмах Кирилл выглядел совсем цыпленком, испуганным и несчастным. Он уже вошел в подростковый возраст и пытался диктовать свои требования к прическе. Пока сын был маленьким, Ксения отращивала ему кудри-локоны. Теперь он стригся все короче, но просил оставить волосы над ушами. Так Ксения догадалась, что сын страдает из-за формы ушей. К тому времени, когда Алик женился на Карине, Кирилл стал стричься почти под ноль, раздался в плечах, наплевал на форму ушей и стал ходить всюду в клетчатых рубашках разных цветов, надевая их поверх футболок. Все считали его сдержанным воспитанным мальчиком, не по годам взрослым. Кирилл и вправду научился молчать, кивать и вежливо бурчать себе под нос. Казалось, он спокойно, даже равнодушно воспринимал перемены в жизни отца. Алик радостно говорил, что сын в него – все понимает.

У Ксении сводило скулы от ярости. Если бы она могла запретить – запретила бы. Если бы могла запереть Кирилла дома – заперла бы. Если бы она могла вычеркнуть Алика из жизни и не разрешать ему видеться с сыном – она бы это сделала. Но ведь Ксения считалась такой умной, такой мудрой. Она не имела права ставить сына перед выбором – или она, или отец. Возможно, он выбрал бы отца. Ревновала ли она сына? Не то слово. Так, как никогда не ревновала Алика. Она не хотела, чтобы Кирилл знал о том, что его отец женится, заводит детей, разводится, снова женится и снова заводит детей. И очень завидовала Дине Самуиловне, которая на торжествах сына не появлялась.

– Почему она не хочет прийти? Поговори с ней! – звонил Алик Ксении.

– Даже не собираюсь. Это ее право. Если честно, я ее прекрасно понимаю, – жестко отвечала Ксения.

– Но я ее сын!

– Вот сам с ней и разговаривай.

– Она меня не послушает. А ты на нее имеешь влияние.

– Если твоя мама не хочет идти на твою очередную свадьбу, значит, это твоя проблема.

Ксения все-таки как-то спросила бывшую свекровь, почему та не желает видеть новых невесток и игнорирует семейные, так сказать, мероприятия.

– Зачем? Ну скажи мне, какой смысл? – ответила Дина Самуиловна. – Вот взять эту Веру. Теперь она мне никто, посторонний человек. И зачем бы я тратила на нее свое внимание? Мне тебя вполне хватает. И Кирилла. Мой сын очень похож на своего отца. Если бы я реагировала на каждую бабу своего мужа, то умерла бы раньше него. Знаешь, в чем мое преимущество? Я уже старая, больная, и я свекровь. А свекрови обязаны быть сволочами. Так что я такая анекдотическая свекровь. Надеюсь, ты станешь такой же.

– Кирилл другой. Он не похож на Алика.

– Да, Кирилл другой. Он ведомый. Женится на первой, кто его потащит в загс. У Алика хотя бы хватало смелости на развод. А Кирилл не разведется никогда. Вот увидишь.

– Лишь бы был счастлив.

– Ой, не смеши меня. Кто когда был счастлив в браке? Ты, что ли? И сколько ваше с Аликом счастье продлилось? Недели две? Или он был счастлив с этой Верой? Умоляю тебя. Или с Кариной он счастлив? Нет. Брак, моя дорогая, никакого отношения к счастью не имеет.

– А что имеет?

– Роман на стороне, – хохотнула Дина Самуиловна. – Пусть короткое, но счастье.

– А вы изменяли своему мужу? – чуть не упала со стула Ксения.

– Да. У меня был роман. Но я его любила больше, чем он меня. Так что ничего не вышло. Работа, квартира, репутация, ребенок…

– А он?

– У него тоже были жена, квартира, работа, репутация и ребенок. Сейчас с этим проще, тогда, казалось, невозможно. Я бы хотела рискнуть, готова была, а он оказался не способен. Испугался. Так что за минуты счастья я заплатила часами, нет, даже годами разочарования.

– Вы продолжали общаться?

– Да, редко. Поздравляли друг друга с праздниками. И я не понимала, как могла потерять из-за него голову. Обычный человек. Слабый, даже безвольный. Но хуже всего – он оказался трусом. Он просил меня поговорить со своей женой и убедить ее, что у нас ничего не было. Представляешь?

– И вы поговорили?

– Нет. Не смогла. Хотя он меня умолял. Я не смогла через себя переступить. Он потом плохо жил – жена его так и не простила. Пилила, доводила. Он терпел. Знаешь, Алик хотя бы не боится. Это важно для мужчины.

– То есть то, что он развелся со мной, вы считаете храбростью?

– В каком-то смысле – да. Он не трус. Но дурак. Был бы поумнее…

– Остался бы со мной?

– Не знаю. А вот ты не дура. Ты умная. И ты со мной.

– Я не умная. Я не хочу, чтобы Кирилл общался с новыми женами Алика. И не хочу, чтобы он общался с его новыми детьми. Ничего знать не желаю про этих Вер, Валь, Карин и прочих.

– Это понятно. Но ты добрая и любишь Алика. Любишь Кирилла, поэтому терпишь. А я не любила мужа, и Алика, если честно, тоже не любила, как положено любить матери. Нужно было родить ребенка, я родила. Вот и все. Я была отличной матерью, но у меня не рвало сердце, как рвет у тебя. В этом вся разница. Поэтому ты терпишь все, что устраивает тебе Алик, и идешь на компромиссы. А я не шла. Потому что не любила.

– Подождите, вы хотите сказать, что у вашего мужа были…

– Да, у него были не только любовницы, но и дети от этих любовниц. Я знаю о двоих. Мальчик и девочка.

– Как вы узнали?

– Я получила письмо от его пассии. Тогда же не было ваших социальных сетей. Обычное письмо, между прочим, с непозволительными грамматическими ошибками и вложенной в конверт фотографией мальчика. Он был копией моего мужа. Просто удивительное сходство.

– Чего хотела та женщина?

– Ничего. Просто ставила меня в известность.

– А вы?

– Выбросила письмо в мусорное ведро. Знаешь почему? Меня вывели из себя эти ошибки, сам почерк. Глупость, конечно, абсурд, но меня это поразило больше, чем новость о том, что у мужа внебрачный сын.

– А девочка?

– Про нее мне муж сам рассказал. Он хотел уйти. Я отпустила. Только он не ушел.

– Почему?

– Испугался, наверное. Не хотел лишаться привычного быта. Со мной ему было удобнее. А там все строить заново. Мужчины слабые. Если им предложить лучшие условия, хотя бы квартирные, они уйдут, не раздумывая. А менять удобства на конуру никто не хочет. Любовь проходит, а, извини меня, гадить хочется в хороший, чистый унитаз.

– Алику все равно, какой у него унитаз. Он его даже не заметит. А он знает, что у него есть… родственники? Получается, брат и сестра?

– Понятия не имею. Я не говорила. Может, его отец сказал, или Алик сам догадался.

– И вы не знаете, что с ними сейчас?

– Ну оба уже взрослые люди. А зачем мне знать?

– Мне сказать об этом Алику?

– Твое дело. Хочешь, говори, хочешь, нет. Меня это не касается.

– А они сами не проявлялись? На похоронах вашего мужа или после?

– Нет. Я, кажется, видела одну женщину на похоронах. Но она держалась, как бы это сказать… деликатно. Родственники ведь появляются тогда, когда им есть что взять. С меня взять было нечего. Это один вариант. А второй – мой муж выбирал женщин, не способных на громкий скандал и по-своему слабых. Я всегда была сильной. И не боялась. Да, наверное, муж это чувствовал. Я бы не пропала без него.

– А вам? Вам никогда не хотелось их увидеть? Не было по-женски любопытно?

– Нет, никогда. Мне хватало развлечений. От этого я, по счастью, могла себя избавить. И до сих пор вправе выбирать, кого я хочу видеть, а кого нет. Хотя, если бы Алик хотя бы раз устроил скандал, поговорил со мной, убедил, что его новая жена достойна уважения или хотя бы соблюдения приличий, я бы согласилась. Но Алик тоже отступает. Ему так проще.

Ксения задумалась. Может, такой эгоизм – это способ выжить? Сохранить рассудок? Не сходить каждый день с ума? Да, Дина Самуиловна была права – она любила Алика. Всегда. И не переставала любить. Не простила. И ревновала к Вере, к Карине и другим женщинам. С годами чувства не притупились. Менялись только объекты. Сначала Ксения ненавидела Веру, потом Карину. Алик был ее муж, ее мужчина и больше ничей. И она не понимала, как он мог с ней так поступить. Если бы Алик захотел вернуться, она бы его приняла. Хотя бы ради минутного счастья.

Ксения не позволяла себе закричать, наорать, высказать все, что думает. Сначала такая индифферентность давалась тяжело. Потом вошла в привычку. Ксения приучила себя не реагировать. Кирилл знал, что у мамы бывают мигрени – реакция на погоду. Ксения лежала с дикой головной болью в обнимку с ведром – ее рвало. Так было после звонка Алика с сообщением о втором браке. После его звонка о рождении дочери. После его развода и сообщения о новой женитьбе. Ксения не позволяла себе слез, криков, но организм реагировал – мигренью и рвотой. Тогда, во второй раз, когда появилась Карина, Кирилл вызывал Ксении «Скорую».

– Съела что-то, – ответила первая «Скорая» и уехала.

Ксению выкручивало так, что она уже ничего не видела, не слышала. Кирилл вызвал вторую «Скорую». И именно второй врач поставил диагноз – мигрень. Он вкатил ей коктейль из лекарств и ждал, когда они подействуют. Ксения кричала от боли. Этот врач задернул шторы и вкатил еще один укол. На тумбочке оставил телефон невропатолога.

– Вам нужно. Сами не справитесь, – сказал он.

– Справлюсь, – процедила Ксения.

Она справлялась. Научилась. Чувствовала приближение мигрени, задергивала шторы, ложилась в постель, укрывалась двумя пледами и глотала таблетки. Так случалось каждый раз после изменений в жизни Алика. Ксения называла это посттравматическим синдромом.

Развод с Верой Алик переживал с Ксенией. Это получилось само собой. Как всегда у Алика – легко. Он пришел, позвонив уже от подъезда, и остался. Ксения не смогла его выгнать. Кровать была одна. Маячила ли уже тогда на горизонте Карина, Ксения не знала.

Они прожили вместе полгода. Для Ксении – счастливых полгода. Ей было хорошо и спокойно. Кирюша был рад, что папа дома. Алик все время ее смешил, смотрел с Кириллом футбол, повтор голов. Они вместе ходили за продуктами, вместе готовили. Алик опять превратился в идеального мужа. Приезжала Дина Самуиловна, и они обедали все вместе, за одним столом – Ксения раскладывала парадную скатерть и салфетки. Ни разу за эти полгода у нее не было приступа. Даже голова не болела. Понимала ли она, что Алик уйдет? Да, понимала. Уговаривала себя – пусть хоть еще один день, но ее. Она будет наслаждаться этим днем. Сейчас хорошо – и ладно, с Аликом все равно бесполезно загадывать. Тогда Ксения часто вспоминала, как ходила беременная Кириллом. Все время с угрозой. Последние два месяца лежала на сохранении, и пожилая нянечка ей говорила: «Каждый день в плюс». Еще один день. И еще один. Алик тогда паниковал.

– Что ты будешь делать в больнице? – спрашивал он, будто шла речь о тюремном заключении.

– Читать, – отвечала Ксения.

– Ты сможешь ходить?

– Только до туалета.

Ксения прекрасно помнила, как всем ее соседкам по палате родственники носили еду, а ей Алик передавал книги. Над ней уже шутили даже нянечки.

– Ешь уже давай, а то от твоих только духовной пищи дождешься! – говорили они, выдавая дополнительную порцию картофельной запеканки или манной каши.

Ксения тогда перечитала все имевшиеся в домашней библиотеке собрания сочинений классиков.

Кирилл все равно родился недоношенным, но свои «дни» он взял. Вряд ли Алик помнил, как Ксении тяжело дался сын. И Вера, и Карина проскакали свои беременности без осложнений. Правда, Вера становилась активной, устраивая ремонт и прокладывая звукоизоляцию в детской комнате, а Карина впадала в апатию – молчала, улыбалась, могла положить сыр и колбасу вместо холодильника в хлебницу. Алик, как бы это сказать, не выстрадал своих детей. Когда в больнице лежала Ксения, к ней приходила Дина Самуиловна. Алик забегал, отдавал внизу, на посту, книги и бежал дальше. Дина Самуиловна сидела все положенные часы посещений. Девочки по палате думали, что она мама. Когда узнали, что свекровь, то дружно начали завидовать – какая хорошая женщина, какая внимательная, не то, что «наши». Но у тех девочек сидели мужья, приносили цветы, писали записки, звонили, знали диагнозы, спрашивали про анализы. Алик не вникал. Нет, Ксения не желала тяжелых беременностей ни Вере, ни Карине. Но как же ей хотелось, чтобы до Алика дошло, каково это – бояться каждый день. Считать каждый день.

Так было и потом, когда Алик вернулся к ней после развода с Верой. Ксения говорила себе «еще один день», «еще один». Она хотела насладиться спокойствием, банальным женским счастьем. Большего ей и не требовалось. Алику, как оказалось, всего этого оказалось мало. Но почему? Разве так бывает? Ведь им было так хорошо вместе. Разве может быть лучше?

Ксения, изучившая своего мужа вдоль и поперек, не заметила, как он стал отдаляться. Она не почувствовала. Карина, как выяснилось позже, появилась тогда, когда Алик еще жил с ней. Алик уходил от Ксении к Карине и возвращался. А потом ушел совсем. В новую жизнь, а ее оставил в обнимку с ведром.

У Ксении случился приступ. Она не слышала звонка от свекрови. Отключила мобильный телефон.

– Ну, и что ты себе позволяешь? – спросила Дина Самуиловна. – Мне пришлось ехать через всю Москву! Ты же знаешь, я не люблю, когда ты не отвечаешь на мои звонки. У меня богатое воображение! Я уже представила себе пожар, наводнение и прочие стихийные бедствия. И что я увидела? Тебя в таком состоянии! А если бы я не приехала?

– Все хорошо. Не стоило беспокоиться. Я вызову вам такси. – Ксения из последних сил боролась с новым приступом рвоты.

– Деточка, ну а чего ты ждала? – Бывшая свекровь присела на кровать и взяла ее за руку.

– Не знаю. Ждала чего-то. Я знаю все, что вы скажете.

– Ну хорошо, раз ты все знаешь, давай я тебя хотя бы повеселю. У меня была удивительная свекровь. Я тебе про нее не рассказывала? Думаю, нет. Просто потрясающая женщина. У нее всегда все было плохо. Просто беспросветно. И никакая сила в мире не могла ее переубедить. Если сегодня хорошо, то это случайность. Завтра точно будет плохо. А послезавтра – еще хуже. Вот у нее точно была депрессия. Причем многолетняя. Если у нее случался насморк, она ждала смерти. Если ее дети шли гулять, воображение немедленно рисовало несчастный случай. Когда ее ожидания худшего оправдывались, она была просто счастлива и объявляла: «Я так и знала, даже не удивлена». Себе она прогнозировала раннюю смерть, хотя дожила до девяносто двух лет. Она всегда радовалась плохому. Особенно трагедиям. Если я смеялась, свекровь говорила, что если кто-то смеется, то точно – к слезам. Если сегодня светило солнце, то это наверняка к завтрашнему падению давления и погодным катаклизмам. Я ни разу не видела ее улыбающейся. Она никогда не смеялась. И ты знаешь, такая готовность к неприятностям давала ей силы жить. Ее ничто не могло выбить из колеи – она была готова ко всему. Так вот у нее была присказка: «Хаим, выйди из машины». Она часто ее повторяла. Если дети о чем-то мечтали, пусть даже о велосипеде, если строили планы, на что-то надеялись, она всегда твердила: «Хаим, выйди из машины». Это из старого анекдота, когда еврей мечтает, как он купит машину, как он поедет на рынок, как свозит жену к морю… И жена ему говорит: «Хаим, выйди из машины». Знаешь, с годами я стала все чаще вспоминать эту присказку. И тебе советую: как только начнешь что-то себе представлять, скажи: «Хаим, выйди из машины», – и станет легче.

Наверное, после разговора со свекровью Ксения окончательно запретила себе всерьез на что-либо реагировать. Ради собственного здоровья – физического и психического. Ксения отдавала себе в этом отчет. Если она начинала плакать, то все заканчивалось настоящей истерикой – она не могла остановиться. Малейшее переживание – и у нее случался астматический приступ. Она задыхалась. К психиатру она сходила, тот прописал антидепрессанты. Но от таблеток Ксения отказалась – не могла работать. Перед глазами плыла белая пелена – так бывает, если смотреть в иллюминатор в самолете, который залетает в облако. Ей нравилось смотреть на облака, сидеть в этом самолете. Но она не могла себе этого позволить. Нужно было возвращаться на твердую землю – ради Кирилла, ради Дины Самуиловны, ради самой себя, в конце концов.

Особенно тяжело было по утрам, в предрассветные часы. Ксения просыпалась часов в пять-шесть и проговаривала все, что хотела высказать Алику. Именно в эти часы у нее зрели планы переезда в другой город, она мечтала о переменах, о том, как бы отомстить бывшему мужу. Она выпивала таблетку снотворного, проваливалась в сон, больше похожий на кому, и просыпалась уже в одиннадцатом часу – дурная, голодная и злая. Утренние мысли и планы она не могла вспомнить, оставалось только гадкое ощущение. Ксения жарила яичницу и заставляла себя ее съесть, чтобы не курить натощак. Ее тут же выворачивало. Вот тогда-то она и стала себе повторять: «Хаим, выйди из машины». И это подействовало лучше таблеток.