Некроманс. Opus 2

Правда, знала бы она ещё, где находится его спальня.

Дверь неожиданно скрипнула. Ева села на постели и увидела, что к ней, каким-то образом дотянувшись до длинной дверной ручки, бесцеремонно проскользнул Мелок.

– Ты ко мне в гости? – сказала она, когда кот вспрыгнул на кровать. – Что, хозяин не гладит?

Тот вместо ответа боднулся ей в руку: на белоснежной морде стыло такое тоскливое выражение, будто Мелок только что чудом сбежал от стаи бешеных псов и искал срочного утешения.

Есть всё же нечто глубоко неправильное в том, что твоему молодому человеку известно местоположение твоей спальни, а тебе его – нет, размышляла Ева, одной ладонью наглаживая молчащего кота по спине, а другой почёсывая за ушком. Как и в том, что вы встречаетесь и живёте вместе, но спите порознь.

То, что ты зомби, а он – твой некромант, на Евин взгляд, смотрелось уже почти естественно.

– И с чего ты так прикипела к этому дурному мальчишке, а? – заметил Мэт, снова возникнув в изножье. – Ума не приложу.

– Свой ум прикладывай к чему угодно другому.

– Зато твой призрак сегодня приятно удивил. Может, лучше в него влюбишься? – Демон сделал вид, что поудобнее усаживается на резной спинке. – Вот уж дивный романтический герой. Ещё и поёт.

– Если ты радуешься, что обрёл родственную душу, вынуждена огорчить: даже если Эльен в самом деле убивал, не думаю, что он получал от этого хоть какое-то удовольствие.

– А, ты о том, что он порой помогал своему господину травить шпионов и убийц, имевших глупость заглянуть к ним на обед? Кстати, чаще в интересах короны, чем с целью самозащиты. Тот господин Рейоль, если ты не знала, заведовал тайной службой Его Величества… Хотя того, кто занимал подобный пост, прикончить желали многие, не отрицаю. – Мэт зевнул, наслаждаясь её замешательством. – Нет, я не об этом, что ты. Просто он на диво здраво рассуждал о смерти, в отличие от твоего обже[3]. Ему не хватает кое-каких фундаментальных знаний о науке, которая в вашем мире чуточку приподняла завесу вселенских тайн, но речь всё равно вышла симпатичная. Даже трогательная в этой его наивности давно ушедшей старины.

– Можно подумать, ты у нас молод.

– Я иду в ногу со временем, как ты могла заметить. Вернее, парю. В Межгранье, как ты поняла, туго с твёрдыми поверхностями. С направлениями, впрочем, тоже.

– Я понимаю Герберта, – не купившись на его обезоруживающе широкую улыбку, сказала Ева, решив оставить переосмысление образа Эльена на потом. – Его род занятий… располагает к подобным мыслям.

– Нет. Просто он глупый маленький мальчик, который лишь начинает учить самый важный для себя урок. – Вертикальные щели зрачков расширились, поглощая окружавшую их мерцающую синь, и вновь, как когда-то давно, в глазах демона Еве открылась пустая вселенская бесконечность. – Не меняется и не увядает лишь то, что не учится и не растёт. Не умирает лишь то, что по-настоящему не живёт. Не ощущает боли лишь то, чему нечего терять, нечего терять лишь тому, что не чувствует вовсе. – Соскользнув с изножья, Мэт подплыл ближе; ладонь Евы давно уже замерла на вздыбившейся шерсти кота, неотрывно следившего за незваным гостем. – Он зовёт себя избранником Смерти, но не постиг пока всей её красоты… Красоты её логики, красоты её схем.

– Схем?..

– Старые травы умирают и гниют, чтобы подпитать собой зелёные побеги. Старые клетки в твоём теле отживают своё и гибнут, чтобы уступить место новым. Если клетка отказывается умирать, она перерождается в опухоль. Эгоизм одной крохотной частички, решившей жить несмотря ни на что, губит весь организм. – Вкрадчивое многоголосье шёлком обволакивало слух, утягивая Еву в бездонную черноту, расстилавшуюся за его глазами. – Твой призрак прав. Смерть – не дефект рода людского, а орудие эволюции. Существование смерти влечёт за собой смену поколений, ваше обновление и перерождение. Старики не занимают место юных, оставляя вам простор для совершенствования. Непрерывное смешение генов, порождающих всё новые и новые сочетания, уход в небытие тех, кто несёт в себе устаревшую кровь и устаревший образ мыслей, – вот что толкает человечество вперёд. Вы даёте жизнь детям, которые будут лучше вас. Новым идеям, которые они смогут впитать. Новым изобретениям, которые облегчат им жизнь. Новому искусству, на котором они смогут взрасти. И уходите, потому что не способны на большее. Но они, которым дана возможность при рождении подняться на ту ступеньку, до которой вы с муками карабкались всю свою жизнь, начать свой путь сразу с неё – смогут. Разве это не прекрасно?

Мелок с шипением вырвался из-под державшей его руки, зрачки Мэта, вновь сузившись, обратились на кота – и Ева, лишь сейчас различив гипнотическую пелену, которая обволокла разум, раздражённо тряхнула головой.

– Скорее цинично, – заметила она ершисто, когда Мелок скрылся за приоткрытой дверью.

– Брось, златовласка. В глубине души ты сознаёшь, что я прав. Вы так часто воспринимаете смерть благом и нормой в том, что не касается гибели тел, но так смехотворно привязаны ко всему материальному. Вы убиваете старые отношения, чтобы вступить в новые. Вы умираете раз за разом, пока живёте. Та, кем ты была десять лет назад, давно исчезла, чтобы уступить место нынешней тебе; ты умрёшь ещё пару лет спустя, чтобы на твоё место пришёл кто-то взрослее и мудрее, и встреться ты в двадцать пять с собой в семнадцать, вы не узнаете друг друга. Смерть освобождает, переворачивает страницы, несёт новизну. Смерть – друг ваш, а не враг. Бояться её может только тот, чьё существование серо, пусто и похоже на плохую бумагу. Кальку, где ничего не нарисовано – лишь просвечивает сквозь нее чернота, ждущая в конце. Закрась её яркими цветами, прими, что всё конечно, цени возможности, которые дарит тебе уже тот факт, что ты появился на свет – и конца будет не разглядеть, и мысли о нём в голову начнут забредать редко, не причиняя дискомфорта. – Когда Мэт вскинул ладонь, Ева решила, что это жест назидания, но нет: достав невесть откуда пилку, он скучающе принялся полировать неестественно блестящие, точно стеклянные ногти. Не длинные, не острые, но этим странным блеском пугавшие не меньше ведьмовских когтей. – Не смерть презренна, а страх перед ней. Существовать вместо того, чтобы жить. Пытаться любой ценой избежать неизбежного. Цепляться за жизнь вместо того, чтобы умереть, исполнив предназначенное, и с готовностью уступить место другим. Можешь так малышу и передать.

Ева смотрела, как пилка ритмично скользит по глянцевитым белым полукружиям.

До недавнего времени она редко задумывалась о собственной смертности. Ей хватало других проблем. К тому же она не могла толком вообразить себе черноту небытия: даже во сне у неё всегда были… ну, сны. Но теперь Ева успела свести с этой чернотой довольно близкое знакомство – в день, когда прибыла в Керфи, и позже, сбежав из замка. И если представить, что это – навсегда, что она не мыслит, не существует, что Евы Нельской больше нет, и лишь её тело под землёй тихо превращается в скелет, как наверняка уже превратилось Лёшкино…

Острое осознание, что она давно уже висит на волоске от этой черты, пробрало ужасом до костей. Тем же ужасом, с которым Ева познакомилась, когда беспомощно смотрела, как к их машине приближается грузовик.

…нет. Нет. Демоны и призраки могут сколько угодно твердить, что смерть – благо, но для Евы это только страх, гниль и боль. Страх тебя, понимающего, что вскоре не будет ничего. Гниль того, что совсем недавно долгие годы являлось тобой.

Боль тех, кто пойдёт рядом с твоим гробом.

– Сам бы и передал, – едва слышно сказала она.

– О, меня он слушать не станет. Хотя он вообще мало кого слушает. Тебе ли не знать. – Театральный вздох Мэт перевёл в ленивое дуновение, смахнувшее с обточенных ногтей белую пыль. – Твой бедный Эльен так уговаривал его не нюхать снова эту гадость, так уговаривал…

– Какую гадость?

В том, как Мэт прижал ладонь ко рту, читался ужас настолько фальшивый, что самый паршивый актёр сыграл бы лучше.

– Караул, – протянул демон без малейших признаков испуга. – Проговорился. Малыш с меня три шкуры спустит. Всё, умолкаю.

– Мэт, – на удивление спокойно повторила Ева, – какую гадость?

Тот лишь улыбнулся, прежде чем растаять в полу – тьме:

– Если правда хочешь знать, можешь спросить сама.

С минуту Ева просто сидела, не зная, чего ей хочется больше: разыскивать некроманта – или бежать на поиски Эльена. Наконец сознавая, что именно в глазах Герберта показалось ей неправильным: зрачки. Узкие, с булавочную головку, не реагирующие на свет зрачки того, кто принял что-то, чего принимать не следует.

Неужели в её короткой семнадцатилетней жизни снова…

Всё же, определившись с приоритетами, Ева вскочила с кровати. Не без труда вспомнив, что бегать по всему замку в поисках призрака не обязательно, схватила с прикроватного столика колокольчик, который Герберт зачаровал для неё; огласив комнату отчаянным звоном, бросила кусок поющего железа обратно на стол, кусая губы.

Не волнуйся, сказал он ей когда-то – очень, очень давно, пока Ева рассказывала ему про погибшего брата, в нашем мире тоже есть…

– Эльен, – выдохнула девушка, когда вечность спустя удивлённый дворецкий, откликнувшись на магический зов, заглянул в её дверь, – Герберт принимает наркотики?

Застывшая поза и виноватое молчание ответили ей лучше любых слов.

– Я пытался его остановить, – удручённо произнёс призрак, так и не пройдя внутрь. – Он даже слушать отказывался. Единственный раз в жизни пригрозил меня отпустить. Упокоить.

– Зачем ему это?!

Возможно, во всех других случаях вопрос был бы глупым, – но Герберт казался ей последним человеком, которым могла двигать жажда забыться или погоня за эйфорией.

– Чтобы заглянуть туда, куда в здравом уме он заглянуть не способен. – Несчастный призрак стоял на пороге, сцепив перед собой опущенные руки, и глядел в сторону. – Звёздная пыль… расширяет сознание. Придаёт сил. Отбивает желание спать. Помогает ему работать. До того он принимал её лишь несколько раз – когда дорабатывал ту формулу, которая помогла поднять его кота. И вас. – Эльен снова взглянул на неё: в светлых глазах, как и в голосе, сквозило страстное желание оправдать кого-то. Вопрос, кого больше: Герберта или себя. – Он делает это не для удовольствия. И у него железная воля, лиоретта. Другие, приняв пыль пару раз, впали бы в зависимость на всю жизнь. Он же, добившись успеха в том, чего хотел, больше ни разу не притронулся к этой… к подобным веществам. До последних дней.

Ева неподвижно смотрела на дверь. Перед глазами стояло бледное, неестественно бледное лицо Герберта, на миг сменившееся лицом Лёшки. И Мелок прибежал будто в испуге…

…нужно лишь зайти ещё чуточку дальше…

– Лиоретта?

Ева безмолвно рванула к двери.

– Лиоретта…

– Где он?! – Это она прорычала прямо ему в лицо. – В спальне? В кабинете? Говори!

– В кабинете. – Эльен невольно попятился, освобождая проход. – Лиоретта, он не велел его тревожить, он…

Без лишних слов проскользнув в оставленную щель, Ева помчалась по замковому коридору к лестничному колодцу. Кристаллы на стенах стремительно вспыхивали по цепочке, всегда опережая её на шаг.

– Не хочу тебя тревожить, златовласка, – изрёк Мэт, пока она бежала вверх по лестнице, – но поскольку мы оба заинтересованы в том, чтобы малыш прожил подольше, тебе стоит поторопиться.

– Я не могу бежать быстрее, – огрызнулась Ева, перескакивая через две ступеньки и радуясь, что в текущем состоянии можно не думать о дыхании. – Что с ним?

– Ну как, – рассеянно откликнулся демон, который летел рядом с ней, даже не думая двигать ногами, – он, конечно, мальчик умный, и мнит себя эдаким последователем Заратустры… ах, старина Фридрих, презабавный был малый… однако иногда и его ума на что-то не хватает. Даже если душой он сверхчеловек, то телом, увы, человек самый обычный. Когда он упирается в свой умственный потолок, то, как ты могла понять, прибегает к стимуляторам определённого рода. И вот принятая доза не помогает найти решение, и он её увеличивает, но это не помогает, и приходится увеличивать снова. И если в какой-то момент решение так и не найдётся, а новая доза случайно окажется больше той, что человек может относительно безболезненно вынести…

Ругнувшись – на сей раз отнюдь не музыкально, – Ева припустила к кабинету ещё скорее, чем до того, что прежде казалось ей невозможным. Благо лестница за речь Мэта успела закончиться: остался лишь забег по длинному коридору. Стрельчатые арки, проносившиеся над головой, почти сливались в одну. Какого чёрта эти замки строят такими огромными? Только бы не опоздать, только бы не опоздать, только бы…

– Герберт! – рывком опустив ручку, Ева толкнула дверь и ввалилась внутрь.

Он сидел за тем же столом, за которым когда-то Ева лечила его изрезанные ладони. Откинулся на спинку, прикрыв глаза. Руки на подлокотниках, брошенное перо валяется на раскрытой странице книги для записей, рядом – крохотная деревянная шкатулка, похожая на табакерку.

– Герберт?..

Ева подошла ближе. Хотела подбежать, но страх и зловещая безмятежность представшей перед ней картины замедляли шаги.

– Герберт…

Табакерка скрывала под откинутой крышкой чёрный порошок, чуть отливавший серебром. Открытую страницу всю исчеркали торопливыми, неряшливыми, обрамлёнными кляксами записями. Формулу, начертанную последней, перечеркнули столько раз, что бумага прорвалась насквозь. Несколько вырванных, скомканных листов валялись на полу сбоку от стола – рядом с кучками пепла, оставшимися от тех, что не только вырвали, но и спалили, расцветив подпалинами тёмный дощатый пол.

Переступив через пепел и бумажные комья, оттягивая момент истины, Ева наконец склонилась над его креслом.

Герберт казался спящим. Лишь кожа, бледная до какой-то снежной белизны, да синие губы указывали, что это не просто сон. И дыхание: редкое, неритмичное, едва заметное.

Её сердце не ёкнуло. Руки не похолодели. Лишь глубоко, очень глубоко внутри что-то завопило от ужаса.

– Нет, нет, нет! – Ева яростно тряхнула его за плечи. Не дождавшись реакции, отчаянно, наотмашь хлестнула по щеке, про себя прося прощения. – Не смей, слышишь?! Проснись!

Спустя ещё три пощёчины он всё же приоткрыл непонимающие, рассеянные, сонные глаза.

– Ева?

Слово прозвучало так неразборчиво, будто к языку его подвесили валун. Отсутствующий взгляд с трудом фокусировался на её лице.

– Я здесь, – она лихорадочно вглядывалась в тусклые, словно выцветшие глаза, – я здесь, будь со мной, слышишь? Эльен! – бешеный крик зазвенел под бесстрастно-белым потолком. – Герберт, позови Эльена, слышишь?!

Ева не знала, послушался он или нет. Знала лишь, что по-хорошему ей стоило подумать обо всех возможных последствиях прежде, чем бежать, и позвать призрака с собой. Но тогда ей было немного не до того.

Увидела, как он плавно, будто в замедленной съёмке, тянет руку к её лицу – и, так и не донеся, бессильно роняет обратно на кожаный подлокотник.

– Я… я не могу, – полуразборчиво, бессвязно прошептал Герберт, – не могу найти. Ты… страдаешь. Я страдаю. А если найду, ты уйдёшь. Уйдёшь.

– Что найти?

– Оживить. Тебя. Айрес… не знает…

Пауза, разделявшая слова, сорвалась в молчание. Блеклые ресницы сомкнулись, вновь отдавая своего владельца во власть сна, в любую секунду готового обернуться вечным.

– Дыши! – Ева бесцеремонно отвесила ему новую пощёчину, выдернувшую некроманта из черноты близящегося забвения. – Дыши! Смотри на меня, на меня, понял? Не смей умирать! Тем, что умрёшь, ты меня не спасёшь!

Он смотрел. Покорный и тихий, как провинившийся ребёнок, бледный и хрупкий, как фигурка изо льда или сахара, красивый и печальный, как ангелы с фресок Мелоццо да Форли. Неожиданно уязвимый, неожиданно беззащитный: настолько, что это казалось бы трогательным, не будь ситуация до безнадёги страшна.

Он, ещё месяц назад казавшийся ей напыщенным и самоуверенным, он, которого она – дура, не смотревшая на него так, как смотрит сейчас, – не так давно презрительно называла женоподобным…

– Тебе… очень плохо? – спросил Герберт хриплым шёпотом.

Значит, так всё случилось с Лёшкой? Только рядом не было никого, кто напоминал бы её брату дышать, кто вырвал бы его из удушающей хватки смертельного сна? Или был, но не удосужился помочь или просто не знал как – в отличие от Евы, зачем-то неоднократно постфактум искавшей инструкцию в интернете? Ох, что же делать… Заставлять дышать, вызвать «Cкорую», не давать уснуть до приезда медиков – это твердили все инструкции по помощи при передозировке; но здесь-то звонить некому, и наркотик иномирный, с незнакомым ей действием, и «Скорой» она никогда не дождётся…

– Нет, – сказала Ева, в тысячный раз проклиная себя самыми страшными проклятиями. За истерику, которую позволила себе несколько дней назад. За все недозволительные, непростительные слова, которыми сама же толкнула его на этот путь. – Мне не плохо, Герберт. Совсем не так, как тебе сейчас. Послушай… Сначала убедимся, что Айрес не знает, как меня спасти, а потом уже будем думать об экстремальных мерах, ладно? Вместе мы что-нибудь придумаем. Обязательно.

– Возможно, я просто… недостаточно стараюсь. В глубине души стремлюсь к неудаче, – неожиданно чётко и связно пробормотал он. – Знаю, что может случиться, если ты будешь жива. Свободна. И боюсь. – Глаза под полуприкрытыми веками дрогнули, когда он отвёл взгляд. – Трус. Подлец. Слабак.

Она удивилась, с какой ненавистью – к себе – выплюнулись эти тихие, бессильные слова.

– Да ну, что за глупости. Зачем бы тебе это?

Он вновь посмотрел на неё. Цепляясь взглядом за её лицо, как вцепляется в верёвку падающий в пропасть.

Уголки синих губ дрогнули в призрачной, блеклой улыбке:

– Хорошо, что иногда ты такая глупая…

В следующий миг он перестал улыбаться. И смотреть на неё.

И, судя по воцарившейся в комнате тишине, дышать.

– Герберт! – Ева снова тряхнула его, но он так и остался безответным, безвольным, закрывшим глаза. – Нет, Герберт, не засыпай! Только не засыпай, ты же…

– Лиоретта!

Эльен неслышно скользнул в оставленную открытой дверь, почему-то метнувшись не к умирающему господину, а к камину на соседней стене.

– Эльен, слава богу! Помогите, он…

– Прячьтесь, – отрывисто велел призрак, надавив на один из прутьев каминной решётки. Ева непонимающе смотрела, как одна из дубовых панелей, обшивавших стены, открывается на манер двери, маня бесцветной тьмой таившегося за ней каменного коридора.

Ну конечно. Какой же уважающий себя замок без потайных ходов.

– Эльен, что…

– Королева в замке! Она идёт сюда!

Часть Евы – часть, и без того рыдающая в ужасе от происходящего, не желающая бросать возлюбленного при смерти, – замерла, как маленький грызун, заслышавший шипение голодной гадюки. Но другая часть – удивительно и омерзительно расчётливая, которой резко стало не до возлюбленных, – моментально сообразила, что к чему.

К счастью, телом управляла именно она.

В застывшем времени, размытом страхом за Герберта и за себя, Ева схватила со стола книгу для записей, позволив перу свалиться на пол. Сгребла с пола комья испорченных листков.

Перепрыгнув через пепел, метнулась к потайному ходу.

– Зайдите поглубже. Сидите тихо, – шипящей скороговоркой приказал Эльен, когда она забежала под полукруглые каменные своды, тянувшиеся далеко вперёд. Повторно нажал на рычаг, хитро замаскированный под банальную часть камина. – Я найду вас, когда всё закончится.

Дубовая панель бесшумно вернулась на место, оставляя Еву в абсолютной темноте, в которой тем ярче выделялось крошечное световое пятно. Расположенное примерно там, где с внешней стороны панели украшали рельефно вырезанные цветы.

Смотровой глазок.

Ева понимала, насколько разумнее было бы последовать совету Эльена и уползти подальше от места, к которому стремительно приближался её страшнейший враг; однако та часть её, что продолжала неслышно рыдать в страхе за умирающего возлюбленного, запоздало перехватила контроль.

С чего она вообще решила, что королева пришла помочь? А если нет? Если она что-то прознала о планах племянника и вместо помощи лишь расхохочется над его агонией?..

Стиснув зубы так, что они грозились раскрошиться, комкая в руках бумажные листки, Ева опустилась на колени с утащенной книгой под мышкой. Прильнула к глазку, глядя, как Эльен, успевший склониться над Гербертом, в непритворной панике хлопает его по щекам.

Если придётся драться, остаётся надеяться, что столкновение с королевой закончится не так плачевно, как в прошлый раз. Правда, дождётся ли Герберт конца этого столкновения…

Спустя миг Ева услышала, как кто-то, появившийся на пороге за пределами её видимости, мелодично выдохнул:

– Боги…

Айрес тирин Тибель возникла в поле зрения секундами позже, и во второй раз Ева увидела свою убийцу.

Королева прошла мимо в грациозной сосредоточенной спешке. На ней было простое чёрное платье, на котором вместо бисера искрились капли тающих снежинок, волосы пребывали в беспорядке, не забранные королевским венцом: похоже, она сорвалась с места, не тратя время даже на то, чтобы набросить плащ. Перед столом на миг притормозила – кажется, глядя на пепел у своих ног. Конечно, нужно же оценить обстановку и сделать выводы прежде, чем получишь официальное объяснение произошедшего…

Можно понять, почему эта женщина была хорошей правительницей. Вернее, была бы, не перегибай она палку в некоторых немаловажных пунктах.

– Ваше Величество! – отступив от кресла, Эльен склонился в торопливом поклоне. Он не стал изображать удивление: чары замка всегда оповещали дворецкого о прибывших гостях. – Господин Уэрт…

– Замолчи.

Спаси его, пронзая ногтями бумагу в сжатых кулаках, думала Ева, когда королева склонилась над племянником, заслонив его собой. Что именно Айрес делает, Ева не знала: видела лишь движения руками и отблески серебристого сияния – в магических учебниках так описывали действие магии исцеления. Спаси, и я даже прощу тебе свою отнятую жизнь…

Свою, но не Гертруды.

Когда в тишине послышался громкий, жадный вдох утопающего, от облегчения девушка едва не выпустила из рук черновики формулы, чуть не стоившей Герберту жизни.

– Тише, дорогой. – Женщина, убившая её, погладила её возлюбленного по волосам так ласково, как с Евой никогда не обращалась родная мать. – Я с тобой.

– Тётя?.. – Ужас, с которым Герберт должен был выдохнуть это, отлично маскировался под изумление. – Как ты… тут…

– Тебе грозила смерть, Уэрти. Я всегда узнаю, если Жнец подступит к тебе слишком близко. – Королева повернулась к Эльену: мимолётную нежность в глазах сменил лёд, что Ева в своё время регулярно наблюдала на лице её племянника. – Так ты справляешься со своими обязанностями, слуга? Так присматриваешь за моим наследником?

– Простите, Ваше Величество.

– Я сам, – хрипло послышалось со стороны кресла, – не велел беспокоить…

– Тише, Уэрти, тише. – Стоило Айрес отвернуться, в голос её моментально вернулись воркующие нотки. – Ты опять принимал эту дрянь? Зачем теперь?

Ева не видела лица Герберта, но по движениям золотистой макушки угадала: тот смотрит на опустевший стол. Затем на пол, где не осталось ничего, способного выдать, чем он занимался на самом деле.

Умница, Ева. Хоть что-то ты сделала правильно.

– Она… сказала, что не любит меня. Я хотел написать ей… письмо… получалось ужасно, я сжёг все черновики, и…

– Хорошо, что я не знаю, кто она, – сдержанно откликнулась Айрес. – Не хотелось бы огорчать тебя известием о её скорых похоронах. – Обвив руку племянника вокруг своей шеи, королева помогла ему встать. – Пойдём, глупыш. Поставим тебя на ноги.

– Ваше Величество, если вам что-нибудь понадобится, я…

– Воду, настой рейнсуна, вытяжку дютрина и порошок турефни, – бросила королева Эльену, бережно ведя спотыкающегося Герберта к выходу. – Призвала бы свои из замка, чтобы ты и дальше мог бездействовать, но не уверена, что они преодолеют защитные чары невредимыми.

Дворецкий вперёд них метнулся в коридор, оба представителя королевской семьи побрели следом, и комната опустела.

Ева ещё долго сидела, не смея шелохнуться. Наконец, надеясь, что королева не караулит за порогом, а дубовая панель приглушит шорох движений, тихо-тихо поднялась с колен. Перекинув бумажный ком в одну руку, пальцами нащупывая в непроглядной тьме сухую каменную стену из грубых булыжников, двинулась по тайному ходу. Ступать приходилось с осторожностью, надеясь, что туннель в какой-то момент не переходит в лестницу, о первую же ступеньку которой она расквасит себе нос.

Невольно заслонила глаза рукой, когда впереди вспыхнул свет.

– Трогательные семейные отношения, правда? – Мэт поднял повыше старинный медный фонарь, услужливо подсветив серые стены и ровный пол, сложенный из гладко обтёсанных каменных плит. – Я подумал, что свет тебе не помешает.