Дороги хаджа

Вороненок прилетел на следующий день, и ситуация повторилась. Егорка угостил его хлебом, и тот улетел. Так продолжалось несколько дней. Егорка привык к птенцу и с нетерпением ждал его появления.

В этот день стражник, принеся, как обычно хлеб и воду, сказал: – Ну что, отдохнул. Готовься, завтра будем тебе кости ломать. Воевода вернулся. Дурень, отдай деньги, чай жисть милее.

Егорка промолчал. В этот день вороненок по обыкновению, забрав хлеб, через короткое время вернулся. Услышав неожиданное «кар-р», Егорка удивился. В карканье вороненка ему послышались новые нотки. Он решил, что птенец вернулся проститься с ним.

– Прощай, малыш, – сказал Егорка, – спасибо, что навещал меня.

Но вороненок не унимался. Он каркнул еще раз, затем еще. Тогда Егорка, раскинув руки и ноги, что твой паук поднялся к оконцу. Там лежал большой осколок стекла. Егорка поглядел на волю. Там в воздухе вороненок совершал сложные кульбиты. Егорка помахал ему и, взяв стекло, спустился, обдумывая значение этого неожиданного подарка. Ему было известно, что птицы, особливо вороны, сороки, и галки любят блестящие вещи. И тащат их в свои гнезда отовсюду. Может быть, вороненок отблагодарил узника, таким образом, за хлеб, за ласку, подарив ему дорогую для него самого вещь. К сожаленью, практического значения подарок не имел. С его помощью нельзя было совершить побег, прорезав стены. Ибо Егорка прежде бы состарился, скобля бревна этим осколком. Оставалось только перерезать себе жилы. Но Егорка был не из той породы, чтобы самому кончить жизнь. Во время этих размышлений из-за облаков на небосводе появилось солнце и сквозь щели под кровлей, а главное из окошка комнату пронизали солнечные лучи. Стекло забликовало солнечным зайчиком. Егорка поймал его в ладонь. Затем с недоумением почувствовал, что ладонь становится горячей, еще через несколько минут он ощутил ожог. Он наскреб соломенную труху, взял стекло большим и указательным пальцами и направил на нее. Вскоре она задымилась. Сообразив, наконец в чем дело, Егорка стал ползать по полу собирая все что могло гореть – крошки коры, кусочки деревянной стружки. Собрал все это в горку над дымящимся участком, продолжая держать над ним стекло, но солнечный луч сместился. Егорка пополз за ним, передвинув дымящуюся горку, откуда вырвался язычок пламени, затем другой. Тогда Егорка, не теряя времени, сгрёб воспламенившийся сор в ладони, поднялся к окошку и оставил костерчик там. Держась за выступ, стал дергать солому из кровли, из щелей в кровле. Солома в избытке и тяга свежего воздуха с улицы, пламя оживили так, что через короткое время языки его лизали крышу. Сам Егорка стянул с себя рубаху, намочил ее водой из ковша. А когда дымом заволокло всю комнату, лег и накрыл лицо мокрой рубахой. Деревянные боярские хоромы схватились мгновенно, словно их облили нефтью. Во дворе послышались истошные крики – пожар, горим, батюшки, спасайся! Когда прибежали за Егоркой, он, услыхав, как отворяют засов, притворился бездыханным.

– Кажись, угорел, – сказал один голос.

– Господи Иисусе, – ответил второй, – ежли помре, боярин шкуру с нас спустит. Бери его. Ох, тяжелый мерин. Потащили, давай, давай, волоком, волоком.

Егорку вынесли во двор и облили водой. Поскольку он не подавал признаков жизни, его оставили в покое. Во дворе царила неразбериха и путаница, к тому же все было в дыму. Один из дружинников остался над телом Егорки, а другой побежал за лекарем. Из конюшен стали выводить лошадей и те, ошалев, бросились в полуоткрытые ворота. Дружинник закричал, увидев, что Егорка поднялся. От шума и конного ржания, слов его нельзя было разобрать. Но вытащить саблю не успел. Ударом кулака Егорка свалил его оземь. В следующий миг он оказался на спине у одного из беснующихся жеребцов, и, вцепившись в гриву, направил коня в ворота.

Лада.

Лада пришла на следующий день, заглянула в решетку, которая была установлена в двери в качестве смотрового отверстия, и с улыбкой помахала рукой Али, сидевшему на корточках. У Али стало тепло на сердце от ее улыбки.

– О чем думаешь? – спросила она.

– Ни о чем, – ответил Али, – читаю Коран.

Лада обвела камеру взглядом. Он добавил:

– В мыслях.

– Ну и что там пишут? – спросила Лада.

– Там пишут, что, когда человека коснется зло, он взывает к нам. А когда же мы удалим постигшее его зло, он проходит, как будто и не призывал нас.

– Ну что же, неблагодарность – первое свойство человека, куда же без этого.

– Как точно ты поняла этот аят, – заметил Али

– Но человек не должен сам себя наказывать, – добавила Лада. И поскольку Али не ответил, продолжила, – Насчет монголов, ты был прав. Обстановка нехорошая. В городе только и разговоров, что о татарах. Говорят, что их уже видели, они где-то рядом. Не сегодня-завтра, появятся здесь. Все боятся. Власть молчит. Никаких объявлений, о том, будут ли защищаться или сдадут город? В любом случае, нам надо срочно уходить из города. О тебе нет никаких распоряжений. Поэтому начальник тюрьмы меня свободно пускает к тебе. За деньги, конечно. Я так поняла, что он сам нервничает. Я подкуплю его. Я уже придумала. Я дам десять золотых динаров, чтобы он разрешил мне побыть с тобою в камере наедине. Я ему уже сказала, он ничего не ответил, только ухмыльнулся. Значит, пустит. Завтра вместо меня под паранджой окажется Ариф. Только смотри, не вздумай обнимать его, этого я тебе не прощу. Он останется вместо тебя в камере. А ты наденешь паранджу и выйдешь из тюрьмы.

– Ариф согласился? – спросил Али.

– Да. За пять золотых динаров.

– А что с ним станется?

– Думаю ничего страшного. Ну, поколотят его, потом отпустят. В любом случае он волен в своем выборе. Я думаю, что тебя тоже рано или поздно отпустят. Но у нас нет времени. Так, все, мне машут, я ухожу. Будь готов.

– Подожди, – остановил ее Али, – возьми вот это.

И вложил ей в ладонь клочок бумаги.

– Что это? – удивилась Лада.

– Это записка. Только дай мне слово, что прочитаешь ее в крайнем случае.

– И, когда он наступит?

– Ты поймешь.

– Хорошо, – торопясь, бросила Лада, закрыла лицо и исчезла.

Али вернулся на свое место. В общем-то, ему было все равно, бежать или сидеть в камере. Но и расстраивать Ладу не хотелось. В настоящий момент эта молодая женщина была единственным близким ему человеком. Собственно, выбор был невелик. Умереть в бою с монголами или быть зарезанным безоружным в тюрьме, когда монголы войдут в город. А в том, что это случится Али не сомневался. Участь Азербайджана была делом предрешенным. После смерти султана Джалал ад-Дина не было ни одного мусульманского владыки, способного противостоять татарам. Монголы захватывали город за городом и появление их у стен Байлакана было вопросом времени.

Однако на следующий день никто к нему не пришел. Чувствуя нарастающее беспокойство, Али ходил из угла в угол. Город за стеной шумел сильнее обыкновенного, раздавались крики, детский плач, топот копыт, скрипели несмазанные колеса повозок, кричали испуганные животные. Али стал стучать в двери, окликая надзирателя. Его беспокойство передалось остальным, и тюрьма вскоре загудела, как взволнованный улей. Али догадывался что происходит, но все- таки хотел услышать подтверждение. Но тюремщики, обычно прогуливающиеся по коридору, то и дело, заглядывающие в камеры, на этот раз, как сквозь землю провалились. Старший надзиратель появился ближе к вечеру и подтвердил опасения Али. Город был окружен монголами.

– И что сейчас происходит? – спросил Али.

– Ведут переговоры, – ответил надзиратель.

– А что с нами будете делать?

– Насчет вас распоряжений не было.

– Так узнайте.

– Начальник уже ходил. Раис его выгнал, сказал, мол, не до вас сейчас. Так что сидите пока спокойно. И прекратите шуметь.

В эту ночь Али не сомкнул глаз. Не спал и город за стенами, так как шум не умолкал. А на рассвете Али услышал глухие удары и тонкие характерные посвистывания в таком количестве, с такой частотой, что они слились в рой. Али понял, что это звуки тарана, которым долбят городские стены, и стрел, которыми осыпают город. Истошные крики, плач женский и детский, стенания, вдруг вырвавшиеся из монотонного шума, означали только одно. Переговоры по какой-то причине сорвались, и монголы начали штурм города. Али надеялся, что-теперь-то их выпустят, но тюремщики не появлялись. Он стал бить ногами в дверь, но все было тщетно. В этой томительной неизвестности прошло два или три часа. За это время состояние Али совершенно изменилось. Апатия исчезл, и он жаждал действия. Беспокойство испытывал не только он, он слышал еще чьи-то встревоженные голоса. Их было немного, ибо место, где он содержался, не было тюрьмой. Это были так сказать камеры предварительного содержания при полицейском участке, с отдельным входом и собственном обслуживающим персоналом. Али услышал грохот двери, по коридору пробежал надзиратель, звеня связкой ключей. Али понял, что он открывает двери камер, напутствуя заключенных словами: «Уносите ноги, татары в городе, спасайте свои жизни». Ему в ответ кричали: «Дай нам оружие, о сын своего отца, оружие». «Где я возьму оружие, – отвечал надзиратель, – бегите, сами найдете». Раздался топот ног в коридоре, шум и воинственные гортанные кличи, от которых у Али похолодела кровь в жилах. На мгновенье все стихло. Али, уверенный, что про него забыли, стал колотить в дверь. Надзиратель, в самом деле, забывший про него, вернулся, проклиная себя за милосердие, ибо выход из тюрьмы был уже отрезан двумя монголами, с которыми схватились безоружные узники. Али услышал, как повернулся ключ в замке, рванул на себя дверь и подхватил падающее на него бездыханное тело надзирателя. Из спины его торчала сабля, за эфес которой держался узкоглазый монгол. Ему не удалось сразу же вытащить клинок. Этих мгновений Али хватило, чтобы, действуя телом надзирателя как щитом и тараном одновременно атаковать монгола. Они схватились в рукопашной схватке, в которой более рослый и тяжелый Али взял вверх. Не позволив монголу вытащить нож, коленом придавил его запястье, которым он схватился за рукоятку. Стал душить его. Отпустив эфэс сабли, монгол отбивался свободной рукой, но Али сдавливал горло монгола до тех пор, пока в руках его не хрустнул кадык, и противник затих. Дрожа от ярости и нервного возбуждения, Али поднялся на ноги и вытащил из спины надзирателя саблю. Второй монгол также лежал бездыханный вместе с двумя окровавленными арестантами. Видно они вдвоем заскочили в полицейский участок и нашли здесь свою погибель, взяв с собой на тот свет троих человек.

Али бросился к выходу.

Монголы ворвались в Байлакан после нескольких часов штурма. Хотя по сравнению с Гянджой Байлакан был просто неприступной крепостью. Городские стены своей высотой достигали шести метров. Но у гянджинцев было то, чего не было у байлаканцев – боевой дух горожан, защищающих свой город, закаленный постоянными войнами с грузинами. В отличие от них жители Байлакана были люди пришлые, да и городу самому было всего несколько лет. Как мы помним, после первого монгольского нашествия в Байлакане не осталось ни одного живого человека, и город был сравнен с землей.

Градоначальник терзался сомнениями до последнего момента, не зная защищать город или вступать в переговоры с татарами. Его неуверенность передалась всем городским начальникам, всем кто должен был защищать население. Атака монголов была следствием проволочек и затяжки времени. Таким образом, защита города стала просто необходимостью, вынужденной мерой. К тому времени, когда Али оказался на свободе, бои шли на улицах. Или, лучше сказать, бои на улицах Байлакана шли недолго. Сопротивление немногочисленного военного гарнизона и полиции было скоро сломлено. И дальнейшее было резней, грабежами, избиением горожан и мародерством – обычным для монголов делом.

Выскочив на улицу, Али сразу же оказался в центре яростной схватки. Отбил летящее копье, скрестил саблю с одним из монголов и зарубил его. В ближайшей подворотне истошно голосила молодая женщина, которую придавливал к земле татарский вояка. Али ударом ноги сбросил его с добычи, а когда он схватился за саблю, снес ему руку вместе с саблей. Женщина поднялась с земли, бросив на него затравленный взгляд, побежала в дом. Али почувствовал, как что-то обожгло ему плечо. В следующий миг, распознав опасность, едва увернувшись от удара, он сделал выпад сам, и острие сабли вошло в глотку монгола. Али стал пробираться к своему дому, быстрыми перебежками, то и дело вступая в бой, нападая или защищаясь, он чувствовал пьянящее чувство небывалого восторга. Так бывает, когда человек долгое время испытывал гнетущее чувство страха, вдруг оказывается в непосредственном контакте с предметом, вызывающим страх, и понимает, что пути отрезаны и боятся уже не надо. Он даже испытал удивление оттого, что эти низкорослые, косоглазые, смуглые, кривоногие люди смогли навести ужас на весь остальной мир. Они были страшны на расстоянии, своей темной массой, как муравьи, поедающие ослабевшего больного зверя. Но не в прямом контакте, в котором находился сейчас Али. Но он был единственным человеком в осажденном городе, который в эту минуту испытывал такие восторженные чувства. Все остальные чувствовали страх и смертельный ужас. Али продвигался к своему дому по улицам, по которым кровь текла рекой. Татары убивали без разбора, не жалея ни детей, ни женщин. Беременным вспарывали животы, молодых насиловали, затем убивали. Али не уклонился ни от одной схватки и убил троих. Сам же, не считая, легкого ранения в плечо, остался целым и невредимым. Последнего монгола он убил на пороге своего дома. Сбросил его с крыльца, войдя, запер за собой дверь, обошел торопливо все комнаты, затем влез в очаг, схватился за цепь, свисавшую сверху из дымохода, повис на ней тяжестью своего тела. В кирпичной стене топки сначала появилась щель, трещина, затем стена поднялась и осталась в таком положении. Открылось довольно большое круглое отверстие, куда, проявив сноровку, мог пролезть человек. Что он и сделал. После этого просто потянув за рукояти, вернул стенку топки на место.

В подземелье

В день, когда Лада собралась устроить побег Али из тюрьмы, прибежал перепуганный Ариф, крича: «Ханум, все пропало, евимиз йыхылды, дуньянын ахры гелди». [7] Когда Лада, наконец, уяснила, в чем дело, у нее опустились руки. Она долго сидела, не зная, что ей следует предпринять? Ариф убежал, а Лада пошла к тюрьме. Начальник полиции, благоволивший ей, поскольку Лада щедро вкладывала в его руку золотые динары, отказался ее принять, а дежурный инспектор объявил, что в связи с осадным положением все свидания с заключенными запрещены. Лада попыталась дать ему взятку, но инспектор как назло оказался порядочным. Сделал вид, что не замечает протянутого динара, повернулся и закрыл дверь прямо перед носом посетительницы. В растерянности Лада прошлась по городу, поднялась на городскую стену, откуда ее сразу же прогнали защитники. Но прежде чем уйти, она увидела толпы осаждавших город татар, стенобитные орудия, которые долбили городские стены сразу в нескольких местах. В воздухе свистели неприятельские стрелы. Лада сошла вниз и, проклиная себя за то, что приехала в этот город, вернулась домой, где провела несколько часов, то плача от страха, то, впадая в оцепенение. Снаружи доносились голоса, крики, плач прохожих, какие-то команды, топот ног, копыт, скрип колес. Когда татары прорвали оборону и ворвались в город, все звуки поменяли тональность. Крики сменились на вопли, в которых слышался смертельный ужас. К ним примешался грохот железа, лязг сабель, яростные крики сражающихся и предсмертные крики раненных. Лада поняла, что конец близок. Она помолилась Аллаху и, на всякий случай своим Богам, взялась за ладанку, в которой лежал осколок чудодейственного камня, упавшего с небес, которым ее снабдила мать на прощанье. И в ладанке нащупала тот клочок бумаги, который Али дал ей с уговором прочесть в трудную минуту. В том, что крайний случай наступил, у Лады не было ни малейшего сомнения. Прочитав содержимое записки, Лада бросилась к очагу, заглянув в дымоход, увидела свисавшую сверху цепь, повисла на ней и с изумлением обнаружила, что стена топки уходит вверх, открывая потайной лаз. Ладе страшно было лезть в него, но то, что происходило снаружи, было еще страшнее. Она пробралась осторожно в это отверстие, вернула стену на место. В кромешной темноте, нащупывая ногой ступени лестницы, спустилась вниз и затаилась там, проведя у подножия лестницы целую вечность, до тех пор, пока ей на голову не свалился Али. При этом Лада завизжала так, что у Али заложило уши. Он ощупью нашел ее и зажал рот:

– Тише, не кричи, это я, – сказал он.

Но Лада продолжала кричать и выворачиваться из рук. Али отпустил ее, стал шарить по стене, разыскивая полку, где лежал трутень, пропитанный нефтью, огниво и кресало, говоря: «я сейчас зажгу свет». Это подействовало, Лада взяла паузу, ожидая дальнейшего развития событий. Когда фитиль вспыхнул, Лада бросилась обнимать Али, плача и причитая «Ты жив, ты жив».

– Да я жив, успокойся же наконец.

Али осторожно высвободился из объятий Лады, разыскал в стенной нише свечу, зажег ее, затем еще одну. Свет озарил помещение, и Лада увидела, что находится в довольно просторной комнате, где был стол и широкая лежанка, сколоченная из досок. Стены были укреплены булыжником.

– Подумать только, здесь даже есть кровать, – воскликнула Лада, – а я все это время просидела на ступеньке. Боялась даже шевельнуться. А могла бы и вздремнуть. Я так рада тебя видеть, – добавила она.

– Я понимаю, – серьезно ответил Али. Он двигался по комнате, то и дело, поднося свечу к полке.

– Ты что-то ищешь? – спросила Лада.

– Уже нашел, – ответил Али, – достав кувшин с полки, где их стояло около десятка.

– Что это?

– Арак.

– Ты хочешь выпить?

– Выпить? Нет, хотя выпить нам не помешает. Мне надо перевязать руку.

– О Аллах, ты ранен, – воскликнула она, – ты весь в крови.

– Не сильно. Поможешь мне?

– Конечно, – Лада принялась, было отрывать подол от своего платья. Но Али остановил ее.

– Под лежанкой есть материя.

Он приподнял лежанку за край. Под ней оказалась целая штука белой ткани. Здесь же лежал тюфяк и одеяла. Али достал и бросил все это на лежанку. Оторвал кусок ткани, налил в чашу из кувшина.

– Намочи тряпку и обработай мне рану, – попросил Али.

– Намочить тряпку араком, – переспросила Лада, – я надеюсь, что ты знаешь, что ты делаешь?

Али как не крепился не смог сдержать стон, когда арак попал на открытую рану.

– Рана неглубокая, – заметила Лада, – все обойдется.

Али молчал. Лада сделал из ткани тампон, промокнула его в водке и, приложив его к ране, забинтовала руку. Али поблагодарил, опустил руку и перевел дух.

– Что… там… наверху? – запоздало спросила Лада.

Али покачал головой.

– Наверху худшее из всего, что могло произойти. Я не буду тебя слишком обнадеживать. Мы в относительной безопасности, но как долго это продлиться – неизвестно. Если нас не найдут татары, то мы можем продержаться здесь несколько дней, если на то будет воля Аллаха.

– Иншаллах, – добавила Лада. После недолгого молчания она спросила, – как тебе удалось выйти из тюрьмы?

– Один из тюремщиков проявил человечность. Его заколол монгол, в тот момент, когда он открывал мою камеру. То есть он погиб, спасая меня. Да упокоит Аллах его душу.

– Аминь, – отозвалась Лада. – Но как ты это все мог предвидеть? Ты дал мне записку, которая спасла мне жизнь. И эта потайная комната, ты все предусмотрел. Я восхищаюсь твоим умом.

– После гибели султана Джалал ад-Дина, появление татар было вопросом времени, – ответил Али. – Поэтому при строительстве дома, я вырыл подвал и устроил в ней эту комнату. Здесь есть запас еды, сухари и сушеные фрукты. Вместо воды – вино. Так что нам все равно придется выпить.

– А воды нет?

– Вода есть, правда я в суматохе и горестях последних дней давно не менял ее. Боюсь, что она годится только для омовения.

Говоря это Али, достал из ниши еще один кувшин, сломал печать и налил вино в чаши. Прежде чем выпить, он сказал:

– Пить вино, сейчас лучшее, что мы можем делать, чтобы скрасить свое существование, забыть о том, что сейчас происходит наверху. Должен сказать, что мне стыдно прятаться здесь, вместо того, чтобы сражаться с татарами наверху. Меня здесь удерживает не страх, но здравый смысл. Наверху происходит избиение, и моя смерть ничего не изменит в этой ситуации. Цепляться за жизнь, после смерти моей жены и ребенка, у меня тоже нет резонов, но и быть убитым татарами я не хочу.

– Тебе не в чем оправдываться, – дотронувшись до его плеча, сказала Лада, – к тому же неизвестно выживем ли мы. Мне приходилось слышать, что некоторые города татары сравнивают с землей. Если мы останемся под завалами дома, то эта комната станет нашей могилой. Довольно уютной, надо сказать. Мы отсюда не выберемся.

– Я предусмотрел и этот вариант, – сказал Али, – стены здесь укреплены камнем, кроме одной. Этот коридор заканчивается дверью. За ней земля, обычный грунт, мягкий. Здесь есть лопаты. Если копать в этом направлении, то окажешься в саду. Вопрос в другом, через сколько дней мы сможем выйти отсюда.

– А как вообще отмерять время?

Али извлек из глубины ниши большие песочные часы.

– Они отмеряют ровно три часа. Для того, чтобы следить за ними, мы будем спать по очереди. В лучшем случае татары уйдут из города через три дня, то есть семьдесят часа. Для надежности еще добавим еще один день. Значит, попробовать высунуть голову надо, перевернув эти часы девяносто шесть раз.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Вакф. – имущество переданное на благотворительные или религиозные цели.

2

Мауна – городская полиция.

3

Сахиб-барид. – Почмейстер.

4

Кади – судья.

5

Иктадар- ленный владетель.

6

Сбир – полицейский при суде, судебный исполнитель.

7

Наш дом рухнул, настал конец света. (азерб.)