Лунный свет

Итан приоткрыл дверь, посмотрел вниз и увидел лужу в несколько метров. Опёршись на порог «Контура», он выпрыгнул из машины. ШЛЁП. Ноги грязь всосала мгновенно, как лава (Любую вещь, но скажем…) небольшие камни на своём пути, и Итан ощутил резкую, тянущую боль в мышцах спины и пресса. Струны арфы, натянутые до предела – вот, как он описал эту боль, эту адскую боль, заставляющую тебя думать, что, выпрямившись, ты разорвёшь все мышцы к чертям.

– Итан, дорогой, что случилось? – перепуганная, с покрасневшим лицом, Кэтрит подбежала к сыну. Склонившись над ним, положила ему на плечо руку и посмотрела в его кристально синие, с фиолетовым оттенком, глаза. – Подняться сможешь?

Кэтрин Тейлор не была глупой матерью, задающей вопросы на подобие: «С тобой всё нормально?», «Так сильно болит?» и этим она нравилась не только мужу, но и всей семье. К тому же она никогда не плакала, на людях уж точно. Единожды, за четырнадцать лет Рич слышал, постанывания в её комнате, но не более.

Итан кивнул и стал выпрямлятся. Струна натягивалась сильней, но не рвалась, и боль росла вместе с ней до тех пор, пока мальчишка не стоял во весь рост.

– Кажись отпустило, – только и сказал он, как вновь согнулся пополам, схватился двумя руками за рот. Его рвало, рвало сильно. Жёлто-белая жидкость, напоминающая гной, струёй вырвалась изо рта. «Боже, Итан» – слышал он материнский голос. Желудок крутило, так сильно, словно в него запустили бешеных жуков, носящихся от угла к углу. Но в скором времени, рвота прошла. Пожалуй, боезапас из сандвича с салат иссяк. – Всё нормально, – наконец сказал он.

Это может прозвучать странно, однако боль ушла вместе с переваренным сандвичем.

– Мам, – позвал её Итан, когда она подсаживалась под плечо сына.

– Да?

– Что сказал доктор Шоркс?

Кэтрин поджала губы, и они слились с цветом лица. Они пошагали к дому и прежде, чем она ответила, Итан переспросил у неё, открывая дверь.

– Мам?

– Сказал у тебя Грипп, очень сильный Грипп.

– Но я сильнее, правда?

Губы непроизвольно выпрыгнули изо рта и потянулись к ушам. Она нагнулась, и принялась расшнуровывать белые кроссовки «Adidas» – довольно старые, чтобы показаться на футбольном поле без стыда.

– Ты сильнее всех, кого ты можешь представить, Итан Тейлор, – начала она. Длинные пальцы уже развязали бант на левом кроссовке и приступили к узлу на правом. – Бог отправил тебя на землю, очень особенным мальчиком…

– А Рич? – перебил он мать. – Он ведь тоже особенный. Учиться на отлично и всё умеет делать.

На мгновенье, она застыла, как околдованная.

– Твой брат, не такой, как ты Итан, – вернувшись к развязыванию, сказала Кэтрин. Итан открыл было рот, чтобы напомнить матери, что он альбинос, но фраза это повторялась не один десяток раз, поэтому ответ прозвучал незамедлительно. – И дело не в том, что ты альбинос, Итан. Ты добрее его.

– Неправда! Рич самый добрый брат!

«Гитлер добрый, ведь он любит животных» – промелькнуло в голове Кэтрин, и та затрясла головой, прикрыв глаза. Сглотнула и посмотрела на сына.

– Да, наверное, ты прав, как брат… к тебе, он добрый, – она развязала узел и сняла Кроссовок.

– А к вам он не добрый?

– Подними ногу, – Итан повиновался и мать сняла второй кроссовок. Приставив кроссовки друг к другу, она поставила их на полку рядом с остальной обувью. – Добрый, – согласилась она. А теперь пойдём наверх.

– Ладно, – протянул он угрюмо, надувая щёки.

Они шли медленно, в основном из-за Итана, который боялся, что струны адской арфы натянутся вновь.

Пол, выложенный из красного дерева, когда-то был из обычных досок, лакированных и покрашенных в тошнотворный, коричневый цвет, разрастался по всему первому этажу, за исключением кухни и ванны – там была плитка. Оленьи головы и чучела наполняли весь дом кроме комнаты Итана, который он до жути боялся. Ему кажется, что стеклянные глаза следят за ним, ждут пока он уснёт, чтобы потом набросится и съесть бедного мальчишку, проявившего слабость перед сном. И после того, как он рассказал об этом матери, а та уже поговорила с мужем, Джо вынес чучело медведя (Свой главный трофей. Он считал, что делает сыну необычайно щедрый подарок, а оказалось наоборот) на чердак. Там же, на чердаке, вместе с трёхметровым медведем, он оставил «Винчестер». Ружьё 12 калибра оставалось заряженным, но никто кроме самого Джо об этом не знал. Конечно это риск и в первую очередь для детей, решивших поиграть в войнушку. Прознай об этом Кэтрин, и он поехал бы к матери, на недельку, так сказать погостить.

Подъём по ступенькам давался настолько трудно, что в голове Итана успела промелькнуть мысль: «А не прилечь ли мне в зале, на диване», но вспомнив про чучело волка, голову оленя, он засунул её в чёрный ящик и задвинул глубоко в подсознание. Наконец, поднявшись на все двадцать две ступеньки они с облегчением вздохнули.

– Мам, а где Дарвин?

Кот имеющий тайский окрас по кличке «Дарвин» был куплен у мальчишек три года назад. В тот день, шёл дождь (Впрочем, для Луизианы это не новость), а маленький котёнок сидел в картонной коробке из-под бананов с соответствующей этикеткой. Цена была копеечная, но Рич сторговался с ребятами на доллар и две пачки мятной жвачки. Кличка «Дарвин» подразумевалась Ричем, как эволюция» в чём-то, но он так и не узнал, что такого должен был сделать этот кот. Просто голос… внутренний голос прошептал ему: «Дарвин», – и он послушал его.

– Если не на улице, то я тебе его принесу, идёт? – подмигнув, она стукнула сына по носу.

– Спасибо мам, – Итан улыбнулся, и в улыбке его отразилась боль и благодарность.

Кэтрин улыбнулась и отворив дверь, пропустила сына вперёд.

На полках лежали старые игрушки, сильно ущемлённые книгами. Телевизор, с подключённым к нему видеопроигрывателем, стоял в дальнем углу комнаты в окружение двух цветков. Чуть левей был стол, на котором была лампа и школьные принадлежности, аккуратно сложенные на краю. А прямо напротив стола стояли две кровати: одна Итана Тейлора, а вторая Дарвина – кошачья лежанка. Сейчас лежанка пустовала, но обычно Дарвин спит именно тут, редко у Рича и никогда – в ванне. Дружба с водой, у него так и не завязалась, а в ванне, три года назад его первый раз помыли и с того самого дня, он не заходит в неё (Конечно, если хозяева его сами туда не занесут). Но что более смешное, так это его выкрики «Мяу-мяу-мяу», когда он проходит мимо дьявольской двери.

Мисс Тейлор уложила сына, настоятельно приказала звать её, если что-либо случиться, и пошла в кухню. Часом позже – Итан уже спал, – из кухни начинало веять ароматом индейки, печёной картошки и … скумбрией или какой-то другой рыбой. Те полчаса, которые Итан пытался заснуть, он делал две вещи: ждал Дарвина, чтобы как можно сильней прижать его чёрную мордочку к себе и заснуть, и думал: «Как же хорошо болеть гриппом. В школу идти не нужно, лежишь себе в кровати, смотришь мультики и отдыхаешь». Вот только, может оно и к лучшему, но Итан так и не узнал, что болезнь Марбурга смертельно и жить ему осталось не более двух недель.

Глава 2

Рич Тейлор

Дверь дома открылась без пятнадцати пять, и слабый, тускнеющий с каждой минутой луч света прорвался в дом следом за Ричем Тейлором. Скинув ботинки и пальто, он прошёлся на кухню, откуда должен был направиться прямиком в свою комнату, чтобы сделать домашнее задание. Нос его, слегка покрасневший, тотчас уловил запах индейки, а глаза – мать, открывающую духовку. Она чуть было не выронила птицу, когда, оборачиваясь увидела Рича, сидящего за столом, как призрака поджидающего часа расплаты.

– Боже, Рич, – переводя дыханье она поставила поднос с Индейкой в центр стола. Сняла перчатки и также поспешно, вытерла блестящие линии, идущие от глаз к подбородку. – Сколько раз я тебя просила стучаться или здороваться, как только ты входишь в дом?

– Не считал.

– Ладно, – Кэтрин отбросила эту тему, как сотни других ранее. Взяв из шкафа тарелку, вилку и ложку, она положила их напротив Рича, тот признательно кивнул, и направилась к холодильнику, возле которого стояла противень с картошкой. Достав скумбрию и салат – трудно это было назвать салатом: куски брокколи, наваленные друг на другу и перемешанные в сметане, – она отнесла их на стол, к Индейке. И возвращаясь за картошкой, посмотрела на часы, в форме совы. – Отец скоро придёт, поэтому кушай не спеша.

– Мне нужно делать уроки, – напомнил Ричь. Отрезал ножку индейки и положил её к себе в тарелку, после чего разбавил её «Пародиям на салат», картошкой и кусочком рыбы.

– Это важно Рич, – Кэтрин пустила струю воды и принялась мыть посуду. Она делала это не спешно, что вызвало у Рича массу подозрения. – Разговор о твоём брате. И нам нужно поговорить всем вместе…

– Что сказал доктор? – прервал её Рич, хоть и делал подобное крайне редко. Не услышав ответа, он повторил. – Что сказал доктор, мама.

– Чарли сказал, что… – она откашлялась, склонилась над раковиной, якобы сполоснуть тарелку, но на самом деле вытереть слёзы. – Что у…

Протяжный «Мяу» раздался из коридора, следом за которым послышался стук двери и басистый голос Джо Тейлора:

– Милая, я дома.

«Вот, почему ты не делаешь, как твой отец, Рич?» – хотела она спросить, но не решилась. – Вот, отец уже пришёл, потерпи ещё пару минут, Рич. Уроки никуда не убегут.

– Время идёт, мам, – повторил в тринадцатый раз за неделю Рич.

Дарвин вбежал в кухню лошадиной походкой, виляя бёдрами и крича: «Кушать, я хочу кушать. Дайте мне покушать», но все это слышали, как: «Мя-яу, мрмя-у, мяу». Он присел возле Кэтрин и начал орать, как ненормальный, повторяя всё те же «Мяу-мяу-мяу», а когда она кинула в миску «Дарвин» голову скумбрии, кот замолк. Его голова ходила вверх-вниз, изредка, когда ему требовалось оторвать неподдающийся кусок, он тряс ею влево-вправо.

Отец вошёл в комнату минутой спустя. Уж очень долго он снимает свои ботинки, чем-то схожие с ботинками Генри Баккенса, а после, ещё какое-то время, высматривает для них место на полке, словно это дорогой Феррари, требующий особого парковочного места.

– Привет милая, привет Рич, – его лицо, прямо-таки сияло улыбкой, чего нельзя было сказать про жену. Он подошёл к ней и чутка пригнувшись обнял, прислонился к щеке и поцеловал. И ту же секунду, уловил горький привкус… привкус слёз, как ему показалось, и он был прав. Не прекращая объятий, он наклонился над её лицом и ласково взяв за подбородок спросил. – Что-то случилась, Кэт?

– Сядь за стол, – попросила она. – Нужно…

– Тсс, – прошипел он и прислонил палец к её мягким губам. – Я всё понял, не нужно слов.

И Джо Тейлор, уселся за стол, но прежде пожал руку сыну. Он понимал, что Рич не многословен и ему это нравилось. «Мужчина должен говорить поступками, а не языком» – твердил Джо, его отец Джо, дед, прадед и вообще всё поколение. Что же касается Рича, то он любил старшего сына больше, чем Итана, хоть и пытался себя убедить в обратном. У родителей не должно быть любимчиков – так говорят все, и Бог судья, если так не должно быть, – но они всегда были, будут и есть. Кого-то будут любить в меньшей степени, кого-то в большей. Мальчишка четырёх лет, поверьте, найдёт эту разницу в любви, ведь дети знают лучше, чем взрослые что такое любовь.

Взгляд Джо пробежался по столу: индейке, рыбе, картошке (Салат он пропустил) и ему захотелось встать из-за стола, чтобы взять тарелку, но Рич, словно прочитав мысли передвинул ему собственную посуду. Вилку, Рич, вытер салфеткой, а ту поспешно выбросил в урну, стоящую возле холодильника.

– Спасибо, – сказал он и наполнил тарелку, тем что ему приглянулось.

– Мам, – позвал её Рич и в четырнадцатый раз напомнил. – Время идёт.

– Знаю, – со злостью огрызнулась она. Бросила недомытую вилку в умывальник, и та с характерным звуком нырнула вниз, к другим немытой посуде. Схватив полотенца, она вытерла руки, швырнула его на стопку вымытой посуды и уселась за стол, напротив мужчин. – Сегодня, Итану стало плохо, – проинформировала она Джо, который был ещё не в курсе. Муж лишь на секунду поднял глаза, а потом вернулся в тарелку. – Мы поехали к Чарли…

– И как старина Чарли? – прервал её Джо.

– ДЖО! – воскликнула она, не столько из-за того, что её постоянно все перебивают, сколько от возмущения. Их сыну плохо, а он волнуется о Чарли. – Твоему сыну плохо, а ты расспрашиваешь про долбанного нигера!

– Эй, Кэт успокойся, – настойчиво предложил Джо, которому Чарли был как брат и шутки о расизме он терпеть не мог также, как шутки о педиках, хотя таковым не являлся. – Расизм нам ни к чему.

– Ни к чему? – возмутилась она. Глаза, под тонкими бровями, округлились, ноздри расширились, а волосы, казалось наэлектризованные, слегка потянулись вверх, словно над головой был воздушный шар с положительным зарядом. – Твоему сыну… – она взяла себя в руки и ей удалось сказать шёпотом. – Осталось жить меньше месяца…

– Что? – мгновенно вырвалось у Рича. Он был шокирован, и шокирован куда больше, чем отец, на лице которого оставалось выражение оскорблённого человека. – Что сказал доктор?

– Чарли сказал, что у Итана «Болезнь Марбурга» …

– Исключено, – заявил Рич. – Эта болезнь передаётся от мартышек… – и тут Рич вспомнил, что Итан просил у него пять баксов на поход в зоопарк. – Чёрт, – взревел он и с силой ударил по столу. – Он же обещал мне.

– Обещал? – в недоумении спросила мать. Она навалилась на стол и взяла сына за руку. – Риччи, ты что-то знаешь. Знаешь из-за чего Итан заразился? – он кивнул. – Расскажи, может если об этом узнает доктор…

– Ничего не измениться, – отрезал он и отдёрнул руку. Встал из-за стола и пошлё в коридор, а оттуда на второй этаж, в комнату брата.

– Итан спит, – крикнула ему вдогонку мать. Но ответа не прозвучала.

– Что ещё говорил Чарли? – поинтересовался Джо, наконец, включив в себе отца.

Рич поднимался по ступенькам, не стараясь идти тихо. В его голове, барабаном стучали слова Итана: «Я обещаю, что не буду гладить животных», – слова которые он нарушил. Ярость переполняла брата, она перемешивалась с горестью ивиной, образую худший коктейль из списка «Настроение на сегодня». Кулак его сжал перила, но тут же ослаб, потом опять сжался и вновь ослаб. Имел бы Рич суперсилу, на перилах остались бы следы от его пальцев, въедавшихся в дерево, а быть может ещё на шее Итана… Нет, Рич слишком любит брата, чтобы причинить ему боль. Но Итан нарушил слово, слово данное старшему брату.

Замедлив шаг, Рич приоткрыл дверь. Заглянул в щель: Итан спал, уткнувшись носом в подушку с раскинутыми ногами и руками. Зайдя в комнату, он прикрыл дверь, тихо, чтобы брат не проснулся. Злость начала выветриваться, как зловоние в маленькой комнате, в которой наконец открыли окно.

Идя к постели, он задержался возле стола: взял тетрадь по математике, открыл и посмотрел задание на сегодня. «Господи Иисусе, Итан, я же показал тебе пример, как решать такие задания, на что ты кивнул, сказав, ясно» – Прошептал Рич, кладя тетрадь на место. Открывая тетрадь за тетрадью, он обнаруживал мелкие ошибки, которую могли снизить оценку с «Отлично», на «Очень хорошо», и добравшись до тетрадки с американским флагом «Английский язык и литература», открыл её. С тихим, но в тоже время громким шелестом из тетради вылетел листок бумаги (Половина листа «А4») и как опавший лист, покачиваясь на ветру из стороны в сторону, он упал на пол, буквально утонув в пушистом ковре. Отложив тетрадь, он поднял листок и перевернул.

«Рисунок к домашнему заданию: Сочинение на тему «Мои лучшие друзья и я», выполнил Итан Тейлор» – гласила надпись с сильно наклонным шрифтом, в верхнем левом углу. Практически, как на настоящей фотографии Итан нарисовал всю семью, даже Дарвина. Слева направо стояли: Мать, одетая в фартук склонив голову на плечо, обнимала одной рукой Рича, а другой мужа; Рич стоял почти-что боком, сложа руку на руку, позади болтался конский хвостик, а на лице мелькала искренняя, хоть едва заметная, улыбка; Закинув руки в боки и надув щёки, стоял Итан, чьи волосы были единственными не разукрашенными; Отец с ружьём на плече, в точности копировал мать, обнимая одной рукой Кэтрин, а другой Итана, ровные зубы выглядывали из-под широкой улыбки; а между Ричем и Итаном лежал Дарвин, закатавшись в клубок: он выглядывал, словно не понимая, что происходит.

«Ты прекрасный художник, Итан. – Заметил Рич, услышав собственный голос. – Но в следующий раз, постарайся не обозначать мою причёску стрелочкой с припиской: «Лисий Хвост»». Трижды сложив листок, тем самым поровняв его с размером зажигалки, он сунул рисунок во внутренний карман пиджака. Взяв тетрадь, в которой было написано сочинение к рисунку, он сел на стул, возле кровати. Раскрыв тетрадь, перекинул три страницы и начал читать.

«Своё сочинение о друзьях, я хочу начать с брата, который…»

Итан Тейлор

… сидел на стуле, когда Итан открыл глаза. Но сон о диком западе, где он был шерифом, не хотел отпускать его, как и Итан не хотел возвращаться в скучный мир. Во сне его все звали Рич шериф Тейлор, а он всем повторял, что его зовут Итан шериф Тейлор. За всё то время, пока длился сон, ему удалось поймать пятнадцать преступников, помочь двадцати людям и выпить две бутылки виски. Всё это казалось таким настоящим, что, увидев Рича, сидящем на стуле, он подумал, что заснул, а не проснулся.

Перевернувшись на бок, спиной к брату, он закрыл глаза и начал думать о вестерне, в надежде, что вернётся именно в тот сон и тогда уж: «Трепещите бандиты!». Все будут кричать ему «Хей-йо, Итан», «Наш шериф лучший», «Выпьем за Итана, лучшего шерифа на диком западе» и мысли об этом, вызывали улыбку. Он чувствовал, как его тело горит, но счёл это за побочный эффект виски, а не за температуру в 39 градусов.

– Можешь не притворяться, – услышал он голос Брата.

– Рич, я сплю, зайди потом, – ответил он усталым, сонным голосом человека, вздремнувшего впервые за три дня. – Сейчас я пытаюсь вернуться на дикий запад, где я был шерифом, ловил злодеев и пил виски. Ты чувствуешь, как тут жарко, нет? А всё потому, что ты не пил виски, а я пил. И должен сказать это чертовски вкусно.

– У тебя температура.

– Знаю, – согласился Итан, по-прежнему лежа к брату спиной, с закрытыми глазами, – но не ломай фантазию ребёнка. Просто дай мне поспать, Риччи, дай мне почувствовать себя шерифом, – он обнял подушку сильней и улыбнулся. Однако улыбка стремительно исчезла.

– Ты нарушил слово, Итан, – спокойно сказал Рич, но в голосе его чувствовалось недовольство и… ярость? Нет, просто злоба. – Ты гладил животных.

– Ну и что с того? – Итан улягся на спину и повернул голову к брату. – Ничего не случилось: пальцы не откусили, руки не оторвали и ничем не заразился. Разве что «Грипп» подхватил.

– «Грипп»? – с недоумением переспросил Рич.

– Сильный «Грипп», но я сильнее.

– Это не… – Рич запнулся. Глаза его расширились, как новогодние шары, а грудь вздымалась вверх-вниз, вверх-вниз, словно откачивающий насос. Дыхание стало сиплым и частым, как после километровой дистанции – и Итан его слышал.

– Брат, ты пугаешь меня, – сказал он и набросил одеяло повыше, закрыв им рот и кончик носа. – Извини, что ослушался, но не мог бы ты прекратить. Мне страшно, очень страшно. Честно.

Неожиданно Рич встал и пошёл к двери.

– Думай, в следующий раз, что ты делаешь, – сказал он и закрыл дверь.

«Думай в следующий раз, что ты делаешь, – повторял Итан, корча рожицы. – Обезьянку я хотел погладить». Перекатившись на живот, он закрыл глаза и мыслями начал возвращаться на дикий запад. Он вспоминал водяную вышку, стоящую позади здания банка; вспомнил салун, возле которого толпились двое рабочих и длинную улицу, по которой пролетал куст, в форме шарика; вспомнил трёх лошадей, уздечками привязанных к длинной палке, по виду напоминающую перекладину. И он заснул, спустя время, полностью уверенным, что перенесётся в вестерн.

Однако очутился в джунглях. Рядом с ним были трое путников, все в костюмах сафари с ружьём на перевес. Они пробирались сквозь заросли, местами густые настолько, что приходилось резать мачете. Итан не знал, куда они идут и зачем, а когда спрашивал, то слышал лишь птичий клёкот. Ему это не нравилось и спина его чувствовала опасность, а какая-то часть шептала: «За нами следят, следят сотни глаз. Но ты не оборачивайся, не провоцируй». Сердце бешено колотилось и не только во сне, но и в жизни. И всё же он не останавливался, шёл дальше, фарширую лианы, как шведский сыр раскалённым ножом. И вот они вышли к пирамиде, поросшей мхом, лианами и прочей зеленью. Кто-то постучал Итана по плечу, говоря, что не стоит останавливаться, и они продолжали двигаться к пирамиде. Всё это не только не нравилось и настораживало, но и пугало. Клёкот птиц сменился до боли знакомыми вскрикиваниями животных. Однако вспомнить кому они принадлежат Итан не мог. Понял, а точней увидел животных, издающих эти звуки позже, к концу сна, а сейчас четверо исследователей вошли в пирамиду. Факелы, лежащие в портфелях, так и остались там из-за ненадобности. Внутри было настолько ярко, что солнечный свет был не нужен. Кристаллы, золото, серебро, алмазы, бриллианты – всё это находилось внутри, вгрызалось в стены и потолок.

Больше всего Итана привлёк большой… нет, ОГРОМНЫЙ горилл сделанный целиком из золота и с метровыми красными сапфирами вместо глаз. Он смотрел на Гориллу, а остальные помчались вниз, высунув из рюкзаков кирки и что-то крича о богатсве. И продолжая смотреть на статую, Итан смог соединить её облик с криками животных. В ужасе обернувшись, он увидел деревья, ветки которых были сверху до низу заполнены разгневанными мартышками. Все они скалили зубы, злостно кричали и били лапами по веткам. Это была не просто стая разгневанных мартышек – это была армия, взбешённых мартышек, собранных со всех джунглей

Спрыгнув с деревьев, они превратились в светло-коричневым цунами, что спустя секунды нахлынуло на пирамиду. Итан попятился назад, но зацепившись за брошенный рюкзак повалился вниз. Режущий уши крик десятков тысяч приматов смешался в один ужасный звук, заставивший его зажать уши. Он зажмурил глаза и раскрыл их, в надежде проснуться, но вместо этого увидел оскаленные, как у тигра зубы, вонзившиеся ему в глотку.

Проснулся Итан в холодном поту, с головной болью и сильным, как от адреналина, сердцебиением. Одеяло под ним стало липким, холодным и одновременно мокрым, напоминая слизь. Итан попытался скинуть его резким движением, но стоило ему согнуться, как он зацепился за крючок. «Струны Арфы» натянулись, и он с жуткой болью, чуть ли не крича рухнул на подушку. «Грипп? – вспоминал он возмущения брата и свой ответ. – Сильный Грипп, но я сильнее». Слеза скатилась с его лица, потом другая, а потом он заплакал. Эти мерзкие, делающие тебя слабей, слёзы лились друг за другом, а одеяло, такое же мерзкое и холодно, окутывало его в свои объятья. «Объятия смерти» – подумал Итан и удивился своей же мысли. Но он был чертовски прав, хоть и не понимал, что жизнь укоротилась ещё на несколько дней.

Глава 3

Рич Тейлор

Прошла неделя. Очередной луизианский дожди начался день назад и длился до сих пор. Синоптики, высказывали недоумения, извиняясь за столь непредвиденную погоду («Когда ты плачешь и идёт дождь, знай, ты плачешь не один. Небеса скорбят вместе с тобой»).

Итан совсем ослаб. Он не мог вставать с постели, отказывался от мультфильмов, говоря, что от них начинает болеть голова, и больше не мог есть без помощи мамы или Рича (Отец весь день был на работе, а когда приходил, то ужинал, а после уходил спать). Но было ещё кое-что, кое-что более важное, то что беспокоило Риччи Тейлора, значительно больше, чем отец, не проявляющий заботы к больному сыну. Голос, тот самый что говорил с ним на кладбище. Рич услышал его в комнате Итана: «Ты придёшь ко мне Рич Тейлор…», – и не на шутку перепугался. Но сейчас, сидя возле окна и смотря на плавно стекающие капли, оставляющие после себя кривые хвосты на стекле, он услышал голос вновь и говорил тот как нельзя прямо:

«Ты придёшь ко мне Рич Тейлор, и я помогу тебя, – на секунду, Рич подумал, что сейчас последует жуткий смех, что он слышал на кладбище, но того не прозвучало. Голос продолжил. – Помогу с твоей бедой, ты только приди»

«Куда?» – спросил Рич, сконцентрировавшись на разговоре и, невероятно, услышал ответ.

«На кладбище, а там следуй за огоньками, они приведут тебя ко мне. И тогда я помогу тебе и тому, кому ты хочешь помочь».

На миг сердце Рича остановилось, а мозг потребовал больше кислорода. Слишком сильно возбудившись от услышанного, успевшего задурманить разум, он не услышал столь гнусный смех, сводящего с ума безумием и грубостью. Он переспрашивал себе, всё больше напоминая параноика, сказал ли голос, что поможет Итану или нет. Возбуждение, перемешивалось со страхом и, словно всплеск закиси азота, образовывало адреналин, щекочущий все слабые точки. Чувства эти, постепенно отключали мозг, но резервный источник, называемый подсознанием, сработал, когда мать, стоящая на кухне, спросила: