Лис. Град проклятых

– Похвально и своевременно, – оценил посадник. – Токмо у нас уже есть, выходит, такие, как говорите.

Он кивнул на Лисослава – волколака глава городца не удостоил своим вниманием. Боярин молчал, глубоко погруженный в свои думы, пока волколак не ткнул его локтем, заставив встрепенуться.

– Мне ведомо о них, – улыбнулся рыцарь. – Но разве мы можем помешать друг другу, в желании бороться с Тьмой? Или это как-то будет вредить кому-то?

– Вряд ли, друг мой, – кивнул Лисослав и встал со скамьи. – Однако ж вынужден предупредить: предателей или тайных ворогов, вредящих делу Черномора и богатырей – будем убивать нещадно.

– Что имеешь ввиду, добрый гер? – не понял немец. – Как наш орден может пойти на такое?

– Скажу проще, – кивнул боярин, – …мне нет дела до вашего неприятия к поганым и прочим нехристям, пусть то махамедского ли, иудейского ли толка, кои у вас, людей из неметчины – иногда в избытке имеются. Их на этих землях – бить нельзя, коли они не служат Тьме. Вообще тех, кто не служит Тьме, будь то ведьма, или, скажем, волколак – бить нельзя. С этим – ясно?

Рыцарь нахмурил брови, обдумывая услышанное.

– Не могу сказать, что со всем этим согласен, добрый сэр, – ответил он. – Вы ведь назвали созданий Тьмы – и с ними все ясно. Единственная возможность привести их к Свету – язык меча, о котором мы с вами так недавно говорили.

Лис спиной почувствовал, как позади него забеспокоился Лесобор, прислушиваясь к разговору.

– Ясно, – боярин улыбнулся. – Ясно, что за защитнички могут получиться под боком. Лис покачал головой. – С такими защитничками, подчас и врагов не надо – такого могут наворотить в наших землях.

– Поясните свои слова, гер, – голос рыцаря подернулся ледком.

– А что тут непонятного? – прищурился десятник. – Будете рубить тех, кто хоть капелюшечку для вас рожей не вышел? Так понимаю?

– А как иначе? – не понял фон Оуштоф. – Только так и можно спасти людей.

– А скажи-ка мне мил человек – как так вышло, что тебе пришлось дать клятву сию? – прищурился Лисослав, разглядывая его лицо Рудольфа. – Как докатился до жизни такой? Я ведь помню, кто ты есть – рыцарь из богатой семьи, со своим двором и дружиной. Какой тебе толк в этом?

– За грехи мои был покаран свыше проклятием род мой. Я в этих землях многое сотворил на службе у князя вашего.

– Ты повторяешься, друг мой. С тем же подходом грехов нахватал, ведь так? – уточнил боярин. – Кровь лил нещадно, в страстном желании понравиться Господу нашему, Иисусу Христу. И сейчас то же самое собираешься творить? На этих же землях? Не приходило в голову, что обильное кровопускание и проклятие – суть дело и последствия его?

Впервые благодушное лицо рыцаря, словно черной тучей накрыло:

– Я не делал ничего предосудительного! И не о том говорил.

– Может и не о том, – кивнул боярин. – Однако ж, заметь – не я теперь в грехах каюсь, и обеты даю, так ведь?

Это уже было похоже на оскорбление. Рыцарь зарычал, хапнул ручищей за пояс, где обычно висел его меч, да только оружие остались у отроков за дверью. «Резок. Святославу любы такие». Не было у Лиса к немцу враждебности, в отличие от вошедших дружинных, поднявших шум. Вон и Оттар хищно ощерился, как волк для прыжка.

– А ну тишина! – грозный бас посадника Веха, легко перекрыл, поднявшийся было, шум. – Вы в гостях у меня! Как смеете? Лис!

«Ишь, гордый какой?». Мгновение-другое боярин и рыцарь мерили друг друга грозными взглядами. Поединок! Насмерть с этим заносчивым! Сей же час. «Вот где можно будет дать волю рукам. Сеча – вот где его место!»

Усы боярина воинственно встопорщились, рука сама чесалась по мечу – давненько он не испытывал такого гнева! «С чего бы это? – пришла мысль, – В своих бедах невиновного винишь? Что бы сказал Святослав на такую выходку?» Стало стыдно.

– Прости, Верхуслав Ратиславович, – первым громко повинился богатырь Черномора. – Не желал вреда и урону чести твоей. И ты прости, рыцарь – урону чести семьи твоей не желал и не желаю.

И сел.

Рыцарь остался стоять. Он думал долго и тяжко – так что красивые, соболиные брови грозно сшибались в смертном поединке на переносице. Глухо, тяжело отмолвил:

– Твоя правда, боярин. Прости. Ради бога нашего Иисуса Христа – прости. То гордыня – злейший враг настоящего рыцаря. Она пускает корни в душу, коверкая помыслы чистые. Седьмой смертный грех.

– Бог простит, боярин, – великодушно кивнул Лис, пошевелив усами. Кажется, рыцарь был славным малым, а драка откладывалась, хоть и настрой был прескверный и зарубить кого-то – рука по-прежнему чесалась.

– Чертовы сопли, – проворчал второй присутствующий немец – Роллон, из дружины Рудольфа. – Язычников и дикарей – всех под корень надо – они погибель для доброго христианина, и раз он защищает, то…

– Еще одно слово, сер Роллон фон Тинтьяд – и я буду вынужден скрестить с вами свой меч, – оборвал его предводитель.

Коротышка удивленно посмотрел на предводителя. Впрочем, удивление у него быстро сменилось гневом.

– Я лишь хотел заметить… – налился кровью Роллон, но Оуштоф не дал ему закончить вновь.

– Это я вынужден вам напомнить – мы не в своей земле! Если вы решили забыть о клятве, долге чести перед всеми людьми, если у вас голова забита кровожадной до людей проповедью и вы желаете им нести свою веру только мечом – можете уходить прямо сейчас.

– Я вам не слуга, Рудольф, – ощерился черноволосый. – Я равен вам по сословию и имею право на свое мнение.

Два рыцаря мерили друг в друга злобными взглядами, и посадник вновь был вынужден призвать к порядку своих гостей.

– У кого есть какие-то сомнения о том, что это наша земля, земля предков, и на ней будут действовать наш Покон, – усы Лиса дрогнули недоброй усмешкой, когда он вперил тяжелый взгляд во второго рыцаря. Волна сдержанного гнева вновь стала подниматься из груди. – С тем готов хоть сейчас помериться мечами. Позор, да и только – препираться со своим боярином. Не любо? Выходи в поле – один на один, честь по чести – как любил Святослав.

–Утром, за чертой стен, – небрежно, как о каком-то пустяке, объявил черноволосый.

– Ты забываешься Роллон! – в гневе Рудольф оскалил ряд красивых белых зубов, вновь поднявшись со своего кресла. – Пока мы в походе – вы выбрали меня предводителем и клялись в том на кресте. Моя воля – казнить или миловать. Вы сами так заключили, когда я назвал вас братьями, равными себе. И теперь – ты смеешь угрожать другу господина, принявшего нас, под его же крышей? Позорить нас? Коли ты еще хоть заикнешься о бое с добрым гером Лисославом, или еще ком-то из присутствующих здесь, и, тем самым, вызовешь мое недовольство – клянусь святою девой Марией – я повешу тебя на первом же дереве, за воротами, как простого разбойника!

Лицо черноволосого грубияна пылало став из красного бардовым. Предупреждение прозвучало грозное – для человека благородного семейства таковое было немыслимым позором. Проняло и упрямца.

– Как пожелаешь, комтур. Тебе виднее.

– Раз все пришли к пониманию, – поспешил объявить посадник, прекращая возможные дальнейшие споры, – …приглашаю всех вечером на скромный ужин под своей крышей. Отроки покажут терем, где доблестные бояре могут расположиться и передохнуть с дороги.

Пир получился постным, хотя посадник не поскупился на еству и пиво для дорогих гостей – за свой стол он усадил боярина, и рыцарей. Все остальные довольствовались младшим столом – вядшему недовольству Лесобора он и там оказался в самом, почитай, конце. И потому, так как блюда с соленой капустой, котлы с разваренной кашей, сало и лук, сначала шли на господский стол, и лишь после – спускались ниже по столу, попадая в руки жреца, который, как выяснилось – тоже был не дурак поесть. Далее – на стол отроков, и только потом, к концу их стола – до оголодавшего и ворчавшего оборотня, и потому доходили почти пустыми.

Впрочем, к радости младшего стола, расторопные слуги вскоре внесли, пыхтя от натуги, огромное блюда с двумя запеченными в печи крупными карпами, фаршированными гречневой кашей. Ноздри присутствующих затрепетали, вдыхая дивные ароматы настоящей, богатырской еды. Следом за карпами кухарка, покраснев от напряжения, водрузила на стол громадный поднос с золотистыми карасями, запеченными в сметане, лопающихся хрустящей коркой от сочности. Рыбой Комышелог – всегда был богат, благодаря огромному озеру Камышинному, на котором он и стоял: даже в бедных домах рыба не переводилась, коли хозяева не ленились. Рыбой спасался и сейчас, находясь, фактически в полу осадном положении.

Карпы и караси выглядели такими вкусными, что о другом старший стол тут же позабыл и новые блюда с квашенной капустой, кашей с салом и грибы – теперь досталось младшему столу почти не тронутыми.

Отдав должное рыбе, и дав возможность гостям, как следует, наесться, посадник прямо поинтересовался целями рыцаря и его отряда. И тут даже Лесобор навострил уши.

– И как тогда решать – кто зло, а кто нет? – то вопрошал рыцарь, глава нового ордена у боярина. Так, будто их разговор, начатый при Верхуславе, и не прерывался. – Среди тех, кто мельче, чем Зверь, – уточнил Рудольф. – Как их отличать?

– Сердцем и умом.

– А ну как ошибешься?

– Все могут ошибиться. Нельзя убивать всех подряд, – мягко напомнил рыцарю Лис, – Каждая тварь Божья – жить хочет. А вот таких, как Зверь – милое дело.

Зояр поднялся со своего места, порылся в небольшой суме, что была при нем – вынул богатырский оберег. Тот самый, который трижды проклятый предатель рода человеческого Вольг – сбросил.

– Сейчас – узнаем – будет ли тебе от земли этой вспоможение, – продекламировал он, и надел на шею рыцаря оберег.

Ничего. Пустая, мертвая железка с выдавленными на ней картинками, болталась на могучей шее, никак не проявляя себя.

– Не хочет тебя, – заключил жрец, цокнув языком. – Не твой и не твое.

– Не будет подсказок свыше. Самому придется, – заключил Лис.

– Как?

– Как всем, – пожал плечами боярин. – Совесть должна подсказать. И человеколюбие.

Лисослав вяло потыкал вилкой в сочный, румяный бок карпа – еда не лезла в глотку. Хотелось напиться, как бывало в молодости, да положение, паскуда такая – не давала такой возможности. Глянул на то, как оборотень, не чинясь, отъедался за все дни скудного их походного поста, пожевал губы и приложился к кубку. Видимо стоит еще посидеть-повременить за столом, потому как если он сейчас пойдет спать – терпеть волколака здесь никто не станет.

***

Спать было душно – людей собралось много, да и засиделись надолго, и потому пришлось лечь, куда было.

Клятый сон не шел, только болезненная дремота смаривала – рядом, подле лавки, прямо на полу, спал, громко посапывая Лесобор. Храпел наглый отрок, надерзивший на стене и спавший чуть поодаль на шкурах. Глухие звуки шагов за стеной – то в горнице, книзу, где житная холопов и отроков посадника, подымалась с овчин и соломы, очередная сторожа, а сменная им, торопливо снедая остатками боярской трапезы и запивая легким пивом, заваливались на те же постели, не давая им остыть. Два десятка – на стенах, два десятка – выборных из града – туда же, в ночную сторожу. Как и положено, чтоб град спал спокойно.

Потихоньку, на цыпочках, аккуратно переступая через спящих, боярин дошел до окна и раздвинул ставни – прохладный свежий ветерок, освобождено побежал по душному лежбищу. Вернувшись на свое место Лис, убаюканный привычным к храпу своего десятка, наконец, заснул.

На широком ложе из медвежьих шкур с могучей фигурой атлета, с хрипом, в поту метался человек. Он, рычал, силясь проснутся, но его никто не слышал – все вокруг крепко спали. Его мог слышать и чуять только он – пусть даже находясь далеко, за стеной городка. Что-то в этом человеке было знакомое и, кажется, дорогое и важное ему. Что-то, что он пока не мог вспомнить, но уже пообещал, что непременно это сделает.

Существо подняло вытянутую морду и тоскливо завыло на ночное светило – тут же, к нему присоединились еще несколько звериных глоток – так Зверь передавал свои распоряжения. Так он решал – кто будет жить, а кто – уже давно зажился на его землях. Жалел он лишь об одном – что не может сейчас видеть глазами заинтересовавшего его человека.

Спящий вздрогнул как от падения с большой высоты.

– Лиса, нет! – холодный пот покрывает все тело. – Зачем? Зачем ты это показываешь мне вновь и вновь?

– Так надо, – звучит в голове.

– Кому надо? Зачем надо?

– Тебе. Думай. Знай.

– Постой. К клятой матери – отчего ты все время уходишь, прежде чем поговоришь со мной?

– Ты знаешь. Я не могу долго находиться рядом с тобой. А Зло – уже рядом. Оно всегда рядом – ждет удобного момента, чтоб ударить.

– Как я могу справиться со всеми теми ужасами, которые ты мне показываешь? – возмутился боярин. – Сложить честно голову – не велика победа. Позор, да и только.

– Лисом-то тебя, боярин – зря чтоль кличут? Придумай что-нибудь, – усмехнулся призрак.

– Да что тут, к клятой матери, придумать? У меня нет даже моего десятка!

– Используй то, что есть под рукой. Ты всегда это умел, боярин. Отчего же сейчас растерялся и не видишь очевидного?

Лис проснулся от тихого поскуливания и сразу почуял чье-то постороннее присутствие. Еще квелый ото сна, он, ничем себя не выдавая, потянулся за мечом, пережидая пока глаза привыкнут к ночной темноте. Амулет, который он не снимал даже во сне, слабо подергивался на груди, но кругом рядом было тихо – никаких посторонних звуков. Все так же в узком окошке мерцали на стенах огни ночной сторожи, ветер мирно шевелил взмокшие волосы прилипшие ко лбу.

Вновь раздалось слабое поскуливание: боярин скосил взгляд книзу, туда, где спал Лесобор. Глаза уже привыкли к темноте, и картину он увидел престранную: маленький, ему чуть выше колена, лысый мужичек без одежды, но весь в длиннющей шерсти нависал над спящим. Ночной гость на месте не стоял – он то поднимал руки к потолку, то опускал их к самым глазам Лесобора – и тогда тот начинал глухо, побитым псом, поскуливать. «Домовик, – догадался Лис – …морок насылает и кошмары. Ишь, как расстарался». Домового можно было понять – кому понравится, что в охраняемом тобой тереме спит волколак? Боярину же, все еще уставшему после вечерних и ночных приключений, а так же – после нынешней пирушки – понимать шутника не пожелал. Мужичек так увлекся своим действием, что не заметил, как тихо вынутый меч завис над ним. Заметил его он только когда клинок, плашмя, опустился на всклоченную лысину – шлеп!

– Уййй! – вскрикнул косматый и метнулся в темный угол, за печкой.

– Не балуй, – негромко напутствовал ему вслед боярин. – Мог убить тебя – не убил. Будь и ты добрым хозяюшкой и дай спокойного сна. Нам всем, и ему – предстоят нелегкие дни. Здесь задерживаться – и не собирались.

6 глава. Клятый спор, или удачная подготовка к труду ратному

«Рана от ножа – заживет. Рана от слова – будет гноиться».

Тюркская народная пословица.

Петухи, любимые глашатаи вступающего в свои права дня, уже давно пропели свою утреннюю побудку – лучи солнца нагрели деревянный пол, в опочивальне пахло как в бане, когда, наконец, плохо спавший ночью Лис открыл глаза. Городские стены и безопасность не могли не расслабить, даже с учетом недобрых дум – боярин проснулся разом, поднявшись со шкур. С недовольством заметил, что все прочие, судя по всему, были на ногах уже давно, и в опочивальне он был один. Наскоро одевшись, боярин вышел во двор, умыться колодезной водицей.

Терем посадника был велик: когда-то, с век назад, то был самый, что ни на есть княжий дом, построенный на высоком древнем кургане. Кривотолки хаживали, что здесь де, захоронен был великий царь древности. Боярин в такое не верил – на кой ляд такому великому царю здесь устраивать себе последнее пристанище, в месте болотистом и диком – понять было сложно. Да и из того что читывал в отроческую бытность – не жили в этих местах какие-либо серьезные «цари». Могилы варяжских князей и сарматских ханов, с золотом и серебром, дорогой утварью – можно было найти севернее или наоборот – южнее. Здесь же, испокон веков, еще до славян, жили племена малые, бедные, поклоняющиеся темным злым богам, от коих по сию пору иные кланы так и не отринули. Впрочем, курган и впрямь был немалым, а терем на нем – высокий, в два поверха, с двумя крыльцами: снизу, для челяди, а сверху – для хозяев. Верхнее, крытое узорчатым, некогда окрашенным в яркие цвета, а ныне побуревшем, сводом, вело в жило самого посадника и его семьи, буде такая за ним проследует в этот неблагополучный ныне край.

Внизу, округ терема и в самом нем – уже велась всегдашняя рабочая суета девок и слуг большого боярина: кроили сукно, шили, вязали, пряли и ткали. Мужики – ладили сбрую и седла, ковали и калили ножи, узорили рыбью кость – все то, чем богат был край. Не менее трех дюжин личных слуг Верхуслава Ратиславовича занимались своим привычным, каждодневным делом.

Во внутреннем дворике терема никого не было, а потому Лисослав Велимович, не стесняясь, набрав полное ведерко колодезной, лихо опрокинул его себе на голову. Тряхнул волосами, отфыркиваясь и сморкаясь, прочищая нос. И очень удивился, когда услышал громкий детский смех.

– Как Баюн-кот! – хохотал мальчонка, сидящий на дровне небольшого строения. Мелкий засранец там уютно устроился, как в гнездышке так, что со стороны не сразу и видно было. Особенно квелому еще ото сна боярину.

– Ты чей будешь парень? – улыбнулся ему десятник. Он, не смотря на грозный вид – очень хорошо ладил с детьми, но этот, отчего-то враз оробел, перестав смеяться.

– Я это, – промямлил мальчишка. – Тута эта – того.

И показал боярину большой кусок бересты с нацарапанными на ней какими-то закарюками.

– От эт да! – сообразил боярин, подходя к пареньку. – У меня чтоль взял? И что там?

Но мальчишка не проронил более ни слова, стушевавшись окончательно, и боярин сам взял у него из протянутых рук, бересту, вгляделся в то что отроче там старательно выводил, но это оказались вовсе не письмена, а рисунок. Странная продолговатая тварь, похожая на человека или на полкана*19 была нацарапана посередине. Пятипалые полоски рук с детской решительной не трепетностью у твари были нарисованы и там где положено, из плеч, но еще – на голове и вместо передних ног. Вокруг многорукого существа были существа поменьше: судя по всему – обычные люди с нормальным набором рук и ног. В руках меньшие люди-закарюки – держали копья и явно тыкали в сторону твари в центре, а та, в ответ – замахивалась на них чем-то длинным и изогнутым как кнут или синдская сабля.

– Эвона как? А ты – молодец, – одобрительно отметил на всякий случай боярин, встрепав мальцу волосы. – Ловко у тебя выходит рисовтаь-то! А с буквицами – так же ловок?

– Когда как, боярин, – чужой, незнакомый голос остановил утреннее омовение и общение с мальчишкой. – Бог в помощь.

Лис недовольно фыркнул водой, утер усы и обернулся к говорящему. Приветливая улыбка сама растянула твердо сжатые губы, потому что побеспокоившим оказался монах – явно из местной церквенки, которую построили буквально с пару лет назад. Засилье нежити и прочие напасти, как никогда повысили надобность в отдельном доме, где можно помолиться да поговорить с умным, спокойным и терпеливым мужем о своем горе. Священный глава паствы Комышелога был невысок, но еще крепок, несмотря на лета, с благообразной, аккуратно расчесанной седой бородой.

– Слава Иисусу Христу, – боярин присел на завалинку у забора.

– Во-веке веков, – ответствовал монах подступая. – Давно тебя уж дожидаюсь, богатырь. Крепко спишь – видать шибко умаяли тебя разбойнички, да вчерашняя гулянка.

– Как есть, – не стал спорить или виниться Лис, проницательно вглядываясь в глаза святого отца. Явно ведь не просто так пришел.

– Аз есмь иерей*20 Варфоломей, – представился священник. – По воле Божьей и по своим помыслам о свете Господнем, аз есмь ставленник Господень в этом темном краю, дабы следить за паствой здесь, наставлять их в пути Господнем, помогать и поддерживать…

– Ты прости отче, меня ратного, – вежливо остановил батюшку боярин. – Я долгие годы скитался по самым темным углам нашего княжества с дружиной таких же темных гридней. Не серчай – в иной день, буде время – буду внимать, не перебивая, а сейчас – скажи как есть, ладушки? Мы, ратный люд, точность уважаем.

Губы монаха вытянулись тонкой нитью, слова отповеди готовы были сорваться, но, видать, и впрямь дело было безотлагательное, ибо смерил себя и даже улыбнулся.

– Матвеюшка, – вместо ответа обратился монах к мальчишке. – Ты ступай в церкву – там уже и поснедать сготовили тебе сладеньким. Иди – я с дядей сам поговорю.

– Смешной дядя, – улыбнулся малец. – Смешной дядя!

И умчался, забыв прихватить свой рисунок.

– Прости, его боярин, – глядя на это повинился за мальчишку поп. – Из уцелевших он, Зверем потраченного поселка. Потому – не всегда ум его на месте. Гуляет где-то в облаках порой, и такое говорить аль делать начинает – за голову хватаешься.

– Мальчишка, – с ласковой улыбкой поглядел вслед пострелу десятник. – Да и не злюсь я вовсе. Так чем могу, святой отче? Токмо без длинных присказок и поучений – уж прости батюшка.

– Сынок – навычен я так разговаривать уже многие годы – как ты сражаться, видать. Позабыл многое, да и со старыми ратниками – не так часто вижусь, – монашек присел рядышком, жмурясь утреннему солнышку. – По делу я к тебе.

– Так-так, – улыбнулся боярин. – Если на волколака жалобы пришли от жителей – так-то не ко мне. Я ему не хозяин, а он мне – не холоп. Прибить за похабства, конечно, можно, но не шибко сильно – он еще пригодиться мне…

– Не об нем речь, витязь, – вновь поджал губы монашек. – Он носит амулет святой, пути Господни – неисповедимы, и спорить с тем – не след. В другом беда.

– И в чем же?

– В Звере – будь он трижды проклят. И в волколаках что людей невинных – жизни лишают.

– Так поговори с немцами, отче? Они вон – подвигов жаждут на поприще борьбы с нежитью?! А я, еще и тороплюсь – в Туров, к дочери. Один ваш жрец местный начудил такого, прости Господи, что подозреваю – ее может искать беда.

– Жрецы, будь они неладны – чудят часто, – признал монах. – Об иных так сразу и не скажешь – за людство ли они, аль за Ад и его демонов. И немцы – уже согласились помочь с волколаками, да толку-то.

– Чего так?

– Немцы хороши в поле, – поделился своими наблюдениями монах. – Где встала рать, а напротив нее – другая рать. А с волколаками – хитрость нужна, да ум пытливый.

– Посадник Верхуслав Ратиславович – немцам поможет, да научит коли что, – ответил Лис, впрочем не так уверенно.

– На нем весь городец, земли и людство. Да и пытался он – ничего не вышло, только ратных погубил зазря.

– Отроков? – прикусил ус боярин, скорбно кивнув. На секунду представилось, каково это, пятнадцатилетним парнем – встретиться лицом к морде со здоровенной звериной в лесу, да еще и на ее условиях.

– Отроков. Мальчишек, – подтвердил иерей. – Волколак чай не лапоть – нападать на опасного для себя. Выбрал и подрал тех, кого может подрать.

– Ну, теперь у Веха, вкупе со своей головой, мужи под рукой. Немцы – крепкий ратный люд – сам видел.

– Однако ж тебе как к своему обратился. Тем паче – богатырю, не простому ратнику. Немцы – они кто? Чужины, а ты – свой. И о беде твоей, наслышан уже – мне ее обсказали. И скажу тоже, что и все: дочь твоя – под защитой мечей твоего десятка, в самом укрепленном граде в окрестных землях находится. И ежель там небезопасно – то, каково нам? А христианство здешнее, быть может, муки страшные принимает сейчас. Сколько тут дочерей, сынов, отцов, которых, быть может – только твоим мечом и спасти можно, боярин? О них кто позаботиться здесь? Кто спасет? Здесь гридей княжих нет, и стен крепких как у Турова – тоже нет.

Боярин потемнел лицом, губы плотно сжались, но монах смотрел без упрека – смело, но кротко.

– То мое дело. Если Зверь пойдет за мной, а он пойдет – то я твердо ведаю – я его там и одолею. Со своим десятком. И дочь обороню.

– Когда он пойдет за тобой туда – здеся никого уж живыми не будет! Аль не понимаешь? И одолеть его там – будет стократ сложнее, чем тут, – скорбно покачал головой монах.

– Да откуда ж, прости Господи, святой отец о том знает?

– А оттуда! – засопел монах. – Дьяволова порода – завсегда так. Дашь откусить палец – оторвет руку. И здесь напасть – такая ж! Одолей его здесь, вдали от дочери! Ты же богатырь особой дружины? Так? Так оборони тех, кто в том нуждается! Защити от сил диаволовых!

Добрых несколько мгновений они смотрели в глаза друг другу – у каждого была своя правда. Первым отвел взгляд Лис. Он шумно выдохнул, склонил буйную голову, закрыв глаза. Думалось тяжело. Монах не торопил и не мешал – все уже было сказано, чего уж теперь.

– Ты прав, отче, – наконец вымолвил Лисослав. – Прав. Я богатырь, еще и избранной дружины. Прости отче.