Лис. Град проклятых

Лис сшиб с телеги еще одного, когда, наконец, услышал тяжелый топот коней. Четверо конных, наконец, с ревом ударили по навалившимся на повозки разбойникам – треск, вопли, крики боли, кровяные брызги и мясная каша под тяжелыми копытами! Кажется, победа стала окончательно склоняться на их сторону.

– Рогатины! – орал кто-то. Верно орал – без копий пешие бессильны перед конными, а те – уже не давали разбойникам продыху, рубя сверху, с оттягом, так чтоб и щиты, буде такие есть – не спасли. Татей было по-прежнему многократно больше, чем всадников, но это уже ничего не значило: кто-то еще сопротивлялся, потому как понимал, что бежать некуда, посекут в спину, а грозные немцы, отступив для разгона, с окровавленными мечами, атаковали вновь, силой и напором тяжелых коней, бесстрастно рубя бессильных перед ними пешцев.

Мельком глянув на всего в крови, но поднимающегося оборотня, боярин переливисто, по-особому свистнул, подзывая коня. Там, уже за спиной гинувших разбойников и губящих их конных, двое уцелевших после первой атаки конных, степняк и раненый молодой разбойник, ловили разбегающихся без седоков коней. Бросив тяжелую секиру, подхватив саблю, Лисослав поскакал следом, положившись на прыть и мощь своего боевого коня.

Долгой погони не получилось – заметив, что за ним гонятся, степняк оценил чутьем старого табунщика, что конь под преследователем – добрый. Намного лучше его большеголовой, гривастой лошаденки. Зато он так же заметил что враг, в пылу резни – кинулся в погоню без копья, а вот у него-то копье было! И этим самым копьем кочевник в молодости, на праздниках богатуров, не раз и не два ловил кольцо в траве. С этими мыслями степняк, крикнув молодому чтоб не отставал, погнал коня встреч преследователю.

Лис, увидев, что враг развернулся для сшибки, лишь пришпорил Беса. Враг метил копьем в грудь, умело закрываясь щитом сам – на такой скорости нет доспеха, который бы удержал удар копейного жала. В самый момент, когда до наконечника оставалось каких-то два локтя, – боярин, ровно все детство и молодость провел среди печенегов, молодецки распластался на спине коня. Почти лег в седле. Наконечник опускался вслед, но было уже поздно – кони неслись стремительно. Одновременно старый воин секанул саблей, проскрежетав, вдоль древка копья – вниз посыпались пальцы, упало и само копье, а страшный вопль он услышал где-то за спиной. Сабля повисла на ремешке, и копье следующего он перехватил, рукой за древко – удар был крепок, в руке заскрипели все суставы и связки, а ноги, сжав конские бока, казалось до хруста, лишь чудовищным напряжением мускулов сумели удержать боярина в седле. Обладатель копья, хищно щерящийся в предвкушении крови, парень в волчьей шкуре, его сноровкой не обладал. Он попросту вылетел из седла, оставив копье в руках более сильного противника. Боярин послал своего жеребца на места падения – конь споткнулся, «проплясал» копытами по чему-то мягкому. Готов молодой упырь! Копьишко его было дрянным, не длинным, нечета оставленной волколаку рогатине, но зато у него в руках теперь было самое грозное оружие тяжелого всадника. Покалеченный степняк, воя от боли, разворачивал коня, левой рукой сбросив щит, торопливо пытался вытянуть саблю, но все никак не мог – его и сшибло с седла отобранное копье. Лис соколом пал сверху, прижал коленом и быстро связал. Теперь – все. Теперь он узнает, что там за Зверь решил хозяйничать в землях его князя.

2 глава. Клятый призрак

В лето 6533 от сотворения мира*7, в месяц червень*8 пятого дня, близ городища Комышелог был встречен пристранный отряд, уверовавший в то, что и град сей, и земли его – то вотчина их хозяина, рекомого Зверем, а люди, живущие в тех землях – суть их слуги да холопы. Твердой рукою и волею Господа нашего, мы решительно пресекли сии опасные глупости и вольнодумства, а людишек – побили, поелику переубедить не выдалось ни коей возможности. Зверь тот, как мыслю – суть изверг, тать и из негодных людишек, и большой опасности не представляет, однако ж при поимке – должен быть казнен немедля.»

Написано рукой боярина Лисослава Велимовича.

– Добрый сэр обучен грамоте? – Немец подошел почти незаметно под скрип шила по бересте. Лис рассеяно кивнул – место для задуманного было не самым удачным: сидя на снятом седле, подложив под бересту щит, он чувствовал себя до пренельзя глупо. – Зачем это?

– Князю Мстиславу буду пересылать гонцами в больших городцах, – ответил боярин. – Батя неволил к грамоте, хотя я в молодости не понимал, зачем такое боярину. У нас многие большие бояре и читать не умеют.

– У нас так же, – рыцарь присел рядом, на свое снятое седло. – Однако и меня отец. Мир праху его, неволил в грамоте. Оттого знаю счет и письмо, ведаю семь языков.

– Эко, – хмыкнул боярин. – Я вот ведаю токмо четыре, и один их них – самый убедительный, коий весь ратный люд знает.

– То какой же?

– Язык меча. Как вижу – именно им с нами и желали договориться негодяи, да мы – зубастыми оказались.

Рудольф кивнул.

– Они убили бедного Отто, ранили Вольфганта и Арнольда, но вроде бы – ничего серьезного. Они самые молодые – раны быстро затянуться.

– Рад слышать, гер Рудольф.

– Мне кажется, добрый гер, вы незнакомы с иными членами моего отряда?

– Не имел удовольствия.

– В таком случае, самое время это исправить, – фон Оуштоф указал на крепкого, рыжеволосого воина с метиной шрама на правом уголку рта. – Гер Грувер из Тироли. Наши родители в крепкой дружбе, но сам он, как и я – младший сын, а потому – здесь*9.

Далее он кивнул на высокого молодого блондина. – Гер Шварн, как и мой дорогой Удо – министериал моим повелением, но доблестью и отвагой они не уступят родовитым рыцарям.

– Не сомневаюсь, – заверил старый воин.

Блондин почтительно кивнул, а Рудольф указал на коренастого черноволосого бородача, не слишком высокого роста, но обладающего плечами такой ширины, что он казался почти квадратным.

– Гер Роллон. Пусть добрых людей не смущают невысокий рост рыцаря – в бою он сущий Дьявол!

Рыцарь хмуро кивнул. Руки у названного были невероятно длинными и казалось, если бы коротышка сейчас поднялся бы у костра во-весь свой рост – то его конечности спускались бы ниже колен.

– Крепкий у тебя отрядец, добрый гер Рудольф. В нынешнее время, в этих землях такой отряд – большая роскошь. Теперь я понимаю, как вы сумели отбиться от разбойников – у тебя в отряде одни рыцари.

– Без твоего лука, мой дорого друг – мы бы не отбились, – вернул любезность фон Оуштоф.

Неловкая пауза подсказала немцу, что смущает боярина.

– Должно быть, добрый гер думает, отчего такие рыцари как мы – одни так далеко от родины?

– Все верно, – кивнул Лис. Кто-кто, а он, воюя бок о бок с западными ратными и против них – знал, что обычно каждого рыцаря должны сопровождать два-три подчиненных воина и не меньше полудюжины слуг, способных, при необходимости – бить из самострелов или пырять копьями. А уж отряд из восьми рыцарей, один из которых из очень богатой семьи – это пять больших десятков, никак не меньше!

– Мы сами себе слуги и сами себе оруженосцы, – пояснил фон Оуштоф. – Таков наш общий рыцарский обет.

– Чудно, – усмехнулся десятник, разглядывая немцев. – Так что вы ищите в таких небезопасных землях, как наши?

– То в большом граде скажу, – улыбнулся Рудольф. – Но даю тебе мое рыцарское слово, добрый гер – худого не замыслили, и только лишь на пользу местным все.

Лис хмыкнул, подумав, кивнул. «Здесь можно и поспорить. Недаром, когда ратный люд в Неметчине объявляет что собирается трудиться для общественного блага – общество содрогается в ужасе, предвкушая такой труд над ним».

– Уже на пользу выходит, – боярин дипломатично не стал высказывать сомнений, кивнув на порубанных. – Посадником в Комышелоге – мой старый друг и побратим – я ему когда-то меч в руки вложил и опоясал гриднем. Если вы с подмогой – он будет только рад.

– Приятно слышать, – учтиво кивнул рыцарь. – Если добрый гер окажет содействие нашему отряду перед лицом хозяина этих земель – наша скромная благодарность всегда найдет способ в будущем не остаться в долге чести.

– Как вам будет угодно. Впрочем – вы уже спасли местных – без вас они б ни за что б не справились. Такой большой воинский отряд разбойников я давненько не видывал.

– Очень странные враги, надо сказать. Иные из них – похожи на раубриттеров*10 из нашей страны и мало чем отличаются доспехом от нас самих.

– Так и есть, друг мой. В этом суть – странность. Как и в том – отчего к нам не приспела стража города на помощь.

Рыцарь кивнул, посмотрел туда, где его воины разжигали третий костер. В Комышелог они опоздали – на ночь, стража запирает город, опасаясь ночных тварей, и никого до самого утра не пускает – в этом они убедились лично. Ночевали всем отрядом на обочине дороги, подальше от места битвы, ибо свежепролитая кровь могла привлечь всякую нежить. Не углубляясь в лес и стараясь отгородиться от него повозками, с посменной стражей.

Спасенные оказались большой семьей евреев, решивших переезжать из Турова в Чернигов, оттого собравшихся в столь длинную поездку большим числом. Впрочем – оказавшимся недостаточным, чтобы одним собой отпугнуть такую большую шайку головорезов, что напала. Пожитки, вопреки распространенному мнению, иудеи не скрывали от взглядов спасителей: оно, конечно, добро жалко, наживалось всю жизнь, но цена жизни – все равно перевешивала. Немцы, вопреки ожиданиям боярина, повели себя со спасенными тоже весьма щедро: добычу, взятую с разбойников они поделили меж собой и боярином, но пострадавшим – отдали трех коней, добытых у татей, что само по себе было неслыханной щедростью!

Соблюдая законы гостеприимства – глава семейства просительно предложил угостить всех ужином. Это было разумно: в ночное время, вне стен городов или крепостей, чем больше людей собиралось в одном месте – тем меньше было возможности ночным тварям атаковать собравшихся.

Кашеварить взялась старая жена иудея и истосковавшийся в походах на сухарях, солонине и сухом мясе по домашней пище, Лис готов был есть за троих. Для ратных – еда – святое, а потому, похоже, что в этом желании от боярина ни рыцарь, ни его свита – не отстанут. Благо огромный котел, взятый с разбойничков, был даже большим, чем бывал в добрые времена у его десятка. Вот и сейчас старая Сусанна крошила в булькающий разварным мясом суп лук и грибы, пока все сидели у костров, вытянув к теплу ноги. Иногда спасенные, тайком, посматривали на медальон боярина, но вопросы задавать не решались. Его это устраивало. Черноглазые, смуглые они шептались на родном языке, не зная, что боярин их понимает, так как долгое время служил в одном десятке с несколькими иудеями-хазарами.

Рядом с ними скромно присел, кряхтя, отец семейства, Иезикииль Моисеевич, которого жена звала просто и коротко – Изей.

– Боярин понимает наш язык?

Лис кивнул – старики всегда более внимательны, чем молодые, и замечают часто намного больше.

– Благодарю тебе, Лисослав Велимович, – с чувством сказал старик. – Благородный Рудольф фон Оуштоф отказался брать гривны – может ты возьмешь?

– С каких пор богатыри добрые дела делают за гривны? – хитро прищурился боярин, глядя на старика.

– Ну что ты, – иудей выставил руки в успокаивающем жесте. – Я вовсе не хотел обидеть. Прости, боярин – я просто не знаю, как выразить свою благодарность. Рыцарь вон – сказал, что доброго ужина для него и его людей – будет достаточно.

– Тут я с ним полностью согласен, – боярин искоса посмотрел на сидящих у соседнего костра воинов и на мирно спящего рядом Лесобора. Вздохнул – вот уж у кого нервы крепкие и нет никакой горячки после боя.

– Теперь – я уверен, что мы безопасно доедем до самого Киева.

– Не накликал бы, – десятник лениво потянулся, пряча бересту в седельную суму.

– Иудеи не верят в сглаз и предзнаменования, – скупо, по-стариковски улыбнулся дед. – Я отец пятнадцати детей и не ведаю что такое страх перед такими глупостями.

– Старшие уже со своими семьями? – догадался воин.

– А то, как же, – с гордостью подтвердил иудей. – К ним и едем. Они в Чернигове обосновались давно. Дела идут в гору, чай не забудут своих стариков с братьями и сестрами.

Десятник кивнул. Обречен тот народ, кто, забывая добро и защиту в прошлом – не заботится о своих старых родителях. Нелюдям нет места в мире.

– А почто решили переезжать-то, отец? Али в Турове притесняют ваших? Что-то такого не припомню.

– Не притесняют, – старик покачал головой. – Молодой князь ласков. К чужой беде – отзывчив по молодости. Век бы свой там доживали с женой в душевном покое и благости, да молодых – тоже пристраивать надо. А без родичей, без знакомых в малом граде – жить сложно.

– Ой, темнишь, старый, – улыбнулся боярин. – Только что сказал «в благости», а тут – «жить сложно».

– Ну, – потянул Иезикииль, – …нам с женой что терять? Мы уже и спим-то давно врозь, чего нам старым нужно от жизни-то?

– Так они и жили – спали в рознь, а дети – были! – улыбнулся этому боярин, но уточнил. – А детям там худо? Опять темнишь, старый. Чего петляешь? Говори, как есть, не обижу жеж.

– Как есть, – проворчал еврей, – все вы так говорите, а поверишь, да скажешь, что на душе – вмиг кулаками махать начинаете!

– Слову боярина не веришь? – удивился Лис. Он не разозлился – кто-кто, а старый иудей точно бы не стал грубить или пытаться задеть воина.

– Верю, – поспешил заверить старик. – Да вот ты сам – веришь себе? А ну как я что недоброе скажу для вас, христиан – что делать будешь?

– А ты скажи – и узнаем, – рассмеялся Лис, а потом посерьезнел. – Хочешь, я скажу, отчего идешь в Чернигов? Сказать, что тебя гонит?

– Будь добр, боярин.

– Страх. Я понимаю – Туров окружен болотами со всех сторон. Со всех сторон подступают враждебные ныне племена, предавшиеся своим Черным богам и болотной нежити. Вот от чего бежишь с семьей в большой и более безопасный Чернигов. Так? Не бойся – нет зла во мне.

– Тебе, богатырь, не понять старого иудея, – покачал головой. – Мой народ издревле всеми гоним, издревле не имеет своей земли и нам не устают об этом напоминать, даже если чужая земля становится родной. То, что ты сказал – правда, да лишь половина ее. В трудные тяжелые времена народ – особенно зол, а зло – родня ненависти. А ненависть – жгучий яд, отрава которого затуманивает даже светлый ум. Людей все меньше в Турове и округ него. Даже на этом безопасном, как говорят, тракте – встречаются пустые села – ты их видел сам.

Лис кивнул – такое не заметить сложно. Остатки порушенных, заросших буйной зеленью домовин и изб, при одном приближении, к которым медальон на груди ровно с ума сходил, пыхая холодом и дрожа. Там не было ни единой живой души, а новые нечистые хозяева не ведали о законах гостеприимства. Старик продолжил:

– Когда у людей беда, чужое счастье ярит и жгет душу, а когда счастливый еще и чужак племенем – это рождает ненависть. Чем меньше людей в Турове, тем больше заметно чужое счастье. А что делает старого иудея счастливым? Крыша над головой, сытые дети, трудолюбие и дела что спорятся. Разве это много? Ты не поймешь, боярин старого иудея, а я знаю, как бывает. Вот и решил уходить, пока все не слишком плохо.

– Потому что в многолюдном Чернигове ваше счастье будет не так заметно, – кивнул ему Лис. – Я понял тебя, отец. В твоих словах есть своя мудрость. Не обижайся – мне и вправду не понять. Я человек меча.

– Так и есть.

– Ты слышал о пророчестве?

– То ваше, христианское пророчество, боярин. Слышать-то слышал, но вот… – иудей замялся.

– И в него не веришь? Неужели у вас нет пророчеств?

– Нет, – пожевав сухие губы, ответил иудей. – У нас мудрость, передаваемая от отца к сыну и далее. Мудрость, которую копят сотни поколений.

– И что же она говорит, ваша мудрость?

– Что старому иудею с его семьей надо уходить в Киев! – улыбнулся Иезикииль.

– Я еду из Киева чтобы служить и защищать всех – и вас тоже. Не веришь, что дружина, которую собирал Черномор – справится?

– Верю-верю, – заверил старый еврей. – Но таки верится мне в это лучше в стольном граде, чем в малом городишке.

Боярин кивнул. Искоса посмотрел на связанного пленного степняка – попытать толком того не удалось – времени до заката было в обрез. А теперь тот и вовсе лежал без чувств – многочисленные ранения его окончательно сломили.

– Кто такой Зверь, отец? Может, слышал? Если желаешь расплатиться, то вести были б неплохой платой мне.

Старый иудей мелко покивал, задумался, тоже глядя на связанного степняка.

– То лучше у тысяцкого в Комышелоге спросить.

– Но что-то ведаешь?

– Слыхивал, как же. Вот уже с месячишко в городке неспокойно из-за него. Шайка промышляет ночью одинокими путниками да небольшими компаниями. Иной раз – просто ограбят, а иной – одни кости остаются от людев, ровно волки лесные рвали. И ежель людишек поболее чем двое – обязательно одного оставят – чтоб, значит, сказывал – то мол, послание от Зверя – ему надо кланяться как господину – и тогда ничего дурного делать боле не будет.

– Что за чушь? – возмутился старый воин, но иудей лишь развел рукам.

– А я что? То слышал – то и говорю. Нам, иудеям в такое лезть не с руки.

Мирно сопящий крепким сном Лесобор вдруг резко вскочил, ощерившись, а дети старика, жавшиеся друг к другу воскликнули что-то неразборчивое и указали на темный край леса с противоположной стороны. Воины и рыцарь у второго костра схватились за оружие.

Из леса выплыло нечто. Вскочившему на ноги со всеми Лису это вначале показалось сгустком тумана, но нечто стало обретать полупрозрачную человеческую форму. Медальон ощутимо похолодел, и витязь положил руку на рукоять верного меча. Семейство старика забилось в телегу, ощетинившись всем, что могло бы служить оружием. Оборотень схватился за арбалет, собираясь метнуть стрелу, но боярин жестом его остановил. Существо не двигалось с места, замерев в полутора десятках шагов от огня, будто разглядывая собравшихся.

– Слава Иисусу Христу! – могучим басом пророкотал Лисослав.

– Во-веке веков, – после недолгой паузы отозвалось гудящим шепотом нечто.

– Приветствую тебя, скиталец, – Лис убрал руку с рукояти меча. – Присаживайся к костру, коли нет в тебе злого умысла, а коли есть – не обессудь.

– Не надо его к костру, – сдавленной мышью пискнул старик.

– Он славил Христа, он не зло, – отрицательно качнул головой боярин, видя, как чужак медленно приближается.

– Ну и что?

– Как что? Нежить во злобе своей не терпит такого.

– А вдруг он – иудейская нежить? Тогда ему плевать на такое!

– Старик, а ты часто встречал в этих землях подобное?

– А вдруг – этот первый?

Призрачный гость приблизился к костру достаточно, чтобы можно было рассмотреть его призрачную фигуру – это был немолодой воин с длиннющими усами, спускающимися почти до пояса, в пробитой кольчуге и помятом шлеме, с мечом в ножнах.

– Благодарствую, – прошелестел призрак воина, и Лис понял, почему он шепчет: на горле у пришельца зияла большая дыра – толи от стрелы, толи от копья. – В наших землях ныне забыли об вежестве. Ты первый кто пригласил к теплу за долгие годы, боярин. Видать старые традиции еще не перевелись в этом мире.

– Тяжелые для Руси времена, – согласился Лисослав. – Откуда ты, витязь?

– Из дружины князя Аскольда.

– Один из первых христиан среди бояр? – догадывается боярин. – Сейчас христиан не в пример больше.

– Такие были времена, боярин.

Взгляд призрака уперся в медальон на груди десятника – и черты лица существа перекашивает.

– Убери, – еле слышно шелестит он.

– Почему?

– Убери, прошу. Потом скажу.

Лис спрятал медальон за пазуху.

– Ты слышал о пророчестве?

– О нем все слышали, – шепчет дух. – Дружина, которая будет спасать человечество.

– Веришь в нее?

– Я ее вижу, – был ответ. – Вижу и знаю, что вы, люди, делаете все, чтоб оно сбылось. Но никто не знает, чем пророчество оканчивается.

– Не разговаривай с ним, добрый сэр, – рыцарь с рукояти меча руки не убрал. – Он может заморочить голову и смутить дух.

Боярин досадливо скрипнул зубами, но ничего не ответил рыцарю. Ничего на это не сказало и призрак, и десятник продолжил.

– А сторона Тьмы – знает?

– То мне неведомо. Я – не сторона тьмы, я неупокоенный. Но я могу сказать, что ждет тех, кто носит такой же знак на груди. Большую часть.

– И что же это?

– Гибель. На них уже ведется охота из-за Кромки. Все в опасности. И тебя ждет гибель боярин, ведающий старый Покон*11. Оставь это дело и уходи в чужие земли. От одного твоего меча – ничего не изменится, а дружина – не обеднеет. Прошлое идет за тобой попятам и скоро настигнет там, где и не ведаешь. Уходи обратно в Куяв*12.

– Вот оно как, – заключает Лис, усмехаясь в усы, видя, как бледнеет лицо старого иудея, как молча поджимает губы рыцарь. – Прошлое уже меня настигало – не страшно теперь… Ну и как это? Ты сам меня назвал ревнителем старых традиций – как же ты мне предлагаешь такое?

– Я лишь попытался спасти твою жизнь, – было ответом. – Твое решение – только твое.

– Я уже погибал – вот таков мой ответ. И я не могу уйти, оставив остальных. Особенно теперь, зная о гибели собратьев по дружине. А меч – вдруг он окажется тем единственным, чьего удара и не хватит для победы? Дружина плечом побратима крепка – даже если это верная смерть. Смерть воина на поле боя – обычное дело, так уходили лучшие из нас. Я не страшусь Смерти.

– Все ее страшатся, – возразил призрак. – Все и всегда. Важно кто и как ее встречает. Гибнущих достойно – немного.

Призрак поднялся над травой, молча поря на легком ночном ветерке.

– Спасибо на мудром слове, воин. Я не могу поменять свою судьбу, но могу поменять твою. Где лежат твои останки?

Призрак молчит, паря над землей, словно в тяжелом раздумье. Лису кажется, что он уже не ответит, но дух указывает в направлении леса.

– Мои останки растащили волки, боярин. Мой череп, вымытый слезами дождя и иссушенный дыханием ветра – лежит на дне оврага. У большого камня похожего на бычью голову.

– Я тебя понял, витязь, – кивнул боярин. – Я сделаю все, что в моих силах, чтобы его найти похоронить по-христиански.

– Благодарю, витязь, – шепчет приведение. Оно поворачивается спиной и, уплывая во тьму, тает во мраке леса. Какое-то время царит тишина, слышно лишь испуганное дыхание иудейского семейства и сердитое сопение рыцаря.

– Зачем? – заикаясь, спросил старик. – Зачем ты с ним разговаривал? Какие вообще могут быть разговоры с подобным?

– И чем тебе он не понравился Иезикииль Моисеевич? По мне – добрый, воспитанный муж.

– А ну как беду накликает на всех нас? – нервно сглотнул глава семейства, опасливо поглядывая туда, куда скрылся призрак – а ну как услышит?!

– Эх, ты, – Лис осуждающе качает головой. – Слушай внимательно, Иезикииль Моисеевич: завтра же найдешь череп, где указано, и отвезешь его в Чернигов – вот что я тебе скажу. Там – отдашь владыке Иллариону и объяснишь, что нужно похоронить по-христиански, отпев.

– С чего бы это? – ощетинился еврей. – Чтобы он на протяжении всего пути пугал меня и мою семью? А то и похуже что-то сотворил?

– Не видишь ты людей, хоть и иудей, – назидательно пояснил десятник.

– Это – не человек. Ты тоже его ведать не можешь!

– Он сам заинтересован, чтобы вы это сделали, – мягко пояснил боярин. – Да он всю дорогу будет нежить от вас гонять, чтоб все получилось! Надежнее стража – просто и придумать сложно в пути.

Иезикииль обескураженно задумался, подсчитывая про себя возможности, а Лис вытащил из небольшого мешочка у седла крупную рубленую пластинку и кинул ее старику.

– Это тебе плата серебром. Мне никогда не понять старого иудея – здесь ты прав, Иезикииль. Но тебе – никогда не понять старого воина. Ни действий, ни поступков. Потому что для тебя это другой мир, как для меня – твой. Этот несчастный скиталец мне сейчас поведал больше, чем могли бы поведать кто-либо из живых людей. Он поведал вести с другой стороны! И цена им – множество жизней. В том числе и ваших, быть может. Он – заслуживает погребения и он – не Зло.

Какое-то время Иезикииль обдумывал сказанное. Нехотя, неуверенно кивнул.

– Ты мудр, боярин, – заключил старый еврей. – Мудр и благороден. Если это все так, господин и если мы доберемся до Чернигова без иных нападков – я сделаю то, о чем ты просишь. А еще – двери семьи Иезикииля Моисеевича – всегда будут открыты перед тобой богатырь. И перед твоей нуждой в случае необходимости.

– Благодарю от чистого сердца, – тепло улыбнулся одними глазами Лис.

– Хватит болтать, – сварливо проворчала старая Сара. – Еда холодной не станет вкуснее.

И тут воздух дрогнул от низкого утробного, тоскливо-тяжелого воя с прирыком. Такого странного звука боярину еще не доводилось слышать. Так должно быть кричит грешник на пути в ад, когда из него вынимают душу. Слабый свет амулета на груди сказал больше слов.