Влюблённые

– Я вас знаю, – слова царапали горло, вырываясь сухим воздухом по сдавленным стенкам горла, и Александр зашёлся громким низким кашлем.

Он повалился на кровать, прикрывая рот кулаком, и раздражённо отмахнулся от протянутого бросившейся на помощь Амелией платка. Доктор Белл смотрел на Александра удивлённым взглядом, но, к счастью, его брови оставались на месте, не насмехаясь, несколько секунд, а затем все же сдвинулись к переносице, так что между ними пролегла глубокая складка.

– Прошу прощения?

– Я видел вас на похоронах. Вы… – Александр снова громко несколько раз кашлянул. – Вы все время были рядом с отцом Эйлин. Разговаривали с ним. Что-то обсуждали.

Держать веки открытыми становилось сложнее с каждой секундой, и Александр Куэрво мог бы поверить в то, что ему незаметно подсыпали в капельницу снотворное, если бы не тот факт, что он все время следил за суетящимся вокруг него доктором. Он видел, как врач переглянулся с Амелией, а затем, словно Александр был маленьким неразумным ребёнком, снова мягко улыбнулся и, прежде чем дверь и веки Алекса окончательно закрылись, выдохнул:

– Уверен, вы ошиблись, мистер Куэрво. Я вижу вас первый раз в своей жизни.

Часть I. Перевёрнутые главы. Глава I. Сопрано

Сентябрь, 2022

Двести шесть. В среднем в организме двести шесть костей, и, если сломать каждую из них, можно доказать происхождение человека от слизней.

Радио тихо шипело, разгоняя поток непрошенных мыслей. Часы минутной стрелкой медленно отсчитывали еще один час до нового тридцать пятого года, а толстый слой снега, замерший на самом краю крыши, опасно свисал, грозя обрушиться на головы прохожих. Виски пульсировали в такт размеренному дыханию, а пересохший язык изредка отлипал от нёба, чтобы дать лёгким вдохнуть очередную порцию так необходимого кислорода. Кажется, если бы можно было не думать, Уилл с радостью выбрал эту возможность, потому как каждая попытка связать беспорядочные образы в сознании вызывала лишь новый приступ головной боли и тошноту, подкатывавшую к горлу вкусом горелых макарон.

До нового тридцать пятого года оставалось всего несколько долгих часов, и Уильям Белл все еще не выбрал, в который из них он, наконец, наберётся смелости проверить одну единственную вещь в этой жизни.

С какой вероятностью ему достанется пустая позиция в барабане отцовского револьвера?

Взгляд темных глаз внимательно проскользил по втиснутым на свои места патронам, а кончик большого пальца очертил круг, зацепляя края каждого. Громкий щелчок, и барабан скрыл от Уильяма маленькие спасительные пилюли от этой боли. Трещотка вращающихся патронов и ощущение холодного металла, прижимаемого к раскалённой от жара коже. Триггер врезался в палец, наверняка оставляя на нем глубокие покрасневшие полосы, и Уилл только с большей силой сжал рукоять, унимая пробивающую руки дрожь. Казалось, это было так просто: задержать дыхание и выстрелить.

«Никто не может убить тебя. Кроме меня…»

Интересно, он и на этот раз солгал ему?

Маргарет наверняка возмутится тому, как его кровь заляпает семейные фотографии, и будет еще не один месяц припоминать ему это, оттирая с обоев следы его маленькой слабости, но почему-то сейчас хочется проверить лишь одно. Он действительно не может? Слюна с хрипом скатилась по горлу, зубы затрещали друг о друга, и Уилл замер, бросив взгляд на часы в последний раз.

Без пяти минут десять.

Выстрел острой вспышкой боли пронзил его сознание, и Уилл распахнул глаза, бездумно уставившись в потолок над его кроватью. Пятый раз за этот месяц. Пятый раз он видит один и тот же сон, словно кому-то нравится напоминать ему об этом. Взгляд проследил за тонкой полоской света, пробивающейся из-за неплотно задёрнутых штор, и затем упал на электронные часы на тумбочке около окна. Шесть часов утра встретили Уильяма Белла головной болью от двухчасового сна, невозможностью снова заснуть и навязчивым шумом телевизора из гостиной.

Он попытался перевернуться, задевая левой рукой одеяло, и поморщился – кожа под тонкой прозрачной плёнкой воспалилась, тупой пульсирующей болью напоминая о том, что еще позавчера на ней не было такой знакомой фразы «С меня хватит». Проворочавшись еще минут десять, Уилл все же принял решение не пытаться насильно уснуть – бешеный поток мыслей, забивших голову, этому не способствовал, а первые лучи солнца напоминали, что хоть он и врач – день существует для того, чтобы бодрствовать; и, натянув домашние клетчатые штаны, выполз в ванную.

Ледяная вода бодрила не хуже поставленного удара в челюсть, как его обычно встречали больничные двери. Маленький жёлтый стикер на зеркале горел в утреннем свете, отпечатываясь в памяти черными чернилами и коротким «Час дня. Доктор Калверт». Ах да, он уже и забыл, что сегодня стоило снова заглянуть на этот бесполезный приём, из которого Уильям вынес классическое «Во всех наших проблемах виноваты родители». Он и сам выучил это довольно давно – но поговорить с кем-то, кто не будет агрессивно давить на тебя хотя бы пять минут, оказалось полезно. Да и лекарство Уилл сам себе выписать не мог – он всего лишь хирург и вырезать душу, или же ее остатки, просто не был в состоянии.

Кажется, с того момента, как Алан Маккензи снова ворвался в его жизнь, прошло чуть больше недели – другой жёлтый стикер, уныло отклеившийся одним концом с налипшим на него пылью и пухом, напоминал сходить на кладбище. Уильям смотрел на него несколько долгих мгновений, прежде чем с остервенением сорвать и бросить в мусорку под ногой, попутно зацепив и едва не опрокинув ее. Уилл хотел бы сказать, что лечение ему помогает, но ни таблетки, которые он жадно глотал в надежде, что милый доктор Калверт наконец увеличит ему дозу или выпишет что-то посильней старого доброго прозака, ни задушевные разговоры не помогали, когда каждый день в твоей гостиной ошивался Алан Маккензи.

Кажется, он вообще не спал. Хотя с чего Уильям решил, что он должен?

Гостиная встретила Уилла надрывными завываниями какой-то полной женщины на экране, а Алан, заметив его появление в дверях, тут же переключил на канал с обнажёнными женщинами, пробуждая в Уилле желание отключить у себя кабельное. Авось тогда Алан и сам съедет обратно в своё жилье.

– О, ты сегодня рано! – Алан просиял, как новенький цент, оглянувшись на Уильяма и перекинув руку через спинку дивана.

Уилл нахмурился, коротко хмыкнул и, собирая разбросанные по полу вещи, прошаркал к кухне.

– А ты, как я погляжу, даже не ложился.

– Помято выглядишь. Ты сегодня вообще спал? – Алан и сам знал, что заснуть под идиллическое сопрано некоторых женщин было просто невозможно. – Или снова сидел, уткнувшись в свои медицинские журналы, как будто за два дня человеческая анатомия поменяется?

– У меня бессонница. – Уилл швырнул вещи в плетёную корзину у окна, схватил со стола стакан и, дёрнув кран, плеснул в него воды. – И постоянное желание взять отпуск, съездить на Ниагару и скинуться с одного из водопадов. – Он резко развернулся, опершись бедром о столешницу, и опрокинул в себя все до последней капли. – Как думаешь, кому придётся разбираться с моим телом: канадцам или нашим?

Алан ответил не сразу. Он помедлил с таким выражением, словно прикидывал в голове возможные варианты, а затем оскалился, не глядя перещёлкивая каналы.

– Я думаю, что тебя поболтает, как в стиральной машинке, ты начнёшь жалеть, что все это задумал, и вспоминать, что я был прав, сказав, что убить тебя, могу только я. Ты ведь уже не раз проверял, да? – его серые, почти бесцветные глаза опасно блеснули в утренних сумерках гостиной, а затем его лицо просветлело, черты смягчились, и он кивнул на валяющуюся на столе картонную коробку. – Съешь пиццу – станет легче.

Алан Маккензи даже не пытался сделать вид, что ему было жаль нагло жить в квартире Уилла. Как не пытался сделать правдоподобный вид, будто он действительно скорбит по погибшей дочери. От одного воспоминания о минувших похоронах Уильяму хотелось пробить головой стену в накатывающем приступе стыда, но сейчас все, что он смог сделать, это устало приподнять бровь, сделать несколько глубоких вздохов и, опустив стакан на дно раковины, отправиться дальше собирать разбросанные вещи.

Пнув по дороге пылесос, Уилл удовлетворённо отметил, как тот зажужжал и, несколько раз пронзительно пикнув, отправился в путешествие по квартире, собирая в себя попадающийся мусор, пыль и обёртки. Алан хмыкнул, закинув ноги на журнальный столик, и жестом попросил принести ему еще один кусочек пиццы. Закатив глаза, Уильям все же выполнил просьбу: бросил на колени Алану всю коробку, пропитавшуюся масляными пятнами. Возмущение Маккензи ласкало слух – Уилл знал, что ему ничего за это не будет, а потому, бесцеремонно скинув ноги Алана со стола, сложил разбросанные журналы в ровные стопки и смахнул пыль на пол, где ее все равно всосёт маленький помощник.

– Ты мог хотя бы прибирать за собой.

– Не дави на меня, – Алан ткнул в него куском пиццы. – У меня траур.

– Только не пытайся сказать, что будешь торчать у меня еще тридцать три дня.

– Нет, думаю, это будет чуть дольше.

Обворожительно наглая улыбка Алана была его беспроигрышным вариантом заставить Уилла делать то, что хочет Маккензи. Если не считать выворачивающихся наизнанку органов, кровавой пены на губах и сломанных костей, которыми Алан доносил обычно высшую степень своего недовольства. К счастью для Уилла, он испытал на себе только первые два способа, а в последние несколько десятков лет по какой-то неведомой причине это существо на его диване, которое всегда звало себя Аланом, пребывало в слишком хорошем расположении духа, предпочитая перекидываться колкостями, а не ножами, пулями и умерщвляющими все живое взглядами.

Нет, Алан Маккензи и мухи не обидит. Если та, конечно, будет приносить ему еду и ездить на другой конец города в три утра после тридцатишестичасовой смены посмотреть подобранного на улице щеночка.

И все же Уильям решительно не понимал, почему именно он должен страдать за грехи человечества и собственные ошибки молодости.

– Неужели ты уже успел все запачкать своим присутствием в своей квартире, что ошиваешься тут? – выровняв завалившиеся набок книги в стеллаже, Уилл наконец устало рухнул в глубокое мягкое кресло и потёр переносицу.

Алан поджал губы. Рука с зажатым в ней куском пиццы бессильно упала на колени, и он перевёл на Уильяма застекленевший взгляд пустых глаз. Кажется, именно так для него выглядела скорбь: его и без того светлые глаза потянулись молочно-розовой плёнкой, за которой разглядеть можно было только тёмную, почти черную окантовку радужки. Он смотрел на Уильяма долго и, кажется, не дышал.

– Там скучно, – он попытался разомкнуть губы Уилла, чтобы это произнести, но тот собрал все оставшиеся силы, чтобы упрямо мотнуть головой и заставить Алана произносить эти слова вслух самостоятельно. – Эйлин умерла – и теперь мне там слишком одиноко и грустно.

– Ну а тут, конечно, очень весело, – насмешливо хмыкнул Уилл, запрокинув голову на спинку кресла.

– Тут есть ты. – Уголки губ Алана дёрнулись в подобии улыбки, и он, отсалютовав Уиллу куском пиццы, свернул его в трубочку и за один раз откусил половину, продолжив с набитым ртом: – И твоё бесконечное нытье, что я не убираюсь в доме. Меня это забавляет.

– Алан, с похорон прошла неделя. Если ты думаешь, что я и дальше буду терпеть тебя в своём доме – ты сильно ошибаешься.

– Ты терпел меня до этого три года. С перерывом на двухгодичный обед. Как будто тебе не нравится со мной жить! – сглотнув, искренне удивился Маккензи, сведя к переносице светлые брови.

Руки сжались в кулаки, и Уилл, подскочив на ноги, навис над Аланом.

– Алан. Я. Хочу. Личное. Пространство.

Это определённо должно было произвести на неожиданного постояльца квартиры нужное впечатление, но Алан только с безразличным видом дожевал остаток своего куска и, махнув рукой в сторону спален, парировал:

– У тебя есть своя комната! Этого мало?

– Ты создал целый мир, чтобы это было твоим личным пространством, – будь у Уильяма силы, он запрыгал бы по комнате, в красках описывая Алану все то, что было в его распоряжении, но вместо этого он мог только стоять и размахивать над головой руками, пытаясь донести всего одну единственную мысль. – А мне предлагаешь довольствоваться комнатой?

– У нас разные весовые категории, мой дорогой Уилл. Весь этот мир – моя личная комната. Правда я давно не делал в ней ремонт.

Искренность, с которой Алан говорил, всегда подкупала. Он действительно верил в то, что произносил, и переубедить его удалось лишь однажды, когда он захотел завести еще и собаку. Пришлось напомнить, что у него уже есть ребёнок и друг, в чьей квартире он живёт и который не хочет выслушивать жалобы от соседей из-за домашней живности. К счастью для Уилла, это действительно сработало, но порой он начинал думать, что уж лучше бы в гостиной жила собака, а не Алан Маккензи.

Собака, по крайней мере, понимает слово «нет».

В последний раз всплеснув руками, Уилл запустил пальцы в волосы, пропуская между ними тёмный пряди и взъерошивая. Если в этом мире и было что-то постоянное, так это то, с каким спокойствием Алан Маккензи воспринимал происходящее вокруг него. Если только оно не касалось… её. К удивлению Уильяма, на этот раз Алан еще ни разу не заикнулся про причину своего приезда в город, говоря, что его просто пригласили на работу. Впрочем, верить человеку в футболке с надписью «Режиссёр сосатб» было бы крайней степенью неразумности, поэтому Уилл просто ждал, когда друг сам все расскажет. Увы, Алан молчал, подшучивал над Уильямом и продолжал делать вид, что его ничего больше не беспокоит.

Отпихнув ногой вывалившиеся из-под дивана носки, Уильям обошёл его и направился в коридор с твёрдым намерением пойти прогуляться, но остановился, услышав слабый оклик Алана.

– Уилл, мне кажется, у тебя депрессия, – Маккензи снова оглянулся, но на этот раз только немного повернул голову, глядя на Уильяма в профиль из-за плеча. – Сходил бы ты к врачу.

– И что натолкнуло тебя на такие мысли? – Уилл сложил на груди руки. – Банка прозака в шкафчике над раковиной или мой внешний вид?

Алан слабо ухмыльнулся.

– Нет. Твоё новое тату. К слову, оно тебе идёт. Я уж думал, ты набьёшь одинокого волка или розочку на пояснице. Но ты оставил мне веру в человечество, – едко отозвался Алан, уворачиваясь от брошенной в него небольшой подушки с одного из стоящих рядом с Уиллом стульев.

Для этого утра Уильям уже превысил свою норму общения с Маккензи, а значит, нужно было срочно выбираться из ставшей невыносимо душной с ухода Эйлин квартиры. Почему-то, даже когда они жили тут втроём, ютясь в двух комнатах, на Уилла никогда не давили эти стены, а фотографии на комоде не корчили рожицы, словно живые. Сейчас же каждый уголок напоминал ему о той, что больше никогда не зайдёт к нему в кабинет и не вывалит на голову все скопившиеся за неделю подростковые проблемы, не расскажет об очередном парне или не пожалуется на брата лучшей подруги, что все время донимает её.

Тишина разорвалась сначала негромким вздохом со стороны дивана, а затем осипшим голосом Алана:

– Мне плохо.

Он сидел спиной, но даже так Уильям видел, как осунулись его плечи, как его голова наклонилась, а все тело била мелкая дрожь. Он еще никогда не видел Алана в таком состоянии. И, если признаться честно, предпочёл бы и не наблюдать, как то, что может уничтожить вселенную и человечество, содрогается в невидимых конвульсиях. Алана бил озноб, и Уилл осторожно подошёл к дивану, присев около него на корточки. Острый профиль Маккензи светился в пробивающихся сквозь занавески лучах, приоткрытые губы втягивали сквозь себя воздух, как если бы нос Алана был заложен, а растрепавшиеся волосы слиплись от неожиданного проступившего на лбу пота и упали на прикрытые веки.

– Прости, что? – Уилл дотронулся до его руки, едва не одёрнув ее: до того кожа Алана была горячей.

Но Уильям не имел ни малейшего представления, как помочь.

– Мне очень плохо, Уилл. И я сейчас не пытаюсь давить на жалость. Ты наверняка думаешь, что я только прикрываюсь тем, что меня пригласили сюда по работе, но это действительно так. Мы с… Эйлин приехали, потому что театр хотел увидеть меня на сцене. Но, – Алан тяжело выдохнул и, сжав пальцами переносицу, потёр ее. – Вселенная не терпит вмешательства. Тем более временного. – Он повернул к нему голову, но его глаза все еще смотрели вбок, передвинувшись в глазницах только через несколько секунд, отчего по позвоночнику Уилла пробежали ледяные мурашки, а волоски на шее зашевелились. – Видишь, в каком я состоянии? Я не могу сейчас оставаться один. Я даже не всегда могу контролировать свои глаза. Еще напугаю кого-нибудь. Или распылю. К тому же, когда она в городе.

– Что?

– Она, Уилл, – с раздражением ответил Алан. – Она в городе, я знаю, кто она, и она очень часто оказывается рядом. А это… может плохо на меня влиять. Особенно сейчас.

Он криво усмехнулся и, громко кашлянув, повалился на бок, с жалобным видом протянув Уиллу пустую коробку. Алан Маккензи был невыносим, но даже он заслуживал того, чтобы кто-то принёс ему таблетку жаропонижающего и стакан холодной воды – вот у кого точно не будет проблем в старости от недостатка внимания.

Бросив быстрый взгляд на часы, Уилл вручил Алану пачку таблеток и со звоном опустил стакан на журнальный столик.

– Вот видишь, как бывает полезно разговаривать ртом, правда?

***

В итоге из дома Уильям вышел только в одиннадцать, провозившись несколько часов с лихорадочно бредящим Аланом. Тот напрочь отказывался мерить температуру и тем более пить лекарство, заявляя, что ему это не поможет, и все же удалось скормить почти всю пачку Алану – по подсчётам Уилла этого должно было хватить, чтобы хоть немного сбить температуру. Оставлять горящего Алана дома оказалось боязно, словно это был маленький ребёнок, который в беспамятстве пойдёт и воткнёт столовую серебряную вилку в розетку. Успокаивало только то, что даже это причинит больший вред дому, чем самому Алану Маккензи.

Часы показывали без пяти минут час, когда автобус высадил Уилла на другом конце города перед серо-коричневым офисным центром. Подняться на третий этаж пешком заняло у Уильяма еще две минуты, и он повалился на узкий кожаный диванчик около дверей кабинета, из-за которых доносились голоса. Вслушиваться Уилл не стал, отучая себя от вредной привычки везде и всегда совать свой нос в чужие дела – он уже заработал из-за этого в своё время проблем, – и позволил себе расслабиться на несколько минут. По счастью, предыдущий пациент задержался, обеспечивая колотящемуся сердцу Уилла лишние пять минут спокойствия. Когда же двери открылись, из-за них появилась удивлённая огненно-рыжая макушка доктора.

– Мистер Белл, вы уже пришли! – женщина открыла шире дверь, пропуская мимо себя невысокую клиентку лет сорока. – Проходите. До следующей недели, миссис Морриган!

Кабинет пах ванилью, бергамотом и табаком. Доктор Калверт была миловидной женщиной, и в первую их встречу Уильям дал ей чуть больше тридцати лет, чтобы буквально через два сеанса узнать, что ей далеко за сорок. Впрочем, не Уиллу было судить о возрасте по внешности. Кабинет пах уютом и доверием, которого Уильям всё еще не научился испытывать к людям – последний его порыв закончился тем, что его бросили в одиночестве посреди Парижа без цента в кармане, и это всё еще временами напоминало о себе дёргающимся при звуках французской речи глазом.

– Итак, – доктор Калверт опустилась в кресло рядом с низенькой кушеткой, на которую Уилл недоверчиво покосился (в прошлый раз ее здесь не было), и приветливо похлопала по ней, – на чем мы в прошлый раз закончили?

Смирившись с участью пациента, Уилл опустился на жёсткую поверхность, вытянув ноги, и сложил на груди руки. Куртку он бросил еще на стул у входа, и теперь то и дело слышал доносящуюся приглушенную вибрацию телефона.

– Вы хотели поговорить о моей семье, – кашлянул Уилл, прижимая к губам сжатую в кулак ладонь. – Хотя скорее о моем отце. Вы очень отчётливо на это намекнули, когда мы закончили обсуждать других моих родственников.

– Что ж, – женщина развела руками, как будто ей нечего было возразить, – в таком случае предлагаю начать сразу с этого. Что для вас отец? Какой он человек? Почему вы так сильно избегаете разговоров о нем? Что заставляет вас… скрываться от этой части себя? Ведь в каждом из нас…

– Живёт частичка родителей, – оборвал ее Уильям. – Да, знаю.

Слышать, что кто-то говорит о Генри Белле, как о живом, было неожиданно. Внутри все сжалось, а сердце подпрыгнуло, как на резком подъёме, ударяясь о лёгкие. Горький миндальный привкус налип на язык плотной плёнкой, приклеивая его к нёбу. Или же это сам Уилл удерживал себя от того, чтобы вывернуть наружу остатки своей души этому незнакомому человеку перед ним? Пусть это и был уже, кажется, десятый их сеанс, в первые разы Уильям предпочитал отшучиваться и уклончиво рассказывать о своих сёстрах и матери. Об отце он предпочёл умолчать – и, Алан ему свидетель, Уилл не хотел даже вскользь упоминать имя Генри Белла в стенах этого кабинета.

И все-таки он проболтался.

– Мой отец был… – нехотя начал Уилл и тут же осёкся, подбирая с какого бока будет лучше начать. – Он рос в очень патриархальной семье. Его родители воспитывались в суровое время, и мой отец считал, что его методы воспитания единственно правильные.

– Понимаю, – кивнула доктор Калверт. – После войны время было достаточно тяжёлое. Все молчаливое поколение1 такое, уж поверьте. Да и бэби-бумеры2 не слишком отличаются от них. Мои родители тоже испытали это на себе. Как и многие жители этой страны. В конце концов… до великого поколения3 нам все еще очень далеко, но мы стремимся. Например, разговорами в стенах этого кабинета.

Уилл слабо усмехнулся.

– Да, спасибо за небольшой экскурс в терминологию социологии. Что же до моего отца… – Уилл снова запнулся, медленно выдохнул и продолжил, еще сильнее переплетая пальцы на груди в замок: – Он был суровым, уверенным в себе и деспотичным. По-семейному деспотичным, если вы меня понимаете, доктор.

Женщина снова медленно кивнула, закинула ногу на ногу и обхватила руками колени. Она слушала внимательно, вникала в каждое слово, что выдавливал из себя Уильям. Говорить об отце было невыносимо, и все же он находил в себе силы это сделать.

– Отец всегда был опорой нашей семьи. И я думал, что, когда вырасту, стану таким же. Уверенным в себе, влиятельным и упёртым. В хорошем смысле. Я… правда хотел, чтобы он мной гордился. Я даже ходил в церковь, потому что он сказал, что каждый уважающий себя Белл посещает церковь и ходит на исповедь. – Уилл замолк, ощущая, как глупо сейчас звучат его слова. – Он воспитывал нас, как умел, как воспитывали его, и это… Мой отец умер, доктор Калверт. По моей вине, – уже тише добавил Уилл. – Я этого не хотел. И все же… Я подвёл его. Наверно. Он видел во мне старшего сына и наследника, а я не смог дать ему ни того, ни другого. Я даже не смог жениться, чтобы загладить свою вину перед родителями.

– Уверена, у вас все еще впереди, – улыбнулась доктор. – Вы достаточно молоды. Но брак это не попытка извиниться. Это осознанный выбор, а не способ управления людьми. Надеюсь, вы это хорошо понимаете.

– Да, доктор. Но иногда мы вынуждены делать то, чего не хотим.

«И любить не тех, кого хотим», – фыркнул голос в его голове, и Уильям едва сдержался, чтобы не закатить глаза.

«Я не лезу в твою жизнь, и ты не лезь…»

«Мне скучно. Ненавижу быть беспомощным», – прокряхтел Алан, просачиваясь в каждую мысль Уильяма, копошась в ней своими длинными вездесущими пальцами и вытаскивая на свет все самое интересное.

«Если тебе вдруг полегчало, можешь убраться в доме.»

Уильям знал, что это сработает. Это срабатывало каждый раз: стоило только заикнуться о том, что пора сметать пыль и вытаскивать на божий свет пылесос, как Алан делал большие испуганные глаза и вопрошал, за что Уилл так его ненавидит. Вот и сейчас вместо ехидных комментариев в голове воцарилась тишина и ни одно чувство, развившееся за эти годы, не выдавало присутствия Алана. Кажется, он обиделся.

– Когда отец умер, я остался единственным, кто мог поддерживать нашу семью на плаву. Им пришлось продать старый дом и переехать в пригород, поближе к сестре. Её муж работ… работает в банке. Достаточно успешно, но этого все равно недостаточно, чтобы прокормить семью из десяти ртов. – Уилл закатил глаза, словно считая что-то в уме. – Если я никого не забыл посчитать. Возможно, даже больше.

Доктор Калверт молчала долго. Она смотрела на Уилла, словно пыталась пробраться в его голову, как Алан, и считать все страхи и воспоминания. Она раскачивалась вперёд-назад, все так же обхватывая руками колено, и негромко напевала под нос рождественскую мелодию, заставлявшую все внутри Уилла холодеть – именно эта песня играла по хрипящему колеблющимися частотами радио в ночь её смерти.