Дежурный после полуночи

Алексей Шаронов

Дежурный после полуночи

Главное достижение любой цивилизации – её гибель

Глава первая

Всего лишь история

Первые взрывы прогремели 23 мая. Яркие вспышки в небесах в мгновение ока затмили всю историю человечества. Половина мира тонула в огне, а в саду было так спокойно. Ох, мой старый садик: пруд, высыхающий почти до дна каждый июль; яблони, посаженные ещё дедом; выгоревший на солнце домик и просевший в землю сарай. Сколько раз я перелазил через тот дощатый забор, ленясь пройти пару лишних метров до калитки. Сколько раз нырял в кучу скошенной травы у колодца…

Мы не получили никаких известий или оповещений – связь пропала раньше. Обычное дело для глубинки, лишь Ольга Семёновна бродила по улице, ворча, что не сможет посмотреть новости перед сном. Облака отдавали розоватым заревом, ветер резвился среди зарослей борщевика в поле. Соседский мальчишка всё пытался уговорить седого пса вылезти из будки и принести палку. Похолодало. Я отправился в дом, растопил печку и невольно уснул. Назавтра предстояло вывезти старую мебель, вычистить чердак и договориться о перекладке крыши.

Настойчивые удары в дверь вырвали меня прямиком из кошмарного зачёта по фармакологии. Столько лет, а мне всё ещё снятся экзамены. Точнее, снились. Едва продрав глаза и поднявшись с дивана, я щёлкнул выключателем. По-прежнему темнота: электричества не было. К нетерпеливым ударам добавился испуганный женский голос: «Николай, откройте, это Людмила!» Её муж поехал выяснить, почему деревня осталась без света, и вернулся мертвенно бледным. Через четверть часа почти все жители собрались в центре селения: в свете фар стояло около полусотни человек. Кто-то, даже не дослушав, махнул рукой и ушёл домой. Татьяна кричала, что её муж набьёт всем морды за такие шутки. Дмитрий судорожно пытался дозвониться до сына и внуков. Будь на улице светлее, мы бы заметили на горизонте чёрные столбы, устремлённые в небо, словно руки Атланта. Наши склоки и крики прервал армейский бобик с пареньком-рядовым за рулём. Мальчонке едва стукнуло восемнадцать, лишь неделю назад успел дать присягу. Как же его звали… Миша? Митя? Точно что-то на «М». В общем, Миша был единственным в ближайшей части, кто знал здешнюю глухомань и при этом умел водить. Его дыхание было таким тяжёлым и прерывистым, будто бежал к нам на своих двоих. Всё спрашивал, ловит ли у кого-то из нас сеть, чтобы позвонить родителям. Что в действительности произошло, юноша нам так и не сказал: полагаю, он и сам тогда ничего толком не понимал. Нам передали распоряжение об эвакуации и приказали срочно направляться в ближайший пункт сбора.

Полигон, построенный ещё в шестидесятых, встретил меня белыми огнями прожекторов и строгими рядами зелёных палаток. Сотни взволнованных гражданских стояли в очередях, подобно цепочкам муравьёв. Любые попытки разузнать хоть что-то у солдат, из раза в раз пресекались заевшей пластинкой: «Проходите на регистрацию, дальше вам скажут, что делать». Тут и там звучали предположения о случившемся: «Да я зуб даю, это Балаковская!» – «Господи, что же теперь будет?!» – «Да у них никогда не хватило бы духу напасть!» Матери крепко прижимали к себе сонных детей, а за проволочным забором скулили оставленные на привязи животные. То и дело подъезжали новые машины, пополняя нашу бетонно-брезентовую колонию. К рассвету она насчитывала уже несколько тысяч человек. Передо мной стоял механик из Сосновки с женой и двумя дочерями, позади – одинокий скорняк с огромным походным рюкзаком, набитым башмаками. Неугомонный был мужик, всё норовился продать окружающим пару оксфордов, несмотря на многократные отказы.

Проведённая на ногах ночь заменила страх усталостью. Даже мальчишки-солдаты еле сдерживали зевоту и, не глядя на подошедшего, монотонно называли эшелон, номер колонны, время отправления и пункт назначения. Прошедшие регистрацию облегчённо выдыхали, ошибочно полагая, что худшее позади. Когда достаточно посветлело, мы увидели вдалеке огромные чёрные облака: одно на севере, пару на юге и почти полностью залитое тьмой небо на западе. Толпа начала сходить с ума, отовсюду послышались вопли и плач. Одни рванули к машинам, другие – в истерике попадали на землю. Кто-то просто безумно визжал и обвинял во всём не менее испуганных военных. Раздались предупредительные выстрелы. Когда беспорядок прекратился, нам, наконец, рассказали то немногое, что вообще было известно.

Большинство гражданских отправили в Пензу, а меня по долгу профессии – прямиком к ближайшей поражённой зоне: Тамбову. Красивый был город. Помню, на первом курсе катались туда, в дом Вернадского, а потом ещё у волка фотографировались – жаль не распечатал. Впрочем, до цели мы так и не доехали: всю область уже накрыло излучением. Всего ночь с момента взрыва, а уже двести миллизиверт в час на сто восемьдесят километров вокруг – сунешь нос и получишь лучевую за полдня. Тем не менее, я оказался редким счастливчиком с того полигона: Пензу накрыло облаком через трое суток.

Прошла неделя. Почти каждый город превратился в разрастающуюся по карте опухоль. Всё южнее Перми и Нижнего оказалось затоплено радиацией. Мы еле успели уехать на север, попутно подбирая кого только могли по пути. Сперва пытались эвакуировать пригороды, но лишь теряли людей. Ребята уезжали группами по двадцать, тридцать машин и просто пропадали. Излучение напрочь убивало любую связь. Даже защищённое военное оборудование работало чёрт-те как, стоило въехать в зону поражения. На девятый день из Саранска вернулось два автобуса, посланных днём ранее. Они привезли сорок трупов и тридцать одного выжившего. Большинство не дотянули до вечера. Среди них был Иосиф – слепой старичок, который встретил взрыв на террасе за поливкой цветов. Весь перебинтованный после осколков стекла, лежал передо мной на носилках и не замолкал ни на минуту. Он лишился зрения больше двадцати лет назад, но клялся, что за мгновение до удара видел огромный сияющий шар в небесах, будто «господь даровал людям второе солнце». Говорил, что у нас с его сыном совершенно одинаковые голоса, всё просил позвать того с дочкой. Их тоже привезли, но уже в числе тех сорока. Десятый день стал последним. Радиация пожирала всё вокруг, запирая нас в кольцо. Нужно было либо спасаться, либо оставаться умирать. И мы сбежали, даже не дождавшись уехавших групп.

Наш лагерь встал в трёхстах километрах западнее Кирова. Уехали бы ещё дальше, но грузовики жрали уйму топлива – шесть из восьми бензовозов уже опустели. Жизнь покинула здешние края давным-давно. Сплошные торфяные болота, непроходимые леса и безлюдные деревни. Отсюда никого не эвакуировали: насквозь прогнившие, полуразрушенные домики пустовали уже не первый год. Воинская часть времён перестройки встретила нас холодными бетонными строениями и заросшим сорняками плацом. У нас было двести двенадцать солдат, сто шестьдесят из которых – срочники, три врача, пять фельдшеров и полторы тысячи гражданских. Выжившие либо вовсе не попали под излучение, либо получили недостаточную для серьёзных последствий дозу. Мы временно спаслись от радиации, но застряли в этом богом забытом захолустье.

Спустя несколько дней, благодаря радиовышке, военным удалось связаться с другими уцелевшими. По их словам, нашлось около сотни групп, насчитывающих два миллиона гражданских, разбросанных от Белого моря до Енисея. Многие оказались даже в более плачевной ситуации чем мы: одним катастрофически не хватало еды, у других закончились топливо и лекарства. С запада страны сообщали о сильнейшем фоне над Европой и Прибалтикой, а на востоке вовсе царила гробовая тишина.

Пока солдаты думали над дальнейшим планом, нас настигла новая беда. Радиация ещё не успела поразить подземные реки, и у нас была вода, но о полноценной гигиене можно было забыть. Постоянные дожди, шквальные ночные ветра, болотистая местность и антисанитария привели к болезням. Сперва слегли старики с обычной простудой – с этим мы справились. Следом начались первые случаи пневмонии. Особенно тяжко пришлось детям. Бытует мнение, что молодой организм легко справляется с недугом. Так и есть: при наличии хорошей еды и тёплой постели. У нас же были сухие пайки, водянистая похлёбка и спальные мешки на холодном бетоне. Вчера умерла женщина, ей даже не было шестидесяти. Её лихорадило пять дней, она плакала и бредила так громко, что соседи по лазарету грозились выкинуть её на улицу. У неё осталась внучка – светлейшее создание восьми лет отроду. Едва окончила второй класс, а в шахматы добрую половину лагеря обыграет. Родители отправили её в деревню к бабушке за день до… Мы не любим говорить о случившемся. Люди предпочли сосредоточиться на выживании. Теперь вопрос «Что же нам делать?!» звучит куда чаще любой другой фразы. Я слышу его постоянно: когда обхожу больных, обедаю или хотя бы пытаюсь поспать. Всё это похоже на какой-то кошмар, где ты не в состоянии убежать от монстра, а попытки отбиться пресекаются ватными кулаками. Хорошо, хоть мама его не застала.

С момента взрывов прошло три недели. Небо затянуло тучами, сажей и пеплом. На улице всего шесть градусов, уже почти полночь – скоро моя смена. Ветер бьётся о стенку палатки, слышен слабый треск костра в бочке снаружи. Походный фонарь отдаёт ледяным белым светом, но это лучше, чем сидеть в темноте. Джоконда и Венера, скорее всего, покоятся под обломками Лувра. Нам больше никогда не посетить собор Санта-Мария, да и большинство книг навсегда потеряны в огне. История богата на трагедии и утраты, но человечество раз за разом восстаёт из пепла. Надеюсь, в этот раз будет также. Я пишу эту хронику потому что вы должны знать о произошедшем из первых уст. В детстве я часто расспрашивал деда о войне, которую он застал ещё совсем в детстве, но он никогда толком ничего не рассказывал. Старик вечно уклонялся от ответов и отшучивался. Я же себе такую роскошь позволить не могу. Меня уже давно не будет в живых, когда люди смогут вновь искупаться в Чёрном море или возделать почву под Москвой. Да что уж, скорее всего, меня нет, даже, когда вы читаете эти строки.

Однажды Эйнштейн сказал, что человеческая наука слишком быстро обогнала духовное развитие и теперь у нас есть управляемые ракеты в руках неуправляемых людей. По сему, молю вас, мой читатель: донесите историю о том, что случилось до своих детей, а они пусть донесут ее до ваших внуков. И если наши труды хотя бы на йоту помешают подобному ужасу повториться – тогда мы с вами не имеем права молчать.

18 июня, Н. Небоходов

***

От тусклого освещения заболели глаза. Николай отложил ручку и убрал тетрадь во внутренний карман пальто. Брезентовая пола отодвинулась, в палатку зашёл сутулый худощавый парень и, махнув рукой в знак приветствия, рухнул на спальный мешок. С минуту переведя дух, вошедший принялся стягивать ботинки. Будильник на часах пропиликал полночь.

– Как там дела? – поднявшись на ноги, поинтересовался Николай.

– Осталось трое: Людмила, Анатолий Михайлович и Серёга из восьмой. Остальным лучше, вроде…

– Хорошо. Семь-восемь дней и всё. Что с поставкой? Видел Калинина?

– Шутишь? Я еле поесть успел и то час назад.

– Ладно, отсыпайся, – оставив товарища, мужчина надел ранец и вышел наружу. Путь до импровизированной медчасти пролегал почти через весь лагерь. Затянутое завесой облаков небо казалось чёрным покрывалом, света едва хватало, чтобы видеть дорогу. Ветер разносил запах озона. Затёкшую голень неприятно покалывало. Несмотря на поздний час, из палаток доносились оживлённые разговоры, а в центре селения, вокруг кострища, собралось три десятка весельчаков, горланящих под гитару любимые народные.

– Эй, док! Эй! – крикнул один из певунов и, вскочив, бросился навстречу. – Как хорошо, что мы с вами пересеклись.

– Ага, здравствуй, – не останавливаясь, продолжил свой путь Николай.

– Собственно, я насчёт лекарств. Говорят, вам особый запас выдали.

– И кто же говорит? – кинув мимолётный взгляд, поинтересовался врач.

– Да просто… люди, – голос мужичка нервно подрагивал, а на залысине проступил пот, – Мне бы это, ибупрофенчика пачечку.

– Я тебе уже сказал, жаропонижающее – для крайних случаев, а у твоего брата обычная простуда. Не выпускай его шляться под дождём и оклемается.

– Да, я всё понимаю, док, но ему очень хреново. Пару часов назад только уснул, до этого почти тридцать девять было, – упрашивающий сложил руки в молитве и почти лез под ноги. – Мы же свои, никому не скажем. Дай пачечку, ну будь человеком!

– Знаешь же, что нельзя, – Николай остановился и призадумался. – Максимум, что я могу – прийти осмотреть его, как закончу основной обход. Если всё окажется так плохо, как ты говоришь – попробую выбить для него лекарство, ладно?

– Да, да, хорошо, спасибо, Коленька! – мужичок кинулся обниматься, попутно пропихивая что-то в карман доктора, после чего быстро ретировался. Подарком оказалась пачка батареек.

Медчасть представляла собой бывшую армейскую столовую: небольшое одноэтажное здание на возвышенности, усеянное безвкусной бежевой плиткой, да рассохшимися оконными рамами. Больные лежали на немногочисленных раскладушках и самодельных матрасах прямо в обеденном зале. Главным блюдом были капельницы с антибиотиками, а в качестве гарнира – уколы прокаина. Поднявшись по бетонным ступеням крыльца и пройдя мимо выцветшего агитационного плаката, Николай зашёл в здание. Больные мирно спали, прерывая тишину сопением и храпом. На дежурном посту царила темнота и пустота. С кухни же донеслись плохо сдерживаемый смех и периодически прорывающийся кашель. Отворив дверь, врач увидел двоих фельдшеров и четверых пациентов, рассевшихся перед экраном ноутбука, словно в кинотеатре. Одна из зрительниц закрывала рот рукой, стараясь не расхохотаться во весь голос, другой – тяжело дышал и хрипел, пытаясь набрать в лёгкие воздух. Третий хлопал второго по плечу, приговаривая: «Держись, тебе нельзя смеяться». Красный, как помидор мужчина утвердительно кивал, утирая слёзы и слюни.

– Ну и какого вы тут устроили? – Николай застыл в проходе, уставившись на творящийся сюр. – У вас пациенты одни лежат!

– Да нормально всё, они спят. Зато у нас сегодня праздник! – один из медиков указал на ноутбук. – Дочь зарядила где-то, а у меня фильмов накачено столько, что десять лет смотреть можно.

– Аккумулятора хватит ещё часа на три. Успеем и вторую часть посмотреть! – подхватил другой.

– Лучше третью сразу, – встрял отдышавшийся краснолицый.

– Согласен, вторая – так себе.

– Док, садитесь к нам, Дима подвинется.

– Тут ещё даже не середина, мы расскажем, что было.

– Слушай, у тебя есть что-то из детективов? Может, лучше их посмотрим?

– Блин, а нет часом нашей классики? Гайдая бы сейчас глянуть…

Николай прикрыл глаза и потёр переносицу. В висках начало неприятно стрелять. Не такой мужчина представлял себе сегодняшнюю смену. Откровенно говоря, он не представлял её вовсе, но, если бы и представлял – то точно иной. Врач молча закрыл дверь и вернулся в главный зал. Усевшись на раскладной стул за дежурной стойкой, он достал из рюкзака полутёплый термос и налил чай в крышку-чашку, как сбоку послышались шаги.

– Ты не думай, что мы их оставили, – виновато подошедший медик указал на спящих пациентов. – Постоянно ходили проверяли по очереди.

– Уверен, Калинина бы устроил такой ответ, – Николай усмехнулся, припоминая визгливый голос старого борова.

– Да, пожалуй… Хочешь подремать? Я подменю!

– Не стоит, – мужчина сделал очередной терпкий глоток.

Повисло натянутое молчание. Фельдшер ещё с полминуты постоял в нерешительности и развернувшись, шаркая по кафелю, направился в сторону кухни.

– Погоди, – окликнул уходящего Николай. – Где твоя дочь зарядила аккумулятор? Все генераторы и топливо у военных.

– Не расспрашивал, а что? – нахмурился медик.

– Узнай и будем квиты.

– Ты же не собираешься сдать? – в голосе мужичка послышались нотки испуга.

– О да, уже бегу в штаб, – Николай состроил карикатурно злобное лицо и вновь отпил из крышки. – Само собой – нет.

– Хорошо. Я выясню, – всё ещё с толикой недоверия кивнул фельдшер.

Время перевалило за четыре. Облака на востоке начали отдавать лёгким светом, но помещение всё ещё хранило ночную тяжесть. Термос давно опустел, несмотря на безобразный вкус чая. В сон тянуло сильнее обычного. Попытка почитать провалилась, за последний час в голове не отложилось ни слова. Зрители кинопоказа два часа как разошлись по койкам: батарея на ноутбуке села прямо посреди фильма. Казалось, прошла целая вечность, но до конца смены оставалось ещё целых восемь часов. «Доктор. Доктор», – послышался едва различимый испуганный голосок. Николай подскочил со стула и, мигом преодолев половину зала, сел на корточки у поскрипывающей раскладушки, на которой лежала укутанная в одеяло девочка девяти лет.

– Доброе утро, Олечка. Что-то болит?

– Не-а, – на секунду призадумавшись, замотала головой малышка. – Где мама?

– Ещё очень рано, мама спит. Она придёт к тебе утром, хорошо?

– Ладно… – Оля с любопытством посмотрела на врача. – А как у меня дела?

– Ну, давай проверим, – Николай прочитал вечерние записи коллег в карте, измерил пульс и давление, послушал лёгкие стетоскопом и, наконец, победно улыбнулся. – Всё хорошо, ты – большая умница. Воспаление спадает, сердце у тебя, как у космонавта, температура выше тридцати восьми уже два дня не поднимается. Так что не грусти, а лучше – засыпай. Через пару недель будете с мамой снова вышивкой заниматься.

– Вязать. Мы не вышиваем, а вяжем, – зевая, поправила девочка. – А вы мне расскажете про барашка Басю?

– Опять про Басю? – удивлённо вскинув брови, Николай расплылся в умилительной улыбке. – Как пожелаете, принцесса. Но неужели она тебе до сих пор не надоела?

– Я каждый раз засыпаю, когда он взбирается на гору, – расстроенно насупилась Оля. – Так и не знаю, чем там всё заканчивается!

– Ты ещё долго держалась, я в детстве всегда засыпал, когда он плыл по озеру, – усмехнулся доктор, вспомнив уютные вечера у бабушки. – Что ж, тогда продолжим, где остановились… Бася, наконец, добрался до пещеры и, зайдя в неё, увидел спящего среди куч золота могучего дракона. Наш малыш попытался аккуратно пробраться к сокровищам, но так как Бася был барашком, его копытца очень громко стучали по каменному полу пещеры, и дракон проснулся! Открыв глаза, ящер недовольно нахмурился, поднялся на все четыре лапы и, возвысившись над незваным гостем, громко зарычал! – со стоящей неподалёку койки донесся чей-то громогласный храп. – Вот примерно так он и зарычал!

Девочка с улыбкой до ушей закашлялась, подавившись смехом. Николай взволнованно помрачнел и прервался: – Так, пожалуй, хватит на сегодня, тебе ещё нужно отдыхать.

– Я больше не буду, честно-честно! Расскажите, что дальше было!

– Обещаешь? – театрально сощурился врач.

– Угу, – убедительно закивала Оля.

– Ну ладно… – всё же согласно ухмыльнулся мужчина. – Но потом сразу спать!

Девчушка довольно перевернулась на другой бок.

– Бася уже было подумал, что дракон хочет его слопать и приготовился биться, выставив вперёд свои ещё не доросшие рожки. Однако вместо того, чтобы пообедать барашком, дракон принялся жаловаться тому на жуткие боли в шее из-за неудобной каменной пещеры, где даже толком негде было нормально прилечь. В итоге, Бася и дракон, которого, кстати, звали Кромвилус шестой заключили сделку: барашек получил большущий мешок золота для своей деревни, а ящер – удобнейшую подушку из натуральной шерсти. Дракон лёг дальше спать и у него больше никогда не болела шея, а довольный подстриженный Бася налегке отправился домой к друзьям, чтобы заплатить за новую мельницу! – закончив рассказ, Николай взглянул на девочку: та уже во всю мирно сопела, провалившись в сон. Врач тихо выдохнул и, поправив одеяло, вышел на крыльцо. Землю покрывал плотный туман, весь лагерь будто стоял на облаке. По периметру, волоча ноги, ходили солдаты-караульные, а от потухшего кострища тянулась струйка дыма. Глубокий вдох – сырость и холод. Лицо сразу же начало ощущаться липким и грязным.

Утренний обход длился с восьми до девяти. Ночью обошлось без неприятностей. Большинство пациентов успешно шли на поправку и уже грезили о возвращении в лагерь, никому не доставляло радости лежать среди оравы незнакомцев. С наступлением десяти часов тихий лазарет преобразился в шумный базар: пришли посетители. Все переговаривались, обнимались, смеялись и, конечно, жаловались. Одному жёстко спится и затекает спина, на второго наступили в темноте, а третий, пойдя ночью в туалет, споткнулся о второго и отбил мизинец. Николай сидел на своём посту, с ироничной улыбкой созерцая сей социальный хаос. Сна не осталось ни в одном глазу. Мысли о работе то и дело перескакивали на воспоминания, городские пейзажи, интерьер родной квартиры и яркие моменты прошлой жизни. Поток размышлений оказался прерван угрюмым мужчиной, резко подошедшим к стойке и агрессивно предъявившим: – Вы как с моей женой обращаетесь?!

– Вася, не надо! Всё правда нормально! – кричала вдогонку мужу женщина из зала. Слова не возымели эффекта, Василий сверлил доктора разгневанным взглядом. Пациенты навострили уши и затихли, вслушиваясь в перепалку. Николай встал со стула и, выпрямив ноющую спину, поравнялся с мужчиной: – Вас что-то не устраивает?

– О, меня не устраивает много чего, но конкретно сейчас то, что у моей жены нет кровати!

– Её много у кого нет, – врач очертил помещение рукой.

– А меня это не колышет! – ещё сильнее вытаращился скандалист.

– Пойдём, поговорим снаружи, – заметив любопытные взгляды, Николай направился на улицу. И только стоило мужчинам покинуть медицинскую вотчину, как на врача тут же обрушился поток сквернословий.

– Она лежит на полу! Я требую, чтобы мою жену положили на кровать!

– И где вы мне предлагаете достать её? – уличный холод вернул ночную усталость и сонную резь в глазах.

– Моя жена не будет спать на полу! – совсем распалившийся мужчина принялся ходить взад-вперёд.

– Да нет у нас кроватей, оглянитесь! Чего вы хотите от меня? Чтобы я скинул вон того мальчика, – всё же не выдержал Николай и, повысив голос, указал на тринадцатилетнего паренька за окном. – И положил вашу жену?!

– Даша, она – инженер. А кто эти? – Василий на мгновение замялся, бросив взгляд на ребёнка. – Я всё сказал, док. Моя жена не должна спать на полу. Делай что хочешь!

– Твоя жена получит кровать, только если ты сам её сколотишь, – холодно отрезал врач, выпрямляя ссутулившуюся спину.

– Если с ней что-то случится – я тебя… – скандалист пренебрежительно цокнул, резко отстранился и, гневно чертыхаясь себе под нос, вернулся в зал к супруге. Николай устало покачал головой и уже сделал шаг к медчасти, как вдруг завидел группу военных с тучным офицером во главе.

Со слов особо болтливых сослуживцев, Фёдор Калинин был человеком одной должности. Пришедший в армию в конце восьмидесятых, на заре перемен, он олицетворял ту самую пору, когда в один миг можно было как подняться на вершину, так и рухнуть в небытие. К середине девяностых, вопреки всем правилам, Калинин дослужился до звания полковника, но после некого инцидента остался без малейших перспектив. С тех пор время для него остановилось на месте. Застряв в должности на двадцать лет, он закостенел, оскотинился и бросил любые попытки хоть как-то двигаться по жизни. Работавшие с ним утверждали, что и декаду назад его взгляды и вкусы один в один совпадали с сегодняшними. Единственное, что менялось – размер покупаемых брюк.

– О! Небоходов! – натужно улыбнувшись, саркастично распахнул руки полковник. – Что на этот раз?

– Вы не ответили ни на один мой запрос за последние три дня, – Николай утёр лоб после небольшой пробежки.

– Ну, не обессудь, дела. Так чего хотел? – всё ещё сохраняя пугающую ухмылку, вопросительно посмотрел военный.

– У нас заканчиваются антибиотики и жаропонижающее. Того, что есть, хватит только на три дня.

– Ну, никаких новых запасов у нас нет: парни до сих пор не вернулись, – мужчина почесал небритую щетину. – Да и вряд ли уцелевшие сёла окажутся набиты лекарствами.

– Ладно, – нахмурился врач, прикидывая расход запасов. – Но у нас была ещё одна не распакованная партия.

– Видишь ли, какое дело… Нет её – утеряна, – Калинин сделал излишне долгую паузу и обескураженно пожал плечами. – Так что ничем не могу помочь.

– Что значит утеряна? – застыл Николай. Разум отказывался воспринимать новость, будто только что узнал о существовании привидений и вампиров. – Погодите, я лично проверял резерв и следил за разгрузкой. У нас ещё должны быть минимум два ящика: анальгетики и гентамицин!

– Долгая история, вышло как вышло, – полковник небрежно похлопал доктора по плечу. – В общем, у тебя есть только то, что уже выдали.

– Но этого не хватит! Люди только начали выздоравливать – нельзя прерывать лечение! – возмущённо воскликнул врач.