Тайна Желтой комнаты. Духи Дамы в черном

– Как поживает госпожа Матье?

При этих словах трактирщик сжал кулаки и повернулся к человеку в зеленом с таким выражением лица, словно намеревался его ударить, однако все-таки сказал:

– Хорошо, спасибо.

Значит, молодая женщина с чудными большими глазами была женою этого противного и грубого мужлана, чьи физические недостатки не шли ни в какое сравнение с его главным нравственным недостатком – ревнивостью.

Хлопнув дверью, трактирщик ушел. Матушка Молельщица все это время стояла, опираясь на палку, кошка вертелась у нее под ногами. Человек в зеленом обратился к ней:

– Вы не показывались целую неделю, матушка Молельщица. Наверное, болели?

– Да, господин лесник. Я вставала раза три, чтобы помолиться святой Женевьеве, нашей доброй покровительнице, а все остальное время лежала в лежку. Рядом со мною никого не было, одна Божья Коровка.

– И она все время была с вами?

– Денно и нощно.

– Вы в этом уверены?

– С места мне не сойти!

– Тогда почему же, матушка Молельщица, в ночь преступления слышались крики Божьей Коровки?

Матушка Молельщица повернулась к леснику и стукнула палкой в пол:

– Знать ничего не знаю. Но хотите – скажу? Кричать, как она, не умеет никакой другой зверь в мире. Так вот, в ночь преступления я тоже слышала снаружи крики Божьей Коровки, однако же та сидела у меня на коленях, господин лесник, и ни разу не мяукнула, клянусь вам. Слыша эти крики, я всякий раз крестилась, словно это кричал сам дьявол!

Когда лесник задавал свой последний вопрос, я взглянул на него и совершенно явственно заметил на его губах мерзкую насмешливую ухмылку.

В эту минуту до нас донеслись резкие голоса и, как нам даже показалось, звуки ударов, словно за стеной вспыхнула драка или кого-то избивали. Человек в зеленом вскочил и бросился к двери у очага, однако та отворилась, и появившийся на ее пороге трактирщик сказал леснику:

– Не пугайтесь, господин лесник, у моей жены болят зубы. – Он усмехнулся и обратился к старухе: – Держите, матушка, это легкое для вашей кошки.

Трактирщик протянул старухе сверток, та жадно его схватила и ушла, сопровождаемая своей кошкой. Человек в зеленом спросил:

– Так вы мне ничего не подадите?

Папаша Матье отозвался, не скрывая больше своей ненависти:

– Для вас у меня ничего нет, ничего! Убирайтесь отсюда!

Человек в зеленом спокойно набил трубку, закурил, попрощался с нами и вышел. Едва он перешагнул порог, как папаша Матье с треском захлопнул за ним дверь. Глаза его налились кровью, на губах выступила пена; он подошел к нам и, потрясая кулаком в сторону двери, закрывшейся за ненавистным ему человеком, прохрипел:

– Я не знаю, кто вы – вы, сказавшие, что теперь придется есть мясо, но, если вам это интересно, убийца – вот он!

С этими словами папаша Матье вышел. Рультабийль повернулся к очагу и сказал:

– Давайте жарить бифштекс. Как вы находите сидр? На мой вкус, немного резковат.

В этот день папашу Матье мы больше не видели. Когда мы, оставив на столе пять франков за роскошное пиршество, выходили из трактира, там царила мертвая тишина.

Рультабийль заставил меня совершить прогулку почти в милю, пока мы обходили имение профессора Стейнджерсона. Минут на десять он задержался у покрытой черной пылью тропинки, проходившей неподалеку от хижины угольщиков; она располагалась в той части леса святой Женевьевы, что примыкает к дороге из Эпине в Корбейль. Мой друг сообщил мне, что, судя по состоянию грубых башмаков, убийца наверняка здесь проходил, прежде чем проникнуть в имение и спрятаться в кустах.

– Стало быть, вы не думаете, что лесник в этом замешан? – прервал я.

– Посмотрим, – ответил он. – Сейчас меня не занимает то, что сказал о нем трактирщик. В нем говорила злоба. Я повел вас завтракать в «Донжон» вовсе не из-за человека в зеленом.

С этими словами Рультабийль осторожно скользнул к стоящему у ограды домику привратников, арестованных этим утром. Я последовал за ним. С ловкостью, которая меня восхитила, он залез в открытое слуховое окно. Выйдя из домика минут через десять, он произнес только одну фразу, имевшую у него в устах столько значений:

– Черт побери!

Когда мы двинулись по направлению к замку, у ворот послышался шум. К только что остановившемуся экипажу из замка спешили люди. Рультабийль указал на человека, который вылезал из экипажа:

– Это начальник уголовной полиции. Посмотрим, что приготовил Фредерик Ларсан и вправду ли он умнее других.

За экипажем начальника полиции подъехали еще три, набитые репортерами, которые тоже попытались проникнуть в парк. Однако у ворот стояли два жандарма и никого не пускали. Начальник полиции успокоил репортеров, пообещав нынче же вечером сообщить для прессы столько подробностей, сколько будет возможно без ущерба для следствия.

Глава 11,

в которой Фредерик Ларсан объясняет, каким образом преступник мог выбраться из Желтой комнаты

Среди массы бумаг, документов, воспоминаний, вырезок из газет и судебных протоколов, которыми я располагаю по делу Желтой комнаты, есть одна весьма любопытная вещь. Это пересказ знаменитого допроса, проведенного в тот день в лаборатории профессора Стейнджерсона в присутствии начальника уголовной полиции. Пересказ этот принадлежит перу господина Малена, письмоводителя, занимавшегося в свое время, как и следователь, сочинительством. Пересказ предназначался для так и не изданной им книги под названием «Мои допросы». Передал его мне сам автор через некоторое время после небывалого завершения этого уникального в судебных анналах процесса.

Этот пересказ перед вами. Он никоим образом не похож на сухую запись вопросов и ответов: письмоводитель часто выражает в нем свои собственные суждения.

РАССКАЗ ПИСЬМОВОДИТЕЛЯ

Вот уже час мы со следователем находимся в Желтой комнате вместе с подрядчиком, который построил павильон по чертежам профессора Стейнджерсона. Подрядчик привел с собой рабочего. Господин де Марке приказал подготовить все стены, и рабочий содрал с них обои. С помощью кирки и специального молотка нас убедили, что никаких отверстий и полостей в стенах нет. Рабочий тщательно простучал пол и потолок. Тоже ничего. Господин де Марке весьма этому обрадовался и непрестанно повторял:

– Какое дело, господин подрядчик, какое дело! Вот увидите, мы никогда не узнаем, как преступник сумел выбраться из этой комнаты.

Внезапно господин де Марке, весь сияя оттого, что ничего не понимает, вспомнил, что его долг – искать и понимать, и велел позвать бригадира жандармов.

– Бригадир, – приказал он, – ступайте в замок и попросите прийти в лабораторию господина Стейнджерсона и господина Дарзака вместе с папашей Жаком и велите вашим людям привести сюда привратников.

Через пять минут все собрались в лаборатории. К нам присоединился только что прибывший начальник полиции. Я сел за стол господина Стейнджерсона и приготовился к работе, а господин де Марке произнес речь, столь же своеобразную, сколь и неожиданную:

– Если не возражаете, господа, мы отойдем от обычной системы допросов, поскольку она не дает решительно ничего. Я не стану вызывать вас поочередно, отнюдь нет. Мы все останемся здесь: господин Стейнджерсон, господин Дарзак, папаша Жак, привратники, господин начальник уголовной полиции, письмоводитель и я. Все мы будем находиться здесь в равных условиях; пусть привратники на время забудут, что они арестованы. Мы станем беседовать. Я пригласил вас побеседовать. Мы пришли на место преступления – о чем же нам беседовать, как не о преступлении? Так давайте говорить о нем! Давайте говорить! Говорить свободно, умно или глупо! Будем говорить все, что придет в голову. Говорить без всякой методы, иначе ничего не выйдет. Я возношу пылкие молитвы богу случая, случайному ходу наших мыслей. Начинаем!

Закончив речь и проходя мимо меня, следователь шепнул:

– Каково? Представляете, какая сцена? Я сделаю из нее небольшую пьеску. – И он в ликовании потер руки.

Я перевел взгляд на господина Стейнджерсона. Надежда, родившаяся в нем благодаря заверениям врачей, что мадемуазель Стейнджерсон выживет, не стерла с его благородного лица следов глубокого страдания. Он считал, что дочь его умрет, поэтому выглядел пока еще совершенно опустошенным. В его мягких светло-голубых глазах таилась бесконечная печаль. Прежде мне неоднократно доводилось видеть господина Стейнджерсона на публичных церемониях. С первого же раза меня поразил его по-детски чистый взгляд: мечтательный, отрешенный от всего земного взгляд изобретателя или безумца. На этих церемониях, позади него или рядом, всегда стояла его дочь, которая, как говорили, никогда с ним не расстается и уже долгие годы помогает ему в работе. Эта тридцатипятилетняя, но выглядящая гораздо моложе женщина, целиком отдавшаяся науке, все еще восхищала своею царственной красотой, не подвластной ни времени, ни любви. Мог ли я тогда предположить, что окажусь однажды со своими бумагами у ее изголовья и услышу, как она, борясь со смертью, с огромным трудом рассказывает о самом чудовищном и таинственном покушении из всех, с какими мне приходилось сталкиваться? Мог ли я предположить, что окажусь, как сегодня, лицом к лицу с ее безутешным отцом, тщетно пытающимся объяснить, как злодей мог ускользнуть от него? Какая же польза от его тихой работы в уединенном убежище среди темного леса, если уединение это не может уберечь от трагедий жизни и смерти, которые достаются обыкновенно в удел тем, кто предается соблазнам города?[3]

– Итак, господин Стейнджерсон, – довольно будничным тоном произнес господин де Марке, – прошу вас стать в точности на то место, где вы находились, когда мадемуазель Стейнджерсон направилась к себе в комнату.

Господин Стейнджерсон поднялся и, остановившись в полуметре от дверей Желтой комнаты, заговорил ровным, бесцветным, на мой взгляд – просто мертвым голосом:

– Я стоял здесь. Около одиннадцати, проведя в лабораторной печи короткий химический опыт, я пододвинул письменный стол сюда, чтобы папаша Жак, весь вечер приводивший в порядок мои приборы, мог проходить у меня за спиной. Дочь работала за этим же столом. После того как она встала, поцеловала меня и пожелала доброй ночи папаше Жаку, ей пришлось, чтобы войти в комнату, протиснуться между столом и дверью. Теперь вы видите, что я находился довольно близко от места, где было совершено преступление.

– А стол? – спросил я, в соответствии с волей начальника вмешиваясь в разговор. – Когда вы, господин Стейнджерсон, услышали крики о помощи и выстрелы, где стоял стол?

Ответил мне папаша Жак:

– Мы придвинули его к стене, примерно туда, где он сейчас, чтобы свободно подойти к двери, господин секретарь.

Я продолжал свои рассуждения, особого значения которым, правда, не придавал:

– Значит, стол стоял так близко к двери, что человек мог незаметно, согнувшись, выйти из комнаты и проползти под столом?

– Вы забываете, – устало прервал меня господин Стейнджерсон, – что дочь заперлась на ключ и задвижку и мы начали ломать дверь при первых же криках, что мы были уже у двери, когда моя бедная девочка боролась с убийцей, что шум этой борьбы все еще доходил до нас и мы слышали, как несчастная хрипела, когда убийца душил ее, а следы его пальцев есть у нее на шее и до сих пор. Как ни стремительно было совершено нападение, мы тоже не медлили и сразу же оказались перед разделявшей нас дверью.

Я встал и, подойдя к двери, еще раз весьма тщательно осмотрел ее. Выпрямившись, я развел руками:

– Вот если бы из двери можно было вынуть внутреннюю панель, не открывая самое дверь, задача была бы решена. Но, увы, осмотр двери показывает, что гипотеза эта ошибочна. Дверь толстая, дубовая и сделана так, что снять с нее ничего нельзя. Это ясно видно, несмотря на повреждения, сделанные, когда ее взламывали.

– О, это старая крепкая дверь из зáмка, которую перенесли сюда, – подтвердил папаша Жак. – Таких теперь уже не делают. Мы с нею справились с помощью этого лома, да и то лишь вчетвером, – привратница тоже нам помогала, она ведь достойная женщина, господин следователь. Просто несчастье видеть их в такое время за решеткой!

Едва папаша Жак выразил таким образом свою жалость и протест, как раздались плач и сетования привратников. Я был глубоко возмущен. Даже если признать, что они невиновны, я не понимаю, как могут люди до такой степени терять голову перед лицом несчастья. В таких обстоятельствах спокойное, благоразумное поведение гораздо лучше любых слез и отчаяния, которые чаще всего лживы и лицемерны.

– Еще раз говорю, довольно кричать! – воскликнул господин де Марке. – Лучше расскажите – это в ваших же интересах, – что вы делали под окнами павильона, когда вашу хозяйку убивали? Ведь когда папаша Жак встретил вас, вы были совсем рядом!

– Мы прибежали на помощь! – со вздохом отвечали супруги.

А женщина между двумя всхлипами выкрикнула:

– Если б мы поймали этого убийцу, мы б его тут же прикончили!

Как мы ни старались, больше ничего осмысленного вытянуть из них не смогли. Они неистово все отрицали, призывали в свидетели Господа и всех святых, что услышали выстрел, когда лежали в постели.

– Но ведь выстрелов было два. Вы лжете: если вы слышали один, то должны были услышать и другой!

– Боже мой, господин следователь! Мы же услышали только второй! Во время первого выстрела мы, наверное, еще спали.

– Будьте покойны, стреляли два раза, – вмешался папаша Жак. – Я знаю точно, что мой револьвер был заряжен полностью, мы нашли две гильзы, две пули и слышали за дверью два выстрела. Верно ведь, господин Стейнджерсон?

– Да, – подтвердил профессор, – два выстрела: первый – приглушенный, второй – громкий.

– Почему вы продолжаете лгать? – вскричал господин де Марке, повернувшись к привратникам. – Думаете, в полиции такие же глупцы, как вы сами? Все говорит за то, что в момент драмы вы были неподалеку от павильона. Что вы там делали? Не желаете говорить? Ваше молчание свидетельствует о соучастии в преступлении. Что же до меня, – продолжал он, обращаясь к господину Стейнджерсону, – я не могу объяснить исчезновение убийцы иначе как пособничеством этой пары. Как только дверь была взломана, вы сразу же занялись вашей несчастной дочерью, господин Стейнджерсон, а тем временем привратник и его жена помогли негодяю скрыться – он проскользнул позади них, добежал до окна передней и выскочил в парк. Привратник закрыл за ним окно и ставни. Не сами же они закрылись, в конце концов? Вот каково мое мнение. Если кто-нибудь думает иначе, пусть скажет.

Тут снова заговорил господин Стейнджерсон:

– Это невозможно! Я не верю ни в виновность, ни в причастность к преступлению моих привратников, хотя и не понимаю, что они делали в парке так поздно ночью. Я говорю «невозможно» потому, что привратница все время стояла на пороге комнаты с лампой, и еще потому, что, как только дверь подалась, я опустился на колени перед телом дочери и выйти из комнаты или войти в нее, не перешагнув через тело и не задев меня, было просто невозможно. Невозможно еще и потому, что папаше Жаку и привратнику достаточно было, как это сделал я, заглянуть в комнату и под кровать, чтобы убедиться: кроме моей умирающей дочери, там никого нет.

– Что вы думаете по этому поводу, господин Дарзак? Вы еще ничего не сказали, – поинтересовался следователь.

Господин Дарзак ответил, что он ничего не думает.

– А вы, господин начальник полиции?

Начальник уголовной полиции господин Дакс до этого времени лишь слушал да осматривал место происшествия. Наконец он соблаговолил процедить сквозь зубы:

– Чтобы найти преступника, нужно было бы прежде выяснить мотив преступления. Это бы несколько продвинуло нас вперед.

– Господин начальник полиции, похоже, что преступником двигали низкие инстинкты, – отозвался господин де Марке. – Оставленные им следы, грубый платок, скверный берет заставляют думать, что преступник отнюдь не принадлежит к высшим сферам. Быть может, на этот счет что-нибудь скажут привратники?

Начальник полиции повернулся к господину Стейнджерсону и продолжил тем ледяным тоном, который, по моему мнению, присущ людям большого ума и твердого характера:

– Если я не ошибаюсь, мадемуазель Стейнджерсон собиралась выйти замуж?

Профессор горестно взглянул на Робера Дарзака:

– Да, за моего друга, которого я был бы счастлив назвать своим сыном, – за господина Дарзака.

– Мадемуазель Стейнджерсон уже гораздо лучше, и скоро она полностью оправится. Стало быть, бракосочетание просто отложено, не так ли, сударь? – настаивал начальник полиции.

– Надеюсь.

– Как! Вы в этом не уверены?

Господин Стейнджерсон молчал. От меня не ускользает ничто, поэтому я заметил, как волнуется господин Дарзак: дрожащей рукой он теребил цепочку часов. Господин Дакс закашлялся – точно так же всегда поступает господин де Марке, когда он смущен.

– Вы должны понимать, господин Стейнджерсон, – объяснил начальник полиции, – что в таком запутанном деле мы не можем пренебрегать ничем, мы обязаны знать даже самые мелкие и ничтожные подробности, касающиеся жертвы, даже то, что на первый взгляд кажется несущественным. Что же заставляет вас теперь, когда мы практически уверены, что мадемуазель Стейнджерсон выживет, сомневаться в возможности этого брака? Вы ведь ответили: «Надеюсь». Мне показалось, что в этих словах заключено некоторое сомнение. Откуда оно?

– Да, сударь, вы правы, – сделав над собою видимое усилие, проговорил господин Стейнджерсон. – Будет лучше, если я вам все расскажу, иначе вы будете считать, что это очень важно. Я думаю, господин Дарзак согласится со мною.

Робер Дарзак, показавшийся мне в эту минуту неестественно бледным, кивнул. По-видимому, он ограничился кивком, потому что не мог вымолвить ни слова.

– Да будет вам известно, господин начальник полиции, – продолжал господин Стейнджерсон, – что моя дочь поклялась всегда быть со мной и, как я ни склонял ее к замужеству, оставалась верна своей клятве. Господина Дарзака мы знаем уже много лет. Господин Дарзак любит мою дочь. Я имел счастье окончательно убедиться в этом, когда недавно дочь сама объявила, что согласна на брак, которого я желал больше всего на свете. Я, сударь, уже немолод, поэтому для меня величайшей радостью было узнать, что, когда я умру, рядом с дочерью будет находиться человек, весьма мною ценимый за его благородное сердце и большие знания, и что они будут любить друг друга и продолжать наше общее дело. Однако, господин начальник, за два дня до преступления – не знаю, по какой причине, – дочь объявила мне, что не выйдет за господина Дарзака.

В комнате воцарилось тяжкое молчание. Минута была серьезная. Наконец господин Дакс спросил:

– И мадемуазель Стейнджерсон ничего не объяснила, даже не намекнула на причину?

– Она сказала, что уже слишком стара, чтобы выходить замуж, что ждала слишком долго, что хорошо все взвесила, что ценит и даже любит господина Дарзака, но считает, что будет лучше, если все останется как есть, как было прежде, что она будет счастлива, если наша дружба с господином Дарзаком станет еще теснее, однако надеется, что больше не услышит о браке ни слова.

– Весьма странно! – пробормотал господин Дакс.

– Да, странно, – повторил господин де Марке.

– Тут вы мотива преступления не найдете, – с холодной бледной улыбкой сказал господин Стейнджерсон.

– Как бы то ни было, мотив – не кража, – нетерпеливо возразил господин Дакс.

– О, в этом мы уверены! – воскликнул следователь.

В этот миг дверь в лабораторию распахнулась, и бригадир жандармерии протянул следователю визитную карточку. Господин де Марке прочел ее, что-то глухо буркнул и воскликнул:

– Ну, это уж слишком.

– В чем дело? – спросил начальник полиции.

– Визитная карточка этого маленького репортера из «Эпок», господина Жозефа Рультабийля, и на ней слова: «Одним из мотивов преступления была кража».

– А, юный Рультабийль! – улыбнулся начальник полиции. – Я о нем наслышан, говорят, он очень сметлив. Пусть войдет, господин следователь.

И Жозеф Рультабийль вошел. Я познакомился с ним в поезде, на котором мы этим утром приехали в Эпине-сюр-Орж. Несмотря на мои протесты, он проник в наше купе, и должен сразу сказать, что его развязные манеры и самомнение, с которым он делал вид, что понимает что-то в деле, для правосудия совершенно непонятном, мне определенно не понравились. И вообще, я не люблю журналистов. Это бестолковые и надоедливые люди, от которых следует бежать, словно от заразы. Они считают, что им все позволено, для них нет ничего святого. Этому на вид было лет двадцать; наглость, с которою он осмелился нас выспрашивать и спорить с нами, показалась мне омерзительной. К тому же его манера выражаться свидетельствовала о том, что он просто над нами насмехается. Мне прекрасно известно, что с газетой «Эпок» следует считаться, однако нанимать в сотрудники таких молокососов ей все-таки не следовало.

Итак, господин Рультабийль вошел в лабораторию, поздоровался и выждал, когда господин де Марке попросит его объясниться.

– Вы утверждаете, сударь, – сказал следователь, – что вам известен мотив преступления и что это, вопреки очевидности, не что иное, как кража?

– Нет, господин следователь, я вовсе этого не утверждал. Я не говорил, что мотив преступления – кража, и отнюдь так не думаю.

– Тогда что же означают слова, написанные вами на карточке?

– Они означают, что одним из мотивов преступления была кража.

– Что заставляет вас так думать?

– Если вы соблаговолите пройти со мной, я покажу.

Молодой человек попросил нас проследовать в переднюю, что мы и сделали. Там он подошел к туалетной комнате и предложил господину следователю стать рядом с ним на колени. Свет в эту комнату проникал сквозь застекленную дверь; когда же та была открыта, комната освещалась просто превосходно. Господин де Марке и господин Рультабийль стали на колени на пороге. Молодой человек указал на плитки, покрывавшие пол в туалетной комнате.

– Здесь папаша Жак пол не мыл, – сказал он, помолчав. – Это видно по слою пыли на плитках. А вот здесь видны следы больших подошв и черная пыль, сопутствующая им повсюду. Это – угольная пыль с тропинки, которую нужно пересечь, если идти напрямик через лес из Эпине в Гландье. Вам известно, что там есть небольшая хижина угольщиков, заготавливающих древесный уголь в больших количествах. Так вот, убийца проник в павильон во второй половине дня, когда тут никого не было, и совершил кражу.

– Но какую кражу? Где вы увидели кражу? Что украдено? – одновременно вскричали мы.

– На мысль о краже меня навело… – продолжал журналист.

– Вот это! – прервал господин де Марке, все еще стоя на коленях.

– Разумеется, – подтвердил господин Рультабийль.

Господин де Марке пояснил нам, что на запыленных плитках рядом с отпечатками подошв есть след большого прямоугольного свертка и даже можно различить следы связывавшей его бечевки.

– Но как вы-то проникли сюда, господин Рультабийль? Я же приказал папаше Жаку никого не пускать и стеречь павильон!

– Не сердитесь на папашу Жака: я был здесь вместе с господином Дарзаком.

– Ах вот что! – недовольно воскликнул господин де Марке, бросив взгляд на молчавшего господина Дарзака.

– Увидев рядом с отпечатками подошв след от пакета, в краже я больше не сомневался, – продолжал господин Рультабийль. – Не принес же вор этот сверток с собой! Он сделал его здесь из украденных вещей и положил в этот уголок с намерением забрать на обратном пути. Кроме того, рядом со свертком он оставил свои грубые башмаки; взгляните, следы сюда не ведут, а отпечатки подошв расположены рядышком, как будто человек разулся и поставил башмаки сюда. Теперь понятно, почему, убегая из Желтой комнаты, преступник не оставил следов ни в лаборатории, ни в передней. Проникнув в башмаках в Желтую комнату, он, конечно, их снял, так как они ему мешали или чтобы поменьше шуметь. Следы, оставленные преступником, когда он проходил по передней и лаборатории, смыл потом папаша Жак, откуда мы делаем вывод, что преступник влез в домик через окно передней в то время, когда папаша Жак в первый раз вышел из домика, перед тем как помыть пол, то есть около половины шестого.

Убийца, сняв мешавшие ему башмаки, отнес их в туалетную комнату и оставил у порога – ведь на пыльном ее полу нет следов босых ног, или ног в носках, или в какой-либо другой обуви. Итак, он поставил башмаки рядом со свертком – кража к этому моменту уже была совершена. Потом он вернулся в Желтую комнату и залез под кровать – за это говорят следы на полу и смятая в одном месте циновка. Некоторые соломинки на ней даже сдвинулись, когда он проползал под кровать.

– Да-да, мы все это знаем, – вставил господин де Марке.

– Так вот, то обстоятельство, что преступник залез под кровать, доказывает, что кража была не единственной причиной его появления в павильоне, – продолжал этот удивительный юнец. – Только не говорите мне, что он скрылся там, заметив из окна прихожей возвращавшегося папашу Жака или господина и мадемуазель Стейнджерсон. В этом случае ему было бы гораздо проще забраться на чердак и, спрятавшись там, дождаться удобного момента и убежать. Нет, у него были другие планы, требовавшие его присутствия в Желтой комнате.